По христианскому пониманию, человек представляет в своем существе как бы «малый мир», «микрокосмос», отражающий в себе все планы и сферы бытия вселен­ского («макрокосмоса», или «великого мира») В этом смысле он является завершением и «венцом творении», связывающим эти различные ступени бытия между со­бой и Богом. В человеке проявляется разумное сознание, и мировой процесс через него получает осмысленный ха­рактер. «Чрез него земля возвышена до небес», по вы­ражению В. Соловьева.

«Я связь миров повсюду сущих,

Я крайняя степень вещества,

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества», —

выражает эту же мысль Г. Р. Державин в своей знаме­нитой оде «Бог».

Своей телесной природой человек причастен миру фи­зическому. Характерными признаками физического бы­тия являются пространственность его и доступность вос­приятия внешними чувствами Этими свойствами обла­дает и телесная природа человека, с помощью которой человек соприкасается с внешним миром, испытывает на себе его воздействие и сам воздействует на него, словом, живет общей жизнью с природой. Физическая природа является для человека орудием действия его во внешнем мире, и в этом ее смысл с точки зрения на­значения человека в мире Но для действия во внешнем мире человеку недостаточно одной физической природы. Всякое действие внешней природы на человеческое тело (например, световой, тепловой энергии, соприкоснове­ние с внешними телами и проч ) сопровождается такими явлениями, которые не относятся к переживаниям зри­тельным, слуховым, боли и проч Вместе с тем всякие действия человека во внешнем мире, в отличие от авто­мата, направляются также психическими или душевны­ми переживаниями, мыслями, волевыми движениями и стоящими за ними чувствованиями. Существование те­лесной природы и ее связь с физическим миром по своей наглядности очевидны даже для самого грубого ума, который в своем ослеплении доходит иногда до отрица­ния действительного существования душевной жизни и души в человеке. В истории человеческой мысли были попытки представить человека как машину, действую­щую только по физическим законам. Ламметри, фран­цузский материалист XVIII века, написал книгу под на­званием «Человек-машина». В 60-х годах XIX в. не­мецкие «вульгарные» материалисты Бюхнер и Молешотт выдвигали формулу: «Человек есть то, что он ест», т. е. все его существо определяется физико-химическим со­ставом тела, зависящим от пищи. И это-то учение вос­принималось в России Писаревым и русскими «нигили­стами» как откровение высшей премудрости, как новое Евангелие. В новейшее время представители так называ­емой «рефлексологии» пытались свести всю жизнь че­ловека к системе механических нервных рефлексов. Ни­кому, однако, еще не удалось выдержать последова­тельно, вопреки очевидности и здравому смыслу, эта отрицание душевной жизни. Уже из простейшего анали­за непосредственного опыта совершенно очевидно все различие и несравнимость между физическими процес­сами в нашем теле и психическими переживаниями в душе (чувствами, мыслями, желаниями).

Анализируя, например, такое психическое пережива­ние, как восприятие музыкального звука, мы можем различить в нем музыкальные тона, отличающиеся меж­ду собой по силе, высоте и тембру, и можем установить созвучие этих тонов, благодаря которому они превраща­ются в целый аккорд. Между тем, наблюдая физические и физиологические процессы, связанные с восприятием звука, мы не найдем ничего, кроме разной степени ин­тенсивности сгущения и разряжения воздуха, колеблю­щих основную перепонку уха, что, в свою очередь, про­изводит разной степени давление на слуховой нерв Ни­чего схожего между психическим ощущением качества музыкального звука и этими давлениями и движениями, различающимися только силой и степенью, нельзя найти при всем желании.

В физиологических процессах, сопровождающих му­зыкальное восприятие, мы не можем отличить музы­кального звука от немузыкального, гармоничного от не­гармоничного, красивого от безобразного. Физиологиче­ские процессы происходят в мозгу во время решения ма­тематической задачи, но никакой физиолог не может сказать, какая именно задача при этом решается. Сколько бы мы ни рассматривали эти физиологические про­цессы, мы никогда не сможем усмотреть или прочитать в них ничего похожего, например, на чувство любви, на мысль о научной проблеме, на решение начать какую-либо работу и т. д.  Между тем наличность всех этих и других внутренних переживаний в нас есть факт столь же, если еще не более, несомненный, как наличность физических вещей и процессов вне нас. Без признания этих внутренних переживаний невозможно было бы ни­чего понять во всей нашей жизни

Качественное содержание мыслительного процесса или какого-либо другого переживания не определяется по физиологическим процессам, им сопутствующим. Процессы эти остаются одними и теми же и при пра­вильной и при неправильной мысли. Большинство мате­риалистов-механистов не могло, в силу очевидных данных непосредственного опыта, последовательно выдер­жать отрицание своеобразия психических явлений. В большинстве они вынуждены признать психику свое­образным «свойством материи» (иногда с оговоркой — «организованной материи»), но имеют в виду свойство именно физической материи, физического организма (мозга, нервной системы и пр.), подобное другим свой­ствам (химическим и прочим).

Этим не устраняется, однако, противоречие с непо­средственными данными опыта, который свидетельству­ет о коренном отличии душевных явлений не только от отдельных веществ, но и от всяких свойств физического мира, обнаруживаемых во внешнем  чувственном опыте. В отличие от всех физических явлений (механических, физических, химических и др.), душевные явления: мысль, чувства, желания — не могут быть в своем су­ществе показаны во внешнем опыте, расположены в пространстве, превращены в другие виды физических явлений, а между тем они несомненно существуют. Не может разрешить вопрос и более умеренная формула, выдвигаемая материалистами, утверждающая, что пси­хические явления хотя и отличны от физических, но «порождаются» ими

Всякое физическое движение само по себе может по­рождать только физические явления Для того, чтобы оно могло вызвать качественно отличное от него психи­ческое переживание, например, цвета, звука и проч., нужно, чтобы уже была среда, способная воспринимать и переживать их. Такой средой не может быть только физическое вещество мозга, так как в нем самом по себе мы не найдем ничего сходного с качественным со­держанием психических переживаний (мыслей, чувств,. желаний). Такой воспринимающей средой может быть только нечто отличное от физического тела, то, что мы называем «душой» (или на научном языке «психичес­ким субъектом»). Физические и физиологические явле­ния могут быть только поводом для возникновения пси­хических переживаний, сопутствовать им, наконец, отра­жать действия психических переживаний, но никогда не являются порождающей причиной их.

Современный «диалектический материализм» вынуж­дается поэтому признать в психике «новое своеобразное качество», не сводимое к физическому и не выводимое из него. Он сохраняет, правда, старое материалистиче­ское определение психики как «свойства высокооргани­зованной материи», но, по разъяснению Ленина в его книге «Материализм и эмпириокритицизм», сама мате­рия при этом понимается не в «физическом» смысле, а в «философском» — как бытие, существующее независи­мо от нашего сознания, включающее в себя, очевидно, и нечто выходящее за пределы физического. По суще­ству, здесь имеется отход от материализма в обычном понимании, хотя и сохраняется прежняя терминология.

Остается, однако, неясным, в чем суть того особен­ного качества, которое характеризует психическое в от­личие от физического по этому пониманию. В литерату­ре по диалектическому материализму чаще всего эта особое качество характеризуется как способность «отра­жения» явлений внешнего мира (и «общественных отно­шений»). Однако эта теория «отражения» вызывает ряд вопросов, на которые трудно получить обоснованный от­вет. Само понятие «отражения» предполагает наличность не только отражаемых предметов внешнего мира, но и той среды, в которой происходит отражение. Если этой отражающей средой является психика, то определить ее только одной способностью отражения — значит опреде­лять неизвестное неизвестным. Отражение может быть различным в зависимости от существенных свойств от­ражающей среды. Есть большая разница между отраже­нием какого-либо предмета в зеркале и отражением в человеческой психике. Несомненно только, что отража­ющее по самому существу есть нечто иное, чем отража­емое. Отражение предполагает уже ранее (до отраже­ния) существующую среду, в которой оно происходит и которая, очевидно, не может быть простым свойством отражающей материи.

В связи с этим в философских источниках диалекти­ческого материализма мы находим иногда и признание как характерной черты    «психического    отражения» — «субъективности» этого отражения.  Психика  определя­ется  как  способность  «субъективного  отражения»,   от­личного, например, от отражения лучей в зеркале.  Но тем самым уже признается наличность    сознания    как особой области бытия, наличность живого сознательного субъекта, «я» — живого и деятельного носителя созна­ния. Диалектический материализм, таким образом, близ­ко подходит к признанию существования особого психи­ческого субъекта, отличного от  внешнего    мира, того, что называется душой. Но, подойдя вплотную к этому выводу, он сразу отступает от него в страхе перед воз­можностью каких-либо религиозных заключений в пол­ном    противоречии со сделанными уже допущениями и избегает упоминания о «душе».

Невозможно, таким образом, вопреки опыту и здра­вому смыслу, последовательно отрицать существование душевной природы человека. Но в чем же заключается «своеобразие душевных явлений, отличие их от физиче­ских или телесных? В отличие от физических   явлений, психические явления не пространственны. Мысли, чув­ства, желания нельзя расположить во внешнем мире, из­мерить пространственной мерой. Они не занимают ме­сто, подобно вещам, и по содержанию своему не связа­ны с местом. В силу этого душевные явления не могут быть предметом внешнего чувственного опыта. Мы мо­жем наблюдать у других людей извне только действия или обнаружения их чувств, мыслей и желаний в выра­жении лица, движениях и пр., но не можем в чувствен ном опыте воспринимать самые чувства, мысли и жела­ния. Мы можем только заключать и догадываться о них по внешним обнаружениям (поэтому у сдержанного, вла­деющего собой человека   его действительные пережива­ния оказываются скрытыми и недоступными для окру­жающих; отсюда выражение «чужая душа — потемки»). Душевные переживания доступны только для внут­реннего опыта. В противоположность физическим пред­метам, душевные переживания сознаются как внутрен­ние, относящиеся к нашему «я», к нашей душе. Душев­ное переживание не есть простое, пассивное отражение воздействующего на нас мира. Ни одно    переживание, даже простое ощущение или тем более восприятие пред­метов внешнего мира невозможны без активного дейст­вия души. Даже самое простое восприятие предполагает участие, внимание. Мы видим, слышим, воспринимаем только то, на что обращаем внимание. Если человек по­глощен какой-либо напряженной мыслью, каким-либо-сильным чувством или переживанием, он может не ви­деть и не слышать окружающего, хотя физически она воздействует на него. Воздействие в данном случае не доходит до его сознания (этим объясняются хорошо из­вестные в психологии факты, когда, например, при силь­ном душевном переживании не чувствуется боли от ра­нений в бою, когда не чувствуется усталость от работы, связанной с душевным подъемом, и бесчисленные дру­гие факты).

Наоборот, восприятие внешних предметов обостряет­ся и усиливается при направлении на них нашего вни­мания, при особом предрасположении (когда мы, на­пример, всматриваемся нарочно в известный предмет, прислушиваемся и т. д.). Но ведь внимание есть не что иное, как направленность нашей души на что-нибудь, т. е. активное действие психики. Еще более эта актив­ность души сказывается в представлениях, в способно­сти ее «представить» себе образ предмета, воспроизве­сти его в сознании и тогда, когда его нет перед глазами, когда он не воздействует на внешние чувства (напри­мер, образ человека знакомого, но в данный момент отсутствующего, местности, в которой уже не находимся и т. п.).

Душа обладает, далее, способностью обобщать эти восприятия и представления, образовывать общие поня­тия, связывать их между собой, составлять суждения, делать выводы и заключения (эта способность пользо­ваться отвлеченными понятиями, выражениями в осо­бенности отличает психику человека от психики живот­ных). Благодаря этой мыслительной деятельности, че­ловек может не только пассивно отражать впечатления-окружающего мира, но и перерабатывать их, ориенти­роваться во внешнем мире, устанавливать, как и почему происходит то или иное явление. Пережитые впечатле­ния и приобретенные знания душа обладает способно­стью сохранять в своей памяти.

Памятью обозначается способность сознания воспро­изводить ранее пережитое или познанное. Пережитое или перечувствованное не пропадает, но сохраняется в каких-то глубинах нашего «я» и воспроизводится нашим сознанием по мере надобности. При этом сохраня­ются и запоминаются не все переживания, а только те, которые почему-либо возбудили наш интерес, стали внутренне связанными с другими переживаниями, с сущ­ностью нашего «я». Наличность памяти свидетельствует, что наша психика не есть простое «отражение» внешне­го мира, что она имеет свой центр (в «я» или душе), из которого направляется ее жизнь, который сохраняет и воспроизводит из пережитого, что ему нужно.

Еще более, чем в мыслительной деятельности, про­является активное действие души в волевых движениях. Они заключаются в стремлении сделать то, что наше «я» находит нужным, приятным, полезным. Всякое такое переживание, всякое желание и стремление предполага­ет цель, которая их определяет. Волевые переживания отличаются от рефексов, являющихся механической ре­акцией на механическое воздействие. Автоматические действия возможны и для машины, искусственного ав­томата; волевые действия могут быть только у живого одушевленного существа. В них проявляется жизнь ду­ши. Наше непосредственное сознание и повседневная общественная практика ясно различают в человеке про­извольные и непроизвольные действия и только произ­вольные действия считают вменяемыми, так как они от­носятся к существу нашей души, нашего «я». Какие бы ни создавались теории, отрицающие «свободу воли» в философском смысле, никто не может отрицать этого различия между произвольными и непроизвольными действиями (например, между приходом гостя и приве­дением человека под конвоем; между нисхождением с лестницы и сталкиванием с нее и т. д.), свидетельствуе­мыми непосредственным сознанием и практикой. Так же и в чувствованиях обнаруживается самостоятельная жизнь души. Простейшими являются чувства приятного и неприятного, удовольствия и страдания. Но во внеш­нем мире нет ничего приятного и неприятного самого по себе; эти качества вещи приобретают только в отноше­нии к нашему «я». Приятно для нас то, что согласуется с нашими потребностями и желаниями; неприятно то, что не согласуется с ними.

Мы видим, таким образом, что душевная жизнь че­ловека не есть простой поток бессвязных переживаний, что она имеет свой центр, то, что называется душой, без которого все эти переживания нельзя было бы объяс­нить. Наличность этого душевного центра — «я», или души, свидетельствуется и фактом нашего самосознания. Человек растет и изменяется, все его переживания проходят и заменяются другими. В каждый данный момент человек уже не тот, что в предыдущий, содержание его переживаний другое, — и в то же время от рождения до смерти он сознает себя одним и тем же лицом, как од­ним и тем же лицом признают его и все окружающие. Несмотря на постоянную смену переживаний, в нем сох­раняется единство. Все пережитое сливается в единую систему и образует психический мир, мир души, носите­лем и субъектом которого и является наше «я». Это было бы невозможным при понимании психики как свой­ства «организованной материи», при отрицании ее но­сителя, наличия центра душевных переживаний, нашего «я», или души. Душевные переживания, будучи непо­средственными, являются, однако, временными, протека­ющими во времени, сменяющими друг друга. Поскольку они по содержанию своему связаны с внешним миром и призваны помочь ориентироваться в нем, они подчиня­ются действию времени. Поэтому сама по себе эта сто­рона душевной жизни не может еще создать центр лич­ности, дать содержание и цельное направление жизни нашего «я».

Таким внутренним центром, собирающим воедино си­лы души и направляющим их к единой высшей цели, яв­ляется дух, духовная сторона души. Он выходит за пре­делы не только пространства, но и времени и обращен к вечности Дух связывает человека с высшим миром, временное с вечным в самом человеке, поднимает его над ограниченностью внешних условий земного, временно-пространственного существования и направляет самое это земное существование к высшей цели.

По библейскому учению, дух — это «та сила, кото­рую вдохнул Бог в лицо человека, завершая его сотво­рение» (еп. Феофан). И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт 2, 7). Именно в этой стороне заключается «образ Божий», по которому создан человек. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию (Быт 1, 27). Только с появ­лением духовной жизни, с принятием «дыхания жизни» человек поднялся от «праха земного» до человека в соб­ственном смысле слова, выделенного из всех других тва­рей. «Образ Божий» по христианскому пониманию за­ключается в наклонности и способности к истине, добру и красоте абсолютной, источник которой есть Бог, а «подобие Божие» — в стремлении к развитию   в   себе этих способностей, в богоуподоблении, в стремлении к бесконечному совершенствованию. В стремлении к со­вершенству и заключается жизнь духа. Духовная жизнь делает человека причастным жизни божественной, веч­ной.

Если существование души, как говорилось выше, не всегда казалось очевидным грубому уму, то тем более нужно это отнести к существованию духа. Духовный опыт представляет вершину жизненного опыта, воспри­ятие духовного начала требует гораздо большего углуб­ления и поэтому указать на проявления духовной жизни гораздо труднее, чем на проявления душевной. Есть, од­нако, такие простейшие проявления жизни духа, кото­рые переживаются в непосредственном опыте даже людьми, не сознающими этого ясно или не желающими сознавать. Запросы духа сказываются, например, в стремлении к цельному знанию — знанию не только нужному для удовлетворения текущих внешних потреб­ностей, но и к знанию, дающему полную картину мира, открывающему смысл существующего и его значение. Знания, помогающие ориентироваться практически во внешнем мире, достигаются при помощи душевных сил и способностей, искание цельного знания, искание исти­ны есть проявление жизни духовной. Мыслительная деятельность опирается на внешний опыт и наблюдения и ограничивается ответом на вопрос: как происходят те или иные окружающие нас явления. Но этим не ограни­чиваются наши познавательные потребности, не удов­летворяется наш разум, он ищет ответа на вопрос о «значении каждого круга вещей и общей совокупности творений», о смысле всего существующего и самой на­шей жизни. Ответ на данные вопросы не дается внеш­ним опытом и открывается лишь духовному опыту, ду­ховному познанию.

Проявлением духовной стороны нашей природы яв­ляется «совесть». Совесть (по-русски «сознание») есть способность оценивать свои собственные поступки и свою жизнь. Сознание хорошего поступка создает при этом чувство удовлетворения, дурного — неудовлетво­ренности собой, раскаяния, того, что называется «мука­ми совести». В совести проявляется действие «естест­венного нравственного закона», заложенного в природе человека и свойственого, по ап. Павлу, и язычникам. Когда язычники, не имеющие закона, по природе за­конное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим 2, 14—15). Совесть определяется в христианском богословии как «законодатель», блюститель закона, «судия и воздаятель», так как через нее проявляется и сознание «естественного закона», и собственное внутреннее возда­яние за свои поступки. Это значение совести ярко выра­зил А. С. Пушкин в драме «Борис Годунов (монолог Бориса) и в стихотворении «Поэту»:

«Иди, куда влечет тебя свободный ум...

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в тебе самом. Ты сам свой высший суд».

Совесть дает оценку нашим поступкам, мыслям и чувствам независимо от мнений окружающих: по суду совести человек может сознавать себя правым и в тех поступках, которые осуждаются «общественным мнени­ем», и наоборот. Стремление непременно следовать мо­де и постоянно колеблющимся мнениям и настроениям толпы, «плыть по течению» есть признак душевной сла­бости, бесхарактерности и слабо развитого сознания и противоположно требованию совести. Наконец, «обще­ственное мнение» человек во многих случаях может об­мануть, скрыть от него подлинный характер своего по­ступка, но нельзя обмануть подлинный голос совести или уйти от него. Совесть оценивает поступки не по их внешним последствиям, а по их внутреннему достоинст­ву. Сознательно или бессознательно она свидетельствует о соответствии или несоответствии нашей жизни, ее выс­шим целям, достоинству и назначению человека. Она свидетельствует о наличности «образа и подобия Бо­жия» в человеке, его стремлении к Богу, хотя часто и неосознанном. В этом смысле она есть голос Божий в человеке Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих, — выражается эта мысль в псалмах Да­вида (Пс  50, 6).

К проявлениям духа относится и стремление к красо­те. Красивым, прекрасным кажется не только то, что услаждает взор и слух человека или приносит внешнюю пользу человеку с точки зрения каких-либо выгод (на­пример, материально-бытовых), ибо для грубого созна­ния невежественной черни, по словам Пушкина, печной горшок дороже Аполлона Бельведерского. Эстетическое чувство содержит элементы бескорыстия, искание идеи, идеала во внешнем образе (воплощение идеи в образе составляет сущность искусства). Стремление к красоте, даже в элементарных    его    проявлениях, есть поэтому действие духовной    стороны в человеке. Она дает себя знать и во внутренней    неудовлетворенности    человека внешними благами и достижениями, в постоянном иска­нии нового и лучшего. Внешние блага   (материальные, власть, слава и пр.)  кажутся ценными только   до   тех пор, пока не будут достигнуты. После   их   достижения живой  человек обычно перестает удовлетворяться ими и ищет иного. Эта неутолимость исканий и потребностей свидетельствует о высшей духовной природе, для кото­рой никакое временное, внешнее благо не может быть последней целью. Ничто временное и тварное вполне и до конца    удовлетворить    человеческий дух не может. Он ищет, хотя часто и бессознательно, бесконечного со­вершенства, которое может быть дано только    в    Боге. «От Бога исшедши, Бога он ищет и лишь в Нем успока­ивается»    (еп. Феофан). Эта    неудовлетворенность ду­ши временными и относительными благами изображена в стихотворении Лермонтова «Ангел».

«И долго на свете томилась она Желанием чудным полна, И звуков небес заменить не могли Ей скучные песни земли».

Бессознательным  свидетельством  духовной    потреб­ности, данью духу со стороны людей, даже теоретически отрицающих его и борющихся против духовного миро­воззрения, является стремление    придать    тем жизнен­ным целям, которые они ставят, значение высшего иде­ала, святыни, которой нужно поклоняться. Извращенное сознание, отвергнув Бога и вечные    духовные    начала, стремится придать временному и относительному значе­ние высшего,  абсолютного, требующего    поклонения и почитания. Отвергнув Бога, они    ставят на    Его место различные    «идолы»  и   «кумиры» (подобно древним язычникам):   человечество  как высшее существо (при одновременном отрицании высшего духовного начала в каждом отдельном человеке), у О. Конга и Л. Фейер­баха: государство, нацию, технику, определенный строй (неизбежно временный и относительный), наконец, культ «героев» и «вождей». «Идолы» и «кумиры» неиз­бежно развенчиваются самой жизнью и обнаруживают свою относительность, но самое стремление создавать их свидетельствует о неистребимости духовной потребности даже у желающих отрицать ее. Отрицаемая сознательно, она проявляется бессознательно в извращенной форме.

Указанные проявления жизни духа свойственны, как указывалось, и людям, не сознающим их ясно, а иногда даже вопреки их сознанию. Более углубленные прояв­ления духовной жизни обнаруживаются у людей, обла­дающих непосредственным духовным и религиозным опытом. Одним из таких обнаружений силы духа явля­ется действие молитвы. Молитва есть непосредственное обращение мысли и чувства к Богу и на высших ступе­нях переживание живого общения с Ним. Люди, имею­щие опыт молитвы, свидетельствуют о переживании ими особого состояния мира души, при котором утихают все страсти и противоречия, возникает состояние легкости, спокойствия и радости. Не только в святоотеческих пи­саниях, но и в светской художественной литературе мы встречаем описание этих переживаний.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко  —

И верится, и плачется,

И так легко, легко ..

(М. Лермонтов. Молитва)

Это состояние душевного мира объясняется тем, что при действительной и искренней молитве дух человека находится в согласии и общении со своим первоисточ­ником, душа проникается им, и все существо человека испытывает состояние подъема. Такое состояние «мира» вообще характерно для человека, в котором господству­ет дух, и тело находится в гармонии с ним.

Высшие проявления духовной жизни обнаруживают­ся в особых духовных дарах, которые нелегко понять при недостаточном духовном опыте, но существование которых объективно засвидетельствовано в истории и не может отрицаться (как бы их не объясняли) без наси­лия над фактами и нарочитого игнорирования их. Дары эти  проявлялись  в  высшем  художественном  вдохновении, при котором художник созерцает образы, воплоща­емые им в его произведениях,   и   в   озарениях   мысли («творческая интуиция»), создающей творческие идеи в области познания (у великих ученых и философов), и в подвигах любви и самоотвержения, и в даре «прозорли­вости», основанном на проникновении в самые глубины чужой души человеческой, при котором видны ее сокры­тые мысли и намерения, и в даре пророческом — даре вдохновенного предвидения духовных судеб, и в подви­гах веры и благочестия. Жизнь и подвиги святых под­вижников (явление которых никогда не прекращалось в течение всей истории христианства, хотя не всегда заме­чалось в мирских    кругах    общества)  свидетельствуют об этих чрезвычайных действиях духа. В святоотеческих творениях мы находим указания на те состояния, кото­рые испытываются на высших ступенях духовной жизни и которые лишь в слабой степени могут быть переданы в словах. Антоний Великий    говорит о «стяжании»    на этих ступенях «великого огненного духа». «Кто возделы­вает себя этим возделыванием   (покаянными    подвига­ми), тому дается Дух сей навсегда и навеки... Ибо Дух тот обитает в правых сердцах. И он, когда принят будет, откроет вам высшие тайны: отгонит от вас страх людей и зверей, — и будет у вас небесная радость день и ночь; и будете в этом теле как те, кои уже находятся в Цар­ствии (Небесном)».

Характерной чертой    духовной    жизни    является ее вневременность, несвязанность ни пространством,   ни временем. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит (Ин 3, 8). Если бы жизнь человеческая ограничивалась только ду­шевно-телесной природой — душевными переживания­ми, связанными с преходящими впечатлениями внешнего мира, с повседневными заботами о материальных благах и условиях существования, то она не имела бы никакой цельности, вся растворилась бы в отдельных моментах времени и поглощалась бы ими. Наше «я», наша лич­ность распалась бы в отдельных переживаниях и оста­валась бы только простой формой без содержания. Только наличность высших духовных целей, выходящих за пределы отдельных моментов и обнимающих всю жизнь, может образовать действительное содержание личности. Только при этом условии жизнь освобождается от порабощающей зависимости человека от «вещей и внешних условий и получает внутреннюю свободу Свобода — характерная черта духовной жизни. Где Дух Господень, там свобода (2 Кор 3, 17).

Только наличность духовной жизни существенно от­личает человека от животного. В своей телесной приро­де человек близок к животному миру. Также и душев­ная жизнь в ее элементарных проявлениях свойственна и животным. Если бы человек не обладал, кроме того, и духовной жизнью, то различие его от животного было бы только различием в степени. Лишь с появлением ду­ховной жизни сознание появляется в человеке в настоящем смысле.

С этой точки зрения, все попытки противопоставить выводы дарвинистической теории о происхождении человека христианству бьют мимо цели и ни в какой степени не затрагивают христианского учения. Они говорят только о процессе возникновения животного организма который не составляет существа человека Совершенна бесплодны, наивны, основаны на непонимании самой постановки во­проса о человеке в христианстве усиленные стремления, в целях борьбы с христианством, найти черепа и скелеты переходного от обезьяны к человеку типа Суть отличия человека от животного, по Библии заключается в сообщении «земному праху» духа Чело­век, заглушивший в себе духовную жизнь, сам приближает себя к этому «переходному типу».

Только духовность, или «умность» (под умом в святоотеческих творениях понимается не рассу­док, исходящий из внешнего опыта, а высшие духовные способности) «делает нас, — по словам Антония Вели­кого, — достойными называться людьми; не имея же такой умности, мы разнимся от бессловесных одним расположением членов и даром слова.

В духовной стороне, по существу вневременной, со­держится и бессмертное начало в человеке. Выше уже говорилось, что при постоянной смене всех наших пере­живаний остается все время сознание одного и того же «я», одной и той же личности. Душевные переживания наши связаны с внешним миром временно, но самый центр личности, самое «я» вне этого временного потока. В отличие от мира физического и даже от мира живот­ного (который живет по преимуществу родовой жизнью, родовыми «инстинктами»), человек обладает личностью и личным сознанием. Центр этой личности составляет дух, духовная жизнь: чем слабее она, тем слабее прояв­ляется и личность (тем более в жизни по «инерции», жизни «стадной»); чем она глубже, тем содержательнее жизнь личности, тем сильнее в ней непреходящий центр. Здесь основание для личного бессмертия. В сущ­ности все существование, в известной мере, причастно бессмертию, как это признает и естественная наука. С точки зрения физики — физическое бытие не уничто­жается совершенно, но меняет свою форму и после это­го продолжает появляться в круговороте вещей (сохра­нение материи и энергии). В животном мире, который живет преимущественно родовой жизнью, — это бес­смертие проявляется в сохранении рода. Но жизнь че­ловека носит личный характер, связанный с его духов­ностью, и потому нет оснований ограничивать его бес­смертие только родовым бессмертием Если духовное бытие неуничтожимо (как неуничтожимо и физико-био­логическое бытие), то оно неуничтожимо именно как личное, ибо духовное начало не есть начало безличное, но начало свободное, активное, самосознающее, а пото­му личное. Чем глубже духовная жизнь, тем больше она во время жизни в теле связана с вневременным и веч­ным, тем глубже и жизнь последующая, после разделе­ния с телом.

По христианскому учению, источник духовной жизни заключается в Боге и в Нем же и источник вечной жиз­ни Вера в Бога и в образ Божий в человеке непремен­но связаны поэтому и с верой в бессмертие человечес­кого духа. Жив Бог — жива душа моя, — выражают эту мысль псалмы Давида.

Духовное начало по самому своему существу должно было господствовать в человеке и направлять другие стороны его природы, так как только оно, как указыва­лось, может дать цельность и осмысленность жизни че­ловека, только оно делает человека действительно чело­веком, существом разумно-свободным. Но в силу извра­щений, связанных с грехом, это нормальное состояние духа, души и тела часто утрачивается, и вместо духа получает преобладание или чисто душевная сторона че­ловека, или даже просто телесная, или «плотская».

По преобладанию той или другой стороны в челове­ке в апостольских и святоотеческих творениях различа­ются три типа лютей: плотский, душевный и духовный человек «Плотский» человек ставит выше всего в своей жизни влечения своей плоти, которым отдается всецело, без какого-либо направления их со стороны высших сил своей природы Самые эти потребности и влечения, пре­вращаясь из средства в самоцель, получают неизбежно преувеличенный, неестественный характер, становясь из вращениями природы. Такие извращенные влечения, овладевающие человеком и порабощающие его душу, в святоотеческих творениях носят названия «страстей»; например, страсть чревоугодия, при которой человек, по древнему изречению, «ест и пьет не для того, чтобы насытится, но делает своим богом чрево»; страсть блуд­ная, или разврат; страсть сребролюбия — отдача своей жизни погоне за приобретением имущества ради него самого; страсть гневная.

Страсти, если они не встречают борьбы и противодействия со стороны разума и высших духовных сил человека и утверждаются в нем прочно, приводят его к потере внутренней свободы, к утрате способности «владеть; собой», или «самообладания», а отсюда уже к потере «я», своей личности в ее внутреннем центре. Порабощение страстям, по христианским понятиям, — наиболее полная форма рабства, хотя бы порабощенный страстям человек и занимал высокое внешнее общественное поло­жение. Он больший раб, чем раб по внешнему положе­нию, который может сохранить в себе внутреннюю сво­боду и человеческое достоинство. Порабощенный стра­стям человек не может иметь и осмысленной жизни. «Плотский» человек, которым владеют страсти, поэтому оказывается способен на самые различные извращенные и противонравственные поступки.

Апостол Павел указывает на эти следствия господ­ства слепых страстей: дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия (соблазны), ереси, ненависть, убий­ства, пьянство, бесчинство и тому подобное (Гал 5, 19— 21)  Вы еще плотские, — говорит он, обращаясь к ко­ринфянам. — Ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы? и не по человеческо­му ли обычаю поступаете (1 Кор 3, 3)? Эта характери­стика «плотского» человека совершенно не означает ка­кого-либо осуждения тела и его естественной потребно­сти Наоборот, в христианстве мы встречаемся с религи­озным освящением плоти. Тело является средством для действия человека во внешнем мире, имеет свое назна­чение в его жизни и должно участвовать в будущем вос­кресении и преображении его. «Воскресение во плоти» было одним из учений христианства, наиболее непонятным для языческой философии. Христианство возвышает и одухотворяет тело, которое рассматривается как \рам Духа Святаго» и отсюда выводит заповедь о хранении чистоты тела. Разве не знаете, — говорит ап. Павел, — что тела ваши суть члены Христовы? ...Не знаете ли, что тела ваши суть храм... Святаго Духа, которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены до­рогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах и душах ваших, которые суть Божии (1 Кор 6, 15; 19—20). В своем естественном назначении тело безгрешно. Гре­ховным является извращение этого назначения, отрыв тела от направляющего его духа, превращение его по­требностей из средств в самоцель. «Плотский» человек извращает не только духовную, но и телесную природу. «Движения тела, — говорит Антоний Великий, — есте­ственные ему, ничего не производят греховного без сог­ласия души».

«Душевный»    человек не находится в порабощении страстям   (его поступки    управляются его рассудком и волей). Но в нем преобладающей    является та сторона души, которая направлена на ycтроение его положения во внешнем мире, которая живет временными интереса­ми каждого дня. «Душевный» человек ставит себе от­дельные временные цели, направленные к достижению временных благ, но не сознает   вневременного   смысла всей своей жизни, той высшей цели, которой он должен служить. Он живет на поверхности жизни и не проника­ет в ее глубину, чувствует и сознает лишь поверхность явлений и о всем судит поверхностно, кругозор его огра­ничен: он живет интересами места и времени и обо всем судит с этой точки зрения. В этом смысле к «душевности» нужно отнести то, что называется «мещанством», «обывательщиной». Такой  человек может  соблюдать правила общежития и обычной житейской морали, мо­жет иметь добрые расположения и чувства, может быть «хорошим человеком» в обывательском смысле, но он не может дать осмысленного направления своей жизни и принести настоящие плоды добра (по слову Евангелия: без Меня не можете творить ничего).

Добро для него не путь жизни, а проявление отдель­ных настроений, и большей частью делается постольку, поскольку «хорошие» дела не сталкиваются серьезно с житейскими интересами. Эти «хорошие» настроения у «душевного» человека, не имея твердой основы, неустой­чивы и непостоянны, в особенности в трудные моменты испытаний. В такие периоды «мещанин», «обыватели (по существу душевный человек) постоянно шатается «плывет по течению», в какую бы сторону оно не влекло. Душевный человек, — говорит ап. Павел, — не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит о всем. (1 Кор 2, 14—15)

Цельным и подлинным человеком, воплощающий свое назначение и осуществляющим смысл своей жизни является, по христианским понятиям, лишь «духовный человек, в котором духовная сторона его природы (o6 раз Божий) направляет всю его жизнь и руководит другими сторонами его природы (душевной и телесной), В чистом виде каждый из этих типов не встречается в действительности. О «плотском», «душевном» и «духов­ном» человеке говорят лишь по преобладанию в нем той или другой стороны (и в «плотском» человеке действуют и душевные силы и иногда сохраняются проблески духовных начал; в «душевном» человеке также прояв­ляются, в известной мере, следы его духовной природы).

В нормальном человеке духовная сторона его явля­ется направляющей, но не исключает действий и других сторон, а только «одухотворяет» их. Эти стороны в нем гармонически объединены и направлены к высшей цели. Поэтому, только через человека и может произойти пре­ображение и одухотворение всей твари. Отсюда особое значение, которое придает христианское учение человеку среди всех тварей, в отличие от язычества. «Смотри, ка­ковы небо, земля, солнце и луна, — пишет преп. Макарий Египетский, — и не в них благоволит успокоиться Господь, а только в человеке. Поэтому человек драго­ценней всех тварей, осмелюсь сказать, не только види­мых, но и не видимых тварей, т. е. служебных духов (ангелов). Однажды приведены в устройство небо, солн­це, луна и земля, — и не о них благоволил Господь; на­против того, не могут они выйти из того состояния, в ка­ком созданы и не имеют воли. А мы созданы по образу и подобию Божию, потому что Бог свободен и творит, что хочет («Творения»). «Душа драгоценней всех соз­даний, потому что один человек сотворен по образу и подобию Божию. Смотри, как необъятны небо и земля, как драгоценны на них твари и как величественны при­надлежности их. Но человек драгоценнее всего этого, потому что о нем одном благоволил Господь, хотя киты морские, гады и звери по видимости больше человека. Выше ангелов поставил себя Господь, когда Сам в лице Своем приходил на землю быть за тебя ходатаем и тво­им искупителем» («Творения»).

Если высшее в человеке — дух или «образ Божий», то смысл и назначение человека прежде всего в развитии и совершенствовании духа до Богоподобия, «обожение», по выражению святоотеческих творений. «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный». Это уподобление Богу должно проявляться и в уподоблении Его промыслительной деятельности о мире и любви Божией к тва­ри. Человек призван сознательно осуществлять волю Божию в мире, содействовать осуществлению «Царства Божия» в жизни человеческой и одухотворению самой внешней природы.

Христианское учение о смысле    жизни.

Христианское учение о человеке и его назначении.

Христианское учение об отношении к земным благам.