Коммунизм в этом изображении есть как бы завер­шение исторического процесса: в нем и в содействии его приближению — конечный смысл жизни человечест­ва; в нем достижение того «земного рая», который должен заменить человеку все религиозные надежды и упования.

В трех отношениях обнаруживается внутренняя не­возможность для безрелигиозного миросозерцания по­следовательного обоснования и осуществления этой по­пытки, ее логика и жизненная противоречивость:

1) Абсолютный идеал, безусловная цель жиз­ни оказываются невместимыми в рамки одной только определенной формы общественного и экономического строя, не могут ограничиваться и исчерпываться одним только достижением этой формы. Превращенная в са­моцель, в абсолютное начало, сама эта форма теряет абсолютную жизненность и содержание, становится отвлеченным «фетишем».

2)   Тот общественный идеал, который выдвигается как конечная цель, и необходимость жертвы для него не могут быть сколько-нибудь последовательно обоснованы с точки зрения безрелигиозного микросозерцания.

3)   При устранении религиозных и духовно-нравст­венных основ жизни и при господстве исключи­тельно материалистических начал оказывается неосу­ществимым действительный общественный прогресс, са­мые достижения (в смысле общественных форм) оказы­ваются мнимыми и получают искаженное, отрицатель­ное (противоположное поставленному идеалу) значение и оказываются бессильными в борьбе со злом в челове­ческой жизни.

Прежде всего, самая идея совершенной полноты всех достижений, предела и завершения всякого развития, последней и безусловной цели, «земного рая», осущест­вленного в рамках определенного строя, соответствую­щего определенной исторической эпохе и исторически данным условиям, в условиях временно-пространствен­ного, всегда относительного бытия, содержит в себе глу­бокое внутреннее противоречие. Все, что живет во вре­мени, находится в движении, в развитии, и в условиях «земного», временного бытия невозможно остановить это движение, поставить ему предел. Такая остановка раз­вития означала бы смерть, прекращение жизни. Таков закон природы, закон жизни, с несомненностью утверж­даемый и наукой и всем человеческим опытом.

Точно так же для человека прекращение стремле­ний и исканий, совершенная удовлетворенность одним состоянием, признание каких-либо условий жизни по­следней целью, после достижения которой нет уже ни­чего высшего, было бы моральной смертью. Поставить предел человеческим исканиям и стремлениям к высше­му, признать, что достижение данного общественного строя должно давать окончательное и всецелое удов­летворение всем запросам жизни — значит лишить эту жизнь внутреннего содержания, превратить человека в слепой механизм, бессознательный рефлекс внешнего порядка.

Идея «земного рая», идея окончательного разреше­ния всех стремлений в определенном общественном строе находится в решительном противоречии и с самы­ми началами и законами диалектики, которые безрелигиозное мировоззрение хочет положить в свою основу. Одним из основных законов диалектики является закон постоянного движения, развития через противоречия. Без; противоречий нет движения, нет развития, а без разви­тия, без движения нет и существования. Развитие, с точки зрения диалектики, не есть простое количествен­ное нарастание. На известной ступени «количество пере­ходит в качество», создается «новое качество», совер­шается скачок к новому этапу, новой форме. Эти скачки совершаются через борьбу противоречий. В каждый дан­ный момент настоящего, в каждой данной форме и на каждом данном этапе содержатся все элементы буду­щего — нового качества, преодолевающего это настоя­щее. Происходит как бы борьба умирающего и вновь возникающего.

Утверждать возможность такого строя, при котором устраняется    источник    всяких    противоречий в жизни личной и общественной, исключается всякая неудовлет­воренность, строя, не нуждающегося уже по существу в дальнейшем развитии и исключающего возможность перехода в «новое   качество»,    утверждать это — значит признать, что законы диалектического развития на известной ступени теряют значение и перестают быть законами бытия. Тем самым отнимается почва для диалектического материализма, который теряет значение объ­ективной истины и становится условной и относительной гипотезой, действительной лишь для определенного пе­риода и объясняющей лишь определенный порядок бы­тия. Но вместе с тем теряется и объективное   значение всех тех прогнозов, всех тех выводов о необходимости и неизбежности наступления этого «земного рая», наступ­ления прогресса, который оказывается научно не обосно­ванным. От претензии на «научность» ничего не остает­ся, и, следовательно, стирается грань между научным и утопическим социализмом.

Интересно отметить, что прекращение законов диа­лектического развития, основных законов бытия проис- ходит, с этой точки зрения, в силу изменения внешних форм общественного строя. Здесь мы встречаемся с такой верой в чудо, для которой нет никаких предпосылок в самом мировоззрении. Есть, однако, существенное раз­личие между данной верой и религиозным утверждением чуда. Для религиозного мировоззрения чудо есть действие высшего начала, высшей реальности на низ­шее; оно вытекает из признания существования абсолютного начала. Для религиозного мировоззрения чудо сверхъестественно в смысле преодоления данных зако­нов низшего порядка законами высшею, оно обладает высшей разумностью.

Для мировоззрения, отрицающего реальность каких-либо высших начал, прекращение действия основных законов бытия происходит в самом естественном поряд­ке, совершается им же самим. Чудо это получает харак­тер не «сверхъестественного», а «противоестественного», и потому не «сверхразумного» (разумного в высшем смысле), а «противоразумного». Попытка выйти из за­труднения признанием возможности противоречий в са­мом «земном рае» не решает вопрос. Если на последней фазе общественного развития устранены противоречия экономические, то остается возможность противоречий в сознании, борьбы идеологической, приводящей, в свою очередь, к созданию нового строя, нового этапа диалек­тического развития. При таком понимании спасаются основы диалектического мировоззрения ценою потери веры в абсолютное значение, абсолютную ценность са­мого идеала. Если общество «земного рая» есть лишь одна из относительных форм жизни, если оно является лишь одним из исторических этапов развития, за кото­рым следуют другие этапы, то оно уже не последняя цель.

Если в нем неизбежно возникают противоречия, если оно не есть полнота всех достижений, удовлетворение всех чаяний и упований — то это на самом деле не «зем­ной рай», не тот абсолютный идеал, который являлся бы сам по себе достаточным, чтобы стать конечным смыслом жизни и обосновать жертвы самой жизнью. При таком понимании это — лишь относительно прогрес­сивная форма общественной жизни, являющаяся не са­моцелью, а только путем к другой, более прогрессивной и т д Но тогда возникает неизбежно все тот же вопрос: где же смысл и дальнейшая цель всего дальнейшего прогресса? Без признания реальности высшего абсолют­ного начала, абсолютной цели нет возможности ответить на данный вопрос, нет возможности говорить о самом прогрессе.

Если мы обратимся от самой идеи «земного рая» к тому, как его пытаются изобразить, то прежде всего об­ращает внимание отсутствие положительного содержа­ния. Идеал «земного рая» характеризуется преимущественно    отрицательными    чертами,    чертами, указывающими на то, чего не должно быть в новом обществе, что уничтожается или «отмирает» из наследия старого ми­ра. Уничтожаются классы, отмирают государством пра­во, устраняются различие физического и умственного труда, профессиональные деления людей, различие го­рода и деревни, зависимость труда от вознаграждения, существующая семья, религия, всякое противопоставление личности и общества, наконец, зависимость челове­ка от природы. Положительная сторона идеала остает­ся в значительной степени неопределенной не только в частностях и конкретных особенностях, которые, воз­можно, было бы ненаучно заранее предрешать и предус­матривать, но и в самом существенном — в определении тех задач и целей, которые могли бы дать смысл, цель и внутреннее содержание для жизни. Утверждается? лишь не допускающая сомнения вера, что в новом обще­стве сами собой получат разрешение все вопросы, устра­нятся все противоречия и будет достигнута полнота бла­гополучия. Если оставить в стороне те черты в характе­ристике новой жизни, которые представляют собой простое отрицание и уничтожение явлений и установлений старого строя, то что остается в ней в качестве положительного содержания, дающего цель и смысл жизни? Основным моментом в этом положительном содержании признается «рост производительных сил», ничем не за­держиваемый технический прогресс, увеличение производства материальных вещей.

На этом, однако, не может остановиться решение проблемы жизни, здесь нет еще ответа на вопрос об ее задачах. «Рост производительности», умножение произ­водства во что бы то ни стало не могут быть самоцелью, последней, конечной целью, задачей, единственным са­модовлеющим содержанием жизни. Они получают смысл, ценность и значение только с точки зрения ка­кой-либо цели, как средство для удовлетворения опре­деленных задач. Бесцельное увеличение предметов, производство для производства не только не дает смысла жизни, но оно само по себе есть совершенная бес­смыслица. Если «рост производительных сил», «беспре­пятственный технический прогресс» и «увеличение про­изводства» имеют самодовлеющее значение, то это оз­начает, что человек и человеческая жизнь превращаются" в средство для них. Этим самым не только не достигал­ся бы «прыжок из царства необходимости в царство свободы», но совершалось бы бессмысленное и противоестественное порабощение человека вещи, машине, им самим изобретенной. Мы имели бы дело здесь с под­линным «фетишизмом» в крайней его форме. Если этот рост производительных сил является средством для мак­симального удовлетворения материальных потребностей, то тогда мы не получаем ответа о конечных целях и по­ложительном содержании жизни.

Удовлетворение материальных потребностей, по су­ществу, является средством для жизни и может стать содержанием жизни, целиком заполнить ее лишь при устранении, «погашении» разумного сознания. Матери­альные блага могут казаться захватывающими все со­держание жизни, последней целью, лишь когда они не достигнуты, в моменты нужды и лишения и перестают замечаться при их наличности. Стремление к вещам ради вещей, бесконечная 'погоня за новыми и новыми материальными удовольствиями, как уже показывалось раньше, представляет собой извращение самой природы и меньше всего может придать смысл и разумное содер­жание жизни.

Невозможность ограничить содержание жизни удов­летворением одних материальных потребностей призна­ется и в самом марксистском учении о совершенном бу­дущем обществе. Энгельс говорит о «полном развитии физических и духовных сил в будущем обществе», о распространении «научного знания», и программа Ко­минтерна утверждает, что «максимум производительно­сти общественного труда высвобождает, в свою очередь, человеческую энергию для мощного роста науки и ис­кусства». В этом пункте материальный прогресс спра­ведливо представляется не как самоцель, а как только условие и средство для удовлетворения других высшего рода потребностей, к которым здесь относятся наука и искусство. Но эти утверждения теряют смысл и значе­ние при последовательном проведении атеистически-ма­териалистического мировоззрения, при том понимании науки и искусства, которые даются в теории «экономи­ческого материализма».

Наука рассматривается здесь как   отражение произ­водства и производственных отношений, с одной стороны, как средство для производства, с другой. В изображении совершенного общества будущего    наука    пред­ставлена как элемент самого производства, соединяется с техникой. Она планируется в соответствии с планиро­ванием хозяйства. С этой точки зрения, имеет своим предметом отображение производства и связанных с ним отношений.   По существу, ни наука, ни искусство по со­держанию своего предмета не выходят за пределы мате­риальных интересов (хотя бы и общественных, а не лич­ных) и материального производства. Занятия ими пред­ставляют деятельность более сложную, требующую интеллектуального напряжения, но очень мало общего имеющую с духовными интересами, духовными силами и способностями. Менее всего они могут придать какой-либо высший смысл жизни и деятельности   Если произ­водство материальных вещей, если материальный про­гресс не являются   самоцелью, дающей   смысл и цель жизни, то не может дать этого и наука, если она пони­мается только как средство для того же производства, для того же материального прогресса. Получается круг: производство    признается    средством    для культуры, а культура   (наука, искусство)   сама оказывается средст­вом для производства   Наука как искание истины, как постижение основ бытия, искусство как искание прекрас­ного и воплощение его в образах, действительно, имеют духовный смысл. По такое понимание (на которое так­же есть намеки у Энгельса) предполагает как свою ос­нову элементы религиозного понимания, веру в объек­тивную истину, в объективное    значение красоты, воз­можные лишь с признанием абсолютного начала  (об этом говорилось в первой части настоящей работы).

Как на существенную задачу жизни в новом общест­ве указывают на «победу над природой», на безуслов­ный контроль человека над природой, на устранение за­висимости от нее. «Люди станут господами природы и господами самих себя» (Ф. Энгельс «Развитие социа­лизма от утопии к науке»). Человечество обращает тогда «всю свою энергию на борьбу с силами природы, на раз­витие и поднятие своей общественной коллективной мо­щи» (Программа 3-го Коминтерна). Эта победа пред­ставляется как познание законов природы и техническое использование их (для производственных целей), как эксплуатация природных сил.

Характерно прежде всего в этих представлениях ис­ключительно техническое понимание и технический подход к природе, отсутствие объективного ее восприятия. Природа рассматривается лишь под узким углом, лишь поскольку она задевает материальный общественный ин­терес. Сознание и чувство бесконечности природы, связь человеческой жизни с жизнью мира (в его беско­нечности) в этих представлениях совершенно отсутству­ют. «Неведомое будущее природы, возможность таинст­венных поворотов ее сил, беспомощность человека перед ее грозными возможностями — ничто подобное для них не имеет значения... Весь мир как бы замыкается в об­ласть общественных действий..  Социологическая про­блема общественного устройства поглощает в себе кос­мологическую  проблему   (П.  И.  Новгородцев   «Об  об­щественном идеале», гл. 2). А между тем именно    эта бесконечность природы и ее сил в перспективе   делает невозможным утверждение полной независимости чело­века от природы, несмотря ни на какую степень разви­тия техники. Трагедия жизни и смерти, зависимость на­шей жизни от законов мирового бытия, катастрофиче­ских поворотов в нем не устраняются   никакой техни­кой, никаким внешним и общественным устройством.

В сравнении с бесконечностью мира и бытия, беско­нечностью сил природы, только одной своей частицей раскрываемых в нашем рассудочном познании, упование на технику и победу над природой и совершенное под­чинение ее, на устранение ее стихийного действия на жизнь человека оказываются по меньшей мере наив­ными.

Техника, конечно, имеет свое весьма важное значение в облегчении условий человеческой жизни, в приспосо­блении к внешней среде; но она никогда и ни при ка­ких условиях не устранит проблемы смерти и болезни, ни    действия природных страстей в человеке, ни возможности стихийных катастроф (ярким приме­ром являются    потонувшие материки — Атлантида и другие, сдвиг которых угрожает и ныне существующим). На пути только внешней борьбы, в плоскости только технической нельзя разрешить проблемы наших отно­шений к природе, трагических конфликтов и противоре­чий, с нею связанных. Действительная победа над при­родой,  действительное    возвышение над нею, действи­тельное «царство свободы» достигается только в плос­кости духовных достижений.    «Царство   свободы» есть царство духа, так как дух возвышается    над законами времени и пространства и делает жизнь причастной вечности. Этот духовный подъем открывает и в самой при­роде не только стихийную силу, противодействующую человеку, но и конечный внутренний смысл, элементы разума и красоты. Жизнь природы, как и жизнь челове­ка, — арена борьбы отрицательных и положительных начал, проникновение и откровение разума и красоты в самой природе, любовь к ней — даются только в рели­гиозном понимании. И не только борьба с природой, но и обязанности к ней, задачи преображения ее высшим началом предполагаются религиозным отношением к ней. Для безрелигиозного мировоззрения природа всегда остается чуждой, стихийной, непреодолимой силой.

Безрелигиозное мировоззрение не может    наполнить осмысленным содержанием жизнь в этом «земном раю», в котором оно видит последнюю цель. Оно не может так­же дать последовательного обоснования самой цели, по­следовательных мотивов жертвы для нее. «Земной рай», обещанная полнота счастья в новом обществе требуют на пути своего достижения громадных жертв целых по­колений. «Каждому по его    потребностям»    обещается лишь в завершенной фазе полного коммунизма. «Пере­ходный период» и даже первая фаза    коммунизма тре­буют напряженной борьбы, лишений, жертв от тех, кто должен создавать новое общество. По каким материа­листическим мотивам можно требовать аскетизма и са­моотречения? Как может мировоззрение, утверждающее материальные блага как единственно реальные, обосно­вать  необходимость отказа  от этих благ?   Как, далее, обосновать жертву одними поколениями ради «счастья» других   (которые, неизвестно еще, будут ли удовлетво­рены этим счастьем)? Почему настоящее и будущее по­коления, с этой точки зрения, неравноценны? Жертвы и самоотречения, необходимые для всякого объективного исторического дела, понятны и объяснимы во имя дол­га, во имя высшей цели, но они не понятны во имя сча­стья    (исторически    понимаемого)    своего или чужого. Мечта о «земном рае» сталкивается    здесь с глубоким жизненным противоречием.

Другое жизненное противоречие возникает в связи с проблематичностью самого обещаемого счастья. Как показывалось раньше, счастье не есть какой-либо веще­ственный предмет, которым можно было бы одарить че­ловека извне и без его участия. Между тем идеал «зем­ного рая» пытается дать именно такое стандартное «счастье» в виде определенного внешнего строя жизни, определенной системы внешних благ, оставляя в стороне внутреннее состояние человека. Экономический матери­ализм растворяет человека целиком во внешних обще­ственных связях и отношениях (классовых, групповых и пр.), в конечном итоге экономических. Человек рас­сматривается лишь как точка пересечения этих отноше­ний. Для внутреннего мира здесь не остается совершен­но никакого места.

Общественным группам заранее приписывается одно определенное мировоззрение, одни   определенные инте­ресы, целиком растворяющие   всю   жизнь   конкретных личностей и без остатка поглощающие ее. Это устране­ние внутреннего момента приводит к тому, что считает­ся нужным сделать человека «счастливым» помимо его воли, помимо его личного    отношения к тем    внешним благам, в которых это «счастье» усматривается. Чело­век будущего общества должен быть счастлив «не когда он хочет» и как он понимает сам свое    счастье, а так, как требует этого внешний строй общественной жизни, который признается как воплощение   счастья. Он дол­жен полагать свое счастье не в том, что он ищет, но что ему дается общественным    строем. Подобно тому, как идеологи французской революции считали    возможным принудить   человека   «быть свободным», так учение о «земном рае» считает возможным заставить быть счаст­ливым по одному рецепту, в одних определенных отно­шениях. Оно не допускает того, что человек   может не удовлетвориться тем «стандартным»    дарованным    ему помимо его воли «благополучием», что в нем могут воз­никнуть новые    стремления, не умещающиеся в рамки установленного им типа «земного рая».

Вопрос, с этой точки зрения, ставится иначе: надо создать таких людей, у которых не могло бы возникнуть выходящих из рамок стремлений, которые не знали бы и не могли бы воспринимать другого «счастья», чем то, которое представляется им в этом мире «земного рая». Путем изменения условий общественного бытия (начи­ная с переходной эпохи) совершается эта переделка людей, приспособление их к новой форме жизни. Полу­чается снова порочный круг. Не «земной рай» дает лю­дям то счастье, которое они ищут, а сами люди должны быть приспособлены так, чтобы воспринимать этот «зем­ной рай» как свое «счастье».Не счастье оказывается предназначенным для людей, а люди должны быть приспособлены к своему счастью. Внешняя общественная форма становится самоцелью, для которой нужно жертвовать и к которой нужно стре­миться ради нее самой, хотя бы эта цель и не давала людям тех благ, которые они сами воспринимают как реальные блага.. Противоречия безрелигиозной попытки дать абсолютный идеал «земного рая» доходят здесь до крайнего предела.

С теми же противоречиями встречается и самое осу­ществление общественного блага при отрицании духов­ных основ жизни. Будущее общество, как абсолютно-гармоничное, является в этом понимании таким, в ко­тором устранены всякие противоречия личности и обще­ства, «ассоциацией», в которой «свободное развитие каждого будет условием свободного развития всех» (К. Маркс «Критика Готской программы»).

Но вся эта характеристика совершенно теряет вся­кий смысл, если сама личность, с позиции экономичес­кого материализма, превращается в простой рефлекс, простую точку пересечения различных общественных от­ношений, если она лишена собственного внутреннего ду­ховного содержания. «Свободное развитие каждого» вме­сте со «свободным развитием всех» превращается в про­стую игру слов, если предварительно ставится задача устранить в самой личности все выходящее за пределы установленных условий, установленного содержания жизни. Маркс в другом месте утверждает, что индиви­дуальный человек станет родовым существом и свои личные силы организует как общественные силы. Устра­нение противоречий личности и общества представляет­ся здесь как простое слияние их, как в конечном итоге устранение самой личности в ее свободе. От «свободного развития» не остается и намека. Этот вывод окажется неизбежным, если подходить к личности и обществу только с внешне материальной стороны. Действительно свободное объединение, не устраняющее личность, мо­жет быть только на почве внутреннего духовного содер­жания. Так же неразрешимой задачей окажется при от­рицании духовных основ жизни и «уничтожение господ­ства человека над человеком».

Уничтожение классов и «обобществление средств производства» сами по себе не достаточны для этого, если не устранится в людях «похоть власти», стремле­ние к господству, если нет внутреннего духовного единства на почве    высшего    духовного    содержания, если жизнь данного общества лишить духовно общественных начал. Только при    механистическом    представлении о живых людях, при растворении всего содержания в от­влеченных  политико-экономических  отношениях  можно думать, что устранение класса как экономической кате­гории устраняет само собой и всякие мотивы    выгоды и стремления к господству над человеком. Такие пред­ставления могут быть основаны только на предположе­ниях, что с устранением экономических классов и обоб­ществлении средств производства устанавливается тож­дество мнений, стремлений, интересов, при котором каж­дый,  подчиняясь общему порядку, подчиняется как бы самому себе. Однако марксизм отрицает механистичес­кое равенство как тождество. Стремление к власти, ин­тересы господства также лежат гораздо глубже экономи­ческих интересов и не устраняются с устранением толь­ко классовых мотивов. При отсутствии внутреннего ду­ховного единства, при наличности    стремлений и моти­вов к властвованию и при устранении классов остается господство одних над другими. «Обобществление средств производства» при этом дает возможность властвовать, так как в руках властвующих   сосредоточивается регу­лирование всех условий жизни и существование каждо­го лица.

Разрешение этой проблемы происходит на практике, как мы видели, так, что живое многообразие интересов, стремлений,  целей той или иной общественной фазы подчиняется единым, заранее при­писываемым  этой  среде типам,  которые как  бы  ее представляют, выражают ее интересы, образ мыслей и пр. Данная среда — рабо­чий класс, крестьянство — принимается не такой, какая она есть, во всем своем  многообразии, в действительных  стремлениях    действи­тельных лиц, в нее входящих, а такой, какой она должна быть. Са­ми марксистские источники признают, например, что конкретная ре­альная воля и  воззрения различных групп  рабочего класса  далеко не  всегда  соответствуют  объективным  интересам  и  мировоззрению класса, как они понимаются в марксизме (отсюда, напр., наличность многочисленных  групп  христианских  рабочих,   с.-д.  и  пр.).   Истин­ные задачи класса, с этой точки зрения, принимаются и утвержда­ются лишь определенными  группами, которые  и  должны представ­лять собой класс,  действующими  от его имени     (партия  от  имени класса). Чтобы  быть  истинным  рабочим,  «представляющим  класс», недостаточно  быть рабочим только  по своему  положению;  нужно, кроме того, следовать тому типу, который признается выражающим задачи  и  мировоззрение  пролетариата,  его  объективные  интересы, какими  они должны  быть. Над конкретным,  действительным  рабо­чим, крестьянином создаются «стандартные», т. е. условные рабочие и крестьяне, от имени которых действуют различные лица и группы.

Таким путем осуществляется господство одних лиц и групп над другими. Само господство превращается при таком понимании в иг­ру слов.

Остается также совершенно непонятным процесс отмирания государства и принудительных норм, если ис­ключено духовное перерождение общества (предполага­ющее признание высших духовных ценностей). В тече­ние всего переходного периода к высшей фазе развития общества принудительность не только не уничтожается, но еще более усиливается, распространяясь на такие стороны, которые прежде были в сфере частной жизни. «Каким образом, — пишет по этому поводу П. И. Нов­городцев, — за актом насилия водворяется царство сво­боды; почему новое господство порождает упразднение господства — все это остается непонятным. Остается непонятным и то, почему прекращают свое действие исторические законы: с начала истории непрекращаю­щаяся борьба, а теперь незыблемый мир. Не попадаем ли мы тут в область магических, волшебных метамор­фоз?» (Я. И. Новгородцев. «Об общественном идеале», ч. 2).

Это могло бы стать возможным при наличии духов­ного перерождения человека, единодушного духовного подъема (как в ранних христианских общинах). Но тог­да требуется признание духовного содержания, объек­тивная реальность духовного начала. Утверждается, что перерождение становится ненужным в силу простого из­менения условий. Но ведь, как указывалось выше, в этих новых условиях в течение всего переходного перио­да и первого срока коммунизма моменты диктатуры уси­ливаются, и люди воспитываются в атмосфере принуж­дения. Каким же образом данные условия сами собой могут воспитать в духе свободы? В современной литера­туре мы находим одно объяснение: то, что выполняется в настоящем принудительно, будет выполняться в буду­щем по привычке; долговременное принуждение создаст привычку, в силу которой человек уже сам не сможет поступать иначе, чем это требуется общественным стро­ем. И только «редчайшие исключения», «уклонение от этого всенародного привычного строя» будут сопровож­даться каким-либо серьезным наказанием со стороны общества» (В. И. Ленин).

Можно сказать, однако, что такое перерождение лю­дей в силу принуждения к привычке не является в ка­ком-либо смысле объяснением перехода к «свободной ассоциации». Состояние, в котором человек оказывает­ся под влиянием длительного принуждения, не создает условий для самостоятельного действия, скорее являет­ся крайним выражением несвободы  (не напоминает ли оно скорее состояние раба или заключенного, с которо­го сняты цепи, потому что он потерял способность стре­миться к свободе?). Опять-таки и в этом случае не че­ловек, а внешний строй является самоцелью. Не находит действительных    мотивов и тот «энтузиазм труда», тот «радостный труд», в котором марксизм хочет видеть ос­новное содержание жизни. Труд не есть просто спорт и забава, но всегда предполагает преодоление   известных «трудностей»,  известной  жертвы,  для  которой    нужны достаточные мотивы. Мотивы для жертвы дает не самый процесс труда. Процесс не есть цель, ради которой он предпринимается. Труд бесцельный («сизифов труд») не только не приносит радости, но еще, по мифологи­ческим представлениям, является мучением, так же, как и труд принудительный,  чуждый цели. Радостным мо­жет быть только труд свободный, осмысленный, совер­шаемый ради цели, которая сама по себе представляет неумирающую ценность. Труд должен иметь, как гово­рят, заинтересованность материальную или моральную, иначе он превращается в ярмо, в труд из-под палки, ко­торый поистине проклятие для человека. Чем выше эта заинтересованность, чем выше цели, ради которых тру­дится человек, чем они возвышеннее и благороднее, тем легче, интереснее, увлекательнее и самый процесс труда, тем незаметнее преодолеваются трудности, которые не­избежно сопутствуют всякой трудовой деятельности, воз­никают при всякой работе.

Подлинное удовлетворение приносит не столько са­мый процесс труда, сколько сознание, что посредством его достигаются определенные цели, что он приводит к результатам, имеющим объективную ценность и объек­тивное значение. Но такую ценность, такое значение мо­жет иметь только бесконечная, безусловная, абсолютная цель, в перспективе которой осмысливаются и те близ­кие, конкретные, по существу условные и относительные цели, которые ставятся перед человеком и которые он должен достигать, чтобы приблизиться к той, последней и окончательной. Последняя, абсолютная цель как ма­як, свет которого чуть брезжит в отдалении, но он по­могает идти путнику без страха, вселяет в него уверен­ность, дает ему силы.

Труд сам по себе, труд ради труда такой конечной цели иметь не может. Он сам нуждается в оправдании, и: оправдать его может та цель, средством к достижению которой он является.

ЧАСТЬ II. Моральные вопросы апологетики. Религия и вопрос о смысле жизни. ( раздел 1)

Религия и вопрос о смысле жизни. ( раздел 2)

Христианское учение о смысле    жизни.