Намерение игумена Игнатия переселиться из Лопотова монастыря имело в основании чисто физическую при­чину. Его надломленному организму нужен был климат, если не южный, то по крайней мере сухой, а не болотис­тый. Счастливый вниманием Московского владыки, он довольствовался бы Николо-Угрешским монастырем: но державная воля поставила его на более широкую деятель­ность. Местность Сергиевой пустыни в климатическом отношении не представляла даже тех удобств, какими об­ладал Лопотов монастырь. Береговая сторона Финского залива, волны которого разливаются в виду самой обите­ли, никак не могла служить к восстановлению физических сил. В духовно-нравственном же отношении новое место жительства Представляло гораздо более неудобств сравни­тельно с прежним; оно требовало сугубого духовного под­вига, так как более было обстановлено тернием житейс­кой молвы и суеты, которое неминуемо должно было уязвлять духовного человека. Только живая вера в Промысел Божий и добрая совесть в исполнении иноческого обета послушания, какое архимандрит Игнатий оказывал царской воле, могли подкреплять его при вступлении на это новое поприще. Он вступал туда как истинный монах; враг личных интересов, он заботился единственно о благе вве­ренной ему обители. Как верноподданный и инок, он твердо решился в точности исполнить волю возлюбленного монарха, сделав вверенную ему пустынь образцовою оби­телью во всех отношениях.

Сергиева пустынь, основанная в 1734-м году и распо­ложенная близ самого Петербурга, немного в сторону от нынешней Петергофской железной дороги, находилась, как сказано, под управлением викарных епископов. Такое ад­министративное положение далеко не благоприятствова­ло ее материальному состоянию, а близость столицы дела­ла ее перепутьем для проезжающих столичных жителей, что весьма невыгодно влияло на духовный быт братства обители. Здания монастырские, начиная с церкви препо­добного Сергия до последних монастырских служб, были давно запущены. В церкви, когда приступлено было к ее поправке, оказались годными только одни стены; сгнивший внутри настоятельский корпус почти не существовал, он стоял запертым и не мог быть отапливаем; помещения но­воприбывшему настоятелю вовсе не было и он принужден был остановиться в инвалидном доме, устроенном при мо­настыре на иждивение графов Зубовых, и состоящем на их содержании. Там ему отведены были две комнаты, в кото­рых он и поместился с 8-ю человеками братии, собственно монахов; все найденное им до него бывшее братство оби­тели состояло из 13-ти человек: восьми монашествующих, трех послушников и двух подначальных. Несмотря на та­кое незначительное число братии, в среде их не было по­рядка, приличествующего монастырю. Запущенность в ма­териальном, распущенность в нравственном отношениях царили во всей силе. В таком положении застал Сергиеву пустынь новый настоятель. Обитель требовала такого на­стоятеля. Судьбами Промысла, или молитвами преподоб­ного Сергия, чрез сто лет от основания началось ее восста­новление, как вещественное, так и духовное. Представи­тельная личность настоятеля, его аскетическая духовность соответствовали положению обители и тому назначению, с каким он принял ее. Но труды и заботы по внешнему возобновлению и благоустройству и отношения всякого рода к высшим и низшим положили печать свою на болез­ненного и строго подвижного инока. По собственному его признанию, скорби от человеков, постигавшие его доселе, были «умеренные». — «Чтоб испытать их, — говорит он в своем «Плаче», — нужно было особенное поприще. Непо­стижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столице, которую, когда жил в столи­це, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответству­ющею моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан ее настоятелем. Негостеприим­но меня приняла Сергиева пустынь. В первый же год, по прибытии в нее, я поражен был тяжкою болезнью, на дру­гой год другою, на третий третьей; они унесли остатки скуд­ного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета, здесь я подвергся тяжким, про­должительным унизительным наказаниям, без суда, без ма­лейшего исследования, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримою злобою и жаж­дою погибели моей»¹²⁶.