Не прошло и года после того, как инок Евфросин и другие поповцы отмежевались от своих недавних друзей и союзни­ков из радикального беспоповщинского крыла старообряд­чества и огласили свои разногласия с ними в «Отразительном писании о новоизобретенном пути самоубийственных смертей», как и сами беспоповцы выступили с «приговором», в котором они устанавливали новые положения, отличные не только от «российской» патриаршей церкви, но и от старообрядцев поповцев. В 1692 году вожди новгородских бес­поповцев под водительством дьячка Феодосия Васильева со­звали местный собор, чтобы обсудить действия и учение не­коего поповца отца Ивана Коломенского, который, уже за русским рубежом, в принадлежащей в то время шведам Нар­ве, служил литургию, венчал своих прихожан, не перекре­щивал переходивших в его общину «никониан», принимал в нее в сане сущем «никонианских» иереев, и даже не мешал своим последователям поддерживать дружеские отношения с православными, говоря, что «несть греха в сообщении с неверными никонианами».

Это первое письменное высказывание беспоповщинских взглядов касалось частных, а не общих вопросов, и не явля­лось еще общей декларацией их взглядов на мир и на цер­ковь, но и оно уже отчетливо показывало, как далеко от пра­вославия уходило радикальное крыло противников патриар­шей, «никоновской» церкви. Прежде всего бросается в гла­за, что при перечислении участников собора на первом ме­сте были «учителя из простецов», а не духовные лица, пере­шедшие в их движение из православной церкви. Этим как бы подчеркивался принцип учительного равенства всех чле­нов беспоповской церкви, учительства мирян и не признавался особый клир церкви. Затем все решения принимались на со­боре от имени всех его участников, включая и простецов не учителей, а не только духовных руководителей согласия. Третьим важным решением, принятым этим первым новго­родским собором, было запрещение браков и чадорожде­ния членами беспоповской церкви. По их решению, ввиду от­сутствия благодати, священства и таинств, брак был невоз­можен, а внебрачное сожительство и рождение детей явля­лось грехом. Четвертой важной чертой этих решений было строгое запрещение общения членов беспоповской церкви с представителями окружающего их мира, будь это никониа­не, поповцы или иноверные. Кто не повиновался этому постановлению, тех было решено «из чину изметать и отлу­чать».¹⁷⁷

Наконец, в этом приговоре совершенно неожиданно новго­родские отцы сделали довольно резкий иконоборческий вы­пад: священники «никонианской» церкви в нем названы «идоложрецами», а их служение перед иконами сравнивает­ся с приношением жертв самому сатане. Правда, их, федосеевские иконы, остаются ««святыми», но резкость тона этих замечаний наводит на мысль, что федосеевцы могли пользоваться богословской стилистикой протестантских пи­сателей.

Приговор был составлен Феодосием Васильевым «по сове­ту всея восточные соборныя церкви», то есть беспоповского движения, и скреплен двадцатью четырьмя подписями, сре­ди которых на первом месте стояли имена Харитона Карпо­ва, Феодосия Васильева и Тимофея Иевлева.

Более полная формулировка беспоповщинской веры была выработана уже через два года вторым новгородским собо­ром беспоповцев, который собрался 3 июня 1694 года под ру­ководством тех же наставников — Харитона Карпова или Карповича, Феодосия Васильева, который, видимо, уже тог­да выдвигается на руководящее место в движении, и других новгородских отцов. Новый приговор состоял из двадцати вполне отчетливо составленных положений, из которых пер­вое догматически было, конечно, самым важным. Оно гласи­ло: «... по грехом нашим в кончину века достигохом, в ня-же и антихрист царствует в мире ныне, но царствует духов­но в видимой церкви, седе на престоле Бога живаго, под име­нем инаго Исуса, показуя себя яко Бога, и тем, чрез воин­ство антихристово, раззоряющее церкви Божия, вся таинства ея истребил и всякую святыню омрачил и свое новодействие возстановил». Этим заявлением собор окончательно решал все недоумения беспоповцев, ожидавших пришествия анти­христа и конца мира. Теперь уже они говорили не о «послед­нем отступлении» и неминуемой победе антихриста, вслед за которой должно было быть второе Пришествие Христа, а об окончательном воцарении антихриста в мире. Не дождав­шись в 1692 или по их исчислению 7200 году от «сотворения мира» конца видимой вселенной, новгородские отцы теперь определяли, что умственный [духовный, нечеловек] анти­христ уже пришел и что он царствует в патриаршей церкви, которая вместе с поддерживающим ее государством сдела­лась «воинством антихристовым». Благодать иссякла, свя­щенство прекратилось и вместе с ним прекращались и таин­ства евхаристии и брака, совершаемые священством. Поэто­му могли оставаться только таинства крещения и исповеди, которые и по учению православной церкви в отсутствии свя­щенства, в особо тяжких и исключительных условиях могли совершаться и мирянами.

Но так как таинство крещения, совершенное «никонианцами», делалось теперь, в глазах беспоповцев, недействитель­ным, то собор категорически предписывал (пол. 2 и 3-ее) пе­рекрещивать всех тех, кто захотел бы перейти из «никониан­ской» церкви или поповства, или иного иноверия в беспопов­щину.

Положения 4-ое до 17-го этого приговора занимались во­просом безбрачия, которое становилось обязательным для беспоповцев. «Брачное супружество совершенно отвергать законополагаем», — решали новгородские отцы, — «почему и обязываем и законополагаем: всем нашего братского со­словия жить девственно и соблюдать себя как можно от со­вокупления с женами». Нарушающие эти правила подверга­лись епитемии и временному отлучению от церкви, но после третьего нарушения девственности «блудодействующие» окончательно отлучались «от соединения церковного и брат­ского союза». Прежние, заключенные до перехода в беспо­повский «союз и братство», браки объявлялись недействи­тельными, так как весь свет, и русское царство в частности, «православного священства в конец лишились».

Положения 18 и 19 предписывали особый обряд очищения еды, купленной «на торгу», то есть не у беспоповцев, а по­следнее 20-ое решение собора предписывало строго выпол­нять все составленные соборными отцами правила.

Решения новгородских беспоповских соборов только под­водили итоги всей предыдущей проповеди русских религиоз­ных радикалов пессимизма. В этих своих самых ранних письменных богословских вы­сказываниях вожди новгородского беспоповства совсем за­бывали, что в начале их проповеди в 1670-ых годах основной точкой отправления их учения было «отступление» Никона и иерархии русской церкви от старорусского православия и изменения в обряде. Теперь же в Новгородских приговорах не было ни слова ни о древлем русском предании, ни о Тре­тьем Риме, ни о старых обрядах, измена которым и характе­ризовала само «последнее отступление». Зато в этих приго­ворах на первом месте стоял совершенно новый догмат при­знания торжества антихриста в этом мире, из которого уже вытекала безблагодатность церкви, бессвященство, невоз­можность таинств евхаристии и брака, что в свою очередь вело к требованию полного целомудрия, признания грехов­ности рождения детей и порочности всего мира. Отрицая бла­гословенное Богом христианское продолжение существова­ния человеческого рода и всего мира, Феодосий Васильев и его единомышленники теперь уводили своих последователей из нормальной и обычной жизни, делая их монахами без обета. В этом предельном, но однобоком аскетизме и отрица­нии института священства они шли по стопам своего первого учителя Капитона и его учеников лесных старцев, которые уже в 1620-ых и 1630-ых годах, за четверть столетия до пат­риаршества Никона и начала злосчастного спора об обряде, стали «погордевать священством», избегать таинств и жить «не по правилам святых отец, а по правилу старца Капито­на». В 1660-ых и 1670-ых годах это «погордевание священ­ством» вылилось в откровенное беспоповство, при котором они отвергали не только новых, «никонианских» священни­ков, но и иереев старого, дониконовского поставления.

«От дел же им порекло [т. е. за их дела им дали имя] безпоповщина гонима: попов всех бегут, а без попов не живут; но мужие орачи [мужики пахари] и девы со женами священ­ство у них держат», — насмешливо писал о них инок Евфросин, иронически замечая, что отрицая авторитет рукополо­женных иереев эти капитоновские последователи уже тогда, в 1670-ых годах, фактически ввели у себя институт наставничества, принимая в число своих наставников и мужчин, и женщин. Конечно, этот обличитель радикалов беспопов­цев был совершенно прав, когда он указывал, что они толь­ко «именуются староверцы, а таинства и старой веры и вся­кого священнодейства отбегают, и отдревле они словяху Ка­питоновы ученицы». Хотя такие вожди консерваторов ста­рообрядцев как Досифей и Дионисий были рукоположены задолго до того, как Никон стал патриархом и начал «по­следнее отступление», тем не менее беспоповцы отказыва­лись принимать у них причастие, и резко осуждали самого Досифея и других священников за служение евхаристии:

 

Нецыи же ропотницы, на Досифея роптаху, Таинства же Христова, окаяные, себе отрицаху,

 

— писал о них в рифму все тот же Евфросин.

Подтверждение своего учения, что священство и таинства уже невозможны, так как благодать «иссякла», эти эсхато­логические радикалы находили в слове об антихристе рим­ского папы Ипполита, — или приписываемому папе Ипполи­ту, — которое впервые было напечатано в России в «Сбор­нике», также называемом «Кирилловой Книгой», изданном при патриархе Иосифе. Одна фраза этого слова, что во вре­мя антихриста «священные церкви яко овощное хранилище будут и честное тело и кровь Христа во днех оных не имать явитися», тоже истолковывалась ими, как авторитетное и непререкаемое указание на то, что священство и таинства должны были исчезнуть и уже невозможны. Главными про­пагандистами этой идеи стали все те же наиболее выдающи­еся проповедники самосжигания, соловецкий черный дьякон Игнатий и выходец из города Романова, некий Поликарп Петров, «зельный любитель и рачитель» писаний протопопа Аввакума, которые в немногих, к сожалению, дошедших до нас произведениях доводили до логического конца мрач­ную безнадежность учения первых лесных старцев.

Богословскую несостоятельность, натянутость и предвзятость их аргументации тогда же заметил сам составитель «Отразительного писания» инок Евфросин, который, ужа­саясь, что они «тетратми своими всю Русь возмутили», смело говорил своим прежним товарищам по борьбе с «никониана­ми», что они «не по писанию пишут, но по тетраткам незнамым церкви».

Несмотря на всю радикальность и странность их учения, которое поклонение обряду ставило выше самого содержа­ния православия, эти учители очищения душ огнем гарей имели широкий успех в среде крестьян и посадских людей севера. После казни пустозерских отцов и неудачи мятежа с челобитной 1682 года безнадежность, охватившая противни­ков нового обряда, была так велика, что лишь немногие крепкие поповцы, вроде Досифея, Евфросина, Дионисия и некоторых других их единоверцев консерваторов, продолжа­ли сохранять веру в то, что дело древлего предания не погибло и что полнота христианской жизни со священством и всеми таинствами старой церкви еще возможна. В противополож­ность им массы преданных старому обряду простых людей, ожидая с года на год окончания века и второго Пришествия, и, видимо, предаваясь отчаянию, находили, что единственный верный способ сохранить от греха и спасти свои души от царства антихриста лежит в самоочищении в огне гарей. По­этому именно в 1680-ых годах эпидемия самосжигания при­нимает ужасающий массовый характер. В 1687 году все тот же активный проповедник беспоповства и самосжигания чер­ный дьякон Игнатий захватывает со своими приверженцами Палеостровский монастырь и при появлении правительствен­ных войск, 4 марта того же года, сжигает две с половиной тысячи добровольных жертв и сам гибнет с ними. Через полтора года сподвижник Игнатия, другой знаменитый про­поведник «самоубийственного способа смерти», Емельян Иванович Втораго, опять овладевает Палеостровом и, не­смотря на все попытки правительственных войск остановить подготовляющуюся гарь, 23 ноября сжигается там с полуто­ра тысячью своих последователей. Палеостровский монастырь, видимо, привлекал этих ужасных и исступленных во­дителей на гари, потому что по старообрядческому преданию именно здесь, по приказанию Никона, был убит или сожжен первый мученик за старую веру, епископ Павел Коломен­ский. В больших пошехонских гарях, которые «прошли под руководством попа Семена», сгорело «четыре тысячи, инии же яко и пять тысящь бе», в Кореле в лесу сожглись около пятисот человек, а в Совдозере, тоже в Корельских пределах, до трехсот, в Олонце в 1687 году около тысячи человек тоже сразу погибло в огне. Наряду с этими грандиозными самоубийственными аутодафе десятки, а може быть и сотни меньших гарей, в которых каждый раз погибало от несколь­ких десятков до нескольких сот человек, озаряли в 1682— 1692 годах своим зловещим пламенем северные леса вокруг Онежского озера и между Онегой и Белым морем.

Какой-то дикий и страшный энтузиазм смерти и самоунич­тожения охватывал увлеченных апокалиптическими вождя­ми и приверженных старому обряду жителей севера. Участ­ники гарей обнявшись прыгали с крыш верхних горенок изб в пламя костров. Охвативши друг друга, девушки с разбегу бросались в огонь, дети тянули в огонь родных, отцы и мате­ри шли на гари с младенцами в руках. Василий Волосатый не только водил свои жертвы на костры, но и уговаривал замаривать себя голодом; некоторые бросались целыми семьями в реки. Многие, ожидая с часу на час, особенно в 1666, 1667, 1691 и 1692 годах, окончания мира, ложились в гробы, чтобы встретить страшный суд на смертном ложе. Описания этих ожиданий смерти и самоубийственных спосо­бов окончания жизни по своей трагичности напоминают ужасные картины танца смерти позднего западного средне­вековья, когда во время чумы все население ждало послед­него часа. Нередко перед гарями или другими способами са­моубийства несчастные кандидаты на самосжигание или уморение себя голодом старались урвать последние радости жизни, так как смерть во имя веры все равно должна была очистить и покрыть все грехи. Психология религиозной безнадежности этих проповедни­ков очень хорошо отразилась в несколько более поздней ши­роко распространенной песни беспоповцев:

 

Деревян гроб сосновый,

ради меня строен.

В нем буду лежати,

трубна гласа ждати.

Ангелы вострубят,

из гробов возбудят.

Из гробов возбудят,

я, хотя и грешен,

пойду к Богу на суд.

К Судье две дороги,

широкия, долги;

одна та дорога — во царство небесно,

другая дорога — во тьму кромешну.

 

Но конец мира не наступал, несмотря на то, что последнее отступление уже произошло по их рассуждениям в роковом 1666 году. Так прошли злополучные 1666 и 1667 годы, не принеся никаких видимых свидетельств прекращения суще­ствования вселенной или русского царства. Тогда ожидав­шие конца мира и второго пришествия проповедники начали указывать на другие сроки. По сложным расчетам инока Авраамия окончание этого света должно было произойти в 1691 году. На этот же срок указывал и некий наставник Матвей из Архангельска; другие, как например северные самосжигатели черный дьякон Игнатий и Емельян Повенец-кий и Козьма Косой на Дону, относили конец мира на 7197 или 7200 год от сотворения мира, то есть по их счету 1692 год. После 1692 года, то есть уже через двадцать пять лет после окончательного разрыва между сторонниками обоих обрядов на соборе 1667 года, эсхатологические ожидания на­чали проходить, и отцы беспоповства, видимо, поэтому и вы­ступили со своим новгородским соборным решением, в ко­тором они разъясняли, что хотя последнее отступление и царство антихриста наступили, но когда будет конец мира, это пока что еще не ясно и посему их церковь должна как-то организовывать свое существование на этой грешной и захваченной силами ада земле, приспосабливаясь к пережи­ваемому ими апокалиптическому веку.

Движение, развившееся в городах северо-западной Рос­сии, главным образом в Новгороде, Пскове и Яме, и опреде­ленное беспоповскими новгородскими соборами 1692 и 1694 годов, заняло наиболее радикальную позицию даже и среди самих беспоповцев. Уже в конце девяностых годов, видимо, после смерти их первого вождя, неграмотного, — по свиде­тельству приговоров, — Харитона Карпова, руководящее ме­сто среди этой группы беспоповцев занял дьячок Крестецко-го Яма, Феодосий Васильев, один из главных отцов новго­родских соборов. Настойчивый и крутой Феодосий, давший свое имя этим крайним радикалам среди беспоповцев, в 1696 году ушел со своей семьей и приверженцами из России в Литву, где и обосновался около Невеля. Там на свободе от царских и патриарших властей он организовал бракоборную, воспитанную в страхе антихриста общину, давшую основа­ние Федосеевской беспоповщине, или в просторечие — Федосеевщине.

Федосеевская невельская община была первой известной нам беспоповской общиной городского типа. К сожалению, мы не знаем как сложилась общественная жизнь беспопов­цев Новгорода, Пскова и других городских центров северо­западной Руси, но можно предполагать, что до конца сем­надцатого века, пока эти эсхатологические пессимисты оста­вались в ожидании близкого конца века, то они, видимо, го­товились скорее к самоочищению огнем, чем к жизни на этой полной греха земле. К тому же зоркое и суровое око царских и церковных властей вряд ли позволило бы им соз­дать в этих важных административных центрах свои обшир­ные и благоустроенные общины. Наоборот, польские и ка­толические власти, уже гостеприимно приютившие поповцев на Ветке, вначале очень хорошо относились и к невель-ским беспоповцам. Конечно, они были рады расколу среди ненавистных им схизматиков восточной церкви и были гото­вы поддерживать выраставшую в значительную оппозицию московскому православию беспоповщину. Поэтому федосеев­цы и смогли создать в Невеле строго дисциплинированную, вероятно, первую городскую беспоповскую общину.В общежительной коммуне Феодосия Васильева у Невеля проживало около 600 мужчин и 700 женщин, но и те и дру­гие должны были придерживаться бракоборческих новго­родских правил и, — по крайней мере в принципе, — соблю­дать строгое целомудрие. Суровая дисциплина, послушание своему наставнику Феодосию, многочасовые службы и общ­ность имущества были главными чертами этой беспоповской организации. При общине была своя молельня, больница, богадельня и многочисленные хозяйственные учреждения, в которых постоянно и бесплатно работали члены общины. «Праздность училище злых», — постоянно напоминал суро­вый глава общины, не позволяя никому лениться и требуя, чтобы при вхождении в общину новый член ее передавал ей свое имущество. Даже обувь, одежда и прочие необходи­мые предметы обихода «всем из казны общие подаваху», — отмечает биограф Феодосия. Многочисленные и длинные по дониконовскому уставу, но, конечно, без литургии и свя­щенников, и руководимые наставником церковные службы, дисциплина, общность имущества, трудовой «подвиг» и без­брачие во многом напоминали монастырь. Отдельные черты правил невельской общины Феодосия, а позже и других Феодосьевских общин, включая и знаменитое московское Пре-ображенское «кладбище», были очень похожи на соответ­ствующие части уставов монастырей Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого. Пища была для всех простая и оди­наковая, которая раздавалась в общей трапезной: «хлеб и иные потребы общия бяху, и трапеза едина всем бяше, токмо престарелым и больным».

Но как эта невельская община, так и более поздние дру­гие федосеевские общежития все-таки очень значительно отличались от православных русских монастырей. Это были собственно только общежития для всех членов федосеевской «восточныя соборныя церкви». В них не было пострига и обета;  безбрачие являлось результатом догматического рассуждения, а не добровольного решения отдельного члена общины. Сам глава общины Феодосий тоже не считал свой «мир» за монастырь и даже упрекал беспоповцев-поморцев за то, что их Выговские иноки носили монашескую одежду и, не будучи постриженными в иночество священниками, все же совершали ряд служб и обрядов, которые по церковным канонам было разрешено совершать только монахам. Он забывал при этом, что поморцы ввели пострижение в иноки без священников и что его же федосеевские наставники и сам он совершали службы, которые тоже по уставу церкви могли совершать только монахи или даже только священни­ки. Фактически эта община и была всем «христианским миром» федосеевских учеников и последователей, в котором они по заветам их первоучителя Капитона жили особо от греховного, завоеванного антихристом, мира, а не особо вы­деленной из федосеевского движения монашеской обителью. Их собственный мир принимал у них внешние монашеские формы прежде всего благодаря их бракоборческому учению. Федосеевцы должны были в принципе жить целомудренно как монахи, но не делаясь таковыми. Это был особый мир людей, считавшиих себя избранными Богом для спасения, которые решительно отмежёвывались от постороннего, гре­ховного и погрязшего в светскую жизнь человечества. Вне общины все принадлежало антихристу, в домах, на полях, на торгах была его печать, и извне общины были возможны лишь грех и вечная погибель.

Как и для новгородских старцев, так и для Феодосия анти­христ являлся только духовным явлением, а не определен­ной личностью, вроде патриарха Никона, как это учили ран­ние старообрядцы 1650-ых и 1660-ых годов. «Егда Христос по земли явися и с человеки поживе, не царствовал он чувственно на земли, тако и антихрист не имать в чувстве бы­ти», — писал в 1701 году Феодосий в своем «Увещании», ви­димо, не замечая, что он высказывает новое богословское положение, в котором характеристика пребывания Христа на земле несколько напоминала арианские установки, а само сравнение первого пришествия Христа с пришествием антихриста было похоже на дуалистическое учение богомилов и альбигойцев. Феодосий развивал свою Христологию и анти-христологию и дальше в том же богомильском духе. «Явися агнец Христос, явится и антихрист агнец». Призывая своих последователей уходить из мира в обособленные общины, он писал: «и паки апостол рече: Изыдите братие от мира и не­чистот его не прикасайтеся; возлюбите безмолвие. Да по­знайте Бога и откровенным умом славу Его узрите, что всуе метемся в жизни сей». Он неоднократно подчеркивает необ­ходимость разрыва с миром, советуя своим ученикам: «побе­гайте и скрывайтеся во имя Христа».

По своей строгой дисциплине, формально пуританскому подходу к миру, трудолюбию и постоянному стяжанию, со­знанию своей исключительности и избранности, мирскому священству, которое они называли наставничеством, Невель­ская община Феодосия и поздние другие общины этого «со­гласия» скорее напоминали Женеву времен Кальвина, чем православные монастыри. Правда, новгородские соборные от­цы 1692 и 1694 годов, а вслед за ними Феодосий не развили осо­бого учения о предопределении; тем не менее их взгляд на мир, как на мир греха и людей, обреченных на вечное муче­ние, в то время как сами федосеевцы являлись в своих соб­ственных глазах как бы избранниками Божьими, нашедши­ми путь спасения, несколько напоминал установку Кальви­на, хотя этот женевский теократ и не проповедовал безбра­чия. Кальвин тоже ведь считал, что сама принадлежность к его учению и сознание важности пуританского образа жиз­ни указывают на избранность человека Богом. Это чувство исключительности в мире, отсутствие снисхождения к люд­ским слабостям, ощущение греховности внешнего мира, фак­тически дуалистическое мировоззрение, священство мирян и личная ответственность человека за свое спасение верой, мо­литвой, трудом и аскетическим или пуританским «подвигом» несомненно сближали эти столь различные в своей богослов­ской догматике, истории и окружении движения. Правда, подход к вопросу собственности этих ранних, конца семнадцатого и начала восемнадцатого века федосеевцев был диа­метрально противоположным кальвинистическому, но федосеевский девиз «праздность училище злых» скоро помог им отойти от монастырского православного подхода к хозяйст­венным вопросам и уже с конца восемнадцатого века из чи­сла федосеевцев выходит немало отличных и очень успеш­ных дельцов, думающих не только об интересах своего сог­ласия, но и о личном обогащении.

Все же, несмотря на многие общие догматические, психо­логические и дисциплинарные черты учений беспоповцев и Кальвина, федосеевцы резко отличались от кальвинизма в подходе к обществу и особенно государству. В своих «Хри­стианских Учреждениях» Кальвин указывал на необходи­мость организованного государства, как части устроенного Богом мира. «Роль государства не менее значительна чем роль хлеба, воды, солнца и воздуха, но она гораздо более почетна», — говорил организатор своего собственного тео­кратического женевского государства, который хотя и цар­ствовал в нем с почти неограниченной властью, но тем не менее полагал, что аристократический или демократический образ правления более удобен для граждан, чем единолич­ный. Федосеевцы же вслед за отцами Второго Новгород­ского Собора 1694 года утверждали, что самый институт го­сударства является злом и что члены их церкви должны ук­лоняться от всякого соприкосновения с его органами и из­бегать всякого сотрудничества с правительством и властями, на которых лежала печать антихриста. В этом отношении федосеевцы еще более резко отличались от поповцев и даже беспоповцев-поморцев, для которых древняя Русь, предания Третьего Рима и Легенда о Белом Клобуке остались основа­нием их верности старому обряду и сопротивления никонов­ским новизнам. Федосеевцы никогда не приняли молитву за царя, как это сделали поповцы и большая часть беспопов­цев-поморцев, для которых эта молитва являлась символи­ческим признанием Российской государственности как хри­стианского учреждения и проявлением чувства их неразрыв­ной исторической связи с большинством православного рус-ского народа. В федосеевских писаниях, как и в новгород­ских правилах 1690-х годов, нет даже упоминаний о бывшей «святой Руси», о древлем предании, об угасшем Третьем Ри­ме. Наоборот, как раз среди федосеевцев наиболее часто ска­зывалась враждебность к Российской «никонианской» госу­дарственности и даже в девятнадцатом веке они отождест­вляли русского государя с самим антихристом. В отношении к своей собственной стране федосеевцы по своим убеждени­ям несомненно являлись принципиально антигосударствен­ным элементом, напоминая «радикальное» или «революци­онно-анабаптистское движение» шестнадцатого века, как его, за проявление подобных же антигосударственных черт, называет современный американский богослов Уильямз, или богомилов и альбигойцев средневековья.

Невельская беспоповская община Феодосия Васильева просуществовала недолго. В 1709 году она была разграбле­на польскими солдатами. Опасаясь, что и позднее в резуль­тате войны Карла XII с Россией и Польшей, которая в те годы в значительной степени происходила на польской тер­ритории, его община окажется между молотом и наковаль­ней, Феодосий решил возвратиться в Россию. Совсем неожи­данно он нашел могущественного покровителя в лице тогда почти всесильного Меньшикова, который и исхлопотал у царя разрешение для невельских эмигрантов федосеевцев вернуться на родину. С позволением Петра община Феодо­сия переселилась под Псков, где и поселилась на так назы­ваемой Ряпиной Мызе. Судьба все же не дала Феодосию Васильеву продолжать свою проповедь на русской земле. Несмотря на заступничество влиятельного любимца царя, Феодосий был задержан церковными властями; вскоре его надломленное странствованиями и постом здоровье пошат­нулось и он скончался в заточении. Через несколько лет его община, находившаяся все еще на Ряпиной Мызе, распа­лась, но федосеевство пережило своего основателя и в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века оно стало одним из самых сильных и влиятельных согласий не толь­ко среди беспоповцев, но может быть даже во всем русском старообрядчестве.

38. РАЗМЕЖЕВАНИЕ ВНУТРИ СТАРООБРЯДЧЕСТВА: ПОПОВЩИНА

39. ВЫДЕЛЕНИЕ БЕСПОПОВЩИНЫ: ФЕДОСЕЕВЦЫ

40. ПОМОРСКОЕ БЕСПОПОВСТВО И ДЕНИСОВЫ