В те годы, когда на далекой окраине России, на реке Куме, престарелый, но по-прежнему непреклонный игумен Доси­фей вел свои последние бои за древлюю веру, в старых, ос­новных землях Московского государства, среди оставшихся верными старой церковной традиции «раскольников», проис­ходило окончательное размежевание между традиционали­стами-оптимистами, продолжавшими верить в возможность священства и таинства евхаристии, и радикалами-пессими­стами, считавшими, что благодать Господня иссякла в церк­ви и поэтому ни священство, ни таинство причастия не могут больше существовать в этом грешном мире. Уже из предыду­щего развития старообрядчества было видно, что ввиду про­тивоположности их установок, внутренний конфликт между этими крыльями противников «никонианства» сделается не­избежным. Временно, в течение первых десятилетий церков­ного раскола, ожесточение противников нового обряда было настолько велико, что внутренние разногласия отступили пе­ред пафосом борьбы против иерархии и им просто не хватало времени выяснить и осмыслить свои собственные часто про­тиворечивые взгляды на мир и церковь.

Но время шло, и все резче вырисовывались не только не­возможность примирения с патриаршей церковью, но и внут­ренние духовные разногласия между последователями бого­любцев и их союзников, боровшихся с новыми обрядами и с самоуправством Никона, с одной стороны, и последователя­ми лесных старцев, которые уже до Никона стали сомне­ваться в возможности спасения в лоне церкви и недоверчиво относились не только к епископату, но и самому институту священства, с другой стороны. В восьмидесятых годах отно­шения между этими обоими крыльями старообрядчества ста­ли все более обостряться из-за вопроса о гарях, принявших в это время характер зловещей, духовной болезни. Число га­рей и участников в них росло с такой быстротой, что умерен­ным старообрядцам-традиционалистам, признававшим свя­щенство, полноту таинств и возможность нормальной хри­стианской жизни на земле, делалось ясно, что им не по пути с этими мрачными изуверами, веровавшими, что христиан­ская история человечества пришла к концу и сила зла на земле стала непреодолимой.

Традиционалисты поповцы уже давно боролись с делав­шейся все более опасной проповедью самосжигания и расту­щим числом гарей, но только в 1691 году они осудили гари вполне ясно, окончательно и соборно. Постановление осу­дить учение о самосжигании и сами гари было составлено близким другом Досифея, иноком Евфросином, основателем хорошо известной в самой ранней истории раскола Курженской пустыни, находившейся в 1660-ых — 1670-ых годах не-далеко от северо-западного берега Онежского озера. Когда эта пустынь по приказу митрополита Питирима Новгород­ского была разорена, Евфросин ушел оттуда вместе с Доси­феем и в течение многих лет странствовал по северу России, постоянно сталкиваясь с проповедниками гарей. После мос­ковских событий 1682 года, когда игумен Досифей ушел дальше на Дон, Евфросин тоже двинулся на юг и в 1691 го­ду оказался в Калуге, видном юго-западном гнезде старооб­рядчества, которое связывало Москву со старообрядческими эмигрантскими поселениями по обеим сторонам польской границы, — Стародубьем и Веткой.

В своем «Отразительном письме о новоизобретенном пути самоубийственных смертей», инок Евфросин дал широко развернутую, написанную в ярком импрессионистическом стиле картину деятельности и проповеди самосжигателей. Он отмечал часто нечестные и весьма предосудительные приемы проповедников самосжигания, не стеснявшихся ни­какими средствами для того, чтобы завлечь на костер гарей свои наивные и малоразбиравшиеся в богословских вопро­сах жертвы. Не опасаясь вступить в полемику с писаниями уже тогда почитавшегося за святого мученика и погибшего в 1682 году Аввакума, который полагал гари за проявление религиозного мужества, Евфросин заявлял, что самосжига­ние противно духу христианства. Он обильно цитировал Свя­щенное Писание, святых отцов и доказывал, что православ­ные христиане, идущие добровольно на гарь, вовсе не свя­тые мученики за веру, а просто неразбирающиеся в вопросах веры самоубийцы, а сами проповедники гарей опасные грешники, ответственные за смерть и гибель душ своих не­счастных последователей.

Свое послание инок Евфросин заканчивал указанием, что участники гарей ответственны за грех самоубийства и что православная церковь, осуждая и запрещая самоубийство, не позволяет даже молиться за души тех, кто сам, по своей воле, решил прервать свою жизнь.

Он напоминал самосжигателям, что игумен Досифей уже давно осудил гари и что в половине 1670-ых годов он сам, Евфросин, написал «столбец», или разъяснение, по поводу непозволимости гарей с христианской точки зрения. В по­следующие годы, по словам Евфросина, Досифей продолжал осуждать гари и бороться с этим лжеучением, а Евфросин неоднократно посылал вождям самосжигателей свои обли­чительные грамоты. Подводя итоги своим аргументам, Ев­фросин приходил к заключению, что, нарушая основные истины христианства и каноны церкви, самосжигатели авто­матически лишались церковного благословения и отлуча­лись от церкви и заканчивал свое «Отразительное письмом их категорическим осуждением и отлучением от правосла­вия: «да будут чюжди и отгнани и отлучены, дондеже обрятятся и покаются».

Это послание было не единоличным выступлением самого инока, но общим решением традиционалистов, рвавших со страшными миссионерами религиозного самоубийства. Оно было составлено «советом и изволением всего о Христе рус­ского христианства», с одобрением самого игумена Доси­фея, его сподвижников иеромонахов Феодосия и Пафнутия, и других вождей консервативного крыла старообрядчества, донских и кумских иноков и братии, поволжских старцев и иноков во главе со свящ. Игнатием, поморских старцев и ино­ков, и западной братии, то есть старообрядцев Стародубья и Ветки.

Это осуждение радикалов традиционалистами поповцами закончило процесс размежевания обоих крыльев старообрядческого движения и привело к образованию особых поповщинских и беспоповщинских общин внутри движения. Уход игумена Досифея с Дона на северный Кавказ, и вско­ре вслед за этим последовавшая смерть этого выдающегося вождя старообрядцев консерваторов, нанесла непоправимый удар юго-восточному казачьему центру поповцев. Все цер­кви на Дону снова перешли в руки правительственной пат­риаршей церкви, походная церковь Досифея теперь оказа­лась вне пределов России, а связь с последними сохранившими старый обряд приходами гребенских казаков на Тере­ке была очень трудна ввиду того, что путь из России на Те­рек проходил в то время не через северный Кавказ и Дон, а через легко контролируемые правительством Астрахань и другие города нижней Волги.

Не лучше было положение и на севере, где долго послед­ним значительным и сравнительно свободным от контроля патриаршей и царской власти центром поповцев были скиты Керженца, во главе со старшим по времени образования ски­том Смольянами. В 1680-ых годах на Керженце было 77 старообрядческих скитов и более чем 2000 монахов и насель­ников. Там нередко созывались старообрядческие соборы, шли шумные споры об истолковании старых книг, проро­честв и писаний апологетов старой веры, в том числе и Авва­кума, и отсюда по разным общинам рассылались священни­ки и миссионеры. В Смольянах жил и старенький «черный поп» Дионисий Шуйский, имевший немало запасных да­ров, которыми он причащал богомольцев и снабжал для при­частия другие общины. Благодаря этому, после ухода Доси­фея на юг, Керженец и особенно Смольяны, с Дионисием во главе, стали более чем на целое десятилетие духовным цент­ром поповщины в средней России. В первой половине 1690-х годов на смену умершему Дионисию здесь появился другой «черный поп» Феодосий, рукоположенный в священноиноки еще патриархом Иосифом, и некоторыми источниками оши­бочно называемый Феодосием Ворыпиным. Феодосий жил сначала в Никольском монастыре под Рыльском, откуда он ушел на Дон, где и подвизался вместе с Досифеем. На Дону пустынь этого черного попа находилась на севере при впадении речки Айдар в Донец, где он, не успев уйти с Досифеем дальше на юг, был схвачен казаками лоялистами и выдан в 1686 году в Москву. Из Москвы ему удалось бе­жать на север и позже, около или до 1694 года, он появился на Керженце. Имя этого старого сподвижника Досифея, ру­коположенного еще задолго до раскола в церкви, стало, ко­нечно, известно и опять начало привлекать в Смольяны бо­гомольцев и учеников. Но ему здесь не удалось долго за­держаться, так как правительственная экспедиция 1694 года разорила все Керженецкое сборище старообрядцев и сожгла большинство скитов. Феодосию пришлось снова бежать, теперь на хорошо знакомый ему юг. Во время его странство­ваний ему повезло: в Калуге он нашел старую, еще донико-новскую церковь, которая стояла пустой. Здесь он отслужил литургию и сделал новый запас святых даров для причастия своих единоверцев. Когда же он уехал позже на Ветку, то отсюда же, из этой ветхой оставленной церкви Покрова Бо­городицы, он взял с собой иконостас.

Ветка с начала 1690-ых годов стала новым местом сосре­доточения старообрядцев поповцев. Под влиянием Москвы стародубский казачий полковник, сын гетмана, Семен Ив. Самойлович, начал давить на этих церковных «бунтовщи­ков». В своих письмах он не без удовольствия сообщал свое­му отцу, что «добре притиснул не токмо заключением, но и знатным наказанием» подведомственных ему старообряд­цев. Часть старообрядцев наиболее независимая и актив­ная решила уйти дальше, за границу, в Польшу, на остров Ветку, лежавший посредине реки Сож, притока Днепра, в двадцати или тридцати верстах на северо-восток от Гомеля и не более, чем в пятидесяти верстах на запад от более ран­него старообрядческого заселения вокруг Стародуба. Здесь во владениях польских панов Халецкого и Красильского  эмигранты нашли радушный приют. Польские помещики были рады неожиданному притоку трезвого, спокойного и трудолюбивого населения. Со своей стороны, новые эмигран­ты были довольны, что оказались вне пределов досягаемо­сти патриарха и его властей и вместе с тем оставались вбли­зи границы, через которую, благодаря наличию своих же товарищей по вере по другую сторону рубежа Польши и Рос­сии, они могли легко переходить и быть в постоянной связи с поповщинскими общинами Стародубья, Калуги, Москвы и других городов и районов России.

Густые леса и бесконечные болота Гомельщины и Старо­дубья несомненно тоже помогали легким переходам через границу. Количество новых поселенцев на Ветке росло с каждым месяцем. Туда уже давно бежали спасавшиеся от казней и расправ Петра стрельцы. В одном из указов 1680-х годов писалось, что «бежали из Москвы из разных полков, на­дворной пехоты [то есть стрельцов] многие люди ... и для тайного проходу кафтаны сермяжные, и иное такое платье, чтобы их не познали», надевали. Для того, чтобы остановить эмиграцию, на Тульской и Калужской дорогах из Москвы в юго-восточную Польшу был установлен строгий контроль документов всех проезжавших, но это не помогало, так как контролировавшие дороги военные сами часто сочувст­вовали беглецам, а верные люди из самих старообрядцев легко проводили их в обход застав. Вести, что будто бы сам польский король помогает верным старой вере людям, быстро разносились среди поповцев и в конце семнадцатого и нача­ле восемнадцатого веков Ветка стала одним из самых попу­лярных мест старообрядческого заселения. Уже до 1700 года словом Ветка стали обозначать всю область старообрядчес­кого поселения между польско-русской границей и Днепром, и чуть ли не каждый год там основывались все новые и но­вые поповщинские слободы.

В 1680-ых годах сюда из Стародубья перешел бывший знакомец Аввакума, поп Кузьма. За ним туда потянулся и другой священник, отец Степан, выходец из Белёва,¹⁵ кото­рый там был связан с матерью Маланьей и другими иноки­нями Морозовского круга. После смерти этих священников на Ветку перебрался некий священноинок Иоасаф, выходец из Льговского старообрядческого монастыря около Рыльска, основанного в 1669 году черным попом Иовом Тимофеевым, другом и сподвижником Досифея по Донским делам. Иоа­саф уговорил ветковцев поставить там церковь, но скончал­ся не дождавшись ее освящения. Узнав о Феодосии, ветковцы уговорили его переехать к ним, что он и сделал в 1695 году.

При Феодосии Ветка стала главным центром поповщинского старообрядчества. Уже в год его прихода на Ветку церковь была расширена и освящена на дониконовском ан­тиминсе, привезенном сюда уже ветхой старицей Маланьей, все той же, которая лет двадцать тому назад подвизалась с Морозовой, возглавляла московские или подмосковные об­щины и была в переписке с Аввакумом. В обряде освящения церкви, символически посвященной Покрову Пресвятой Бо­городицы, приняли участие другой рыльский священник Александр и бывший московский священник Григорий. При­везенный Феодосием калужский иконостас был поставлен в этой первой настоящей подлинно старообрядческой церкви. Теперь у поповцев была церковь, где они могли молиться и совершать все таинства. А вопрос литургий и причастия стал к этому времени самым важным и насущным для поповщинских старообрядцев: не имея своих церквей в Рос­сии, они могли пользоваться только последними оставшими­ся у них запасными дарами и многие духовно тяжело стра­дали, не имея возможности приобщиться. Нередко они нахо­дили мистическое общение с Господом только во сне, когда у них бывали видения церковного причастия, в которых ска­зывалась вся сила религиозной напряженности среди жаж­давших евхаристического общения старообрядцев.¹⁵⁸

В годы расцвета Ветки, 1700—1764 годах, здесь прожива­ло до 40 000 поповцев, было два больших монастыря: муж­ской с 1200 иноков и большим числом послушников и бельцов, и женский с несколькими сотнями монахинь и сотнями белиц и послушниц. Сюда со всей России съезжались паломники, тянулись искавшие церковной свадьбы пары, здесь же обучалась молодежь, будущие наставники и миссионеры. Только в 1764 году наступил конец Ветки: по приказу импе­ратрицы Екатерины, ген.-майор Маслов перешел границу и разогнал или увел поселенцев, монахов и клир, разорил сами слободы, монастыри и церкви.

Первое разорение Ветки было уже в 1734 году, но после него Ветка быстро оправилась. После же 1764 года старооб­рядцы, получившие от импер. Екатерины право строить цер­кви и свободно молиться в России, на Ветку уже не верну­лись. После этого новыми центрами поповщины в конце во­семнадцатого века стали Иргиз, на нижней Волге, а затем Рогожское «кладбище» в Москве, где и до сих пор находится старообрядческое главное управление.

Даже заведомые враги поповцев Ветки, миссионеры сино­дальной православной церкви и историки беспоповцы, при­знавали важность ее роли в развитии консервативного по-повщинского крыла старообрядчества. «Вси народы во всех странах радости исполнишася, на нюже отвсюду приходящи людие», — писал беспоповский историк середины восем­надцатого века Ив. Алексеев. Со своей стороны, бывший старообрядец, затем ставший правительственным миссионе­ром, отец Иван Журавлев, несколько позже чем Алексеев, не без злобы отмечал, что «прелестия ея Ветки от часу более распространялись повсюду так, что самые отдаленные горо­да, уезды и селения России не избежаши заразы ее. Выше­описанные беглецы попы и другие волокиты монахи и мо­нахини, от Ветки рассыпались повсюду, и простой народ повсюду везде развращали, и по всем местам таинство при­чащения разносили, так что купля причастия главным про­мыслом у них бродяг учинилась».

До своей смерти, которая последовала около 1710 года, Феодосий оставался признанным главой поповцев всей Рос­сии. Отсюда, из Ветки, он рассылал свои послания, олаго-словения и запасные дары по поповщинским общинам Рос­сии. Старое, освященное еще при патриархе Иосифе, миро Феодосий разбавлял деревянным маслом и пользовался им при исполнении таинств. Но самое главное было то, что Фео­досий установил прочную практику приема в старообряд­чество священников, рукоположенных в патриаршей, и поз­же в синодальной церкви, и поэтому его можно почитать за первого подлинного устроителя и основателя поповщины.

И до Феодосия старообрядцы поповского направления иногда принимали в свои общины в сущем сане священни­ков, рукоположенных после церковного раскола, но до него эта практика не была общепризнанной среди поповцев и та­кие случаи были редкими и самим поповцам казались не вполне ясными и спорными. Вопрос преемственности благо­дати и священства уже в первые же годы после собора 1666 —1667 годов начал тревожить консервативных старообряд­цев, из которых позже сложилось поповство. В то время как теоретики пессимистического радикализма во главе с дьяко­ном Феодором и иноком Авраамием, не говоря уже о после­дователях лесных старцев, отрицали наличие благодати и возможности благодатного священства в православной цер­кви, консерваторы во главе с Аввакумом, — а Аввакум не­сомненно был церковным консерватором, несмотря на его сочувствие к участникам гарей, — не могли отказаться от священства и связанных с ним таинств. Но в 1660—1670-х годах, когда Аввакум и Феодор высказывали свои мысли по этому поводу, вопрос священства в старообрядчестве, не­смотря на всю его важность, не был еще очень острым, так как среди них самих было немало священников, которые, как и Аввакум, были рукоположены задолго до Никона, раскола в церкви и решений собора 1666—1667 года. Но с каждым десятилетием число этих священников быстро уменьшалось и к концу столетия, особенно в 1690-х годах, число дониконовских иереев среди старообрядцев было очень не велико. Среди самих старообрядцев-консерваторов в то время были еще значительные разногласия по этому вопросу, и даже такой твердый традиционалист и крепко приверженный ко всей полноте таинств старообрядец, как игумен Досифей, давал весьма неохотно свое согласие на прием «новых», никоновских или послениконовских священников в число старообрядческого духовенства. Тем не менее, указания Аввакума, что «ни сам диавол не может упразд­нить священнотаинства, ниже антихрист с чады» и что «из­гнано будет священство, но до конца не погибнет», все проч­нее и прочнее стали восприниматься старообрядцами тради­ционалистами. Уже в 1680-х годах, следуя советам протопо­па Аввакума, керженецкий священноинок Дионисий принял в старообрядчество «нового», то есть рукоположенного после введения «никоновских новшеств» священника.

Принимая священников из осужденнной ими же церкви, поповцы попадали под критику радикалов беспоповщины, которые спрашивали — «церковь никонианская дескать пло­ха, а попы ее хороши?» Но поповцы и, в частности, видимо, их керженецкие отцы развили по этому поводу свое весьма интересное и не лишенное канонического обоснования уче­ние. Ссылаясь на 69-ое правило Карфагенского собора, текст которого они брали из старой еще дониконовской «Кормчей Книги», отцы неизвестной нам, но, видимо, керженецкой об­щины, писали: «Да и правилех святых отец не просто поло­жено, нужды ради священническия и от еретиков приимати на покаяние, с проклятием своея ереси и в своем степени пребывати». В этом же послании эти старообрядческие поповщинские отцы, руководясь канонами православной церкви, и особенно правилами патриарха Филарета о приеме иновер­ных священников в православную церковь в «сане сущем», давали описание обряда приема православных священников патриаршей церкви в старообрядческую. В своих рассужде­ниях они опирались и на авторитет протопопа Аввакума, в частности на его 2-ое послание к попу Исидору, в котором он советовал принимать в старообрядчество попов «новиков», то есть священников, поставленных после 1653-го года.

Такой прием священников «новой» хиротонии, благодаря авторитету и твердости Феодосия, стал с последних годов семнадцатого века обычным явлением в поповщинском ста­рообрядчестве и продолжался до середины девятнадцатого века, когда им удалось восстановить свой епископат, кото­рый начал регулярно и по общеправославным правилам ру­кополагать своих священников. По ветковским правилам священник, переходивший из патриаршей церкви в старооб­рядчество, прежде всего подвергался опросу старейшин об­щины и ее священников. Затем этот принимаемый священник торжественно отказывался от «никонианских заблуждений», и принимавший его иерей помазывал его священным миром. В самом начале Ветки поповцы иногда перекрещивали пере­ходившего к ним священника, но этот обычай был вскоре оставлен и заменен уже описанным вторым или даже треть­им чином, при котором священник просто отрекался от прежних, то есть никоновских «заблуждений».

Вообще детали чина приема переходивших к поповцам священников вначале колебались от общины к общине и от одного десятилетия к другому, но уже во второй четверти восемнадцатого века перекрещивание переходивших .мирян и священников было совсем оставлено поповцами, и общины разнились только в формах заявлений отказа от «прежних заблуждений» и в помазывании или не помазывании канди­дата миром. При миропомазании старообрядцы всегда поль­зовались старым дониконовским миром, все больше и боль­ше разбавляя его растительным маслом. Не имея епископов, они не могли сами освящать миро.

Признавая рукоположение патриаршей, а позже синодаль­ной церкви действительным и православным, поповцы пола­гали, что благодать сохранилась в церкви, потому что не все епископы в душе приняли нововведения Никона. Так как церковь вечна и «силы адовы не одолеют врата ее», а цер­ковь не может существовать без епископата, то отсюда они делали вывод, что где-то существуют епископы, сохраняю­щие преданность древлему православию. На вопрос, кто же эти епископы и где они, поповцы отвечали: «где они — это нам неизвестно, а есть, скрываются в местах сокровенных по причине настоящей нужды и тесноте времени, — нужно рассмотреть по писанию где они находятся». При всей натяжке этого рассуждения поповцы были частично правы, так как действительно было немало епископов, сохранявших преданность и уважение к «древлему обряду», но не порвав­ших с церковью. Первым из них, конечно, был епископ Па­вел Коломенский, замученный при патриархе Никоне; в 1660 и 1670-ых годах митрополит Макарий Новгородский, епископ Маркел Вологодский и, конечно, прямой и честный Александр Вятский, а возможно даже сам патриарх Питирим, (1672—1673), сочувствовали древнему русскому право­славию и нелегко приняли новшества Никона. В самом на­чале восемнадцатого века, нижегородский митрополит Исайя очень хорошо относился к приверженцам старой веры, за что около 1700 года и был отрешен царем от должности по доносу тогдашнего агента Петра при православной церкви, А. И. Мусин-Пушкина. Почти в то же время епископ Игна­тий Тамбовский, друг Григория Талицкого, распространяв­шего летучки, что царь Петр и есть антихрист, тоже был близок к старообрядцам и за это был сослан в Соловки.

Конечно, как уже сто лет тому назад писал П. И. Мельни­ков, «всего бы проще было старообрядцам избрать из своей среды влиятельного, уважаемого и достойного человека и возвести его в степень первосвятителя». Но идти на создание своих новых канонов и заняться экклезиастическим новотворчеством консерваторы поповцы не могли по самой при­роде своей религиозной мысли. А по канонам для правиль­ной православной хиротонии епископа было необходимо, чтобы епископ был рукоположен епископом или епископа­ми, как это предписывало шестидесятое правило Карфаген­ского собора. Поэтому им приходилось ждать, пока они най­дут епископа или епископов, согласных посвятить им своих старообрядческих владык. И они ждали, и не только ждали, но и непрерывно искали архиереев твердой православной ве­ры, готовых рукоположить старообрядческих первосвятителей.

Поиски «своего» архиерея старообрядцами поповцами ста­ли одним из самых замечательных драматических и трогательных явлений русской религиозной жизни восемнадца­того и первой половины девятнадцатого века. Поповцы не щадили сил, времени и средств, чтобы восстановить всю пол­ноту своей иерархии, и в течение многих лет одни поповщинские посланники за другими объезжали православный Вос­ток в поисках такого владыки древлего благочестия. Как это ни странно, но их рвение и религиозный энтузиазм увлекли даже часть беспоповцев, их северное поморское согласие, руководимое знаменитыми в старообрядчестве братьями Се­меном и Андреем Денисовыми.¹⁷⁰ Видимо, надежда приобре­сти свою правильную иерархию на время сдвинула с пози­ций безнадежного пессимизма и вдохновила даже этих суро­вых северных старообрядцев радикального направления, от­рицавшего сохранение благодати в церкви.

В 1734 году судьба, казалось, улыбнулась поповцам и, в частности, ветковцам. Они нашли себе епископа. Это был пятидесятилетний киевлянин, — монах, рукоположенный в 1724 году в несколько запутанных и странных обстоятельст­вах ясским, то есть молдаванским митрополитом Георгием, — немного авантюрный, но искренне верующий и добрый владыка Епифаний.

Ветковцам удалось уговорить его возглавить поповскую церковь, но Епифаний, согласившись на предложение ветковцев, едва успел поставить им несколько священников, как был арестован перешедшими границу русскими войска­ми, увезен в Киев, где, в скором времени, и умер в общении с церковью. Сто одиннадцать лет пришлось опять ждать старообрядцам поповцам, пока им удалось снова найти вла­дыку, согласного на восстановление старообрядческой ие­рархии. В 1846 году боснийский митрополит Амвросий руко­положил двух старообрядческих епископов и с тех пор у поповцев создалась полная иерархия, глава которой и до сих пор пребывает в Москве, как архиепископ Московский и всея Руси. Отсутствие в течение почти двухсот лет своего епископата, конечно, привело к тому, что в поповщинском старообряд­честве создалось несколько толков, по-разному подходивших к вопросу приема православных священников, и нередко да­вало возможность развиться некоторым злоупотреблениям в церковной жизни и неясному истолкованию самых основ старообрядческого учения. Но вместе с тем необходимо от­метить их глубокую религиозность, преданность древлим за­ветам и трезвое, осторожное отношение к канонам церкви. Русское религиозное возрождение конца девятнадцатого и начала двадцатого века многим было обязано этому консер­вативному старообрядческому направлению, сумевшему со­хранить в повседневной жизни больше церковной и религи­озной строгости, чем это сумела сделать сама русская сино­дальная православная церковь. Одной из особенностей цер­ковной жизни старообрядчества было постоянное участие мирян и рядового приходского священства в религиозной жизни общин и в общецерковной организации. Даже после восстановления епископата в 1846 году прихожане и приход­ские иереи продолжали играть большую роль в организации и управлении церкви, не оставляя ее всецело в руках епис­копата.

37. КАЗАКИ В БОРЬБЕ ЗА СТАРУЮ ВЕРУ

38. РАЗМЕЖЕВАНИЕ ВНУТРИ СТАРООБРЯДЧЕСТВА: ПОПОВЩИНА

39. ВЫДЕЛЕНИЕ БЕСПОПОВЩИНЫ: ФЕДОСЕЕВЦЫ