К сожалению, до сих пор остается неизвестным, кто отдал приказ о сожжении Аввакума и его пустозерских единомыш­ленников, но трудно сомневаться в том, что инициатором их казни был тот самый «Якимушка батюшка», как в своем письме к царю Феодору протопоп называл патриарха. При­выкший к военной дисциплине и не любивший церемонить­ся с врагами, патриарх Иоаким не переносил непослушания и неподчинения своей власти и, несомненно, рассматривал церковных «непокорников» просто как дезертиров или ослу­шавшихся начальства солдат. В годы фактического между­царствия 1676—1689, когда после смерти царя Алексея на троне сидел сначала болезненный юноша наследник, — царь Федор, — а затем его братья, цари-дети, Петр и Иван, за которых их сестра София пыталась управлять Россией из кремлевского терема, — крутой и волевой бывший армеец Иоаким оказался одним из старших и наиболее влиятель­ных придворных и государственных деятелей. Его влияние возрастало с каждым годом. Еще при царе Алексее, едва вступив на патриарший престол, Иоаким с помощью собран­ного им церковного собора быстро и решительно расправил­ся со своим личным врагом, архиепископом Иосифом Коло­менским. Архиепископ Иосиф стал чуть ли не всероссийской знаменитостью благодаря своему жестокому обращению с подвластным ему духовенством и едкой критике богословски не очень ученого нового патриарха, про которого он говари­вал, что тот «не учен, трус и не постоянен». Быстрая рас­права с злополучным Коломенским владыкой явно показа­ла, что Иоаким не заслуживал хотя бы последних из этих эпитетов.

В 1675 году, созвав новый собор, твердый, но осторожный и неопрометчивый «Якимушка», предпочитавший санкцию собора личному административному воздействию, добился окончательного проведения в жизнь постановлений собора 1667 года о неподсудности клира гражданской власти и о полном упразднении монастырского приказа. По существу это было возвращение к традиционной средневековой обще­европейской и русской практике, которая исключала духо­венство из общегосударственной юрисдикции, и было зна­чительной победой русского епископата, который, как и ка­толическая иерархия, всегда стремился к независимости от светских властей.. Когда на соборе 1666—1667 годов митро­политы Павел Крутицкий и Сарский и Иларион Рязанский протестовали против решения иерархов Востока, что «патри­арху быть послушливу царю», они, конечно, отражали на­строения большинства русских архиереев.

После смерти царя Алексея, не теряя времени, патриарх Иоаким сейчас же, 14 марта 1676 года, созвал новый цер­ковный собор, на котором еще раз показал, что он не умеет забывать обид и провел на нем осуждение и ссылку в Кожеезерский монастырь еще недавно очень влиятельного цар­ского духовника, Андрея Посникова, и настоял на переводе из Ферапонтова монастыря в суровое заключение Кирилло-Белозерской обители своего бывшего покровителя, а затем врага, патриарха Никона.

Не менее успешно был проведен Иоакимом собор 1681— 1682 года, на рассмотрение которого правительство предло­жило план широкой, почти что революционной перестройки системы русской иерархии. Справедливо полагая, что в осно­ве главных бед русской церкви, — в том числе раскола меж­ду сторонниками старого обряда и основным телом церкви; отсутствия связи между владыками и клиром; злоупотребле­ний епископата и его клевретов чиновников; недостатков ра­боты низшего духовенства и других трудностей, — прежде всего лежит малочисленность епископов и обширность пре­делов епархий, советники Федора предложили увеличить число епархий и реорганизовать соотношения между митро­политами и епископами.

От лица московского правительства три царских любимца, — Иван Максимович Языков, Алексей и Михаил Тимо­феевичи Лихачевы, — и новая восходящая звезда русской государственной мысли, молодой князь Вас. Вас. Голицын, — предложили уменьшить размеры епархий, провести иерар­хическое подчинение рядовых епископов митрополитам и увеличить число таковых областных митрополитов до две­надцати, а общее число подчиненных им владык архиереев до семидесяти двух." Предложенная реформа русской цер­ковной иерархии увеличила бы общее число епархий почти что в пять раз, так как в то время в России было всего лишь семнадцать архиереев. Из числа этих семнадцати епархий пятнадцать было старых: одна, Московская, была патриар­шей; четыре — митрополичьими: Новгородская, Казанская, Ростовская и Сарская [с резиденцией в Москве на Крутицах]; восемь епархий были архиепископскими: Вологодско-Великопермская, Суздальско-Тарусская, Смоленско-Брянская, Рязанско-Муромская, Тверско-Кашинская, Астраханско-Терская, Сибирско-Тобольская и Псковско-Изборская; и две епископских: Коломенско-Каширская и Карельско-Орчинская. В 1667 году к ним была добавлена Белгородская епар­хия и в 1672 году — митрополичья Нижегородская. Правда, собор 1666—1667 годов постановил открыть ряд других но­вых епархий, но оппозиция архиереев, боявшихся, что с уменьшением их епархий уменьшатся и их доходы, и уве­рявших, что на новые епископии нет ни средств, ни достой­ных кандидатов, уже тогда помешала упорядочению церков­ного управления. Не удивительно, что и в 1682 году русский епископат от­несся крайне враждебно к предложению правительства, ко­торое так радикально предлагало уменьшить епископские округи и угрожало снижением доходов владык. Поэтому архиереи сначала предложили ограничить общее число епархий, включая и митрополичьи, всего лишь тридцатью четырьмя и, в конце концов, свели почти что на нет весь правительственный проект церковно-административной ре­формы, открыв всего лишь четыре новых епархии. Две из них были на сильно зараженном старообрядчеством Севере:

Устюжская и Холмогорская, другие две — на неспокойной казачьей и мордовской юго-восточной украине: Воронеж­ская и Тамбовская. Но, соглашаясь на открытие новых ар­хиерейских округов, русские владыки вместе с тем отказа­лись организовать правильное иерархическое подразделение русских епископии, отвергнув проект подчинения рядовых архиереев областным митрополитам. В этом сказались как и недоверие рядовых епископов к сильным и богатым митро­политам, так и прочно вкоренившаяся традиция иерархи­ческого равенства всех русских владык перед авторитетом главы церкви — патриарха, и главы государства — царя, несмотря на то что они носили различные, но не имевшие административного значения названия сана: митрополита, архиепископа и епископа. Этот отказ координировать рабо­ту епископов под окормлением областных митрополитов был объяснен будто бы желанием избежать «разногласия, рас­при и высоты». Ряд других пунктов программы собора имел целью упорядочить жизнь монастырей и белого духовенст­ва; монахом было запрещено переходить из монастыря в мо­настырь и вести бродячий образ жизни; для нищих и стран­ников были организованы богадельни.

Особый отдел постановлений собора был направлен не­посредственно против старообрядцев, которым запрещалось собираться на молитвы в частных домах и которых духо­венство должно было отсылать к государственному суду для наказания. Царская грамота того же 1682 года давала епис­копату новые, расширенные полномочия по борьбе с раско­лом. Видимо, в связи с этими постановлениями Аввакум и его пустозерские единомышленники и погибли на костре в начале 1682 года.

Не пойдя навстречу пожеланиям правительства, которое по всей вероятности выдвинуло этот проект реорганизации церковного управления по инициативе кн. В. В. Голицына, увлекавшегося административной реформой русского управ­ления, епископат последних десятилетий Московской Руси сохранил на короткое время свои доходы и свою независи-мость от иерархического возглавления. Но этим же еписко­пат подорвал свой авторитет и потерял последнюю перед петровскими реформами возможность разумно реорганизо­вать и этим усилить русское церковное руководство. Не про­шло и сорока лет после этого собора, как Петр I, не спраши­вая ни совета, ни мнения своих архиереев, сам перестроил и секуляризовал русскую церковную администрацию и ума­лил роль не только епископата, но и самой церкви в жизни государства и общества. А в течение этих четырех десятиле­тий временно продолжавшая жить по-старому русская ие­рархия по прежнему теряла своих детей духовных, все в большем и большем количестве уходивших в раскол от церковно нерадивых владык.

Проявив себя сугубым охранителем привилегий высшего духовенства, патриарх Иоаким в то же время решительно выступил против родовитой аристократии, которая на подо­бие владык духовных держалась за свои старые преимуще­ственные права, и 12 января 1682 года поддержал инициати­ву правительства в вопросе уничтожения местничества на чрезвычайном «сидении» совместной сессии боярской думы и освященного собора. Во время этого сидения юный царь Федор, осудив древний обычай местничества, предложил Думе и Собору решить «всем разрядам и чинам быть без мест, или по-прежнему быть с местами». Патриарх реши­тельно поддержал царя и правительство и резко высказался за упразднение местничества, от которого, по его словам, «аки от источника горчайшого вся злая и Богу зело мерз­кая» злоба происходила. «Сидение» думы и собора решило принять предложение царя, и когда определявшие местни­ческие соотношения разрядные книги были сожжены, то Иоаким еще раз наставил членов думы крепко соблюдать начатое и совершенное дело.

Это совершенно различное отношение патриарха к упоря­дочению дел в администрации царства и администрации свя­щенства еще раз подчеркивало его неспособность почувство­вать настоятелнейшую необходимость поднять на должную высоту деятельность и духовную ответственность русской иерархии.

Созыв церковного собора 1681—1682 годов и уничтожение местничества оказались последними значительными госу­дарственными событиями царствования Федора Алексееви­ча. Молодой, но болезненный царь вскоре после этого стал быстро ослабевать от своих многочисленных немощей. По­теряв свою первую жену из западнорусской шляхты, Агафию Грушецкую, он женился 14 февраля того же 1682 года на незнатной дворянке, Марфе Апраксиной. Возможно, что торжества, связанные со свадьбой, его очень утомили и уже через два с половиной месяца после женитьбы, 27 апреля, его не стало. Царь Федор скончался не оставив ни прямого наследника, ни назначив себе преемника. Эта неясность ди­настической последовательности привела к новой смуте, так как царская семья была разделена на два непримиримых лагеря.

Еще при жизни царя Алексея наметился раздор в его семье — родственники и дети от его первого брака с Марией Милославской не могли примириться с новой мачехой цари­цей Натальей, урожденной Нарышкиной, с которой царь бракосочетался в 1671 году. Помимо Федора, от первого бра­ка царя Алексея, его пережили только слабоумный, полу­слепой и физически очень слабый Иван и многочисленные дочери, возглавляемые умной, крепкой и честолюбивой Со­фией. За царицу Наталью и ее десятилетнего, в 1682 году родившегося сына Петра, отличавшегося здоровьем и умом, горой стояли многочисленные Нарышкины, их родственни­ки, а после смерти Федора — и его любимцы, государствен­ные дельцы Лихачевы, Языков, и родственники царицы Марфы — Апраксины. Патриарх со свойственным ему здра­вым смыслом тоже стоял за здорового и умного царевича Петра, и вел за него агитацию среди духовенства и двора. Его выступления сыграли значительную роль в решении бояр и двора провозгласить царем молодого, но крепкого и живого Петра.

В тот же самый день 17 апреля, когда царь Федор умер, Нарышкины, родственники и примкнувшие к ним Лихачевы, Языков и Апраксины и их сторонники собрали около цар­ского дворца толпы москвичей, которые криками потребова­ли избрания Петра на царство. Патриарх и бояре в свою оче­редь приговорили, чтобы Петр, а не его слабоумный брат Иван, стал царем, и новое царствование началось. Но родня первой жены Алексея Михайловича, Милославские, возглав­ляемые честолюбивой царевной Софией, ее дядей Иваном Михайловичем Милославским и их другом кн. Иваном Ан­дреевичем Хованским, подняли против Нарышкиных стрель­цов московского гарнизона. Всего лишь через две недели после избрания Петра взбунтовавшиеся и недовольные сво­им начальством стрельцы выступили на «защиту прав Ива­на». Три дня, 15—17 мая, Москва была в их руках; много Нарышкиных и их сторонников было убито. Иван был про­возглашен со-царем Петра уже 26 мая, а 29-го под давле­нием стрельцов, за спиной которых стояли Милославские, бояре постановили «дел правление вручить... царевне Со­фии Алексеевне.. . для того что они, великие государи в юных летах».⁸²

Стрелецкий бунт привел к всеобщему ослаблению контро­ля власти и состоянию анархии в самой Москве. Испуганное правительство не только не наказало стрельцов, но дало им почетное звание «надворной пехоты» и распорядилось по­ставить помятник в честь их майских «подвигов». Падение авторитета власти позволило уже готовившимся с подачей челобитной старообрядцам усилить свою агитацию. Как уже упоминалось, еще до казни Аввакума и его пустозерских со­узников, старообрядцы собирались подать царю Федору че­лобитную о восстановлении старой веры. Инициатором этого плана был неутомимый и неуловимый игумен Досифей, все время путешествовавший между Поморьем, Москвой и До­ном, организовывая своих единоверцев. Аввакум тоже стоял за подачу челобитной и писал своим духовным детям Бори­су и «прочим рабам Бога высшего», что «изволившу Духу Святому вложити во ум отцу Досифею с челобитными по жребию стужати царю о исправлении веры». Казнь пустозерцев на время могла устрашить их московских сообщников, но последовавшая за ней смерть царя Федора, извест­ного своей склонностью к Западу и нелюбовью к традицио­налистам, и развившаяся затем стрелецкая смута несомнен­но ободрили раскольников. Можно предполагать, что подго­товкой подачи челобитной руководил сам Досифей, остав­шийся из осторожности вне Москвы. Непосредственное про­ведение подачи челобитной выпало, ввиду опасности этого предприятия, по жребию, на нескольких монахов. Но неожи­данно для раскольников их план значительно расширился и получил поддержку стрельцов, которые еще со времени пребывания Аввакума в Москве сочувственно относились к старой вере. Реформы армии и организация полков инозем­ного строя, которые грозили полным уничтожением стрелец­кого войска, раздражали стрельцов, озлобляли их против новшеств и перемен и еще больше склоняли в сторону ста­рообрядцев. Назначение после майского стрелецкого бунта главой Стрелецкого приказа кн. Ив. Андр. Хованского, нака­занного батогами еще в начале 1670-х годов за свою привер­женность к древлему обряду, облегчала проведение подачи челобитной и давала, может быть, надежду даже на насиль­ственное восстановление старой веры.

Стрельцы Титова полка сами проявили инициативу, шед­шую навстречу пожеланиям Досифея. Они у себя в полку начали составлять челобитную, чтобы «старую православ­ную веру восстановити, в коей Российские чудотворцы Богу угодили», и вошли для этого в контакт с представителями населения московских слобод.

Немедленно нашлись и идеологи, помогшие составлять текст челобитной. Это и были те монахи, которые по поруче­нию Досифея сошлись в Москву с разных сторон России для подачи челобитной, а может быть и для подготовки рестав­рации старой веры с вооруженной помощью стрельцов. Как позже на допросах показывали эти монахи, все они были ставленники Досифея и его друга Иова и прибыли вМоскву незадолго до стрелецко-раскольничьей попытки пе­реворота. Один из них был из числа немногих уцелевших монахов соловчан.

Многие «посацкие люди нецыи неискусные паче прель­щения приступиша» к стрельцам. Появление на политичес­кой сцене этой новой социальной группы, усиленной чернью и холопами, стало заметно еще во время майских беспоряд­ков, когда были сожжены Судебный и Холопский приказы, в которых хранились и крепостные, и уголовные архивы. В июне возбуждение в этих низших социальных слоях насе­ления снова начинает расти. Большие толпы народу соби­рались на московских площадях и вместе со старообрядчес­кими агитаторами обсуждали достоинства старого обряда и способы возвращения к нему. Тем временем раскольничий штаб в составе оставившего любопытнейшие записки о этих событиях бывшего келейника Макарьевского монастыря, Саввы Романова, Никиты Борисова и иеромонаха Сергия, — видимо, ученика Аввакума, игумена Сергия, в миру Симеона Крашенинникова, — продолжал работать над составлением челобитной. Нашлись и другие помощники. Сам «державший старое благочестие и читавший по старым книгам» князь Хованский помогал неожиданно сложившемуся раскольничему центру. С его одобрения к составителям челобитной примкнул и старый участник событий 1666 года, в свое вре­мя покаявшийся на соборе патриархов, умный и систематич­ный священник Никита Дружинин. Появились и другие ду­ховные вожди, в том числе спасшийся с Соловков о. Савва-тий, и несколько волоколамских монахов. Решено было до­биться от царей и патриарха устройства публичного диспу­та. Местом диспута было выбрано Лобное место, «перед всем народом и были бы тут цари государи и благоверная царица Наталья Кирилловна, и патриарх со всем своим собором».

Заговорщики надеялись устроить прения 25 июня во вре­мя коронации царей Ивана и Петра, но Хованский отговорил их, боясь спровоцировать силы противников во время такого

торжественного дня. Число сторонников старой веры росло все больше и больше. Девять стрелецких полков и москов­ская артиллерия высказались в их пользу. Остальные десять стрелецких полков еще колебались и пока что еще не реша­лись подписаться под челобитной о восстановлении старой веры. Так как в каждом из полков было около 700—1000 человек, то силы, на которые могли опираться заговорщики, оказались очень значительными. Хованский и сам спешил действовать. Порывистый, но не упорный, он успел уже не­сколько отойти от первых ролей после передачи регенства Софии. Сама София, жаждавшая власти, не собиралась де­лить ее с честолюбивым князем. Силы, соединившиеся в мае для свержения Нарышкиных, теперь сами входили в кон­фликт, споря между собою о разделе управления госу­дарством. Положение самого Хованского усложнялось от­сутствием средств. В руках его и его семьи были только Стрелецкий и Судный приказы, которые не располагали средствами и не могли финансировать его дальнейшей поли­тической деятельности. В своих письмах он жаловался на безденежье и писал сыну «а ныне я Бога свидетеля постав­лю на душу свою. Если у меня была одна копеечка, и я бы тое на две рассек, половину бы к вам прислал... я [до сих пор] над собой такой нужи и бед не видал». Опасения за свою власть и погоня за деньгами толкали, прослывшего под насмешливым прозвищем Тараруя, князя на опромет­чивые поступки и, не подготовив достаточно свои силы, он назначил выступление раскольников и диспут на начало июля.

Собрав стрелецких выборных и представителей слобод, Хованский прежде всего запросил их: «все ли вы полки за едино хощете стоять за старую христианскую веру?». Ответ был единогласен: «мы государь, царский боярин, все полки и чернослободцы за едино рады стоять, за старую христианскую веру». Тогда Хованский повел их к патриарху Иоа­киму. Первый спор раскольников с патриархом, состоявший­ся без народа, в палатах Кремля, не дал никаких других результатов кроме того, что церковные власти сменили гре­ческие жезлы на старые русские.

Новый публичный диспут был назначен на 5 июля. Любо­пытно отметить, что мать Петра, вдовствовавшая царица На­талья Кирилловна, в свою очередь, боясь усиления прави­тельства Софии, предупредила своих недавних врагов стрельцов о том, что спор в помещении дворца может быть опасен для раскольничих вождей, так как София могла бы их там легко арестовать.

Уже рано утром 5 июля на кремлевской площади стали собираться толпы народа. Старообрядцы монахи и священ­ники, расставив свои аналои со старыми иконами, усиленно проповедовали правду старой веры. Тем временем в Грано­витой палате собрались царевны София и Татьяна, и царица Наталья. Духовенство и бояре были в полном сборе. Старо­верческие вожди: священник Никита, соловчанин Савватий, Сергий, Савва Романов и другие в сопровождении стрелец­ких выборных и охраны тоже вошли в палату. По рассказу Саввы Романова, при входе произошла стычка между старо­обрядческим и «новообрядческим» духовенством, но стрель­цы, «устремившись на попов и начавши их под боки кула­ками бить», решили вопрос в пользу старой веры. В самой Грановитой палате спор сразу принял страстный характер, но патриарх Иоаким держался твердо и ни в чем не уступал. София энергично поддерживала патриарха и все время вме­шивалась в спор в его пользу. Как всегда бывает в идеоло­гическом споре, аргументы не могли убедить ни одну из сто­рон. Временами спор переходил в драку и старообрядец свя­щенник, Никита Дружинин, набросившись в пылу дискус­сии на архиепископа Вологодского Афанасия, стал, по сви­детельству Медведева, «бить и терзать иерарха». Упор­ность и страстность раскольников произвели, тем не менее, более сильное впечатление на присутствующих, чем бого­словская аргументация епископов и психологически победа склонялась в их пользу. Чтобы не дать раскольникам воз­можности воспользоваться начальным успехом и этим по­дорвать авторитет церковных и государственных властей, София прервала прения и пригрозила, что в случае дальней­шего проявления неуважения к иерархии и власти она с ца­рями уедет из Москвы.

Старообрядцы оставили палату торжествуя. «Победихом, победихом», — кричали они и поднимали руки: «тако сла­гайте персты, веруйте люди по-нашему. Тако веруйте. Мы всех архиереев перепрахом и пострамиша. Нам-де государи приказали по-старому креститися». Они пели церковные песнопения и благодарили Бога за победу.

Но их торжество длилось недолго; в июле счастье отверну­лось от них так же легко, как и повернулось. За Софией и партией порядка стояли дворяне, — хребет московского го­сударства, — и регулярные полки. Часть стрельцов заколе­балась. Оскорбления, нанесенные патриарху и епископам, переменили настроения многих стрелецких офицеров. Особен­но среди стрельцов «гвардейского» Стремянного полка быс­тро усилились симпатии к правительству. Сами старооб­рядцы не обладали ни влиянием среди правительства, ни средствами, необходимыми для обеспечения лояльности сво­их сторонников, и не имели опытных вождей. Умная София, пригласив к себе офицеров, подкупила одних из них, другим дала повышения или награды. Много денег попало и рядо­вым стрельцам. Большое количество пива, меду и водки, щедро розданное правительством, вывело из строя наиболее буйные элементы среди стрельцов и населения. Вожди раскола из духовенства были схвачены верными власти ча­стями. Рано на рассвете 11 июля на Красной площади Ники­та Добрынин дорого заплатил за попытку реставрации ста­рого обряда — он был «главосечен и в блато ввержен, и псам брошен на съядение». Другие отцы были сосланы.

Хованский и не смог, и побоялся защитить своих едино­верцев. Не умея маневрировать и рассчитывать, он своей поспешностью чересчур рано обнаружил силы и намерения старообрядцев. Его надменность и порывистость характера отпугивали всех окружающих. К тому же он, видимо, увле­кался и другими делами: через несколько дней после казни Никиты и его недавних приверженцев он женился на вдове дьяка Лариона Иванова, Между стрельцами и холопами началась рознь. София со всем двором уехала из Москвы и этим поставила себя и правительство вне пределов досягае­мости стрельцов и московской черни. Дворянство быстро мо­билизовалось на защиту власти от мятежников. Вызванный к Софии под предлогом обсуждения вопроса церемониала князь Иван Хованский был схвачен, обвинен в злоупотреб­лениях и превышении власти и казнен 17 сентября. Остав­шиеся без военных и духовных вождей стрельцы очень быст­ро присмирели. Не выступив ни в защиту старообрядцев, ни на помощь Хованскому, они пропустили последнюю возмож­ность захватить власть, восстановить старую веру и усилить свое влияние в Москве.

Неудача попытки реставрации старой веры, как общегосу­дарственного исповедания в июле 1682 года ясно показала слабые стороны ее сторонников. Весь аппарат власти был в руках дворянства и бюрократии, стоявших еще до никонов­ских реформ в рядах врагов церковной партии и, за единич­ными исключениями, всегда выступавших против усиления церковного влияния на Руси. С ними же был патриарх и ве­дущее духовенство. Хованский со своими мечтами о старой вере так же был одинок при дворе, как и десять лет перед этим были Морозова и Урусова. Сами старообрядцы, мало ин­тересуясь вопросами политики, были совершенно не подго­товлены к борьбе за власть. Значительная часть их, ужас­нувшаяся перед тенью антихриста, даже не звала к борьбе за власть в церкви, а только старалась избежать столкнове­ния и с силами сатаны, и с силами попавшего, по их мне­нию, под влияние сатаны правительства.

В 1685 году новые двенадцать подробных статей, издан­ные правительством царевны Софьи и, несомненно, рекомендованные патриархом Иоакимом, усиливали борьбу с церковной оппозицией. Ими повелевалось упорных «хулите­лей» церкви жечь; проповедников самосжигания казнить смертью; их последователей, согласившихся перейти в «ста­рую» веру было приказано для острастки «бить кнутом» и отсылать в монастыри под строгий начал. Укрыватели на­казывались батогами, кнутом, ссылались и штрафовались. Имущество «раскольников», их укрывателей и поручителей отбиралось в казну. Этими мерами правительству и патри­арху удалось смирить последних старообрядцев столицы страны. Неудача 1682 года и закон 1685 года еще более уси­лили эту тенденцию бегства от антихриста. Все большие ста­рообрядческие группы Москвы и Подмосковья спешат по­кинуть находившиеся под строгим контролем города, бегут в леса, в Поморье, на Керженец, в степи на Дон, в Стародубье, за границу — в Польшу. Старообрядческая Москва пустеет.

Когда в 1696 году полковник Иван Цыклер, участник мя­тежа 1682 года, позже перешедший на сторону Петра, орга­низовал новый заговор, в его группе участвовал только один приверженец старой веры, брат Морозовой. Сам Цыклер, уговаривавший своих сообщников выступить против Петра, «изрезать его в ножей пять», был просто неудавшимся карье­ристом, мстившим царю за свои неудачи. Да и само число заговорщиков было невелико. Кроме Цыклера и брата Моро­зовой, Алексея Соковнина, «потаенного великой капитоновской ереси раскольника», в нем участвовало только два стрельца и один казак. Самое тщательное расследование де­ла, проведенное лично Петром, не обнаружило ни следов бо­лее крупной группы заговорщиков, ни связей с раскольни­ками вне Москвы.

Последнее из политических выступлений стрельцов, с от­тенком старообрядческой фронды, против московского пра­вительства — бунт четырех полков, бывших на походе из Азова на Литовскую границу, показало, что хотя среди стрельцов оппозиционные настроения были очень сильны ив 1698 году, но силы их были слабы и решимости и единства среди них не было, как не было и малейшей серьезной воз­можности успеха. Считая, что правительство относится к ним несправедливо, стрельцы сделали попытку захватить Мос­кву и посадить на престол заключенную в монастыре царев­ну Софию. Со своей стороны, София надеялась на возврат к власти и, вступив в сношения с делегатами стрельцов, пи­сала: «ныне вам худо, и впредь будет хуже, идите на Мос­кву .. ,». 10 июня в Москву пришли вести, что подошедшие к Западной Двине стрельцы отказались повиноваться пра­вительству и двинулись на Москву. В столице началась па­ника среди сторонников новых порядков и иностранцев. Один из проживавших в это время в Москве иезуитов писал: «первейшим намерением стрельцов было истребить совер­шенно немцев и их слободу, этот удар всегда грозит этой на­родности и всем нам с ней, если не дай Бог умрет светлый царь [Петр] . . .». Но правительство было достаточно силь­но, чтобы остановить продвижение стрельцов. Генерал Гор­дон во главе солдатского регулярного войска, насчитывав­шего 3700 солдат и 25 пушек, 17 июня у Тушина остановил и разбил наголову стрелецкие полки. Слабость военного обу­чения, отсутствие организации и вождей обрекли и эту по­следнюю попытку стрельцов на неудачу. Хотя, видимо, у стрельцов и было намерение вовлечь в движение расколь­ников, части стрельцов, стоявшие в Казани и Астрахани, и казаков — никто не выступил им на помощь. Вернувшись из своего европейского путешествия Петр окончательно до­бил стрелецкое войско. В пытках и на плахе погибли послед­ние воинствующие сторонники старых порядков и старой веры среди стрельцов, а само стрелецкое войско было унич­тожено. Как бы отмечая эту победу над одним из устоев ста­рой Руси, царь начал символическую европеизацию, или точ­нее модернизацию двора и высшего русского общества. На следующий же день по приезде в Москву, 26 августа 1698 года, на приеме придворных, он сам начал резать бороды бояр, символ древнего русского уклада жизни. На тех кто отказывался резать бороду была наложена особая пошлина-пеня. Через шестнадцать месяцев, по его же приказу, в пер­вый день нового года, нового восемнадцатого века, его шу­ты стали резать и длинные, старорусские одежды придвор­ных. Так, хотя бы пока во внешности, государство Россий­ское отказывалось и от старинных привычек, и от традици­онной культуры, и старалось сделать из старой Московской Руси новую, западного культурного типа, страну.

35. УКРЕПЛЕНИЕ «СТАРОЙ ВЕРЫ» В СИБИРИ И НА ЮГЕ: 1671—1682

36. ЦЕРКОВЬ И МОСКВА В ГОДЫ МЕЖДУЦАРСТВИЯ

37. КАЗАКИ В БОРЬБЕ ЗА СТАРУЮ ВЕРУ