Тесная связь русского Севера с Уралом и Сибирью, населе­ние которых в большинстве пришло из бывших новгород­ских восточных областей, и с которыми оно в семнадцатом веке сохраняло тесные экономические связи, сказалась и на распространении раскола в этих новых русских землях. Конечно, корни старообрядчества начали разрастаться в Си­бири еще в пятидесятых и шестидесятых годах, когда со­сланные туда патриархом Никоном протопоп Аввакум, поп Лазарь, подьяк Феодор Тимофеев и другие противники но­вых обрядов и книг начали там борьбу за старую веру. Их усилия дали богатые плоды и в семидесятых годах значи­тельная часть населения этого края была уже в рядах по­следователей старого обряда. 6 января 1679 года друг Авва­кума поп Дометиан, принявший иночество под именем Да­нилы, организовал недалеко от Тюмени на берегах речки Тоболы первую сибирскую гарь, в которой он сам сгорел с 300 или даже, судя по другим сведениям, 1700 своих после­дователей.⁵⁹ Стоит указать, что хотя во главе сгоревших сто­ял этот священноинок Данила, идеологом движения в этой части Сибири был один из редких невеликороссов в старо­обрядчестве некий Оська Истомин, или же правильнее Ио­сиф Астомен, казанский армянин, привыкший, как и рус­ские, с детства креститься принятым и у армян двухперсти-ем. Он был сослан в Сибирь еще в 1660 году и там за долгие годы жизни побывал почти во всем крае от Енисейска до Верхотурья, где повсюду с успехом вел свою пропаганду двухперстия и старых обрядов. Немногим меньше, чем че­рез месяц после первой сибирской гари, 4 февраля того же1679 года, недалеко от Тюмени крестьяне, драгуны и казаки собрались на дворе драгуна Константина Аврамова и, не­смотря на уговоры местного приказчика, «послушались дьячка Ивана Феодорова и все сожглись». Сожжения про­должались до поимки властями этого фанатичного армяни­на старообрядца. Как уже упоминалось раньше в главе об Аввакуме, около 1681 года до двух с половиной тысяч при­верженцев этих эсхатологических проповедников хотели сжечься в том же районе Сибири, и только случайное недо­разумение с советами пустозерских учителей избавило их от огненной смерти. Протопоп не колеблясь писал им, что те православные, «иже сами себя сожигают, тому же прилич­но; яко и с поста умирают, добре творят» и даже подыскал соответствующие примеры из жизни ранних мучеников и из русской истории. К счастью эти сибиряки, кандидаты в самосжигатели, заколебались и еще раз запросили Пустозерск, где к этому времени Аввакум и его товарищи были уже каз­нены. Тогда вопрос о их самосжигании отпал сам по себе.

Пропаганда миссионеров раскола, особенно его крайнего крыла, нигде не находила такую подходящую почву, как в Сибири. Северная традиция свободолюбия и самоуправле­ния была здесь сильна с самого начала колонизации и, ко­нечно, в эту глухую часть азиатского материка шли наибо­лее сильные и волевые, не склонные к подчинению началь­ству люди. Само начальство было редко и далеко, духовен­ство немногочисленно и желание правительства ввести но­вый обряд естественно воспринималось этим населением, как попытка наложить на него новые узы, от которых они ухо­дили из европейской части русской земли. Поэтому к концу семнадцатого века значительное большинство населения Си­бири примкнуло к «расколу», или вернее просто осталось со старым обрядом, предпочитая своих проповедников редким и не всегда слишком ретивым приходским священникам.

По всей вероятности, по этой же причине старообрядчес­кая проповедь имела значительный успех и на юго-восточ­ной окраине России, на Средней и Нижней, тогда еще почти пустынной, Волге, в Астрахани и особенно на Дону, куда тоже уходили свободолюбивые элементы, не уживавшиеся в Московском царстве. Правда, после восстания Стеньки Ра­зина, 29 августа 1671 года донские казаки впервые принесли присягу на верность царю, но новые правила все же сохра­няли за ними автономию, урезанную главным образом в во­просах внешних сношений Дона. Кроме того донское каза­чество обязалось выдавать государственных преступников и этим как бы признало право Москвы на контроль донской территории. Старшины и домовитые казаки стояли за по­рядок и более тесное сотрудничество с Москвой. Менее обес­печенные низшие слои казачества, состоявшие из недавно пришедших на Дон семейств, были настроены более свобо­долюбиво и даже анархически и среди них, особенно в север­ных районах донской казачьей территории, было немало сторонников старой веры, или, вернее, противников нового обряда и более тесного контроля Москвы над донскими при­ходами.

Кто были первыми проповедниками старого обряда на Дону, точно не известно, но можно предполагать, что среди них уже в 1666—1667 годах был сам старец Корнилий и, воз­можно, даже игумен Досифей. Поскольку Корнилий был сопустынником пустозерца Епифания, то не исключена воз­можность, что связь пустозерцев с Доном наладилась имен­но благодаря ему. Недаром дьякон Феодор писал, что в 1670 году полуголова Елагин обвинял пустозерских сидельцев в связи с донскими казаками и заявлял, что пустозерские уз­ники «писания писали на Дон к казакам и весь мир восколебали». Во всяком случае, «казнь» Епифания, Феодора и Лазаря в 1670 году, когда Елагин приказал отрезать им язы­ки и руки, была результатом сношений Аввакума и его со­товарищей с вольным Доном.

В 1672 году на притоке Дона, реке Чире, пришедший с се­вера с десятью единомышленниками, старообрядцами-мона­хами, черный священник Иов Тимофеев основал небольшой монастырь. Эти монахи поддерживали связь с пустозерским «центром». Во второй половине семидесятых годов эта старообрядческая обитель насчитывала уже более двухсот ино­ков и инокинь и была главным центром сопротивления но­вому обряду на Дону. Другие старообрядческие скиты обра­зовались по северным притокам Дона, рекам Хопру, Медве­дице, Цимле, Донцу и другим рекам и речкам. Связь с Мос­квой, Пустозерском и другими центрами старообрядчества поддерживалась странствующими монахами, как например неким Дорофеем, постриженным в иноки в Ярославле, са­мим игуменом Досифеем и другими. Дорофей в частности был в связи с участниками старообрядческого московского мятежа 1682 года.                              

В районах к югу и юго-западу от Москвы старообрядчес­кие общины являлись только отдельными островами среди оставшихся с церковью масс населения. Большинство горо­дов и деревень к югу от Оки было недавнего заселения и здесь преданность старой традиции и старому обряду не была так сильна, как в Заволжье и на Севере. Здесь старо­обрядцы были большей частью выходцами из Москвы и их общины образовывали в этой части страны длинную цепоч­ку, которая связывала Москву с их поселениями на поль­ской границе в Стародубье и на Ветке. Главным звеном этой «цепочки» был город Калуга.

Эмиграция из Москвы началась довольно рано. Одним из первых эмигрантов из Москвы на юго-запад, к русско-ли­товским пределам, был уже упомянутый друг Аввакума, не­кий поп Кузьма, в церкви которого протопоп неоднократно служил во время своего пребывания в Москве и которого он нередко упоминает в своей корреспонденции. Главным райо­ном старообрядческого выселения на юго-запад стал самый северный из «полков» Малой Руси, — Стародубский полк, — известный позже, в девятнадцатом веке, под названием Черниговской губернии, и теперь являющийся частью Брян­ской области. Эмиграция великоруссов в эти глухие и мало­заселенные районы Украины началась еще до раскола, но после собора 1667 года сюда направились по преимуществу сторонники древлего обряда, искавшие убежище от религиозных преследований в Москве. Поп Кузьма ушел из Мос­квы «с духовными детьми своими» в конце семидесятых го­дов и в Стародубье они заселили деревни Белый и Синий Колодезь, Замишев и Шеломы. Там они уже нашли своих единоверцев, так как под 1676 годом местный летописец Са­мовидец уже писал о поселениях старообрядцев в этом райо­не.⁷⁰ В следующем 1677 году черниговский архиерей Лазарь Баранович сообщал о конфискации и возвращении богослу­жебных книг этим эмигрантам, что свидетельствует о том, что и на новой родине они не обрели полного покоя. До старообрядческого бунта 1682 года поселения ревнителей древлего благочестия на Стародубье были еще немногочис­ленны, но именно этот район, как и Дон, вскоре стал одним из главных мест старообрядческой эмиграции консерватив­ного толка, стремившегося сохранить полный церковный обиход и державшегося священства.