Проводя разгром боголюбцев, патриарх Никон опирался на «аппаратчиков» церковной администрации, — мирских чи­новников патриаршего и епархиальных управлений, отчасти на самих епископов, и на некоторых представителей при­дворных кругов, которым надоело постоянное морализиро­вание Неронова и его друзей. Эта поддержка представителей двора в значительной степени обеспечила ему нейтралитет правительства, а может быть и самого царя во время ареста старика протопопа, Аввакума и других боголюбцев. Но по­мимо нескольких представителей духовенства, как например будущих митрополитов рязанского Илариона (с 1657 г.) и Павла Сарского и Подонского, которые были искренними сторонниками независимости церковной иерархии от свет­ской власти, большинство союзников Никона во время собы­тий 1653 года вовсе не интересовалось церковной идеологи­ей, а просто хотело развязаться с надоевшими им проповед­никами-моралистами. Эти же самые группы в 1657—1658 и следующих годах легко выступили против самого патриар­ха, который еще энергичнее, чем боголюбцы, проводил при­мат церковных властей и старался навести порядок в цер­кви. Это и понятно, так как в своих конечных целях духов­ного подъема православия и торжества духовного начала над светским, никто не был так близок Никону, как ставшие теперь его врагами Неронов, Аввакум и другие боголюбцы, хотя они радикально расходились в методах осуществления своих идеалов. Поэтому разгром боголюбцев патриархом, а затем падение самого патриарха Никона, в корне подорвало силы сторонников оцерковления Руси, раздробило и ослаби­ло церковно-консервативное крыло русского общества, и умалило влияние церкви на государство. «Церковники», — боголюбцы, патриарх и епископат, — вышли из взаимной борьбы очень ослабленными. Занявшись взаимным самоуни­чтожением, они открыли дорогу для быстрой секуляризации страны, в особенности ее правящего класса, дворянства, ко­торое всегда стремилось ограничить влияние церковных властей в стране.

Но в 1658 году Неронов и его друзья, конечно, не могли учесть последствий этой внутрицерковной борьбы и рассмат­ривали поражение патриарха, как удар по предпринятым им нововведениям, как предвестие возвращения к старым по­рядкам. Их особенно обнадеживало появление во главе цер­ковного управления митрополита крутицкого Питирима, ко­торого они, и в частности Неронов, старались уговорить вер­нуться к старым книгам и порядкам. В 1659 году Неронов подает царю новую челобитную, в которой он настаивает наскором созыве нового собора, на выборах нового патриарха и на восстановлении «единства церкви», т. е. на ликвидации всех новшеств в церкви, проведенных в 1653—1657 годах. Ослепленный ненавистью к новым церковным порядкам, он мало замечает, что в жизни страны происходят очень значи­тельные культурные и духовные сдвиги, а если и видит их, то приписывает их развитие только «реформам» патриарха Никона. А между тем, происходившие в Московской Руси пе­ремены уже грозили смести весь традиционный духовный уклад страны, уже частично, хотя и не намеренно расшатан­ный политикой патриарха.

Годы польской войны были для России тем переломным временем, когда новые идеи и новые культурные влияния начали быстро распространяться, подрывая те основы, на ко­торых были построены ее культура и верования. Само пре­бывание русских войск в Литве, Польше, Ливонии, Малой и Белой Руси приучило дворян и солдат к новому стилю жиз­ни, к новой службе в церквах, к другой по складу культуре. Полонизация и «европеизация» Западной Руси после поль­ской реформации и контрреформации зашли так далеко, что высший слой этих земель, воспитанный в польских или по­строенных по польскому образцу православных школах, стал по своему виду и взглядам ближе к Западу, чем к Мос­кве. Поэтому встреча даже с православным населением Бе­лоруссии, Литвы и Украины не могла не способствовать вне­дрению новых навыков и новых идей в головы русских офи­церов, администраторов и даже самого царя. За два с поло­виной года пребывания в Белоруссии царь Алексей Михай­лович привык видеть и слышать западнорусское церковное пение, видеть вокруг себя людей, крестящихся трехперстным знамением, насмотрелся на белорусско-украинский церков­ный уклад, полюбил развившееся на новых итальянских мо­тивах киевское церковное пение и, несомненно, отвык от мос­ковского традиционного типа жизни. Встречи с католической аристократией оккупированных земель приучила его к боль­шей веротерпимости и недаром, разговаривая с польско-ли­товскими послами о его кандидатуре на трон Речи Посполитой, русские представители давали заверения, что царь «римско-католической веры, костелы и кляштеры со всем тем, что к ней подлежит... ни в чем не нарушит».

Эта длительная война привела к приливу в Московскую Русь большого числа западноруссов, которые, оседая в Мос­кве и других больших городах страны, становились провод­ником навыков и культурных замашек западного стиля. Бу­дучи православными, эти белорусы и украинцы селились среди русского населения, а не держались особняком в от­дельных кварталах и слободах, как это приходилось делать протестантским выходцам из Западной Европы, и взаимные встречи и соседство западных и московских русских людей было чревато большими последствиями для недавно еще мо­нолитного московского уклада.

Та же польская война заставляет правительство пригла­шать в Россию все большее число иностранцев, специалистов военного дела и промышленной техники, контакт которых с русским населением делается все теснее и теснее, и голос ко­торых звучит все более влиятельно. Правительство дает ино­странным предпринимателям промышленные концессии и уже до войны в 1630-х годах голландцы А. Д. Виниус и Ф. Акеме и датчанин П. Марселиус стали первыми «короля­ми» русской железолитейной промышленности в начавшем тогда развиваться промышленном районе Тулы. К 1662— 1664 году, в разгар польской войны на тульско-каширских заводах из 119 мастеров насчитывается 56 иностранцев, ко­торые и во время, и после работы постоянно встречаются со своими русскими сотоварищами. На промышленных пред­приятиях тоже бок о бок с русскими нередко работают плен­ные поляки, литовцы, шведы и бывшие немецкие наемники в польской армии. Постоянно проживая на Руси, эти вольные и невольные иностранные засельники России входят в рус­ское общество, влияют на него, передают ему свои взгляды и привычки. Иностранная, даже не переведенная на русский язык, книга в значительном количестве появляется на пол­ках дворянских и монастырских библиотек, а у самого Ни­кона наряду с богословскими книгами уже есть Демосфен иПлутарх. Близкий ему кружок киевских и московских мона­хов, проживавших во главе с Епифанием Славинецким в Чудовом монастыре, незаметно для самого патриарха делается проводником и центром распространения полонизированной киевской культуры. Эти монахи переводят на русский язык польские и латинские книги, вводя новые понятия и новые знания. В то время, как в шестнадцатом веке на русский язык было переведено только двадцать шесть иностранных книг, а за первую половину семнадцатого — тоже все еще только тринадцать, то за вторую половину этого века, с 1651 по 1700 годы, уже переводится сто четырнадцать книг, из которых не больше четверти общего числа приходится на церковную литературу, а все остальное — на светскую. Это западное влияние проводят даже проживавшие в Москве гре­ки монахи вроде Арсения, Паисия Лигарида, архимандрита Дионисия и других, так как большинство этих образованных или полуобразованных друзей, а потом врагов патриарха, училось на западе и поэтому они были скорее представителя­ми западной, по преимуществу итальянско-латинской, а не греческой православной культуры.

В модах, одежде и украшениях польское влияние быстро проникает и растет с каждым годом. Царь и побывавшие с ним на западе придворные и дворяне сами делаются покро­вителями этих новых западных замашек, оценить изящество и удобство которых они уже успели во время польского по­хода. Целый ряд западнорусских и польских художников и декораторов с конца 1650-х годов работает на царский дво­рец в Москве. У многих бояр появляются западные картины, польские и немецкие слуги, и даже такой близкий родствен­ник царя, как Никита Романов, одевает своих слуг в поль­ское и немецкое платье. В 1654—1657 годах дворец царя украшается мебелью западного стиля, а на троне Алексея Михайловича делается не славянская или греческая, а ла­тинская надпись. К концу царствования этого второго Рома­нова дворцовые порядки уже напоминают скорее будущие петровские ассамблеи, чем старомосковский надменно-суровый и чинный обиход. Дворцовые разряды так описывают один из царских приемов: «У государя было вечернее куша­ние в потешных хоромах, — бояре все без мест, думные дья­ки и духовник. После кушанья [царь] изволил тешить себя всякими играми, немчин играл в органы, и в сурну и в тру­бы трубили, и в суренки играли и по накрам и по литаврам били. Жаловал царь духовника, бояр и дьяков думных. На­поил их всех пьяными. Поехали в двенадцатом часу ночи». Эта сцена, которая мало похожа на богобоязненные церков­ные развлечения начала царствования, лучше всего показы­вает перемену стиля жизни во дворце. К самому концу цар­ствования в Преображенском летнем дворце был даже орга­низован театр и немец Иоган Готфрид Грегори давал пер­вые русские театральные представления. Во время этих пред­ставлений оркестр играл на западных музыкальных инстру­ментах, органе, фиоле, стратенте. Артисты танцовали. На­талья Кирилловна уже не сидела в тереме, а ездила в театр и с царем на охоту; недаром в доме Матвеева, в котором она воспитывалась шотландской женой этого боярина, она при­выкла к встрече с представителями и культурой запада. В 1656 году в городе Полоцке, во время польского похода, царь встретил образованного и ловкого белорусского мона­ха, воспитанного на польской и киевской культуре, а в 1664 году этот способный версификатор и придворный одописец совсем переезжает в Москву. Уже через год он пишет свое­му товарищу, что обучает царских детей по латинскому учеб­нику Альвера. Влияние этого монаха при дворе и в царской семье было очень велико; он делается официальным поэтом, воспитывает царских детей и упорно насаждает западные идеи абсолютизма и господства государя над церковью. Конечно, теперь известно, что новая силлабическая поэзия появилась в Москве до Полоцкого, но он был ее главным рас­пространителем и стал первым русским поэтом, чьи произве­дения были напечатаны при его жизни. Наряду с силлаби­ческой поэзией развиваются другие жанры поэтической ипрозаической сатиры, повести и лирической песни, в то вре­мя как освященные веками чтения и почета старые жанры житийной, нравоучительной и летописной литературы быст­ро отмирают.