Наученный неудачным опытом проведения своих новшеств в порядке личных распоряжений и несомненно встревоженный сопротивлением боголюбцев, Никон после расправы с Неро­новым и его друзьями действует гораздо осторожнее. В те­чение следующих трех лет он тщательно подготовляет заду­манную им унификацию русского устава с новогреческим, и только поместный русский собор 25—31 марта 1655 года под давлением патриарха постановляет принять предложенные ему изменения устава и церковных обычаев. Сразу же после ссылки и разгрома боголюбцев Никон сосредоточивает свое внимание на создании аппарата, способного подготовить его нововведения и издать новые богослужебные книги. В самом начале 1654 года Печатный Двор переходит под полный контроль патриарха и в нем теперь безраздельно и неограни­ченно господствуют грек Арсений, чудовский старец Евфимий, старец Матвей, завзятый враг боголюбцев, сыгравший важную роль при ссылке Неронова протопоп Адриан, не бывший в штате Двора, но игравший ведущую роль в «ис­правлении книг» Славинецкий и несколько более мелких агентов Никона. Начатое в 1652 году собирание древних книг и документов продолжается. В 1653 году к этому соб­ранию присоединяются более пятисот книг, привезенных Арсением Сухановым с Востока, около двухсот старых уста­вов и служебников присылают восточные патриархи, афон­ский монастырь со своей стороны посылает пятьдесят старинных богослужебных книг. Немало ценных материалов было послано другими иерархами и монастырями.

Следующим важным шагом Никона было признание рус­ской церковью необходимости пересмотра русских печатных книг по старым церковнославянским и греческим материа­лам. В конце марта или в начале апреля 1654 года, точная дата не указана в документах, он созывает поместный рус­ский собор. Открывая собор, патриарх сказал, что при учреждении московского патриархата русская церковь обя­залась следовать заповедям Христа, соблюдать постановле­ния вселенских соборов и быть согласной в догматах и уста­вах с греческой церковью. Затем были прочитаны деяния константинопольского собора 1593 года, санкционировавше­го учреждение московского патриархата. После этого Никон отметил разночтения между новогреческим и русским, — основанном, как мы это теперь знаем, на древнегреческом, — уставами и запросил, угодно ли собору исправить печатные богослужебные книги «по старым харатейным и греческим» книгам. Собор согласился с доводами патриарха и только епископ Павел Коломенский заявил, что не согласен на ис­правление некоторых мест русских книг. Соборное постанов­ление было запротоколировано и подписано двадцатью де­вятью из тридцати пяти участников собора, причем епископ Павел сделал под своей подписью оговорку, фактически ан­нулировавшую его согласие. Таким образом семь, как раз одна пятая всех участников собора, отказались санкциони­ровать предложение патриарха. Один из этих семи, Вонифатьев, уцелел, о судьбе других пяти не сохранилось изве­стий, а епископ Павел сейчас же после собора был аресто­ван, избит клевретами Никона, сослан на север, в Новгород­скую область, и там по-видимому или задушен, или заморен голодом.

Хотя решения этого собора и говорили только о сравни­тельном изучении русского устава по старым спискам и ис­правлении в случае расхождения с этими старыми списками,

Никон отдал распоряжение Печатному Двору немедленно приступить к исправлению русских богослужебных книг по новым греческим изданиям. 1 апреля 1654 года начинает пе­чататься новое издание Служебника, а 25 апреля сдается в печать совершенно новая книга Скрижаль, или свод церков­ных законов, причем эта книга печатается на основе вене­цианского издания греческого текста, напечатанного в 1574 году, экземпляр которого был послан Никону патриархом Паисием.

Дальнейшим мероприятием Никона была посылка запро­са к патриарху константинопольскому о разногласиях меж­ду русским и греческим уставами, причем в этом запросе Никон выставлял своих противников врагами греческой церкви и мятежниками. Запрос повез грек Мануил. Он вые­хал из Москвы в мае 1654 года и, получив ответ патриарха, одобренный местным константинопольским собором, вернул­ся в Москву в начале 1655 года. Как обычно, не дожидаясь ответа, Никон продолжал переделывать русский устав. За­метив, что в восьмом члене символа веры греческое слово кириос (kyrios) переводилось русскими как «Господь истин­ный», Никон, опираясь только на мнение Славинецкого и Арсения Грека, не запрашивая в этом важном вопросе даже мнения собора русских иерархов, приказывает переделать перевод на «Господь» и ввести это новое чтение в печатав­шиеся книги.

В марте 1655 года он уже публично выступает против ста­ринного русского перстосложения. В неделю православия он приглашает сослужить ему во время торжественного бого­служения пребывавших в Москве патриархов антиохийского Макария и сербского Гавриила, и во время проповеди делает резкий выпад против русского перстосложения. Затем он по­просил патриарха Макария высказаться по этому вопросу. Макарий подтвердил через переводчиков, что на греческом Востоке крестятся тремя перстами и что русским перстосло­жением там не пользуются. Во время этой же службы про­изошла безобразная сцена, когда Никон приказал принести ему иконы, написанные на новый «западный» лад и отобран­ные им у бояр. Он начал разбивать эти иконы о каменный пол церкви и приказал жечь обломки. Вслед за этим гре­ческие владыки возгласили анафему тем, кто такие ико­ны покупал и держал на дому. На этот раз, присутствовав­ший при этой сцене, царь Алексей Михайлович не выдержал и попросил Никона не сжигать, а хотя бы закапывать эти иконы. Видимо и Никону стало стыдно за свое безобразное поведение и он уступил царю. Через три недели, на пятой неделе поста, 25—31 марта Ни­кон созывает русский собор с участием все тех же патриар­хов гостей. К этому времени Славинецкий и другие приспеш­ники Никона успели приготовить целую программу измене­ний устава и подготовить новый текст служебника. Необхо­димо отметить, что в этих подготовительных работах кроме Никона не участвовал ни один епископ. Собор, помня страш­ный пример расправы с Павлом Коломенским и видя твер­дую поддержку Никона царем и двумя патриархами гостя­ми, принял все поправки, но, как пишет Павел Алеппский, все же немало членов собора заявляло, что не примут новые книги и обряды, а будут держаться старых: «мы их приняли издревле». Да и что могли рассмотреть в несколько часов собраний собора его русские участники. Во время этого со­бора, по словам Павла Алеппского, патриарх Никон под­черкнуто заявил: «я русский и сын русского, но моя вера и убеждения греческие». Что знал он о греческих убеждениях и греческой богословской науке! Через два месяца после со­бора 1655 года грек Мануил возвратился из Константинопо­ля с ответом патриарха константинопольского, подписанным помимо патриарха Паисия (не смешивать с уже упомянутым Паисием Иерусалимским) еще двадцатью четырьмя митро­политами и четырьмя епископами. Патриарх и собор дали очень осторожный и умный ответ, видимо, уже зная о неу­держимой страсти Никона переделывать весь русский обряд. Патриарх отвечал, что, конечно, все догматы и главные чер­ты обряда русской и всех поместных церквей должны соот­ветствовать решениям вселенских соборов и все православ­ные христиане должны быть едины в исповедании веры. Он указывал на книгу «Исповедание веры», составленную в Киеве и исправленную константинопольским собором, как на верное руководство в вопросах догмы и устава. Отвечая на вопрос Никона, как надо креститься, патриарх тактично от­вечал, что на востоке все имеют обычай креститься тремя перстами, считая их за символ св. Троицы. Но он решитель­но умолял Никона прекратить начавшуюся в русской цер­кви смуту и добавлял, что каждая поместная церковь имеет свои особенности в обряде и различные традиции. «Не сле­дует думать, будто наша православная вера извращается, если кто-нибудь имеет чинопочитание несколько отличное в деталях, не являющимися ни существенными различиями, ни членами веры. Лишь бы соглашаться в важных и глав­ных вопросах со вселенской церковью».

Антиохийский патриарх Макарий тоже боялся, что увле­кающийся и не переносящий возражений характер Никона может привести к серьезным осложнениям в церкви, и гово­рил своему сыну, дьякону Павлу Алеппскому, бывшему вме­сте с ним в Москве: «Бог да даст ему чувство меры». К со­жалению, Макарий приехал в Россию не для того, чтобы ми­рить Никона с консервативной оппозицией, а с целью полу­чения финансовой поддержки от русского правительства. Зная, что денежная помощь русского правительства восточ­ной церкви зависит от Никона, он старался во всем ему уго­дить и ни в чем не перечить.

В результате денежной зависимости от Никона приехав­шие «за милостынью» восточные патриархи шли на все, лишь бы угодить своему щедрому другу, и в начале 1656 года приняли участие в очень недостойных демонстрациях против русского обряда и его сторонников, в частности Неро­нова. Во время богослужения на неделе православия следую­щего года, 24 февраля 1656 года, все три патриарха Никон, Макарий и Гавриил снова вместе служили в Успенском со­боре. Когда дьякон возгласил анафему всем противникам православия, то по настойчивым настояниям Никона патри­арх Макарий вышел перед царем и народом и, показав гре­ческое перстосложение, сказал, что так подобает креститьсявсем православным христианам, а кто так не делает, «тот проклят». Вслед за Макарием проклятие повторили патри­арх Гавриил и никейский митрополит Григорий. Новый со­бор, собравшийся 23 апреля, снова при участии трех патри­архов узаконил трехперстное знамение и еще раз отлучил от церкви всех отказывающихся креститься по-гречески.

Но Никону не хватало этих анафем, и через несколько не­дель после собора он предложил митрополиту Макарию сно­ва принять участие в церемонии отлучения. 18 марта после службы, которую он, как рассказывает его сын Павел, со­вершал вместе с Никоном, «патриарх антиохийский сказал проповедь о протопопе [Неронове], сравнил его с алексан­дрийским протопопом Арием, так как и Неронов был прото­попом. Затем патриарх отлучил московского протопопа от церкви со всеми его последователями, и хор с духовенством трижды пропели анафему. После литургии мы пошли на обед к патриарху московскому».

С прискорбием можно прибавить, что, по свидетельству сына Макария, Павла Алеппского, Никон добился участия Макария в предании анафеме Неронова, рассказав антиохий­скому патриарху, что Неронов еретик и оскорбляет догматы церкви, возводя хулу на Святого Духа. Эта церемония про­клятия, рассказанная Павлом Алеппским, закончила пер­вую серию отлучений и проклятий с участием восточных патриархов, а затем на упомянутом соборе 23 апреля закон­чилась и программа Никоновских нововведений.

Никон, казалось, очень умно старался везде показать, что инициатива унификации обряда исходила не от него, а от патриархов греческой церкви, а патриархи, к сожалению, для того, чтобы сохранить расположение к ним Никона, со­гласились принять участие в этой недостойной и трагичной для русской церкви комедии. После того, как они постоянно приезжали в Россию, прославляли русскую веру, спокойно взирали на русские обряды и даже благословляли по-рус­ски царя, эти проклятия, направленные теперь на сторонни­ков обряда и на обряд, были по меньшей мере бессмысленны и нелогичны. Но трудно и осуждать их за участие в «элли­низации» русского обряда, затеянной русским патриархом, который, казалось, должен был знать, что и зачем он делает. Во всяком случае, ужасное по последствиям для русского православия семя раздора было посеяно.

Зато Никон мог быть доволен своими «достижениями». В результате его «реформ», а его нововведения и ограничились перекройкой и унификацией обряда, так как все остальное, а именно единогласие и проповеди, введение которых часто приписывается ему, были введены боголюбцами, русский об­ряд был совершенно переделан на новогреческий лад. Еще более по-гречески, казалось, выглядел сам патриарх, о чем он особенно старался. В русской церкви была введена гре­ческая одежда, а русский монашеский клобук, в том числе и знаменитый белый клобук русского патриарха, были заме­нены греческими. Грекомания патриарха зашла так далеко и была так наивна, что он даже завел в патриаршей кухне греческую еду. Теперь он мог думать, что выглядит и дейст­вует так же, как и патриархи восточные и что в случае осво­бождения православного Востока Россией он сможет воз­главить весь православный мир без того, чтобы греки коси­лись на его, как ему казалось, смешные русские провинци­альные замашки и обряды. Комплекс неполноценности и провинциальности, желание стать «как все патриархи», вы­глядеть и служить как служили блестящие и столь соблаз­нительные византийцы несомненно играли очень значитель­ную роль в развитии обрядовой политики патриарха из про­стых крестьян, пробывшего почти всю свою жизнь в глубо­кой провинции. Весь его «эллинизм» вытекал не из прекло­нения перед греческой культурой или греческим богослови­ем, а из мелкого тщеславия и легковесных надежд на все­ленскую роль.

Служебник, выпущенный из печати 31 августа 1655 года, был, к сожалению, не более серьезно составлен и редактиро­ван, чем и церемония анафемы. Ссылки на старые русские и греческие грамоты и книги были просто сознательной не­правдой. Ни Славинецкий, ни Арсений, ни Евфимий, видимо, и не притрагивались к множеству книг, полученных из русских и восточных монастырей и библиотек. Да за шесть ме­сяцев, прошедших между приездом Суханова с книгами и выходом из печати Служебника, нельзя было даже и думать о начале изучения имевшегося в их распоряжении материа­ла, тем более, что печатание началось почти что за год до возвращения Суханова домой. Вместо этого, так же как и во время печатания «Скрижали», Славинецкий и Арсений Грек просто воспользовались венецианским изданием 1602 года греческого Служебника, который, конечно, с точки зре­ния литургической науки был нисколько не лучше состав­лен, чем и современные ему русские печатные издания. Но, так как русский текст еще сохранял остатки древнегреческо­го студийского устава, а новогреческий был целиком развит на уставе иерусалимском, разночтений между ними нашлось немало.

Наиболее значительными поправками этих разночтений в новом никоновском Служебнике 1655 года были: переход от двухперстия при крестном знамении к трехперстию; исклю­чение из восьмого члена символа веры слова «истинный»; переход от пения «аллилуйя, аллилуйя слава Тебе Боже» к «аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя...»; исключение служб о перекрещивании католиков и иных инославных; печатание на просфорах четырехконечного креста вместо старорусско­го восьмиконечного; замена в тексте литургического, так на­зываемого херувимского, песнопения слов «трисвятую песнь приносяща» словами «пресвятую песнь припевающе»; во время проскомидии или приготовления святых даров теперь из третьей просфоры вынимали не одну, а девять частиц. Кроме этих особенно важных нововведений было сделано очень много других, но менее значительных, иногда сводив­шихся просто к графическим поправкам. Перечень всех пе­ремен текста молитв, порядка чтения этих молитв, измене­ний в священнодействиях духовенства составляет уже в пер­вом разборе никоновских нововведений, сделанном в 1655— 1660 годах священником Никитой Добрыниным, позже наз­ванным обидным прозвищем Пустосвята, более 200 страниц.

В отдельных, очень редких, случаях эти перемены улуч­шили перевод или сделали более понятными и осмыслили тексты молитв и песнопений. Но в большинстве случаев они были ненужны и крайне спорны, так как обосновывались на более поздних греческих текстах, чем русские печатные из­дания. Для большинства прихожан и духовенства эти беско­нечные перемены казались полной революцией в уставе. Прихожане не слышали привычных слов молитв, а духо­венство, знавшее богослужение наизусть и произносившее в течение многих лет и десятилетий привычные слова и выра­жения, могло только с большим трудом переделать себя и свою память. Не внося почти что никаких улучшений текста или порядка богослужения, все эти нововведения затрудня­ли службу духовенства, вносили хаос в церковную службу и, что было особенно опасно, подрывали веру прихожан в осмысленность, благочестие и правильность устава. Как пи­шет А. В. Карташев, сама «нетактично проводимая Никоном правка книг по темпу, широте обхвата, по чуждости своего источника и по обидности ее для серьезно усвоенного, не только национального, но и подлинного православного само­сознания русских людей, не могла не вызвать протеста. Про­тест был по глубине всеобщий: и епископата, и белого, и чер­ного духовенства, и мирян и простых людей».

С открытым протестом и резкой критикой правки устава выступили наиболее опытные священники, которые хорошо понимали, что перемена в уставе, осмеивание старого обря­да, наложение проклятий на двухперстие неизбежно вели только к подрыву веры, а не к «вящей славе Господа».

Кроме того, после выхода нового служебника оказалось, что отдельные его новые издания не сходятся между собой. Действительно, в каких-нибудь десяти изданиях Служебни­ка, вышедших в 1655—1688 годах, тексты постоянно разни­лись, так как неопытные и часто не очень серьезно бравшие­ся за свою работу правщики сами постоянно сбивались, пу­тали и делали новые ошибки, которые были часто хуже прежних. Ввиду грубых ошибок в первом издании Служебника печатание его было вскоре приостановлено. Более поздние его издания значительно улучшились, и поднаучившиеся на своих ошибках правщики начали работать серьез­нее и даже проверяли тексты по старинным материалам. Но это было уже поздно. Непоправимое зло было сделано и до­верие к новому Служебнику подорвано.

Психологический эффект всей правки Служебника, к чему фактически и свелись все «реформы» Никона, был ужасен. Как раз в то время, когда по предсказаниям «Кирилловой Книги» русская церковь должна была переживать последний соблазн, сам глава русской церкви необоснованно и легко­мысленно начал нарушать «лепоту» русского богослужения, за полноту восстановления которого боголюбцы боролись уже десятки лет. На ум невольно приходила мысль, что но­вая прихоть патриарха была подсказана ему злой силой, что русская иерархия, с Никоном во главе, впала в соблазн, и что руководители «правки», греки и южноруссы, только яв­ляются исполнителями страшного заговора сил тьмы. Мно­гие начали думать, что лицо светлой Руси исказилось и мрак начал находить на нее.

Как это ни парадоксально и необъяснимо, но, «унифици­ровав» русский Служебник с греческим, патриарх сам поте­рял вкус к своей затейке. После 1656 года он мало интере­суется «правкой книг». Заботы о собственном положении приводят к тому, что он забывает дело «унификации». Уже в 1657 году он, как это будет рассказано позже, прощает Не­ронова и позволяет ему служить по старым книгам. Вскоре он совсем разочаровывается в греках, и в долгие горькие годы конфликта с царем и опалы он никогда не вспоминает о своей «реформе». Возможно, что он сам отказался бы от своих затей, если бы только он остался на патриаршем пре­столе. Но это ему не было суждено.

20. РАЗГРОМ БОГОЛЮБЦЕВ

21. ПРАВКА КНИГ

22. РУССКАЯ ТЕОКРАТИЯ