Жизнь Никона до его сближения с кружком боголюбцев и дружбы с царем известна лишь в самых общих чертах из рассказа его первого биографа и сотрудника, клирика И. Шушерина. Но и из этой биографии видно, что у будущего патриарха до встречи с царем не было особенно оригинальных идей о роли церкви в государстве. В ранний период своего священства он провел десять лет в Москве и, потерпев боль­шое горе, потеряв детей, ушел из света в монастырь, чтобы посвятить себя там служению Богу. Вернувшись в 1648 году в Москву, он нашел в лице боголюбцев людей, проповедо­вавших как раз обратное тому, что он сделал. Вместо ухода от греха, зла и соблазна в дебри севера, они вели борьбу с искушением в светском обществе, проповедуя реорганизацию человеческих отношений и государственной жизни на нача­лах божественного закона. В этой борьбе за заветы Христа, за подготовку Руси к ее роли грядущего царства Святого Духа, боголюбцы отводили церкви совсем новую активную общественную роль. Их усилия по активизации работы цер­кви в обществе увенчались значительным успехом даже за короткие годы их фактического руководства церковью и привели к литургическому обновлению, к широкому разви­тию проповеди, к пробуждению в сердцах многих русских людей, включая и самого царя Алексея Михайловича, созна­тельной и напряженной веры. Успехи их работы в 1645— 1652 годах показали, что может сделать в церкви небольшая, но решительная группа клира, поддержанная царской вла­стью. Их успех признавали и иностранцы, обычно с извест­ным снисхождением говорившие о русской вере. В начале 1650-х годов многие иностранные посетители и жители Мос­квы отмечали, что в эти годы начиналось русское религиоз­ное возрождение, «русская реформация». Так например, шведский резидент Родес писал в своих рапортах, что рус­ские никогда никогда не были так благочестивы и не встре­чали Пасху с таким напряженным религиозным чувством, как весной 1652 года, когда начали сказываться результаты усилий Неронова, Вонифатьева и их друзай. Шведский ре­зидент даже саркастически добавляет, что москвичи «ведут себя так, как будто хотят стать святыми». А ведь как раз в это время Никон снова вернулся в Москву и сам переживал и видел, что там происходило в церковной жизни.

Достижения боголюбцев показали ему возможности рабо­ты церкви в государстве, раскрыли перспективы оцерковления русской жизни, и, несомненно, его новые друзья зарази­ли его своей теократической утопией. С тех пор его вдохнов­ляет не монастырь, а борьба за осуществление церковных идеалов в свете. Став патриархом, он упорно стремится к осуществлению теократической мечты, к созданию таких отношений между церковью и государством, при которых церковь и церковная иерархия в лице патриарха занимала бы главенствующую роль в стране. Его властный и динами­ческий характер способствовал развитию этих идей. Но эта властность, стремление подчинить своей силе и воле сначала окружающих монахов, затем свою новгородскую епархию и, наконец, всю русскую церковь, придавали его действиям и планам характер, совсем не соответствовавший ни програм­ме боголюбцев, ни традиции русской церкви, ни историчес­кой роли патриарха на Руси. Необычные полномочия не­ограниченного господства в церковной администрации, кото­рые он вырвал при своем избрании от царя и бояр сразу же показали, как он понимал роль патриарха в церкви и стране.

Хотя хомяковское учение о соборности и было создано через два столетия после ухода боголюбцев с русской цер­ковной сцены, сама идея соборности несомненно жила в их умах. Они осмысливали церковь, как соединение всего духо­венства и мирян под благословением Христа, смотрели на ее работу, как на общее молитвенное стремление к правде и Богу. Они хотели торжества веры в сердцах русских людей и этим надеялись провести в жизнь свой теократический иде­ал государства, руководимого церковью. По пониманию Ни­кона, этот теократический идеал наоборот должен был быть достигнут просто иерархическо-административным подчине­нием государства патриарху, и оцерковление жизни прово­дилось арестами непокорных протопопов, бюрократическими указами и давлением сверху. Авторитарное начало противоставлялось им на практике началу соборности.

Получив на соборе почти неограниченную, диктаторскую власть над русской церковью, патриарх Никон стремится распространить свое влияние и свою власть и на государст­венный аппарат. Молодость царя и то глубокое уважение, которое он испытывал к патриарху, помогали Никону в его стремлениях занять в государстве то же положение, которое за двадцать лет перед этим занимал патриарх Филарет.

Но Никон, конечно, не отдавал себе отчета в том, что Фи­ларет по своему происхождению, прошлому и характеру был не столько патриархом, сколько большим аристократом, го­сударственным  человеком и  соправителем  царя,  который только случайно стал патриархом и отцом царя, а не царем. С конца 1653 года Никон получает от Алексея Михайловича право, или может быть даже только с молчаливого согласия царя присваивает себе право, называть себя, как и Филарет, «Великим Государем». В манифесте, который объявлял вой­ну Польше, уже сам царь величает его «великим государем, святейшим патриархом» и указывает, что решение было при­нято совместно с патриархом и со всем освященным собо­ром. Еще более широкие перспективы вмешательства в го­сударственные дела открылись перед патриархом, когда 18 мая 1654 года царь вместе со своими главными советниками Б. И. Морозовым и Ив. Д. Милославским ушел в польский поход. В течение нескольких лет царь отсутствовал из сто­лицы, непосредственно принимая участие в польской кампа­нии в Белоруссии и в управлении завоеванными областями. Во время отсутствия царя Никон постоянно занимается дела­ми правительства и считается покровителем и защитником царской семьи. Грамоты, которые он рассылает, теперь пи­шутся не только от имени царя, но и от имени патриарха, подчеркивая, что он является соправителем государя, при­чем на первом месте уже стоит имя патриарха. «От великого государя светлейшего Никона патриарха московского и всея Руси... указал государь и великий князь Алексей Михай­лович всея Руси и мы великий государь ...», — так начина­ет он свои чисто государственные, а не церковные распоря­жения. Вскоре по присоединении Малой Руси и успехов русского оружия в Белоруссии его титул делается еще пыш­нее. «Никон, Божиею милостью, великий господин и госу­дарь, архиепископ царствующего града Москвы и всея Великия, и Малыя, и Белыя России и всея северные страны и помория и многих государств патриарх...», — таков новый титул, которым он теперь пользуется во внешних сношениях России, в своих грамотах киевскому митрополиту и господа­рям молдаванскому и валашскому.

«Великий государь и патриарх» пользуется своей властью и своим положением в такой авторитарной форме, которая не могла не вызвать раздражения подчиненного ему духо­венства и теперь зависящих от него бояр и аристократии. Священникам его епархии иногда приходилось ждать меся­цами, пока они бывали приняты своим епископом — патри­архом. Кандидаты в священники и дьяконы должны были платить в пользу патриаршей казны и бюрократии более вы­сокие сборы за свое рукоположение, чем когда бы то ни было. С непокорными или нарушающими дисциплину представи­телями клира патриарх расправлялся самым жестоким об­разом. Побои, кандалы, голодовка, тюремное заключение и ссылка в Сибирь — были самыми обычными и постояннными способами наказания. Уже в 1653 году Неронов жаловал­ся на ссылки и аресты духовенства патриархом, в 1655—1656 годах об этом же пишет даже такой поклонник Никона, как Павел Алеппский: «Раньше сибирские монастыри были пус­ты, теперь в Сибирь Никон ссылает провинившихся священ­ников и дьяконов». Даже после ухода с поста патриарха он не стеснялся наказывать монахов монастыря, в котором он жил. «Овых кнуты, а овых же палицами без милости бить и иных на пытце жещи повеливая, даже многим человеком от тех мучительств живота лишаются», — показывали на допросе его же монахи. Рассказывая о гибели Павла Коло­менского и действиях Никона, тот же Павел Алеппский до­бавляет: «он до сих пор великий тиран в отношении к архи­ереям и всему священству». Даже бояре, а временами и сам царь, опасались властного и крутого патриарха. Бояре виде­ли, что в 1652—1655 годах царь был полностью под влияни­ем Никона и оказывал Никону свое глубочайшее уважение. Приехав в 1655 году с похода в Москву, царь вышел из са­ней и долго шел пешком, чтобы встретить патриарха и ока­зать ему честь.¹⁰⁰ Власть Никона, по словам шведского пред­ставителя Эберса, была настолько велика, что он отнимал имения у дворян и раздавал их своим любимцам. До Ни­кона бояре запросто приходили к патриарху и бывали не­медленно им приняты, если у него не было никаких других срочных дел, «теперь же, — пишет Павел Алеппский, — мы видели собственными глазами, как министры царя и его приближенные сидели долгое время у наружных дверей, пока патриарх наконец не позволит им войти. Они входили с чрезвычайной робостью и страхом, причем до самого окон­чания приема стояли на ногах». ... Мысль о примате церкви над государством кружила голову Никона.

Никон старался укрепить положение патриарха в управле­нии церковью не только фактически, но и юридически и пре­жде всего хотел вернуть в юрисдикцию своего двора церков­ные земли и крестьян, которые были переданы государст­венному монастырскому приказу на основании Уложения 1649 года. В свою бытность митрополитом новгородским он снова получил право суда над крестьянами и другими жите­лями архиепископских земель, а ставши патриархом очень скоро добился этого же права и для обширнейшей москов­ской епархии. Его старания укрепить авторитет церкви не были результатом только его честолюбивых стремлений и властного характера. Он, как и боголюбцы, искренне верил, что церковь должна занять более высокое положение в стра­не и принимать больше участия в государственных делах. К концу своего участия в делах церкви, когда оставленный ца­рем, но внутренне еще не сдавшийся, Никон продолжал бо­роться за влияние и власть, он очень четко высказал свои взгляды в «Возражениях», написанных им в ответ на вопросы царского советника боярина Стрешнева и на замечания предавшего его грека Паисия Лигарида. По мнению Никона, власть церкви, которую представляет патриарх, должна быть не слабее власти государства, и он истолковывает ее, поль­зуясь известной средневековой теорией о двух мечах. В по­нимании Никона «при архиерействе мечь духовный, а при царе мечь мирской установился». При этом, сравнивая власть и влияние патриарха с солнцем, а роль и власть царя с луной, он считает, что власть архиерея должна так же пре­восходить власть царя, как солнце превосходит луну. Царь, т. е. государство не должны вмешиваться в дела и управле­ние церкви, так как, говорит он, «где есть такие законы, да Цареве в церковных преданиях и уставех повелевают и ис­правляют».

В своем толковании церковной власти и ее превосходства над властью царя Никон совершенно отошел от византий­ской и русской традиции симфонии властей и целиком стал на точку зрения католической церкви, как ее в XI—XIII ве­ках, во время борьбы с императорами за инвеституру, изла­гали папы. Он почти дословно повторял аргументы папской власти, когда он писал, что поскольку цари получают пома­зание от архиереев, получая таким образом от церкви и власть, то они по своему достоинству и по своей духовной силе являются ниже и слабее, чем епископы. Вряд ли Ни­кон читал католические работы о папской власти и об отно­шениях между церковью и государством на западе, но, ви­димо, в его руках был трактат в защиту прав церкви, напи­санный в 1490 году доминиканцем Вениамином, сотрудни­ком архиепископа Геннадия новгородского. В этом трактате, который назывался «Слово Краткое или О свободе св. Цер­кви» так же излагалась теория двух мечей и давались все основные аргументы католической церкви о превосходстве церкви над государством.

Каковы бы ни были источники Никона в его развитии теории о превосходстве церкви над государством и особой роли главы церкви, во всяком случае, его мнение о теократии ко­ренным образом расходилось с мнением большинства бого­любцев. Для Неронова и его друзей собор всех представите­лей церкви и голос церковный были выше голоса епископа­та, или даже любого собрания, находящегося под контролем сбившихся с пути епископов. В 1649 году Неронов и Вонифатьев не побоялись выступить против епископата и самого патриарха, которых они назвали волками, а с 1652 года по 1658 Неронов и его друзья, не щадя своих сил сопротивля­лись как патриархату, так и собору епископов, который шел по указке патриарха. Они определенно ставили церковное предание, церковную православную традицию и внутренний голос русского православия выше мнения своих иерархов.

В борьбе за русскую православную традицию и за старый обряд, для боголюбцев и их последователей важны были сло­ва преп. Иосифа Волоцкого, за сто пятьдесят лет до этого указавшего на пределы иерархического послушания право­славного человека. Предупреждая о грозивших от ереси опасностях и подозревая, что даже сам митрополит, глава русской церкви, Зосима и великий князь Иван III попали в сети еретиков, Волоколамский игумен писал, что царь, запо­дозренный в отходе от православной веры «не слуга Божий, но диавол, и не царь, а мучитель и... ты такового царя не послушавши». То же правило он применял и к забывшим церковные уставы другим властям и епископам: «иже убо царь злочестив небереги сущих под ним, не царь есть, а му­читель, и еще епископ зол небереги стада, не пастырь есть, а волк».