Исключение из служебной Псалтыри, вышедшей 11 февраля 1653 года, текстов о перстосложении при крестном знамении и о поклонах при чтении молитв Ефрема Сирина должно было встревожить кружок боголюбцев, в особенности жив­ших в Москве Неронова и Аввакума. Последний, после бес­порядков в Юрьевце, переехал в Москву, стал помощником о. Неронова и приобрел значительное влияние в церковных и даже придворных кругах Москвы. Наоборот Вонифатьев после избрания Никона совершенно отошел от участия в церковных делах, хотя и оставался духовником царя.

Долголетняя борьба боголюбцев за упорядочение обряда и богослужения и введение их усилиями единогласия была направлена к утверждению старого русского устава, старого русского богослужения и нововведения Никона не могли не испугать этих бойцов за обновление русской церкви. Они, конечно, уже осенью 1652 года знали о причинах увольне­ния о. Наседки и Силы Григорьева из штатов Печатного Двора и назначении туда такого подозрительного авантюри­ста как Арсений Грек. Но связанные обещанием, данным Никону церковным собором, и не понимая в точности, чего хочет патриарх, они, конечно, не знали, что им предпринять. Но уже через две недели после выхода Псалтыри из печати Никон сам официально сообщил о своих намерениях.

На неделе, предшествующей великому посту 1653 года, которая приходилась на 20 —27 февраля, он разослал по московским приходам «память» или, как теперь говорят, меморандум или циркуляр. В этой «памяти» патриарх, не запросив ни церковный собор, ни посоветовавшись с видны­ми деятелями церкви, совершенно неожиданно и самоволь­но менял обряд. «По преданию святых апостол и святых отец не подобает во церкви метания творити по колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще и тремя персты бы есте крестились».

Хотя Аввакум в своем житие упоминает только о «памя­ти», полученной Нероновым, как главой духовенства собора Казанской Божьей Матери, но, очевидно, это предписание было послано не одной, но и другим, во всяком случае мно­гим московским церквам.

Никон вряд ли хорошо обдумал свой первый ход в ряде намеченных обрядовых нововведений. Изменение такой важ­ной части православного обряда, как крестное знамение, личным, ничем не мотивированным, циркуляром, при этом в общих выражениях — «по преданию святых апостолов и святых отец», было чем-то неслыханным в анналах не толь­ко русской, но и вообще христианской церкви. Даже теперь, когда обряд и религия играют гораздо меньшую роль в жиз­ни народов, изменение крестного знамения католическим епископом или самим папой, или патриархом православной церкви представляется немыслимым. А в русской церкви семнадцатого века значительных изменений обряда, не по­советовавшись с собором, не делал даже такой авторитетный глава церкви, как патриарх Филарет. Что же касается крест­ного знамения, то оно сохранило начальную греческую фор­му двух перстов с древнейших времен русского христианст­ва и когда в начале шестнадцатого века в России начала распространяться новогреческая форма перстосложения, то она была осуждена и запрещена Стоглавым собором 1551 года. Теперь же Никон решался своим личным распоряже­нием, да еще накануне великого поста, который всегда вы­зывал на Руси большое религиозное напряжение, заменить старое русское и древнегреческое крестное знамение ново­греческим. Боголюбцы были потрясены и самим распоряже­нием и его формой, и пренебрежением, проявленным Нико­ном, к русской традиции в угоду его любимцам грекам.

Неронов, Аввакум и другие бывшие в Москве боголюбцы собрались на совещание, чтобы решить как отнестись к «па­мяти» патриарха. Аввакум с отчаянием потом вспоминал о состоянии ошеломленных патриаршим распоряжением бого­любцев: «сердце озябло и ноги задрожали». Они долго не решались выступить против нового, всего лишь девять меся­цев тому назад избранного, патриарха, их бывшего друга, которому царь и собор обещали беспрекословно повиновать­ся в делах церкви.

После долгих прений и колебаний было решено, что Не­ронов отправится на всю первую неделю поста в Чудов мо­настырь и там в молитве и миросозерцании будет искать ре­шения. На эту неделю он поручил свой приход протопопу Аввакуму, делая его этим своим заместителем в самые пер­вые, трагические дни конфликта между боголюбцами и пат­риархом. В конце недели, после сурового поста и молитв, молясь перед образом Спаса Нерукотворного, Неронов услы­хал голос, который, как ему казалось, шел от образа: «Ио­анне, дерзай, и не убойся до смерти; подобает ти укрепить царя о имени Моем. Да не постраждет днесь Русь якоже и юниты [униаты]».

Этот голос, призывавший стоять за веру и двухперстное знамение, решил все сомнения Неронова. Вернувшись из мо­настыря, он рассказал об этом явлении Аввакуму, епископу Павлу Коломенскому и другим боголюбцам. Было решено подать самому царю челобитную протеста против действий патриарха. Текст петиции был составлен Аввакумом и про­топопом Даниилом Костромским, который, видимо, приехал в Москву для совещания с остальными боголюбцами. Содер­жание протеста было очень резким; боголюбцы писали, что христианское чистое учение может пропасть и на Руси и что глава церкви, Никон, отошел от заветов православия.

Царь передал петицию патриарху и, видимо, настоял на том, чтобы патриарх отложил свои нововведения. Никон на этот раз согласился, не настаивал на проведение в жизнь «памяти» и казалось, что мир снова наступил в русской церкви.

Возможно, что если бы несогласие между Никоном и бого­любцами было ограничено деталями обряда и даже пробле­мой знамения, то соглашение между ними могло бы быть достигнуто. За сто лет перед этим умный и тактичный мит­рополит Макарий, действовавший от имени тоже молодого царя Иоанна IV, быстро и легко добился от Стоглавого собо­ра унификации русского обряда и устранения разногласий о форме крестного знамения. Боголюбцы в 1653 году, по всей вероятности, могли бы тоже подчиниться решениям за­конно созванного патриархом собора, на котором были бы представлены все группы духовенства. Но Никон в самом же начале своих нововведений занял позицию личного ре­шения обрядовых проблем, этим предав всем своим меропри­ятиям и действиям необоснованный характер. Правда, пат­риарх Паисий Иерусалимский указывал Никону на русские «особенности» обряда и перстосложения и советовал заме­нить их греческими, общевосточными, но ведь и до и после Паисия десятки греческих патриархов и епископов бывали и живали в России, некоторые, как Арсений Елассонский, даже долго служили в России архиереями и никто, ни до ни после него не только не требовал перемены обряда, но на­оборот все хвалили и прославляли русскую церковь за ее бла­гочестие. Например в 1655 году, через два года после начала Никоновских нововведений, патриарх антиохийский Мака­рий благословил царя Алексея Михайловича «по-московски: на чело, грудь и плечи» и не видел в этом ничего неправо­славного или предосудительного. Поэтому попытка Никона переделать русский обряд на новогреческий лад была совер­шенно излишней и бессмысленной. Боголюбцы к тому же чувствовали, что Никон не остановится на крестном знаме­нии, а пойдет дальше и примется за пересмотр всего русско­го богослужения, для чего он и начал собирать старые кни­ги, о чем, конечно, боголюбцы знали от своих друзей справ­щиков. Такое отношение к установившемуся русскому обря­ду подрывало авторитет церкви, которая в течение послед­них двух столетий считала себя хранительницей истинного православия, и оскорбляло преданность боголюбцев русской литургической традиции.

Но еще важнее был вопрос отношений самого патриарха с боголюбческим движением, которое столько сделало для духовного оздоровления русской церкви. Хотя Никон, как указывалось выше, во многом продолжал программу бого­любцев, он делал это лично, не считаясь даже с самим фактом их существования и забыв о своей старой дружбе с ними, об общей работе на пользу церкви.

В течение последних лет голос боголюбцев громко разда­вался в русской церкви, царь заставлял самого патриарха Иосифа считаться с ними и принимать их программу оздо­ровления русского православия, и они привыкли не бояться гнева и угроз епископата. Теперь же, получив диктаторские права от собора, Никон отстранял боголюбцев от всякого влияния в церкви, перестал с ними советоваться, и вместо «коллективного руководства» церковью ввел свое личное руководство.

Отношение Никона к боголюбцам тоже понятно после прежних столкновений Вонифатьева и Неронова с патриар­хом Иосифом. Никон знал, что боголюбцы фактически ли­шили власти его предшественника и сам, участвуя в их борь­бе с патриархом Иосифом, мог лично наблюдать всю тя­жесть и горечь положения патриарха в 1650—1652 годах и, естественно, не хотел попасть в такое же положение. Поэто­му он и старался избавиться от советов и сотрудничества своих прежних друзей и начал принимать против них дисци­плинарные меры, стараясь уменьшить и даже уничтожить их влияние. В этой борьбе с вольнолюбивыми и неукротимы­ми проповедниками протопопами он нашел поддержку в кон­сервативном епископате, в давно недовольных вольностями протопопов патриаршей и епископских канцеляриях, и даже среди правящего класса бюрократии и дворянства, который жаловался на обличения и строгости проповедников морали и единогласия. Клика патриарших чиновников — бояр, дья­ков и других мирских бюрократов, — и некоторых предста­вителей клира, работавших в патриаршем управлении, как например уже с 1649 года сопротивлявшиеся боголюбцам протопоп Адриан и дьякон Григорий, в свою очередь настра­ивала Никона против его бывших друзей, стараясь снова вернуть власть в свои руки.

Начав борьбу с протопопами, патриарх постарался при­дать своему сану еще больше блеска и пышности, чем его предшественники. Приехавший во время начала спора бого-любцев с Никоном по поводу «памяти», бывший константи­нопольский патриарх Афанасий Пантеллярий составил по просьбе Никона особый, очень торжественный чин патриар­ших служб. В новое издание Кормчей Книги, свода канони­ческих постановлений церкви, по распоряжению того же Ни­кона вводятся новые тексты церемониала поставлений пат­риарха и средневековая римская фальшивка о разделе вла­сти между патриархом Рима, папой, и императором, извест­ная под именем «дара императора Константина». В последней, написанной в раннее средневековье для увеличения прести­жа пап, указывалось на большую власть римского первосвя­щенника, и ее включение в русскую Кормчую было несом­ненно сделано для придания большего авторитета русскому первосвященнику — патриарху. Под давлением Никона царь передает в патриаршее управление ряд новых земель и сел, так как прежних доходов не хватало для того торжествен­ного и роскошного образа жизни и патриарших церемоний, которые теперь ввел новый патриарх. Этот рост патриарших владений не прекращался во все время дружбы патриарха с царем и несомненно демонстрировал Москве и духовенству все влияние Никона и уважение, которое ему оказывал Алексей Михайлович.

Через несколько месяцев после своего временного отступ­ления по поводу «памяти» о поклонах и крестном знамении Никон чувствовал себя уже гораздо увереннее, чтобы начать расправу с непокорными протопопами и с большим умением нашел для этого предлог, не имевший ничего общего с уста­вом или богословско-литургическими вопросами. На этот раз наступление начал он сам, перенеся спор с принципиаль­ных позиций на дисциплинарные, на которых он, после обе­щаний собора 1652 года, был неуязвим. Как раз в это время один из видных боголюбцев, муромский настоятель собора отец  Логгин, оказался в конфликте с местным воеводой, жену которого он обличил в безнравственном поведении. Становясь на сторону воеводы, Никон создавал как бы еди­ный фронт светской и духовной бюрократии против «смутья­нов протопопов» и распорядился взять Логгина под стра­жу. На соборе московского духовенства, состоявшемся в июле того же 1653 года, Неронов вступился за Логгина пе­ред патриархом. Выступление старого боголюбца немедлен­но выросло в резкий спор с Никоном. В ответ на ссылку Не­ронова на мнение и авторитет царя, патриарх не постеснялся заметить, что ему ничья помощь, в том числе и царя, не нужна и он на нее «плюет и сморкает». Неронов решил жа­ловаться царю, но обещавшие ему поддержку митрополит Иона Ростовский и другие видные церковные деятели, испу­гавшись патриарха, отказались быть свидетелями и Никон обвинил его в нарушении дисциплины и необоснованной жалобе.

На следующем собрании, тоже состоявшемся в июле 1653 года, Никон резко обвинил Неронова в клевете и искажении его слов в жалобе, поданной царю. Начался неприятный спор, в котором Неронов обвинил патриарха в том, что он перестал считаться с Вонифатьевым и другими боголюбца­ми, не зовет их больше на свои частные совещания и пресле­дует их. Он заявил, что интриганы из патриаршей бюрокра­тии настраивают Никона против боголюбцев и стараются унизить их. «Тебе и кто добра хощет, и ты тех ненавидишь, а которые клеветники и щепотники тех любишь и жалуешь, и послушаешь... а про богомольцев [боголюбцев протопо­пов] говоришь послушал клеветы: так-де они делают, такие-де нечестивые, а Стефан [Вонифатьев] и Иоанн [Неронов] им ворам помогают». Далее Неронов обвинил уже самого патриарха, что он начал преследования боголюбцев: «прото­поп Стефан за что тебе врагом стал? Везде ты его поносишь и укоряешь, протопопов и попов с женами и детьми разлу­чаешь. Доселе ты друг наш был, а [теперь] на нас восстал. А кои боголюбцы и они нищетою не стыдились, скорби и смерти не боялись, за истину страдали, — и страдали креп­ко — так те ныне от тебя боголюбцы терпят скорбь и беду и разорение». Не менее резко отозвался Неронов о самом собрании, созванном патриархом для осуждения Неронова за его жалобу: «Не знаю», говорил он, «чем ваш собор на­звать потому что не заботы ваши о законе Господнем, но укоры и разносы [руководят вами]. Таковы соборы были ина великого светильника Иоанна Златоуста, и на великого святителя Стефана Сурожского».

На этот раз Никон проявил гораздо больше умения дей­ствовать, чем в феврале, и показал, что он достойный ученик Паисия в умении применять маккиавеливские методы борьбы. Не желая обвинять Неронова в несогласии с ним самим, он добился от собора осуждения главы и основателя боголюбческого движения за раздоры с причтом его же при­хода. Видимо, он побоялся вскрыть перед широкими круга­ми белого духовенства подоплеку конфликта между прото­попами и патриаршей властью. 4 августа Неронов был аре­стован и заключен в Ново-Спасский монастырь, архимандри­том которого в 1647—1649 годах был сам Никон и из кото­рого он сделал цитадель своей власти в Москве. Через не­сколько дней старик протопоп был жестоко избит на патри­аршем дворе, и затем отведен в собор для церковного нака­зания. Митрополит крутицкий, Сильвестр, снял с протопопа скуфью и наложил на него запрещение служить священни­ком. Для борца за возрождение русской литургической тра­диции Никон мог вряд ли придумать более тяжкое наказа­ние. На следующий день, 13 авг. 1653 года, Неронов был выслан в Каменно-Островский монастырь в Вологодском уезде. Когда Неронова, в цепях и с цепями на шее, везли из Москвы, толпы народа провожали любимого пастыря до реки Клязьмы. Все плакали. На прощание протопоп сказал своей пастве проповедь и прочитал отрывки из своего люби­мого Маргарита Иоанна Златоуста. Старик мог вполне за­конно сравнить свою судьбу с судьбой константинопольского патриарха-исповедника, пострадавшего за правду.

После ареста и ссылки Неронова патриарх не терял вре­мени для расправы с другими боголюбцами. Активность друзей Неронова показывала, что они решили продолжать борьбу. Аввакум и Даниил немедленно подали царю чело­битную, с разъяснениями и протестами. «Благословенный царю, писали они, откуда се привнидоша на Твою державу? Учения в Росси не стало. И глава от церкви отстал». Но, несмотря на новые тяжкие жалобы на патриарха, царь остался верен слову, данному Никону на соборе, и, считая Никона единственным лицом, ответственным за церковь, переслал жалобу самому патриарху.

Через несколько дней, используя в свою пользу конфликт между Аввакумом и его сотрудниками по казанскому собо­ру, патриарх арестовал самого Аввакума и 33 прихожанина (некоторые источники называют 66 прихожан), присутство­вавших на службе, которую протопоп, из-за отказа других священников предоставить ему собор, был вынужден слу­жить в сарае. Одновременно начались аресты и других сто­ронников боголюбцев, так как на этот раз патриарх решил окончательно искоренить бунтовщиков протопопов. Сам Ав­вакум был приговорен к высылке и лишению сана, опять-таки не за неповиновение патриарху, а будто бы за запре­щенное каноническими правилами богослужение в сарае. Только личное заступничество царя за любимого и популяр­ного среди населения проповедника спасло его в последнюю минуту от расстрижения. «Государь с места сошел, и при-ступя к патриарху упросил», — вспоминал много лет спустя Аввакум. Через несколько дней Аввакум уже был выслан в Сибирь.

Логгин Муромский, из-за которого официально начался конфликт Неронова с Никоном, был расстрижен еще 1-го сентября и сослан в Муром с запрещением служить в церкви. Через год этого боголюбца уже не стало. Даниил Костром­ской, участвовавший в подаче челобитной царю, был выслан в Астрахань, где и скончался в земляной тюрьме. Ермил Ярославский запрещен в служении и сослан. Протопоп Да­ниил Темниковский был посажен в бывший никоновский Ново-Спасский монастырь, где он, кажется, и скончался. Петр Моисеев, Семен Бебехов и многие другие верные при­хожане Неронова были сосланы или посажены в тюрьму. Протопоп Семен Трофимов, товарищ Неронова по службе вНижнем Новгороде, должен был бежать. Несколько рань­ше, в июле, Никон приказал арестовать и бросить в тюрьму Герасима Фирсова, известного соловецкого писателя, кото­рый упорно сопротивлялся Никоновским нововведениям. Приблизительно в то же время был уволен и арестован про­топоп Михаил Рогов, последний боголюбец на Печатном Дворе, составитель Кирилловой Книги. Никон опять-таки умно обвинил его не в неповиновении патриарху, а в ошиб­ках, сделанных на работе. Священник Михаил, служивший в Богородичнином монастыре в Москве, был посажен в тюрьму. Два других священника волжанина были схвачены полицией патриарха и пропали без вести. Протопоп Гавриил, заменивший в Нижнем Новгороде протопопа Неронова, был арестован и казнен. Лазарь, протопоп Романово-Борисоглебского собора, скрылся у игумена Никанора в монастыре Св. Саввы Сторожевского, но позже был найден и сослан в Сибирь.

Помимо этих наиболее известных лидеров боголюбческого движения, много других священников и прихожан пострада­ло во время этого разгрома боголюбцев, организованного Никоном. В самой столице последователи движения жили под страхом террора. По церквам ходили подьячие патриар­шего приказа, разыскивая всех тех, кто был близок к бого­любцам или участвовал в движении. Прихожане избегали ходить в церкви, настоятели которых были арестованы, и отказывались даже делать свои обычные пожертвования и взносы, будучи возмущенными арестом своих духовных от­цов. Даже Анна Ртищева, известная своими симпатиями к патриарху, перестала помогать Казанскому собору, обвиняя причт в интригах против Неронова, — «впредь корму не бу­дет», заявила она, «вы молилися да вымолили вон Ивана Неронова». Из всех видных боголюбцев только отец Стефан Вонифатьев, видимо, спасенный своим положением царского ду­ховника, не пострадал в дни сентябрьского разгрома. Можно думать, что все еще находясь под тяжелым чувством ответ­ственности за оскорбление патриарха Иосифа и связанный словом, данным Никону на соборе 1652 года, он не считал себя в праве вмешиваться в действия нового патриарха. Но чувство общей связи с Нероновым у него не исчезло, и через год—два он помогает своему другу, когда после своего побе­га из монастыря вождь боголюбцев возвращается в Москву для борьбы с Никоном.

19. МЕЧТЫ О ПРАВОСЛАВНОЙ ИМПЕРИИ

20. РАЗГРОМ БОГОЛЮБЦЕВ

21. ПРАВКА КНИГ