Мероприятия патриарха Никона по исправлению книг почти невозможно понять, не принимая во внимание его интерес к внешней политике Московской Руси и ко вселенскому право­славию. Уже неприязнь к иноверцам и Западу неизбежно приводила патриарха к вмешательству в международные отношения России. Неоднократно он старался направлять московскую дипломатию на защиту православия, выступая как вселенский покровитель единоверцев, находившихся под гнетом поляков, турок и шведов. Вовсе не московский узкий национализм, а глубокое чувство ответственности России за судьбы православных, живших за ее пределами, являлось стимулом его действий. В этом отношении он был далек от взглядов Филарета и большинства боголюбцев, которые ин­тересовались судьбами только Московской Руси, последней сохранившей православие и оставшейся независимой хри­стианской нации Востока, и наоборот даже высказывали не­которое опасение перед иногда «шаткими» в вере православ­ными Польши или Оттоманской империи. Взгляды Никона были гораздо ближе к убеждениям Бориса Годунова, кото­рый еще будучи регентом указывал на вселенскую роль Москвы в деле охранения всего православного мира, поддер­живал восточных патриархов, а в 1590-х годах даже двинул русские войска для защиты православной Грузии от му­сульман.

Теперь в 1650- х годах, едва избранный патриархом, Никон в свою очередь старается влиять на русскую политику и направлять ее с целью покровительства и объединения всех православных. Даже такое политически нейтральное собы­тие, как создание новой обители на Валдае, Никон стремит­ся превратить в манифестацию вселенско-православной со­лидарности, посвящая свое любимое детище Иверской, т. е. Грузинской Божьей Матери. Это посвящение валдайского монастыря иконе Иверской Божьей Матери было связано с возобновлением тесных контактов с Грузией, сношения с которой восходили еще ко временам Андрея Боголюбского. В1619  и 1623  году грузины снова посылали в Россию новые посольства с просьбой о помощи, а в 1636  году, даже не за-прашивал Москву, поставили свою страну под покровитель­ство русского царя. Ввиду роста опасности со стороны турок и персов, дипломатические отношения с Россией делались все более и более интенсивными, а в 1650 году имеретин­ский царь Александр со двором и феодалами принес присягу на верность Алексею Михайловичу, объявив себя подданным русского царя. Правда, эти связи с Грузией еще в течение следующего полутора века были довольно случайны и не шли дальше отдельных случаев помощи деньгами и войска­ми грузинским повелителям, а само «принятие подданства» имело более символический, чем практический характер, но тем не менее своим жестом Никон подчеркнул свой интерес к грузинской церкви и свое молитвенное общение с ней.

Гораздо более конкретный и исторически многозначитель­ный характер имело выступление России в защиту право­славного населения Речи Посполитой, восставшего под во­дительством Богдана Хмельницкого. Усилия и уговоры пат­риарха Паисия и очарованного им Никона, в конце концов увенчались успехом и русское правительство после долгих колебаний решило помочь борьбе южно- и западноруссов против польско-католического владычества. Хмельницкий, которому были известны вселенско-православные увлечения Никона, непосредственно писал самому патриарху, прося его поддержать просьбы Украины об объединении с Москвой. Со своей стороны патриарх тоже в  году поощрял Хмель­ницкого и отвечал, что «наше же пастырство о вашем благом намерении, хотении к пресветлому государю нашему, его цар­скому величеству, ходатайствовать и паки не перестает».

Переписка гетмана с патриархом ясно показывает, что Хмельницкий ценил помощь Никона, а тот со своей стороны искренне поддерживал стремления Малой Руси стать под руку царя Руси Великой.

Решение московского правительства помочь Хмельницко­му и принять в свое подданство восставшее русское население Польши было принято после долгих колебаний. До тех пор, пока бывший дядька царя, Б. И. Морозов, имел влияние на русскую политику, правительство с опасением смотрело на планы воссоединения Украины с Россией, которые неиз­бежно должны были привести к новой войне с Польшей. Возможно, что Б. И. Морозов был и под некоторым влиянием протопопа Ивана Неронова, который был принципиально против войны, как нехристианского решения политических проблем. Возможно также, что боголюбцев и Морозова пу­гала перспектива очутиться в одном государстве с подозри­тельными им с религиозной точки зрения южноруссами. Не­которые сторонники Неронова начинали даже коситься на нередко надменных и самоуверенных киевских монахов, начавших уже наводнять Москву, и поговаривали: «старцы же киевляне всех укоряют и ни во что не ставят благочести­вых протопопов Ивана [Неронова] и Стефана [Вонифатьева] и иных: .. .враки-де они вракуют, и слушать у них нечего ... про то ничего не знали [сами] чему учат». Когда Морозов сошел со сцены, положение переменилось. Никона и молодо­го царя такие разговоры не тревожили. Открытые патриар­хом Паисием перспективы всеправославной империи переве­шивали опасения о грозившей опасности проникновения по­луеретической заразы с Южной Руси. Да и настроения пра­вительства и дворянства начали меняться после 1649 года, когда Хмельницкий безуспешно умолял царя о помощи и пи­сал: «мы Бога о том молим, чтобы ваше царское величество яко правдивый и православный государь нам царем и само­держцем был». Если Земский Собор 1649 года отказался от принятия Украины под русское покровительство и решил из­бежать войны с Польшей, то в 1653  году надежды на соеди­нение Малой и Белой Руси с Русью Московской уже переве­шивали опасения консерваторов. К тому же казалось, что благоприятный момент для этого соединения может быть скоро упущен ввиду побед поляков над Хмельницким. Но­вый Земский Собор, собравшийся 1 января 1653 года, на ко­тором Никон играл очень значительную роль, постановил принять Малую Русь под высокую руку царя Руси Великой и «за государя стояти против литовского [и польского] коро­ля войну вести». Помощь южно- и западнорусским землям была, наконец, решена и война с Польшей стала неизбежной. Решение выступить в защиту православного населения Польши обратило глаза Никона и Алексея Михайловича дальше, на православный Восток, о котором им так много говорил патриарх Паисий, и который, по словам Паисия, был готов отделиться от турок в случае войны Турции с Россией. Воссоединение всей Южной Руси с Русью Московской могло сделать Россию непосредственным соседом Балканских про­винций Турции, и Россия, в случае успеха, могла бы со своих границ сравнительно легко помочь православному населе­нию Балкан. Паисий в течение пяти лет своего пребывания на Балканах, в Малой Руси и в Москве делал все что мог, чтобы способствовать такому положению и вел пропаганду в пользу России среди православных Турции. В своих надеж­дах освобождения русскими православного Востока от ту­рецкого ига Паисий был далеко не один. Вселенский патри­арх Иоанникий II, коринфский митрополит Иоасаф, конийский митрополит Иеремия, митрополит Гавриил из Навлаки и Арты, назаретский митрополит Гавриил, сербский патри­арх Гавриил и многие другие иерархи Балкан и Ближнего Востока неоднократно уговаривали царя и Хмельницкого объединиться в одно сильное государство, которое могло бы освободить православное население Турции. Со времени учреждения московского патриархата православный Восток привык видеть в России своего защитника и поэтому не уди­вительно, что слухи о выступлении России в пользу греков и югославян не переставали циркулировать в течение всего семнадцатого века. Эти слухи стали особенно упорными во время восстания Хмельницкого, и после первых же успехов православных против католиков на Балканах начали гово­рить, что «Цареградом будет владеть великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович». Бывший констан­тинопольский патриарх Афанасий Пантеллярий,  приехавший в Москву вскоре после избрания Никона, прямо назы­вал царя Алексея Михайловича «столпом твердым и утвер­ждением веры, помощником в бедах, прибежищем нашим и освобождением», а Никону говорил, что он, Никон, предназ­начен судьбою «освещати соборную апостольскую церковь, Софию премудрость Божию», то есть, говоря проще, войти в Царьград и сделаться вселенским патриархом, вернув право­славию храм св. Софии. Таким образом, за сто лет до царствования Екатерины Второй, знаменитый греческий проект освобождения право­славного Востока от Турок был уже намечен и усиленно мус­сирован греческими прелатами. Не удивительно, что мало разбиравшийся в вопросах внешней политики, недавно по­павший почти что прямо из игуменов пустынного и припо­лярного монастыря в патриархи, Никон чувствовал себя вер­шителем судеб всего православного мира, терял голову, был готов превратиться в русско-греческого вселенского патри­арха и принять за настоящую монету все, что ему говорили льстивые греки. Своим энтузиазмом он увлекал и царя, ко­торый, как рассказывает сопровождавший антиохийского патриарха Макария дьякон Павел, тоже уже стал увлекать­ся «греческим проектом». Принимая в 1653 году, в первый день Пасхи, греческих купцов, царь уже просто спросил их, желают ли они, чтобы Россия освободила их от турок, и услыхав положительный ответ прибавил: «я принял на себя обязательство, что если Богу угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления». Вполне вероятно, что легко увлекавшийся Павел несколько приукрасил и стилизировал в более категоричные формы слова царя, но все же они несомненно отражали вселенские увлечения Алексея Михайловича, от которых он потом очень медленно и, видимо, неохотно освобождался.

Панправославный экспансионизм Никона не ограничивал­ся западнорусскими землями, православным Востоком и еди­новерной Грузией. Его глаза так же пристально присматри­вались к тем берегам Балтийского моря, которые перешли к Шведам в результате неудач Смутного Времени. Но еговряд ли прельщало окно в Европу или перспективы морско­го владычества, столь близкие сердцу Ивана Четвертого и Петра Первого. Гораздо ближе его сердцу лежала судьба православия в этих еще недавно русских владениях, где те­перь шведы старались перевести все население в лютерскую веру. Еще будучи новгородским митрополитом, он ознако­мился с шведской пропагандой. Справедливо считая, что принадлежность к православию связывала население этих областей и городов Ивангорода, Ямы, Копорья и др. с Рос­сией, шведы упорно вели лютеранскую проповедь и в 1625 году Густав Адольф завел русскую типографию, которая отпечатала по-русски лютеранский катехизис.

В отдельных случаях эта проповедь и нажим властей име­ли успехи, и в 1629 году русское правительство даже запре­тило въезд на русскую территорию этим отступникам от пра­вославия. Тем не менее, масса православного населения уступленных шведам земель осталась верной православию и многочисленные беженцы, спасавшиеся от шведских гоне­ний, переходили русскую границу. Став в 1649 году митро­политом новгородским, Никон с присущей ему энергией вы­ступил на защиту православного населения этих балтийских уездов. Кргда, стремясь избежать трений со шведами, рус­ское правительство согласилось на выдачу перебежчиков, он категорически воспротивился этому и добился того, что рус­ские выкупили их, уплатив шведам 190 000 золотых в по­крытие убытков, сумму колоссальную по тому времени. Никон тем не менее продолжал заботиться о православном населении этих областей и настаивал на его освобождении от «еретической» шведской власти.

Эти старания и надежды Никона объединить под скипет­ром русского царя и под престолом московского патриарха всех православных христиан, превращая Россию в панправославную империю, уже превосходили по размаху планы его учителя патриарха Паисия, и горько отразились на судьбах русской церкви и даже русского государства. Желание сде­лать все поскорее, не считаясь с реальными возможностями технически и экономически еще очень слабого московского государства, привело к тому, что ни один из планов, наме­ченных царем и патриархом, не был осуществлен полностью, а увлечение «греческим проектом» выразилось в пренебре­жении к старой русской церковной традиции и идеологии. Никон умел видеть далеко и широко, но был слишком неподготовлен и нетерпелив, чтобы добиваясь новых ценностей не причинить ущерба старым. Поэтому, опасаясь, что некоторая разница между русским обрядом и обрядом греков, который в 1640-х годах был введен Петром Могилой и в православ­ных церквях Украины и Белороссии, может скомпрометиро­вать его возможное будущее положение, как главы всех пра­вославных Востока, он стал задумываться над тем, как при­близить русский обряд к обряду новогреческому.

После своего прихода к власти, так же как и раньше в годы сотрудничества с боголюбцами, новый патриарх про­должал принимать к сердцу проблему русского богослуже­ния и обряда. Но тогда, в 1640-х годах, он, как и Неронов с Вонифатьевым, стремился восстановить во всей полности традиционное русское богослужение, устранить уродливости многогласия. Теперь же, в 1652 и 1653 годах его все больше и больше беспокоила разница между русскими богослужеб­ными текстами и обрядами и уставом греческим. Вслед за Паисием он начал думать, что эти разночтения и разница в обряде произошли в результате искажения богослужебных книг русскими. Мечты о православной империи с центром в Москве делали вопрос разночтений устава уже не только русским делом, но и делом вселенским. Не могла же Москва, со своими «ошибками» в уставе, стать во главе вселенского православия. Конечно, ни ему, ни Паисию, ни кому другому и в голову не приходило, что эти разночтения устава были результатом перемен устава самими греками, а не ошибок русских при переписке книг, и что утверждения Паисия и других греков о русских искажениях устава были совершен­но голословны и основывались на невежестве и незнании истории православной литургики.

С другой стороны, немало русских тоже имело сомнения, и это еще со времени флорентийского собора, о чистоте гре­ческого православия. Конечно, все русские считались с гре­ческой церковью, которая, как они думали, принесла им христианство. Но это было уважение не к грекам семнадцатого века, а к греческим отцам церкви, к древней, когда-то вели­кой византийской церкви. Поэтому еще в 1650 году приве­зенные Сухановым в Москву известия о сожжении греками на Афоне русских богослужебных книг и о своих спорах с греками взволновали русское церковное общество. Новатоторы стали все больше думать о необходимости пересмотра книг, антагонизм консерваторов к грекам наоборот только обострился. К сожалению, и те и другие так же мало отда­вали себе отчет о корне проблемы, имея, как и греки, самое смутное представление об истории устава.

По своему возвращению в Москву Суханов был снова по­слан на Восток для собирания старых текстов и изучения обряда. Объехав Балканы, Сирию и Египет, побывав в Кон­стантинополе, он вернулся в Москву только 7 июня 1653 го­да, когда конфликт между Никоном и его бывшими друзья­ми боголюбцами уже был в полном разгаре. Привезенные им многочисленные старые книги не были использованы позже, так как относясь к разным периодам развития обря­да они часто давали противоречивые сведения. Зато сведе­ния о моральном положении греческой церкви, убийстве Па­исием константинопольского патриарха Парфения, переходе в ислам родосского митрополита и борьбе за константино­польский престол четырех одновременных вселенских пат­риархов еще больше подорвал престиж греков в глазах их противников в России.

Но появление в Москве новых переводчиков греческих книг укрепило позиции сторонников пересмотра обряда. Ки­евляне выросли на пересмотренных на греческий лад южно­русских богослужебных книгах, привыкли видеть во вселен­ском патриархе главу своей церкви. Главный из них, Епи­фаний Славинецкий был честным, компетентным и ученым монахом и его голос казался Никону авторитетным и бес­пристрастным. Для Славинецкого проблема «исправления» книг представлялась чисто технической и не привыкнув к московскому обряду он вовсе не приходил в ужас от мысли о его переделке, как приходили в ужас старые правщики печатного двора о. Иван Наседка, о. Михаил Рогов и Шестак Мартемьянов. Поэтому убедившись в том, что русские книги по практическим и богословским соображениям долж­ны быть «исправлены», Никон нашел в Славинецком дель­ного и преданного делу исполнителя.

Через несколько месяцев после своего прихода к власти патриарх поручил Славинецкому сделать перевод деяний константинопольского собора 1593 года, на котором восточ­ные патриархи согласились на создание московского патри­архата. В этих деяниях указывалось, что согласие было дано при условии соблюдения русской церковью всех догматов православия. Никон понял это выражение как обязательство для русской церкви согласоваться с греческой не только во всех богословских вопросах, но и во всех деталях обряда, и решил действовать быстро и решительно, уже ни с кем более не советуясь. В помощь Славинецкому был вызван пресловутый архимандрит Арсений Грек, сосланный по до­несению патриарха Паисия в 1649 году в Соловки за много­кратную измену православию. Вызов и назначение в справ­щики церковных книг этого квалифицированного ренегата были большой ошибкой Никона и скомпрометировали и его самого и его «исправление» книг.

Действуя по-прежнему быстро и энергично, Никон затре­бовал из монастырей и церквей старые богослужебные тек­сты, которые он хотел использовать для сличения с бывши­ми в то время в ходу русскими богослужебными книгами. Некий монах Зосима и Арсений Грек были к тому же посла­ны для розысков таких же текстов в монастырских и архи­ерейских библиотеках. Сбор старых материалов дал прекрас­ные результаты и вскоре в распоряжении печатного двора оказалось около 2700 старых служебников, уставов, псал­тырей, евангелий и других богослужебных и церковных книг. Этот ценный материал, так же как и книги, позже привезенные Арсением Сухановым, все же никогда не были использованы при Никоне. Подлинное научное сличение этих текстов потребовало бы многие годы тщательной науч­ной работы и, по всей вероятности, также не дало бы тре­буемых результатов, так как эти книги, конечно, отражали все перемены, происшедшие в уставе за столетия истории христианства в России, и не могли дать правщикам никако­го окончательного текста; но их, видимо, и не пытались ис­пользовать для работы Печатного двора при Никоне. Вместо старых славянских и греческих книг, изучение которых все же объяснило бы Никону его недоумения над русскими текстами, патриарх приказывает попросту взять современ­ные греческие книги венецианского издания конца шестнад­цатого и начала семнадцатого века. Уже 9 октября 1652 года, до отъезда Арсения Грека за книгами и прибытия ста­рых книг из библиотек и монастырей, и до получения мате­риалов от Суханова, начинает печататься новое издание Псалтыри, в которое вводятся по сравнению с прежними русскими печатными изданиями значительные перемены.

В частности, пропускаются указания, как надо делать перстосложение при осенении себя крестным знамением и указание на поклоны при чтении молитв Ефрема Сирина во время поста. Так как старые справщики воспротивились но­вовведениям Никона, Арсения и Славинецкого, то патриарх уволил двух ветеранов печатного дела в Москве, справщиков Ивана Наседку и Силу Григорьева.

Смерть в конце лета 1652 года Ш. Мартемьянова, верного друга Неронова и Вонифатьева, тоже помогла ослаблению пробоголюбческих традиционных сил Печатного Двора. Ста­рый состав справщиков заменяют упорный грекофил и друг Славинецкого, монах Евфимий, монах Матвей, верный ста­рый друг Никона по Новоспасскому монастырю, и уже упо­мянутый Арсений Грек.

IV. НИКОН. 18. НОВЫЙ ПАТРИАРХ

19. МЕЧТЫ О ПРАВОСЛАВНОЙ ИМПЕРИИ

20. РАЗГРОМ БОГОЛЮБЦЕВ