Несмотря на монастырскую обстановку, годы, проведенные вместе с архимандритом Дионисием, все же не сделали Неронова монахом. И в этом сочетании жизни с миром и в миру сказывается основное направление его жизни и рабо­ты. Помощь своим православным братьям, спасение их душ, а не забота о своем личном спасении, были основными веха­ми в его духовной работе. Чувство прочной связи с миром, может быть, передалось ему от основателя скита его родно­го поселения — Игнатия, который сделал из своей келии не место уединения от мира, а место служения миру, центр хотя и небольшого, но все же светского, а не монашеского поселка. И в этом решении не уйти от мира, не уединиться ради собственного спасения в монастыре или пустыни, ве­роятно принятого по благословению самого Дионисия, и за­ключается отличие деятельности Неронова от подвигов рус­ских подвижников-монахов предыдущих веков.

Поколения русских подвижников находили спасение в мо­нашестве, вечной молитве, духовном самоусовершенствова­нии и уединении. Неронов же, как бы рвет с традицией и ищет спасения, спасая других. Вместе с ним приходит дру­гой новый стиль русского подвижничества и религиозной деятельности, направленной не на личное спасение, а на улучшение жизни церкви, поднятие духа русского правосла­вия, проповеди среди народа. Уже до прихода в лавру он старался бороться со слабостями русского духовенства и церкви. Теперь же, под влиянием Дионисия и, может быть, по прочтении произведений Максима Грека о проповеди Са­вонаролы и более детально изучивши трагедию Смутного времени и религиозно-национальный подъем 1612—1613 го­дов, Неронов мог только еще больше утвердиться в своем стремлении спасти Третий Рим от дальнейшего падения и еще больше почувствовать личную ответственность за судь­бы страны и веры.

Житие Неронова, к сожалению, не говорит о том, сколько времени он пробыл в лавре. Но из этого жития зато известно, что и после ухода оттуда молодого Ивана, архимандрит Дио­нисий не оставлял его без помощи и совета. На прощание престарелый архимандрит Дионисий, убедившись, что Иван — «истенен и верен есть во всем», трогательно благословил своего ученика: — «чадо Иоанне, буде на тебе милость пре­святой Троицы и преподобных Сергия и Никона [основате­лей лавры] и мое грешное благословение от ныне и до века». Но архимандрит не только ограничился благословением, но и выхлопотал у уважавшего его патриарха рукоположение молодого Неронова в диаконы и место диакона в том же са­мом селе Никольском, в котором Неронов жил до своего из­гнания за обличения разврата и пьянства. На этот раз Не­ронов мог чувствать себя победителем местных представите­лей духовенства, так как в сопровождение молодого пропо­ведника сам патриарх послал в Никольское грозное посла­ние, осуждая тамошние порядки и отсутствие благочестия.

Из Никольского Неронов несколько раз ездил в Москву, где у него, видимо, с помощью Дионисия, успели наладиться знакомства и связи. Там же, во время его второго путешест­вия, он был уже рукоположен в священники. Но, несмотря на упрочившееся положение, трудности с местным духовен­ством продолжались, и он, взяв с собой жену, отправился в Нижний Новгород. По дороге о. Иван Неронов остановился в селе Лыскове, у известного тогда своим праведным жити­ем священника Анания. Ананий был как бы прообразом бу­дущих Оптинских старцев, и к нему приходило очень много людей за наставлением, духовной помощью и советом. В Нижнем Новгороде Неронов стал настоятелем очень неболь­шой и заброшенной церкви Воскресения Христова. Сжатость жития не позволяет точно установить ни годы его поездок, ни время появления его в Нижнем Новгороде. Тем не менее, можно предполагать, что архимандрит Дионисий продолжал руководить действиями Неронова и после ухода его из Ни­кольского. Тот факт, что Нижний Новгород был в епархии патриарха Филарета, всегда дружески относившегося к Дио­нисию и уже показавшего, что он оценивает ученика архи­мандрита, говорит в пользу того, что в Нижний Новгород Неронов попал не случайно, а с благословения и Дионисия и Филарета. Что же касается пребывания Неронова у Ана­ния, — то тоже вполне вероятно, что Дионисий, человек мо­настырской жизни, направил к нему своего бывшего учени­ка и служку для того, чтобы пройти школу работы в миру у одного из лучших духовников тех десятилетий. Не случай­но же Ананий был духовным наставником не только Ивана Неронова, но и других таких видных деятелей церкви сере­дины семнадцатого века, как патриарх Никон и, известный своим благочестием, — митрополит Иларион Суздальский.

Не менее вероятно, что выбор Нижнего Новгорода, как первого места проповеди этого молодого священника, был тоже сделан Дионисием. Троице-Сергиева лавра всегда была тесно связана с Нижним Новгородом, как главным центром среднего Поволжья и располагала вблизи города большими вотчинами. Эти связи особенно окрепли, когда во время Смуты нижегородцы первыми откликнулись на призывы Дио­нисия. Отсюда, из Нижнего Новгорода, Козьма Минин под­нял против казаков тушинского «вора» и поляков сначала среднее Поволжье, а потом и всю Русь. Здесь же он расска­зывал толпе русских людей, отозвавшихся на его призывы, как к нему явился во сне сам преподобный Сергий Радонеж­ский и приказал ему, К. Минину, исполнить свой долг право­славного русского человека и стать на защиту родины и ве­ры. Тут же, с паперти, читал призывы Дионисия и Сергие-ва монастыря престарелый нижегородский протопоп Савва. Поэтому архимандрит мог рассчитывать, что нижегородцы раньше, чем жители других областей России, отзовуться на проповедь Ивана Неронова, и что его друзья прошлых лет по общей работе во время лет Смуты, — Минина он хорошо знал лично, — помогут молодому проповеднику. Само жи­тие ничего не говорит о роли Дионисия в дальнейших судь­бах Ивана после ухода из монастыря. Житие только отмеча­ет трудности новопоставленного священника по дороге в Нижний Новгород и в самом Нижнем Новгороде, но это со­вершенно не исключает возможность выбора архимандри­том места главного служения его ученика. Можно думать, что, во всяком случае, Дионисию удалось перед своей смер­тью, последовавшей в 1631 году, услыхать о первых успехах Неронова. Неронов к этому времени стал уже хорошо извес­тен в Нижнем Новгороде и вне его пределов и в столице, где он проповедывал во время своих наездов в Москву; напри­мер в 1632 году он даже открыто критиковал внешнюю по­литику русского правительства. Со своей стороны Неронов никогда не забывал своего учителя, и в 1650 году, по его просьбе, Симон Азарьин написал житие архимандрита.

Выбор Нероновым или Дионисием Нижнего Новгорода, как центра деятельности начинающего молодого священни­ка, был несомненно очень удачен. Это был не только один из старейших городов Поволжья, но и наиболее значитель­ный политический и торговый центр этой части Руси. После завоевания Казани, Астрахани и Западной Сибири при Иоан­не Грозном, он быстро вырос. Вся торговля внутренней России с ее новыми восточными областями и странами Ближне­го востока была сосредоточена в Нижнем Новгороде и в Ка­зани. В начале семнадцатого века там насчитывалось более двух тысяч домов, а по сборам налогов он был четвертым в России после Москвы, Ярославля и Казани. Но Казань, не­смотря на быстрые успехи русской колонизации, все еще была главным образом столицей полутатарской и полуму­сульманской части страны, в то время, как Нижний Новго­род был чисто русским центром. Его значение было особенно велико, потому что он являлся связывающим пунктом внут­ренней России не только с русским Востоком, но и с богаты­ми торговыми городами севера — Вологдой, Великим Устю­гом, Холмогорами, Усть-Сысольском, Соль-Вычегодском, — имевшими в то время хорошо налаженные связи с Западом, в частности с Англией и Голландией. Кроме того, через го­рода Севера и Нижний Новгород шла торговля солью и ме­хами, которые поступали туда из Сибири через Печору и Обь.

Осевши в Нижнем Новгороде, в своем маленьком храме, который так подходяще для его работы назывался храмом Воскресения Христова, Неронов начал совсем необычный для русского священника того времени тип церковного слу­жения. Он не ограничивал, как это было обычно, свою дея­тельность церковными службами, исполнением треб и на­правлением духовной жизни прихожан, а начал проповедо­вать и разъяснять смысл слова Божия. В начале семнадца­того столетия проповедь была почти что неизвестна на Руси, хотя в домонгольское время русская церковь создала целую школу проповедников, среди которых выдавались такие ма­стера слова и знатоки священного писания, как митрополит Иларион, Кирилл Туровский, Климент Смолятич, Лука Жидята, Серапион Владимирский. Монгольское нашествие подорвало не только политическое и хозяйственное положе­ние Руси, но и ее духовную культуру, и ко времени возвы­шения Москвы слово Божие уже совсем не проповедовалось в русских церквах. Поэтому деятельность Неронова по объяснению смысла учения Христа была чем-то совсем необыч­ным и даже революционным для церковных нравов Руси того века. Проповеди этого нового и «революционного» свя­щенника не носили отвлеченного характера и были доступ­ны каждому посетителю и прихожанину храма.

— «Начаша прихожане слушати Божественного пения [так называли тогда церковную службу], и наипаче слушаще поучения его наслаждахуся», — говорит его биограф, быв­ший вероятно его современником .. . «Иоанн же, почитавше им божественные книги с рассуждением, и толковаше всяку речь ясно, и зело просто, слушателям простым. Поучая на­род, кланяшеся на обе стороны до земли, со слезами моля дабы вси, слышаще, попечение имели всеми образы о спасе­нии своем» ... Но этой умилительной проповедью спасения душ Неронов не ограничивался, но еще просил прихожан и посетителей, «чтобы они и дальше несли слово Христово» и проповедовали его «в домах своих» и убеждали бы всех сво­их близких и самих себя найти  путь ко спасению. Этот опыт сделать и мирян носителями слова Божия уже был совсем необычен не только в русской, но даже и в Западной практи­ке средневековья и скорее приближался к типу протестант­ской проповеди.

Церковь не была единственным местом призывов Иоанна ко спасению, так как после церкви он обычно шел на улицы и площади города, «неся с собой книгу великого светильни­ка Иоанна Златоуста, именуемую «Маргарит», и «возвещал всем путь спасения».

Проповедь и ясное, понятное всем богослужение были только частью его работы. Следуя примеру Златоуста, он го­ворил не только о спасении душ, но и о ежедневной земной помощи ближним. Он организовывает помощь бедным, боль­ным, странникам, которых всегда так много было на Руси. Тогда с помощью прихожан, которых он всех неустанно при­зывал помогать бедным ближним, он построил особый при­ют и трапезу для странников и больных, где у него иногда собиралось до ста человек его нуждающихся братьев. При церкви Иоанн создает школу — очевидно, он ясно понимал, что просвещение и знание писания помогут русскому чело­веку найти путь ко спасению и что молитва, нравственность и милостыня не являются единственными средствами для христианского восприятия мира. Наконец, так же, как и он, так и его жена организует при церкви кружок социально-христианской работы и христианского просвещения.

Тема социального христианства, всегда близкая Иоанну Златоусту, которому, между прочим, Иоанн посвятил один из пределов своей церкви после того, как ему удалось со­брать средства для его постройки, постоянно видна в деятель­ности Неронова. В Нижнем Новгороде, в Москве и даже во время своей ссылки в Вологде, в 1650-х годах, он не пере­стает заниматься нуждающимися и обиженными и старает­ся организовать им помощь. Так, например, в Вологде он является инициатором общественной и правительственной помощи голодающему населению, и правительство, забыв, что к нему обращается ссыльный мятежник, отозвалось на его призывы.

Конечно, Иоанн не смог остаться в узких рамках своего прихода и переносит проповедь христианского обновления и нравственного возрождения на более широкую платформу. Он стремится переделать уклад жизни самого духовенства, которое, как и католическое духовенство накануне реформа­ции, часто жило не для проповеди слова Божия, а просто для своего собственного удовольствия, и нередко бывало примером не добродетели, а распущенности и безнравствен­ности. В Нижнем Новгороде он продолжает ранние Вологод­ские и Никольские выступления против нерадеющих со­братьев, призывая их давать пример моральной жизни и бла­гочестия своим прихожанам. Однажды, приехав в Москву, и придя по делам во дворец, он не постеснялся выступить против поведения бояр, которых он обвинил в отсутствии благочестия, в посещении святого храма в татарских скуфь­ях, наконец, — в бритье бороды, которую он, как и Максим Грек, написавший целый трактат в ее защиту, считал неотъ­емлемой частью христианского облика. Естественно, его про­поведи и поучения духовенству и, особенно, боярам приво­дили к новым столкновениям, в которых он нередко оказы­вался жертвой тогдашних грубых нравов и бывал битым. Наконец, более серьезное столкновение произошло в Москве, когда Иоанн стал выступать против приготовлений к войне с Польшей. По его глубокому убеждению война христиан с христианами и убийство, даже на поле брани, — большой грех, и он резко высказывал свое мнение, указывая, что «поднявши меч», русские поступят против их Божьей запо­веди и могут быть за это наказаны Богом, проиграв войну. Через двадцать лет, в 1653 году, когда Россия снова собра­лась воевать с Польшей за освобождение Украины от Поль­ши, Неронов вторично выступает против войны. Но в 1632 г. он пострадал серьезнее за свое выступление. Патриарх Фи­ларет не хотел терпеть вмешательства простого священника в дела государства и сослал его в заключение в дальний се­верный монастырь св. Николая Корельского.

Тогда же патриарх Филарет отправляет в этот мона­стырь грамоту, в которой излагает и объясняет проступки протопопа Неронова. Видно, что глава русской церкви не сочувствовал прямой, искренней и часто резкой проповеди Иоанна и его осуждению безнравственного духовенства и боярства. Патриарх просит игумена, чтобы он следил за Иоанном, чтобы тот «людей своим безумным учением не учил». Далее патриарх запрещает допускать Неронова к причастию и объясняет свое наказание тем, что Иван был сослан «за гордость и высокую [высокомерную] мысль». — «Во иступлении ума бысть, и ныне не в совершенном разу­ме. И в людех многою смуту чинил, а людей учил без наше­го благословения, и священников лаял и еретиками называл от своего безумства».