Конечно, не все события борьбы протестанства и католичес­тва с православием, в Польше и Турции, были известны в России. Тем не менее, контакты Московской Руси с западно­русскими землями и Ближним Востоком были достаточно часты, и дипломатические агенты, купцы и паломники к святым местам Палестины и Киева постоянно приносили но­вости о жизни и трудностях их братьев по вере. Постоянная связь Троице-Сергиевой лавры с Москвой и беспрерывный поток богомольцев из столицы в это популярное место рус­ского паломничества, делали лавру одним из наиболее хоро­шо информированных мест страны. Особенно хорошо были информированы, в столице и в лавре, о событиях в Польше, откуда в 1620-х и 1630-х годах шли в Московскую Русь бес­прерывные потоки православных беженцев, призывавших помочь населению и церкви. В лавру также поступали све­дения и о мерах обороны православия от чуждых «латин­ских» и «лютерских» идей, предпринимавшихся русским пра­вительством и патриархом Филаретом. Там, конечно, зна­ли о соборе 1620 года, предписавшем перекрещивать всех выходцев из Западной Руси, так как после измены тамошней иерархии православию и распространения кальвинист­ских, антитринитарных и униатских настроений, москвичи вовсе не были уверены, что православие Белой и Малой Ру­си так же твердо, как и их московское. В 1627 году троиц­ким монахам стало известно, что две книги западнорусских богословов вызвали своим содержанием тревогу в Москве и даже были запрещены к распространению. Одна из них, «Ка­техизис» Лаврентия Зизания, была сначала неосмотритель­но напечатана в Москве, но в последнюю минуту в ней было найдено весьма неправославное истолкование брака и дру­гих таинств,  и поэтому она так и не была допущена к про­даже. Другой запрещенной книгой было «Учительное Еван­гелие» другого западнорусского авторитета — Кирилла Транквильона-Ставровецкого, тоже заподозренное в искаже­нии православного вероисповедания. Известия о прениях между самим Зизанием и его московскими оппонентами, игу­меном Ильей и справщиком Григорием, быстро дошли до лавры, а распространение книги Транквильона-Ставровец­кого привело в некоторых местах, например, в родной Неронову Вологде, к добавочному церковному расследованию и запрещению местными властями.

Не заметить и забыть угрозу религиозно-воинственного Запада не позволяли и постоянные напоминания церковных властей, в том числе и самого патриарха Филарета. Пробыв десять лет в польском плену, патриарх Филарет стал беском­промиссным и решительным противником всех западных духовных течений, и поставил одной из своих главных задач защиту от них православия. Патриаршая грамота 1628 года, например, предупреждала всех русских, связанных работой или торговлей с иностранцами, что в результате встреч с ино­верцами и, особенно, жизни с ними в одном доме, некоторые православные стали пренебрегать своими религиозными обя­занностями, перестали ходить к исповеди и причастию, были небрежны во время поста, и иногда даже избегали встреч со своими духовными отцами. Наряду с самим патриархом и другие русские консерваторы сетовали, что некоторые рус­ские люди начали подражать в нравах и костюмах своим иноверным соседям: — «беда и скорбь и погибель роду хри­стианскому, позавидехом иноверным ризам (платью) от глав до ног, и от всего их обычая... а Бог не повеле на неверных ризы, и на их обычаи взирати верным человеком ... понеже Богу мерзко их беззаконное платье и обычай их и мерзок и неприятен».

Для того, чтобы оградить русских людей от иностранного соблазна, в 1620 годах патриарх предложил всем иностран­цам, бывшим на его службе, — или немедленно перейти в православие или же подать в отставку. Через каких-нибудь десять лет, в 1633 году, по требованию опять-таки патриарха Филарета, все иностранцы, жившие в Москве, были пересе­лены в особую слободу, за Кукуй, ставшую гораздо позже известной под именем «Немецкой слободы», причем патри­арх даже настоял на закрытии, хотя и временном, одной из протестантских церквей.

Эти мероприятия были чем-то необычным для русских лю­дей и для самих иноверцев, так как уже с конца шестнадца­того века в Москве было очень большое количество ино­странцев, особенно немцев, англичан, шотландцев, францу­зов, — по преимуществу кальвинистов, — и русские привык­ли беспрепятственно встречаться с ними и жить, как с доб­рыми соседями. Иностранные военные, купцы, доктора и техники тысячами жили в то время в столице и других го­родах. Уже Ливонская война сказалась на росте иностранцев в России. После нее тысячи пленных немцев, датчан, шведов, шотландцев и других выходцев и наемников с Запа­да были расселены по таким городам как Новгород, Тверь, Углич, Кострома, Казань и даже в самой столице. При царе Федоре Иоанновиче только  число  иностранных военных, бывших на службе русского правительства — доходило до пяти тысяч человек. При Борисе Годунове и лже-Дмитрии число иностранцев еще больше увеличилось, и оба царя окружали себя наемной гвардией, состоявшей, главным об­разом, из швейцарцев и французов. Даже в таком отдален­ном от Москвы центре, как Нижний Новгород, только мест­ная евангелическая община насчитывала в 1594 году до ста семейств, и имела свою церковь и школу. Первая лютеран­ская церковь в Москве была построена уже в 1575—1576 го­дах, а при царе Михаиле Федоровиче там было уже две лю­теранских и две кальвинистских церкви, из которых одна и была временно закрыта по настоянию патриарха. Число иностранцев продолжало оставаться очень значительным в течение всего семнадцатого века, так как Россия все еще про­должала нуждаться в иностранных специалистах. Но время от времени правительством предпринимались попытки огра­ничить их культурное и духовное влияние на окружаю­щую их русскую среду и, особенно, пресечь все попытки ре­лигиозной пропаганды. Бесчинства иностранных армий на территории России во время Смутного времени, когда они, пользуясь сначала поддержкой лже-Дмитрия, а потом поль­ского и шведского правительства, не стеснялись осквернять русские храмы и оскорблять русское духовенство, несомнен­но способствовали развитию национально-религиозной реак­ции среди духовенства, правительства и культурной элиты. Результатом этой реакции было усиление психологической и духовной изоляции России в течение почти что всей первой половины столетия, начавшегося смутой и иностранной ин­тервенцией. Если при царе Иване IV или при Борисе Году­нове иностранцы были не только званными, но и желанными гостями в России, и правительство стремилось к культур­ному сближению с Западом, то в течение трех-четырех деся­тилетий после смуты, помня попытку Запада завоевать и об­ратить в свою веру Россию, правительство только терпело необходимых ему иностранных специалистов, стремясь изо­лировать народ от их, казавшегося опасным, культурного и религиозного влияния.