Распространение мнения или веры не ограничивается естественным разделением племен. Истина и ложь доступ­ны или соблазнительны для всех людей. Кушитское учение возникло в черной и получерной семье народов, которых исконное жилище было в Африке, а ранний мысленный центр около верховий Нила, и которых писание израиль­ское причисляет к бесстыдному роду Хама, но это же учение проникло с большими или меньшими изменени­ями во все области северных племен. Точно так же и иранство изменило более или менее религию многих народов, первоначально принадлежавших кушитскому уче­нию. Вера и  просвещение равно принадлежат всякому существу мыслящему, будь его кожа черная, как уголь, или поэтически бела, как снег, и будь его волосы курчавым войлоком африканца или каштановым украшением анг­лийской головы.

За всем тем невозможно не заметить, что родовой характер племен имел сильное влияние на характер ре­лигий или на их развитие. Какое-то благородство и чис­тота отличают издревле белое племя в Азии и Европе. Мифология его разнообразнее и определеннее в своих очерках. В нем заметно желание обнять в своем знании и в своем поклонении весь мир видимых образов и отвлеченных идей; в нем видно также какое-то равновесие деятельных и страдательных способностей. В этом племе­ни, и только в нем, сохранилось живое предание и ясное учение духовности иранской. Северная и среднеазийская желтоликая семья утратила память своей страны, не при­обретая ни новых истин, ни новых заблуждений. Она отличается каким-то равнодушием к миру мыслей рели­гиозных и отсутствием всякого пластического служения. Не принимая сильного влияния извне, она не умела сохранить ни предания, ни учения определенного, и по­теряла, если не свое человеческое достоинство, то по крайней мере важность значения своего в истории веро­ваний человеческих. Даже Китай, могучее создание одно­сторонней страсти к политическому строительству, сорокавековой памятник, которого основание почти современ­но строению пирамид, Китай менее бросает света на древний ход религии, чем какая-нибудь область семитов или индо-германцев, ничтожная в своем значении государственном, незаметная на земном пространстве и давно поглощенная бурным волнением кочующего человечества. За всем тем раннее иранство сохранило желтое племя от совершенного нравственного падения. Чисто черное племя не имеет ни старины писаной, ни древних и ясных пре­даний. Разбившись на мелкие общины (если можно на­звать общиною случайное столпление нескольких голых дикарей) и рассеявшись на свободном просторе степей, в которых человек с человеком не имеет никакого сообще­ния, оно дало полную волю ленивой страдательности жи­вотного организма и утратило творческую деятельность духа. Мысль согревается мыслию чужою, долгое отшель­ничество глаз на глаз с вещественною природою усыпляет умственные способности, отнимает у них сознание собст­венных сил и приучает их рабски повиноваться неизбеж­ным законам видимого мира. Пустыня сводит человека на степень животного, и бедный негр, начавший свою умственную жизнь под влиянием мертвящего буддаизма, сохранил от него только страсть к символам, забыв их коренной смысл. Символ перешел в амулет, амулет в фетиш, и черный житель Африки почти сравнился с орангутангом, в свидетельство человеческого бессилия и в соблазн ученой Германии.

Замечено, что люди более дичают под благодатным небом тропических стран, чем под влиянием сурового севера. Всю разницу приписывают в одном случае отсут­ствию, в другом — необходимости борьбы. Прибавим: не­обходимости борьбы соединенными силами, и толкование будет справедливо. Борьба с природою требует деятельно­сти общественной, а не частной, и не борьба, а общество облагораживает человека. Выселенцы семей, утративших предание о необходимости общества, остаются дикарями даже в самой холодной и неблагодарной земле. Таковы жители Огненной Земли, которых предки когда-то насе­ляли богатую пустыню подэкваторную. Совершенного оди­чания не найдешь на островах. Морская природа удержи­вает в тесных границах разброд первоначальных семей и заставляет их поневоле жить друг с другом. Но дайте им вольное кочевье пространного материка и потом полю­буйтесь на эндамена Новой Голландии, на патагонца Юж­ной Америки и на лесного кафра или готтентота Афри­канской оконечности. Негр, предавшийся вполне жизни телесной, нигде не мог достигнуть высокой образованно­сти или великого значения исторического; но, увлеченный другими племенами, он разделял их деятельность и из­менял их характер. Так, на северо-востоке Африки при­месь негрского племени (которую легко можно доказать изображениями Сфинкса и  портретами  18-й династии Египетской) дала просвещению односторонность вещест­венного развития, создавшего всю нелепость кушитства и все величие его памятников. Так, эта же самая примесь, соединившись с воинственною энергиею желтого племени, дала полный разгул кровожадным страстям и была ис­точником всех ужасов людоедства, которым отличаются оливковое население Полинезии и часть получерного на­селения Америки. Впрочем, самое людоедство, по всей вероятности, было основано на ложных понятиях панте­истического шиво-буддаизма, объясненных прихотью не­разумного произвола. Отправляясь от одной и той же мысли, что бессмертие человека неразлучно с его телесною оболочкою, тупая съедает отца своего, чтобы доставить ему благородную жизнь человеческого организма, а ново­зеландец и людоед полинезийский съедают убитого не­приятеля, чтобы превратить его бытие в свое собственное и лишить его загробной жизни, связанной с отдельным существованием тела, не поглощенного другим человече­ским телом. В первоначальном служении законам необ­ходимости было, как мы уже сказали, соединение Будды и Шивы. Страстная деятельность белого племени жадно бросилась к деятельному шиваизму, который и является почти без примеси буддаизма в кушитстве Египта, Пале­стины, Ассирии и других областей. Рабская и ленивая покорность негра и бесформенная отвлеченность желтого племени живее впитали в себя учение Будды, учение бесформенное и ленивое, но странствующая жизнь, бурное море, борьба военная придали шиво-буддаизму полине­зийскому и американскому безумную свирепость, с кото­рой не мог сравниться даже чистый шиваизм в белом племени. Впрочем, постоянство религий и в то же время постоянство племенного духа явны в двух примерах весь­ма разительных. В Эфиопии, в древнем Египте, в средне-азийской системе, в Японии и в преданиях американских повторяется одно и то же характеристическое явление, именно разделение власти на правящее единодержавие и на феократию, держащую правительство под своею опе­кою. Нигде, кроме земель буддаистских, мы не видим подобного устройства, и оно встречается почти везде, где только преобладает буддаизм, несмотря на разнородность племенных начал. Трудно сказать, что было основою этого разделения властей, но оно имеет некоторое сходство с самим разделением духа и мира в буддаизме, с тою только разницею, что в учении дух рабствует, в практике госу­дарственной феократии преобладает. Другой пример, сви­детельствующий о важности народных характеров, встре­чаем мы в Европе. Германское племя является нам из­древле служителем верования умозрительного, без всяких образов и без всякой пластической оболочки. Когда свет христианства озарил Европу, и постепенные изменения, чуждые его истинному духу, вызвали реформу, когда из среды угнетенных славян раздался голос Гуса, гремящий против злоупотреблений Западной Церкви, Германия ус­тремилась в новооткрытый путь и сбросила все оковы формальности религиозной. Древний характер племени, описанного Тацитом, воскрес; составились новые христи­анские общества, стремящиеся поклоняться духом перво­начальному Духу и отвергнуть все видимые образы и символы. Таково было направление германской реформы; в Германии развилась она, в ней принесла свои плоды, добрые и злые, и не перешла нигде пределов племенного разделения. Древний мир продолжает отзываться в новом. Характер строго логической формальности, свойственный Риму, впитав в себя эллинское поклонение красоте, проник во все части, во весь быт, в соки и кровь собственно Римского мира, т.е. областей западных, созданных Римом, а не восточных, отчасти сотворивших Рим и сохранивших всегда свое умственное превосходство. Таков был Запад языческий, таков и христианский, строго логический и мелочно формальный. Но поклонение красоте наружной, завещанное Элладою Риму, а Римом всему Западу, при­дало чудную  красоту и  величавую  прелесть западному развитию. Там образовалось искусство христианское, и мысль заковалась в цепи верования полуязыческого по наружности, полуюридического по развитию. Эллада, по­бедившая Рим, была в самой себе побеждена восточною мыслию. Мир славянский, которого сказочное человекообразие служило колыбелью религиозному человекообразию Эллады, никогда не развивал в себе этого исключи­тельного стремления: напротив того, на севере, увлечен­ный влиянием Индустана, переданным ему через Волж­ский торговый путь, или повинуясь коренному сродству с мыслию Индустана, он облек свою религию в много­численные, но безобразные символы. Единство духа вос­точного высказалось в Элладе в областях славянских; они требовали символов, но были равнодушны к ним. Чуждые юридической формальности Рима, они развивали мысль христианскую, но не заковывали ее в чисто логический силлогизм. Для них образ был одеждою, а не цепью. Так составились в Европе три учения христианские, которых источник скрыт в мире дохристианском; германское, бес­форменное; восточное, или греко-славянское, облеченное в символы, но свободное от самих символов; западное, или римское, логическое, как гражданский закон Рима, и коленопреклоненное перед красотой символа, как эллин­ская древность.

Мы видели, что из пяти отделений великого семейства человеческого оливковое полинезийское и краснокожее американское (эти названия, впрочем, только приблизи­тельные) исключаются строгим историческим разыскани­ем. Беспристрастный исследователь признает в одном смесь желтого среднеазийского племени с черным афри­канским мулатом и отчасти (как видно из распростране­ния языка кави) с белоликим иранцем. Жители Америки возведены к тем же источникам, слившимся под другими условиями и в других количественных отношениях. Кри­тика религиозных преданий довела науку до тех же самых простых результатов, до которых достигало неиспорченное чувство художнической истины. Всякий живописец давно разрешил бы одним взглядом вопрос, над которым тру­дилась и до сих пор трудится кропотливая ученость.

Трое главных первоначальных племен составляют весь итог рода человеческого. Два начала верования, в перво­бытную необходимость и творческую свободу, кушитство и иранство, обнимают собою все древнейшие религии и все их позднейшие смеси.