Сходство обычаев отдельных или отдельных поверий не должно быть оценено слишком высоко. При разнооб­разии религий и множестве мифов, весьма часто должны были встречаться одинаковые обряды при коренных по­нятиях совершенно противоположных. Смешно бы было основывать тождество двух верований на поклонении вос­ходящему солнцу или на весеннем празднике. Кто не рад дню и весне! Историческая важность символа вообще тем более, чем он произвольнее. Но и произвольные символымогут быть сходными случайно. Дело решается общею характеристикою верований и внутренним чувством ис­тины, которое не изменяет беспристрастному исследова­телю. Впрочем, даже отдельный символ, которому нет местных причин, часто может дать решительное указание. Находя африканского или индейского крокодила на па­мятниках мексиканских, мы должны допустить неамери­канское начало религии или художества, ибо выдумать крокодила никому в голову не придет, и путешественник или купец едва ли примет на себя труд сообщать рассказы с картинками для украшения чужих храмов. Вечная борьба Аза-Тора (Тхора) с Мидгарской змеею не могла быть выдумана в Скандинавии, если мы не предположим су­ществования морской змеи, которую всякий год исправно описывают североамериканские газеты и которая кроме газет никому не известна. Феникс долгоухий может быть изображен на памятниках Египта, как жирафа, или павиан, или другая редкость животного царства, но не может поступить в религиозный символизм без влияния племе­ни или религии эфиопской и т.д. Точно то же должны мы сказать и об именах, тогда когда их этимология явно чужда языку народному и ничем с ним не связывается. Смешно бы было отрицать эллинскую передачу христи­анства Западной Европе, когда слова: «baptista, ecclesia, evangelium, eucharistia» — все происходят из греческого языка. Примеру, взятому из новейших веков, соответст­вуют слова: Хормузд у буддаистов среднеазийских, Дио-низос у эллинов, Цернебок (Чернобог) у саксонцев, Венус, Вендис и Вандис у римлян и скандинавов. Явно влияние магизма, Аравии и славянского племени в этих именах, которых местное толкование — прямая нелепость. Приба­вим к именам святость чисел, четырех или, еще обыкновеннее, семи, или, почти повсеместно, трех. Трудно при­писать таинственность этих чисел случайности и произ­волу. Не полагая излишней важности в примете, взятой отдельно, кажется, можно смело сказать, что она указывает или на общечеловеческое предание (так же, как потоп), или на одно учение, распространившееся весьма далеко. Так, например, Триады вавилонские, которые не состав­ляли основы верования, почти бесспорно заняты из эфиопо-египетской системы, в которой они имеют значение коренное и служат источником всего дальнейшего разви­тия. Триада египетская есть ясное выражение пантеизма (всебожия) в форме органического двойства силы и вос-приемлющего вещества. Третий член триады, плод двух первых, есть мир, который снова подвергается тому же закону и составляет триаду низшую, ибо всякий третий член заключает в себе первоначальное двойство, мужеской силы и женской восприимчивости, и, следовательно, це­лую новую триаду. Но так как сила изменяется, а восп­риимчивость страдательная имеет больший характер по­стоянства, то Изида проявляется вторым членом в не­скольких триадах, напр., женою Озириса и женою сына своего Гороса. Такое толкование весьма вероятно, хотя нет сомнения, что и богини имеют много различных имен. Вероятно, отношению Изиды к Озирису и Горосу должно приписать обычай, будто бы существовавший у магов (приевфратских, т.е. полукушитских и позднейших) же­ниться на родных матерях. Другого смысла найти невоз­можно. Противоположность холостого Тифона триадам, начинающимся от Кнефа или Хаммун-Ра, подтверждает его чужеземное происхождение, ибо жена, данная ему египетскою фантазиею, Неффис, остается постоянно бес­плодною, и Тифон действительно стоит один против всего бесчисленного потомства Кнефова. Ученые нашли долж­ность и для Неффис. Она пустыня песочная (то же самое должно, по другим ученым, олицетворяться в Тифоне). А в доказательство приводят то, что Неффис, бесплодная в своем законном браке, родит детей от Озириса. Явно, что пустыня оплодотворяется Нилом-Озирисом. «Ученье свет, а неученье тьма!» Одно в этом толковании несколько сомнительно: Неффис всегда представляется на потолках, перегнутая на стены покоя или храма, и это как-то более похоже на небо, чем на землю. Неффис пишется голубою краскою: опять не совсем похоже на песок. Да еще одежда Неффис усеяна звездами, и это, судя по самым верным описаниям Египта, больше похоже на простор звездного неба, чем на желтую пустыню. Итак, не во гнев ученым мы скажем, что Неффис есть символ неба, а ее супруг Тифон есть отвлеченный дух иранских систем, которому, конечно, приличнее жены не придумают, как твердь не­бесную. Впрочем, тройственность Триад египетских, асси­рийских и других, не доказывает, чтобы везде число три получило свою таинственную святость от кушитов. Даже явно, что во многих случаях характер религиозной трой­ственности совершенно противоположен кушитству и про­исходит от других источников и преданий, относящихся более к земле и роду людскому, чем к общности мира в учении о полярном и органическом двойстве. Таковы все рассказы о первых родоначальниках народов и племен. Они отзываются почти везде, и особенно в средней и славянской полосе Европы. Отношение братства между мифическими праотцами германцев (по Тациту), славян, ирландцев (по преданию) и эллинов в роде Девкалиона (по многим древним писателям) принадлежит к воспо­минаниям,   сохраненным   в   памятниках   письменности иранской. Еще важнее и определительнее для истории человеческого образования счет тринадцати. Он связан с астрономическою системою, обхватывает южные острова Азии, переходит в Америку и обозначает движение целого учения, которое есть не что иное, как полупросвещение первобытного буддаизма, не отделившегося от шиваизма. Не должно забывать при исследовании об этой религии, что Шива, общевещественная жизнь, заключает в себе и жизнь и смерть частную, следовательно, соединяет многие свойства Озириса и Тифона, раздвоившихся в позднейшее время от борьбы с Ираном, которого духовное божество, враждующее против вещества, облеклось в образ злой деятельности тифонической.

История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий. Памятники Египта* принадлежат 18-й династии Фараонов и, следственно, позднее завоева­ния или владычества гиксосов. От 16-й, 15-й и, может быть, 14-й остается один целый обелиск (в Гелиополисе) да несколько обломков, употребленных в другие построй­ки. Египет не мог совершенно освободиться от влияния веры северной и тифонической: ибо такова была вера гиксосов по всем преданиям. Не все дела гиксосов и не вся память их были ненавистными народу. Ненависть эта, по всей вероятности, усилена была в позднейшее время расчетливостью жреческих выгод или исключительного патриотизма. Рассказы о ненависти народа к древним своим угнетателям записаны греками, а один из царей-пастырей, Апофис**, удостоился почетного воспоминания как боголюбивый царь в памятнике Рамезеса Великого (Сезостриса), принадлежавшего к династии, изгнавшей гиксосов, и близкого к их времени. Но даже прежде их нашествия перенесение столицы из Фив, города жрецов, в Мемфис, город царей, указывает на желание освободить­ся от опеки жреческой касты. И это желание увенчалось успехом. Позднейший обычай, по которому все свяще­ннослужители должны были раз в год явиться в царское присутствие, может быть, есть только след победы, одер­жанной Менесом или его преемниками над феократиею. Во всяком случае, мы видим, что до пастырей власть перешла в средний и северный Египет, освободившись от стихии чисто эфиопской и принимая влияние юго-запад­ной Азии. Многие династии возникли в городах, близких к Палестине и Аравии, и ласковый прием, сделанный Аврааму, доказывает, что вражда еще не совсем разорвала братские связи рода человеческого. Восстание южного Египта и эпоха Фараонов 18-й династии*** составляют перелом в истории принильской стороны. Фивы (город Шивы, Аммона-Ра) опять овладели давно забытым первенством. Кушитская стихия победила северную, но следы прежних веков уже никогда изгладиться не могли.

Фивы до сих пор стоят как великолепнейшее свиде­тельство сил человеческих в борьбе с природою, полные красоты и величия, проникнутые гордою поэзиею вдох­новенного художества. Где же Мемфис? Немец антикварий едва отыщет его приметы по описаниям древних. Можно перенести столицу с места на место, переменить образ правления, потрясти основу старины и предания, потом можно ввести условное верование, создать себе новую старину, и велеть, чтобы выросла из земли столица ве­ликолепнее прежней. Все сделается: город выстроится, верование найдет поклонников, выдуманная старина пой­дет за истинную, но духа прежнего, живого, уже не создать. Вяло и лениво потечет в искусственном русле река, некогда кипевшая в самородных берегах. Город разрушится без следов, верование будет мертвое, и предания исчезнут с самим государством. Кажется, такова была судьба богатой столицы северного Египта. Когда пронеслась буря гиксосов (в каком бы виде она ни нагрянула, ибо завоевание со­мнительно), не Мемфис, но старые Фивы воплотили в себе народную жизнь и государственную славу*. Феникс возродился из своего пепла. Войска Рамзеса проникли в глубь Африки, к заветным истокам Нила и к загадочному Нигеру, протекли путем побед до Тавра, Арарата и отрогов Кавказа с одной стороны, до Инда и Оксуса с другой. Сезострис-завоеватель, предупреждая славу Александра и Кира, покорил мечу своему роскошь Вавилона и деревян­ные городки наших белокурых предков, вандов бактрий-ских (названных Схета**, вероятно Гет, в фивских над­писях). Флоты фараонов громили берега Индейского по­луострова и Средиземного моря; наконец, проснувшийся дух каменосечца-кушита, развивая всю свою могущую односторонность, создал в Ибсамбуле, в Луксоре и Карнаке целый мир памятников, которых огромность и величавая красота остались недосягаемыми для многообразного про­свещения позднейших веков. На севере уцелела только громада пирамид, принадлежащая Мемфисским династи­ям, но заклейменная проклятием народа и отсутствием изящных форм, они доказывают только то, что их создало не жизненное стремление Египта, а злоупотребление вла­сти, поработившее вольную жизнь художественного пле­мени.

История религии египетской более или менее повто­ряется в целом мире. Волнение человеческих судеб при­водило все народы в беспрестанное столкновение и мешало все разнородные стихии племен и образования. Синкре­тизм, более или менее явный,  составляет все древниемифологии посредством грубого сращения или искусст­венного сплавления, или смешения органического, сотво­рившего новые системы. Кроме влияний чуждых, внут­ренняя сила мысли в своих развратных страстях или благородных порывах везде изменяла первые основы ве­рования. История человечества застает уже просвещение второбытное и развалины старых народов, она находит уже и все религии в их второй, синкретической эпохе.