Можно сказать, литургия уже кончилась, как кон­чается, например, обед, царский пир. И хотя "гости" еще некоторое время остаются в доме гос­теприимного Хозяина, но это уже является допол­нительным действием, или послетрапезным момен­том, а самая Трапеза Божия закончена уже.

И понятно, что прежде всего нужно благодарить Господина Тайной вечери, как обыкновенно благо­дарят и всякого хозяина после угощения.

И можно считать, что все дальнейшие молитвос­ловия литургии являются заключением, и именно благодарственным заключением литургии. Впрочем, и в этой части можно отметить два момента: благо­дарность и расхождение христиан, или по-славянс­ки, "отпуст", что и вернее по смыслу, как увидим. Так мы дальше и разделим последнюю часть литур­гии.

"Благодарность"... Нужно ли о ней, о необходи­мости ее, о естественности, о желании ее говорить? Казалось бы, после такого ожидания и приготовле­ния, после такой милости, какой сподобились при­частившиеся, и вообще после такого длинного под­готовительного Богослужения в несколько часов, да, именно часов, каковыми являются в сущности все предварительные службы, то есть и вечерня, и утре­ня, и часы, и затем вся так называемая литургия оглашенных, и даже значительная часть самой ли­тургии верных; после всего этого — может ли не быть и часть последующая? Ответ, по-видимому, предпо­лагается положительный: да, она должна быть! И разумеется. Но вопрос в том, насколько значительна должна быть эта часть? Подготовительная занимала несколько часов. В древнее время богослужение со­вершалось ночью и беспрерывно шло, заканчиваясь Евхаристией. Сколько же времени должен занять те­перь конец, заключительная часть? Пожалуй, мож­но подумать, что конец будет не малый, во всяком случае не будет почти незаметным. И почти все дру­гие службы теперь имеют и свой подъем, и свою вер­шину, а потом — постепенное уступление. В вечерне конец начинается уже со "Сподоби, Господи", а там далее: "Исполним вечернюю молитву", стихиры на стиховне, тропарь, сугубая ектения и отпуст. Это все ниспадание. Вершина — вход, прокимен и (если есть) паримии, то есть чтение Священного Писания Вет­хого Завета. На утрени центр с "Хвалите" — до Сла­вословия, а затем опять заключение, постепенно убывающее: ектении, отпуст и 1-й час. И опытный знаток богослужения знает, что после великого Сла­вословия психологически оборвать утреню невозмож­но: слишком много радости было в средней, цент­ральной части, закончившейся поднимающими хвалитными стихирами и Славословием... Даже и 1-й час различно на практике читается: где сокращенная все­нощная, там 1-й час "дьячки" начинают с молитвы "Святый Боже", а то даже и с "Господи, помилуй" — 40 раз, и далее. А где служба совершается полнее, там читается весь 1-й час, но с выпуском двух пер­вых псалмов, а прямо после "Приидите, поклоним­ся" — "Милость и суд". Но где богослужение, как в монастырях, например, исполняется по уставу, по­чти целиком, там явно ощущается необходимость читать и два опускаемых псалма: есть потребность постепенно, не спеша, успокоиться от подъема, что­бы выйти из храма домой умиренным и ровным, но с полученным богатым содержанием.

А после вечерни есть даже целая особая служба — повечерие, которое даже в монастырях присоединя­ется к вечерне "кряду", хотя по уставу ее должно бы исполнять, как показывает само слово (повечерие), после вечерни, или вечерней трапезы. (Иногда часть ее, после Богородичного канона, так и переносится за ужин и тогда читаются после конца повечерия еще вечерние "Молитвы на сон грядущим").

Все это я говорю не даром, а только для того, чтобы оттенить совершенно иной способ окончания литургии: его почти нет! Каких-либо три-четыре ми­нуты и все (о проповеди я не говорю, она прежде полагалась не здесь).

Не правда ли, что это совсем неожиданно: после самого высокого подъема, с коим ни в какой степе­ни не может сравниться не только центр вечерни, но и утрени, после Евхаристического канона и При­чащения, и вдруг почти совсем нет соответственно­го длинного, заключительного, постепенного уступления! А два-три действия, два-три коротких песно­пения, две-три минуты, — и уже "отпуст", расхож­дение.

Что это значит? Задумывались ли вы над этим?

По поводу этого мне приходили следующие мыс­ли и переживания. Вот как бывает в природе: морские волны все уве­личиваются, нарастают, вздымаются, пенятся, до­ходят до девятой волны, и — сразу рушатся, пада­ют, обрываются. Значит, нет больше сил к подъему. И им даже невозможно уменьшиться постепенно, потому что слишком высок был подъем, слишком круто становилась волна, слишком напряжен был морской гребень. Сил нет больше сдерживать ход волны.

Или вот, собирается гроза. Тучи издалека еще пол­зут с горизонта. Солнце заволакивается. По местам начинают крутиться вихри. Ветер гонит листья, пыль. Птицы в смятении несутся, думая, что им удастся убежать от вихря, или прячутся по лесам и строени­ям. Куры нахохлились, петух уже не кричит, а воб­рал в себя голову с побледневшим гребнем. Люди торопятся загнать животных во двор, снимают су­шившееся белье, закрывают окна в домах и ворота в служебных постройках. Детишкам строго кричат: "До­мой, домой!" А сами все со страхом оглядываются в сторону грозы.

Там же творится что-то апокалиптическое: на небе темные тучи ходят горами, точно "живой гнев", и притом — в разные стороны, одни выше, другие ниже. Солнце давно уже спряталось, точно — в страхе. Где-то далеко гремит уже гром.

А на земле, точно гигантские войска, огромней­шие, до неба, столбы пыли, которые страшным ура­ганом гонятся по полям, по дорогам, по селам, по садам, по рощам. И откуда столько пыли?! И все это мчится, точно остервенелые войска, нагнувшись вер­шиною столбов. Эти гигантские столбы — самое страшное перед грозой. Я только в России видел это.

Но именно эти тучи и столбы пыли и предвещают конец подготовки: перед самым их приближением на минуточку все стихает.

И вдруг — шум, вихрь, свист, грохот, пыль, со­лома, листы: ни зги не видно. Все попряталось. Еще одна-две минуты — и страшная молния и сокруша­ющий удар грома. Дождь. Опять молния и гром.

Но это уже — разрешилось. Минут десять-пятнадцать ливень.

И глядишь, туча "свалила" синей горою.

А здесь остались догоняющие отставшие на чис­том небе облачка. И — яркое солнце.

И почти тихо. Зеленая трава, омытая дождем.

Все выходят. Смотрим сначала на тучу. Кто-то кре­стится. Все рады. Отворяются ворота, двери, окна. Выбегают куры. Петух победоносно, с высоко под­нятой головой, забирается на плетень и, хлопая кры­льями, кричит свое "ура". Дети босиком, поднявши свои штаны, бегают весело по лужам.

Гроза кончилась. В природе радость и мир.

... Я слишком увлекся. Но меня удивляет: как все быстро разрешилось, и как после грозы почти сразу наступила ясная прекрасная погода. Отчего? Слиш­ком большое напряжение сил не может долго дер­жаться даже в природе и обрывается. Все уже исполь­зовано ураганом!

А теперь возьму пример из жизни человеческой. Долго-долго мучится чем-либо душа, а затем разре­шается рыданиями. И сразу легче. Или человек долго сдерживал гнев, а потом "излил" его и успокоил. Вообще сильная напряженность души, как и приро­ды, обрывается быстро. И только когда усилия или подъем бывают еще в средних степенях, тогда они обыкновенно и сходят постепенно.

Перейдем к литургии.

Так и здесь уже были пережиты эти средние со­стояния на вечерне и на утрени, и "разошлись" по­степенно миром.

Но на литургии чувства поднимаются до крайне­го напряжения. И разрешаются — Причащением.

Это и есть обрыв сил. Больше молиться — будут ли это просьбы ектений, будут ли покаянные молит­вы, будут ли даже хвалебные славословия празднику или святым, — сил нет; все исчерпано было раньше! И дальше все будет уже бледно, слабо, бессильно перед тем, что уже только пережито. Как облачный день перед ясным солнцем... И снова скажу: больше сил нет.

И если их еще остается немного, то только для единственного чувства — для благодарения.

Но и это никак не может быть длинным, ибо даже и на благодарение нет сил: все истрачены были рань­ше. И потому конец литургии почти обрывается: еще три-пять минут, и церковь опустеет.

На деле иногда бывает не так. Обычно тут, в этой части, говорятся проповеди, и притом иногда длин­ные. Что же касается проповедей, то я уже говорил: их здесь, по уставу, не полагалось; они должны были говориться раньше, в "своем" специально-поучитель­ном отделе подготовительной части службы, наряду с Апостолом и Евангелием, тотчас же после него. А по причинам практическим, ради человеческих не­мощей, перенесены были к концу.

А если так, то Церковь понимала, что по суще­ству, по ходу литургии, проповеди здесь совсем нет места.

Так и должно быть: после Причащения нет осо­бой охоты слушать проповеди. И священник по опы­ту знает, что в дни великопостных говений, после общих причащений всей Церкви страшно трудно го­ворить интересную проповедь. Да и о чем? Если о постороннем, то душа полна только что пережитым и ей будет почти мучительно отрываться от главно­го, самого важного и самого дорогого: Агнец Божий у тебя в гостях! И говорить по поводу Причащения — это одна из самых трудных и для большинства про­поведников непосильная задача! Или будет набор слов, младенческий лепет, или же искусственная напыщенность. Тут даже "златоусты" — и те любили молчание.

Мы видим на деле: как мало проповедей "после" — причастных! Это удивительно, и в то же время по­нятно: нет сил "говорить". А если и есть печатные поучения, то они довольно бледны и наполнены не тем таинственным восторгом, каким жила душа до и во время Причащения. Пасха была! Ликование! Тай­ная вечеря с Агнцем! Не место здесь обычным про­поведям.

Однако почему их говорят? Иногда люди терпят это, а иногда даже и очень внимательно слушают.

Не будем говорить о влиянии отдельных дарови­тых проповедников: Златоуста сбегались слушать и после Евангелия, а потом расходились из храма, даже от Евхаристии... А от других выходят из храма, когда выступает проповедник.

Но главная причина неприятия проповедей зак­лючается в том, что мы сами, проповедники, не живем мистикой литургии, а больше нравственными назиданиями. И потому для нас почти все то неверо­ятное богатство, которым живет Церковь на литур­гии, потеряно...

И слушатели могут быть слабы для религиозных тем и тогда для них "хорошая", "интересная" про­поведь бывает даже "вершиной" службы, а среднее или плохое слово — скучно; и народ уходит из церк­ви, винить его нельзя.

А другая, и еще более важная, причина та, что теперь люди не причащаются. Вот если бы причаща­лись, тогда и они были бы иначе настроены.

Теперь же проповедник знает, что у слушателей еще не было напряжения (иногда и не бывает со­всем), и потому он не видит никаких препятствий с их стороны — слушать его проповедь. А если он спо­собный проповедник, то может даже довести их в этот последний момент литургии до подъема, и опять сразу же после этого отпустить из храма.

Но как же сам священник? Переживал ли он ли­тургию как должно? Не всегда, не все. Вероятно, он совершает ее по "заведенному чину", и тогда его состояние не отличается от состояния слушателей: связь между пастырем и паствою — очевидная... А если он действительно переживал Евхаристию, то ему Господом дается благодатная сила, которая и в слове найдет выход. В Пятидесятницу Апостолы, по­лучив Духа Святого и сделавшись "подобно пьяным", взошли тотчас же на кровлю дома, где это было, и стали проповедовать огненно о благодати Духа.

Поэтому можно предпочитать проповеди, кото­рые родятся именно в этот момент. Господь в нас тогда! Тогда проповедник может поделиться тем бо­гатством, которое он сам пережил. А так как иногда он один сподобляется причаститься, то пусть и по­делится от полученной благодати.

Но сам он уже пережил "обрыв" литургии. Сей­час это увидим. Он уже "отблагодарил". Он уже во­шел в мир радостного покоя.

А между тем причастники еще не пережили этого. И Церковь идет с ними и заканчивает литургию — благодарственными короткими молитвами. И все это быстро-быстро следует одно за другим: минут пять, не больше.

И потому Церковь только благодарит здесь, а не поучает.

Что же скажет Церковь?

Как мы помним, сначала на Тайную вечерю до­пущены были ближайшие сотрудники Господа, уче­ники Его — священнослужители, причащенные в алтаре. Они ранее других окончили трапезу, а потому и ранее благодарят Господина вечери.

Архиерей, причастившись (или священник, если один служит), умывает себе руки и уста, дабы не осталось даже крошек от Причастия; отходит в сто­рону, по-славянски: "став мало постране Святаго Престола, глаголет молитву благодарения". Почему же в стороне?

Как и после обеда: люди оставляют стол и свое место и, отойдя немного дальше, уже благодарят. Этот естественный образ окончания трапезы так уместен и здесь, на литургии: все окончилось уже. Остается поблагодарить.

А архиерей (или иерей) читает весьма краткую молитву, нужно торопиться, ибо там еще ждут дру­гие, не причастившиеся... Да и не легко длинно бла­годарить.

Что же он говорит? Очень просто. И после обыч­ного обеда говорят простое и коротенькое: "Благо­дарю Вас". Длинные речи не пристойны тут.

Так читаем и за литургией: "Благодарим Тя, Вла­дыко, Человеколюбче, Благодетелю", за то, что удо­стоил, — по-славянски лучше, "сподобил" причас­титься "Святых Безсмертных Таинств".

И припоминаешь: "Святая святым", освящение.

И припоминаешь, что это — Пасха, наше вос­кресение: "Источника Безсмертнаго вкусите"...

А дальше говорится уже о плодах Причащения: какие благие результаты должно оно принести нам. Но об этом будет последующая особая глава. Отмечу лишь пока, что мы не только благодарим, но и же­лаем, просим, чтобы нам сия трапеза была на пользу всяческую. Да и что говорить, когда Он Самого Себя дал в "снедь верным" (из службы Великой Субботы)!

Но тогда зачем же просить о благих последствиях? Потому, что мы сами можем быть недостойными даже и после Причащения. И действительно, бывало, как увидим дальше.

Поэтому нам нужно просить помощи от Того же Господа, чтобы и дальше Причащение Его было спа­сительно нам.

"Благодарим" — во множественном числе; архи­ерей говорит не только за себя, но и за сослужащих, а иерей (после причащения мирян) за всех говорит. Все едино.Так же и в молитве у святого Василия Великого, только там уже о Тайнах сказано четыре слова: "Свя­тых, Пречистых, Безсмертных, Небесных Твоих Таин"...

Так и у святого Григория Двоеслова два элемента: и благодарение, и просьба о плодах.

Вот священнослужители уже возблагодарили: тай­но причастились, тайно в алтаре и отблагодарили. Они уже — в радостном мирном состоянии. Так они будут причащать дальше и других, так молиться, так — и проповедовать. А миряне будут благодарить лишь после литургии. Потому и проповедь, в сущности, врыва­ется клином для них, если они причащались; не свя­зано с существом жизни этого момента. И после при­дется точно "вспомнить", восстановить утерянную связь: благодарить. И тогда уже получится иное со­стояние, ослабленное, потому часто причастники и не дожидаются благодарственных молитв. А иногда их и не читают. Да, собственно, по существу, их осо­бенно и не требуется: Церковь, как увидим, в древ­нем начале литургии положила их немного, а уж впоследствии святые отцы, один за другим, одну к другой прибавляли молитвы от себя, как в приго­товлении к Причащению, так и после него: святые Василий Златоуст, Дамаскин, Метафраст, Симеон Новый Богослов.

В первоначальной же Церкви было иначе. Имен­но: в первый момент после Причащения поют тот­час же, как только все причастятся: "Аллилуиа, ал­лилуиа, аллилуиа!" ("Хвала Богу" или "Слава Тебе, Боже!").

Здесь восторг души нашел краткую формулу, как бы счастливый вздох спасенного: "Слава Богу! Ну, слава Богу! О-о, слава Тебе, Боже!"

И в начале после Причащения еще не только не хочется — и невозможно думать. А сейчас, вот сию секунду после того момента, которого ждали так долго и так напряженно, — хочется только сказать

" Аллилуиа"... Как жаль, что мы обычно механичес­ки, глухо, не слыша душею, произносим это слово! А смысл его такой хороший и простой: "Слава Богу!".

И Святые Дары относят на престол. Сейчас будут все собирать и укладывать ("сосуды") на место. По­этому мы увидим одновременно сочетание двух эле­ментов — благодарения и убирания, — переплетаю­щихся между собою незаметно и быстренько. Диа­кон отирает частицы с дискоса. А когда нет причаст­ников, это делается для ускорения еще раньше, пред выходом к Причащению мирян. Складывает на дис­кос воздух, звездицу, лжицу, копие, употреблявше­еся при "раздроблении" Агнца причастникам. Покры­вает дискос. Одним словом, незаметно все собрал с Божьего стола. Можно уже и отнести туда, где все хранится, на жертвенник или, по древнему обычаю, в "диаконик" — особый придел, где хранились сосу­ды (на левой стороне от алтаря).

Тем временем архиерей (или иерей) обращается к народу и говорит такие слова: "Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое..." — и благослов­ляет.

Какие, по-видимому, известные всем слова, и как привыкло к ним ухо; мы даже не улавливаем в них живого, трепетного смысла. Между тем, он очень большой. И я, грешный, когда Бог удостоит причас­титься спасительно, глубоко чувствую смысл их, и нередко даже не могу их произнести без слез или прерывающегося голоса: вот-вот заплачешь, от ра­дости заплачешь.

Почему же трепетны эти слова? Не знаю, что слы­шат в них другие, но у меня вызывают слезы эти слова, даже одно, собственно, слово: "Твое достоя­ние", "Твои"...

О, Господи! Вот теперь, после Причащения, ког­да они соединились с Тобою самым теснейшим об­разом, какой только можно измыслить, или лучше, нельзя было бы и измыслить этого, чтобы Самого Бога принять внутрь не только души, но и тела, во утробу, подобно как и Божия Матерь прияла в мо­мент благовещения в Себя Слово Отчее. Теперь они воистину Твои, потому что Ты Сам в них, а они в Тебе. Сбылись слова, которые Ты сказал при жизни: Ядый Мою Плоть, и пияй Мою Кровь, во Мне пребыва­ет, и Аз в  нем (1 Ин. 6, 56). Вот когда люди сделались действительно Твоими! Вот когда они принадлежат Тебе, только Тебе! ((иногда любящий пишет любимому человеку письмо и под­писывается: "Только — твой". Отсюда можно по апологии сде­лать вывод и о духовной полной отданности, принадлежности только Богу. Святой Макарий Великий сравнивает Бога и душу с Женихом и Невестою)).

 Всецело — Тебе. Поистине они — "достояние", наследие, имение Твое! Ну, словом, теперь они Твои.

Это-то и радует мою недостойную душу, когда я, обратившись лицом к мирянам, смотрю на них и говорю Господу: "Твои, Твои!"

Люди стали Божиими. Люди стали "богоподобны­ми". "Общники Божества". Сами "обожились". Стали "боги по благодати". "Обоготворились", — как ска­зал в молитве святой Симеон Новый Богослов. Что же может быть больше?! И о чем же, прежде всего, и не сказать о мирянах архиерею?!

Но сказать это — "обоготворились" прямо, про­сто, открыто — чрезмерно высоко, и даже жутко слышать, слишком уж сверхъестественно, это мог­ло бы даже смутить. А душа в этот момент бывает особенна чутка и кротка, и углубленна, и тиха, и собранна, и умилительна... Нельзя ее страшить: она — во Христе, со Христом. Она даже забыла почти себя.

Поэтому к таким драгоценным словам — "Твои" — священнослужитель прибавляет просьбу: "Спаси, Господи, и благослови" их, "Твоих".

Другой смысл в этих просительных "спаси... и бла­гослови" тот, что этими словами говорится и о пло­дах Причащения: спасении, приятии в Царство Сла-

вы, когда будет сказано одесную стоящим: Приидите, благословенныи... наследуйте Царствие (Мф. 25, 34). Причащение — залог будущего блаженства.

Еще эти слова — знак любви Божией: кого благо­словляют? Любимых. И благословение им служит источником милостей от Любящего. Итак, твои они теперь, Господи! Любимые! Благослови же их! И спа­си совершенно, во веки! Спаси и сохрани!

Как же это — не трепетные слова?! Легко и сле­зам быть, когда Господь благодать даст зреть все это. При этом священнослужитель и самым знамением благословения показывает благоволение Божие. Для пояснения приведу пример. Кто-нибудь говорит нам, священникам: "Ах, как хорошо мне! Как радостно!" "Ну, Слава Богу!" — скажем мы, да еще и добавим: "Спаси вас Господи!", то есть сохрани, продли, ук­репи, умножь эту благодать, эту любовь, явленную вам. Вот и батюшка отец Серафим так постулат: вый­дет к людям, а они рады зреть его. А он им: "Ну, да благословит вас Бог!" Или: "Да благословит тебя Господь, радость моя! Иди с миром!" "Идите с ми­ром, радости мои!"

Вот какой смысл, вот сколько переживаний в этом возгласе: радость за спасение, за Обожение, за приня­тие людей в звание чад Божиих.

А если причастников нет? Или их мало? Тогда кому же мы говорим: "Твои"? А ведь это постоянно: боль­шинство теперь не причащается, как полагалось бы. На этот вопрос в душе всегда стоит ответ: "Прочие, хоть и не причащались они ныне, тоже Твои, Госпо­ди! Верою, крещением, благодатию, смирением — Твои, Твои!"

Что же люди на это? О, мы и не ожидаем! Удиви­тельно ответят они! Припомним: им из алтаря гово­рят "Святая святым", а они бессташно с надеждой ответили: "Один Свят Господь". Так и теперь; им сказано — "Твои", они соглашаются с этим. Они принимают этот привет радости и раскрывают его содержание. Прежде говорили только "Аллилуиа" трижды, а теперь уже богословствуют, славословят, хвалят, благодарят, поют известную песнь, которая помещена и в стихирах на Троицу: "Видехом Свет Истинный".

Да, как бы так говорят: мы действительно полу­чили необыкновенные милости, увидели мы Свет Истинный. Что это такое? Припомним в нашем язы­ке такие словообороты: "Ах, свет ты мой", то есть источник радости, блаженства. Свет — символ счас­тья, в противоположность тьме, печали, горю, не­счастью. Или "Свет увидели", то есть избавились от какого-нибудь бедствия душевного, вышли на сво­боду, обрадовались, вздохнули. И наоборот: "Света не взвидели", то есть так плохо! А здесь поет Цер­ковь: "Свет узрели". И притом Свет Истинный, а не мечтательный, не обманчивый, не прелестный, не вражеское привидение, а настоящий Свет Божий. Здесь уместно вспомнить, что в мистических творе­ниях святых отцов, взятых из истинного благодатно­го опыта, общение с Божественным Бытием воспри­нимается в форме именно Света. Бог есть свет, — говорит и первый Богослов, апостол Иоанн (1 Ин. 1, 5), и второй богослов, Григорий Назианзин, в Сло­ве на день Крещения Господня или Богоявления, говорит об этом празднике, как о дне "Светов". Пос­ле, в XI веке, выясняет это третий богослов, препо­добный Симеон ( 1021). В ХIV веке это будет защи­щать четвертый — святитель Григорий Палама, ар­хиепископ Фессалоникийский: он ревностно станет защищать "Несозданный, Фаворский Свет", или "Божественную Энергию", или Благодать, в коей "познается" и воспринимается Бог.

А в наш век богослов — и делом, и словом — великий подвижник и праведник преподобный Се­рафим Саровский на себе самом покажет этот Боже­ственный Свет, когда он преобразился пред Н.А. Мотовиловым, объясняя ему сущность христианства, смысл Царствия Божия.

Это уже Небо на земле! Будущий "Новый Иеру­салим" уже зрится и ощущается здесь. Новое небо, новая земля. Это уже будущее Царство Славы.

Вот это в начатке и теперь дает Святое Причаще­ние! Поэтому и читается это знаменательное песно­пение: "Светися, светися, Новый Иерусалиме, сла­ва бо Господня на Тебе возсия!"

Боже, как все осмысленно и содержательно! А мы мало вникаем. Вот Мотовилов не смог вынести зре­ния батюшки Серафима... А причастник принимает в себя Самого Света Господа. И как глубоко сказал батюшка про причастников: "И будут все более про­свещаться и просвещаться, и по благости Божией и совсем просветятся!"

Какие глубокие и чудные слова! Самая глубокая и истинная христианская философия! Богословие опыта!

А теперь нам должны будут понятны и последую­щие слова: "...Прияхом Духа Небеснаго". Приняли благодать. Она-то и есть источник "Света". "Стяжа­ние благодати и есть сущность христианства", — объяснял преподобный Серафим Саровский.

Это есть истинное православие, истинное пони­мание христианства. Это есть вера истинная. Так и сказано: "Нашли (обретохом) веру истинную".

И все, все это — и вера, и благодать, и Несоздан­ный Свет, — все это для того, чтобы жить в Цар­ствии Божием еще здесь, а Царство Божие суть Цар­ство Пресвятой Троицы, значит все это дано, и мы получили, чтобы жить в Пресвятой Троице. Так и говорилось в предпричастном каноне: "Душою и те­лом да освящуся, Владыко, да просвещуся, да спасуся, да буду дом Твой, Причащением Священных Таин, живущаго Тя имея в себе со Отцем и Духом, Благодетелю Многомилостиве" (9-я песнь, 2-й тро­парь).Это и сбылось воочию ныне. И именно о таком "поклонении Троице" нужно прежде всего помыш­лять при пении дальнейших слов: "Нераздельней Троице поклоняемся". Но можно присоединить и "познание Троицы", то есть усвоение этого догмата именно через Причащение. В духовном опыте извест­ны случаи, когда люди приходили к узрению этой основной Истины христианства именно через При­чащение. Один писатель открыл о себе, что он впол­не воспринял Иисуса Христа как Бога Троицу, толь­ко причастившись Святых Таин.

Да, Пресвятая Троица открывается только через Господа Иисуса Христа. Он есть "Слово", или От­кровение Троицы. А Господь Иисус Христос явнее всего дает теперь Себя в Своих Тайнах Тела и Крови.

Наконец, это "поклоняемся" есть выражение и благодарения за все полученное. Поэтому на благо­словение священнослужителя причастники отвеча­ют поклоном головы как знаком благодарности и за полученное уже причащение, и за пожелание своего пастыря, чтобы Бог "спас" их и "благословил".

Но вот что поразительно, — это последние слова стихиры "Видехом": "Та бо (Троица) нас спасла есть". Слышим ли мы это душою? Священник говорит: "Спаси их, Господи! Твои — они!" А они сами со­вершенно твердо говорят: уже "спасла есть". "Спас­ла". Мы спасены.

Вот какой поразительный ответ, как я сказал! Сколько нужно иметь внутренней смелости, твердой убежденности, непоколебимой уверенности, смирен­ного, но несомненного осознания, зрения делом, что мы уже спасены!

Да как может быть иначе? Если мы раньше сказа­ли, что и "Свет" несозданный узрели ("видехом" — увидели), и благодать приняли, и уже Троице Самой покланяются, — то какое может быть сомнение в спасении?! Полученное — больше чем "спасение", это уже слава. Поразительное исповедание народа!

Поразительное сознание Церкви! И эти последние слова "Троица спасла" — лишь подчеркивают глубо­кий смысл предыдущих слов восторга хвалы, заяв­ления радостного получения вещей премирных. Сле­довательно, и вся эта молитва поразительная!

Не так ли?!

Какое высокое должно бы быть состояние духа у причастников, чтобы осмелиться сказать все это?! Даже жутко теперь становится! Страшные, славные слова! Прежде, когда, бывало, поешь их без надле­жащего осмысливания, то спокойно "пробежишь" — и не жутко. А теперь, как подумаешь про самого себя, что и ты так должен чувствовать, как Церковь ведет нас, то и станет страшно! Но Церковь все же гово­рит их не смущаясь: значит, так есть! Так должно быть! Так бывает с достойными причастниками, ко­торые приняли Тайны не в суд, а в оставление гре­хов, во спасение и жизнь вечную. На этом здесь луч­ше уже остановиться.

В это время в алтаре, как мы видели, готовится oкoнчaтeльнoе "убирание" святыни и сосудов. Архи­ерей, благословив и сослужителей (опытно это за­бывается), берет кадило и кадит пред Чашей, в Коей остались еще Святые Дары, дает диакону дискос и прочее с кадилом; тот несет, а архиерей берет Свя­тую Чашу и говорит, обычно вполголоса: "Благо­словен Бог", и крестит Ею над антиминсом. Все — Крестом. Прежде он просил: "Благослови и спаси!" Люди отвечали: "И благословлены, и просвещены, и облагодетельствованы, и спасены уже". Что же ему остается сказать, как не эти, столь естественные, пря­мо напрашивающиеся слова: "Благословен Бог!", то есть: "Ну, в таком случае — слава Богу! Благословен Он, Благодетель!"

Вот после радости — уже и прямые слова благо­дарения, хвалы, славы. Но их разделят все. Сначала сказал архиерей, продолжает священнослужитель влице старейшего, который, приняв Святую Чашу от рук архиерея, показывает Ее народу и "глаголет ве­легласно" вторую дополнительную половину возгла­са архиерея: "Всегда, ныне и присно и во веки ве­ков!", то есть Бог благословен всегда...

Подтвердив (или согласившись с ним и архиере­ем) "аминем" (истинно!), люди в лице лика и сами поют теперь хвалу: "Да исполнятся уста наши хвале­ния Твоего, Господи, яко да поем Славу Твою".

Что же это? Уже как будто они ощущали в себе великие Дары и покланялись благодарно за это Пре­святой Троице? Да, но теперь просится иное: чтобы не только сердцем это ощущать, не только видимым знаком показывать, но уже "устами петь" хвалу. Это иное! И подобает сему быть, ибо Господь "...сподо­бил еси нас причаститися".

Перед Причащением молились и тайно, и явно: "Сподоби мя причаститися". А священники еще молились тайно: "Сподоби державною Твоею рукою преподати нам Пречистое Тело Твое и Честную Кровь, и нами (через нас) всем людем", то есть: "Нас Сам причасти, как учеников на Тайной вече­ри, а нашими уже руками всех". Так и было: архи­ерей, изображающий Господа, сам причащает свя­щенников, а они (где служат одни) по уполномо­чию его, через хиротонию, уже всех причащают. И причастились. И "сподобились". Так и поют теперь уста их: "Сподобил еси нас причаститися".

Но сознание, теперь более успокоенное, все уже растет; и то, что святой Василий Великий сказал в алтаре тайно, теперь поют уже все явно; четыре его слова употребляют и они в этой песни о Святых Тайнах: "Святым... Божественным, Безсмертным и Животворящим".

И также затем просят о плодах Причащения в кратком слове: "Соблюди нас во Твоей Святыни", в святости, освящении, полученном чрез Твои Тайны, следовательно, в "Твоей Святости соблюди нас весь день". И потом снова — привычные слова — трижды "аллилуиа".

Но не все еще поблагодарили и славословили; нет "славы" еще от диаконов. И старший из них говорит малую ектению. Это почти исключение (кроме про­шений пред молитвами Пятидесятницы нет другого такого случая), но понятное: "протодиакон", доселе занятый перенесением сосудов в диаконик, освобо­дившись, "исходит" обычно, и говорит малую екте­нию, которые обычно говорятся "вторствующими". Но протодиакон говорит от лица всех диаконов. И тем более, что момент на сей раз исключительный: благодарение за Причащение. И потому он обраща­ется с приглашением — со всею внимательностью ("прости", стоя прямо, сосредоточенно) и "достой­но благодарим Господа". И здесь он уже восемь слов подыскал о Тайнах, чтобы возбудить к такому вни­мательному и достойному благодарению, начав с "Божественных", с Самого Бога (ибо Тайны есть Сам Бог Иисус Христос) "Святых, Пречистых, Безсмертных, Небесных, Животворящих, Страшных Хрис­товых Таин"...

Вот впервые снова промелькнуло слово "Страшных".

Так сначала радость, потом хвала, а вот уже — и страх Божий пред воистину "Страшными Тайнами".

Диакон, на обязанности которого всегда лежит призывать именно к вниманию, бодрости, собран­ности (Премудрость! Вонмем! Прости!), сумел и сей­час достигнуть этого: и начав со слова "Прости", и умножив определение, и упомянув о "Страшных Тайнах". Так Церковь дошла до восьми слов. А миря­не и ничего не говорили, кроме лишь "аллилуиа", а теперь они приглашены диаконом к восьмерице.

В остальных прошениях он тоже просит о плодах Причащения: благодати и "святом дне", как пели и миряне: "Весь день поучатися правде Твоей".Я задумался: почему так мало просят, на один лишь "день"? А не на дольше? Не на год? Не навеч­но? И мне пришло простое объяснение: в древности причащались люди ежедневно или почти ежедневно. Поэтому завтра они будут снова просить о своем "свя­том дне". Только диакон и здесь умножает: день со­вершен, свят, мирен и безгрешен испросивше", всех и все Христу Богу предадим!

Когда восхвалили все, то архиерей заключает те­перь, как и всегда заключает ектению, громким пос­ледним аккордом: "Яко (потому что) Ты еси освя­щение наше", наша святыня, наше спасение, "и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков".

Ему Церковь устами лика отвечает согласие и под­тверждением: "Аминь". Истинно.

Благодарение окончилось. Как мало слов, и как же много сказано Церковью!

Антиминс пред этим свертывается: знак, что все кончается. Вечеря окончилась. И архиерей (или иерей), произнося последний возглас, крестообразно делает знак Евангелием над антиминсом в ознаменование того, что все совершено по слову Евангелия о При­чащении и ради Крестных страданий Христовых.

Иногда приходилось мне переживать при этих сло­вах, особенно при слове "освящение", радостное мирное чувство, которое мне хочется назвать "дос­тижением" или "получением". Это чувство совершен­но можно уподобить тому, что бывает после хоро­шей трапезы, то есть ощущению отрадной сытости. Нечто подобное, но в духовном смысле, испытывал и я, когда спокойно, благодарно говорил эти зак­лючительные слова: "Ты — наше освящение".

"Не хлебом будет жив человек, но и Словом Бо­жиим". И люди по опыту сказали: "Аминь! Истинно!"

Все окончилось уже вполне. Отблагодарили Гос­подина вечери. Теперь осталось — уже расходиться.

Пришел последний момент — "отпуста". О нем мы обещались говорить особо. Но это не будет много­сложно и долго.

А потом после придется уже говорить о "плодах", так как "Молитвы по Причащении" обычно читают­ся после окончания богослужения. А в них именно больше всего выясняется вопрос о плодах Прича­щения.

ПРИОБЩЕНИЕ

БЛАГОДАРЕНИЕ ЗА ПРИЧАЩЕНИЕ

ОТПУСТИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ. "С МИРОМ ИЗЫДЕМ"