Если теперь православное русское пастырство, углубившись въ свою совесть, спроситъ себя, какъ оно относится ко Христу, пребывающему и поныне съ нами (Матѳ. XXVIII, 20), въ чемъ является Ему угоднымъ, а въ чемъ предъ Нимъ виновнымъ, то конечно это будетъ почти тотъ же вопросъ, что и вопросъ о чистоте нашей пастырской совести. И вотъ прежде всего, что это за пастырская совесть? Действуетъ ли она въ насъ? He потеряли ли мы даже пониманіе этого слова? He заменили ли его другимъ, гораздо более сухимъ и внешнимъ по-нятіемъ пастырской деятельности?

Пастыреначальникъ нашъ и Господь, ныне „положившій душу Свою за овцы Своя", учитъ меня быть истиннымъ пастыремъ, а не наемникомъ, „ему же не суть овцы своя" (Іоан. X, 12). Я привыкъ объяснять эти слова въ смысле самоотверженнаго исполненія своего долга, но они заключаютъ въ себе смыслъ более глубокій, раскрываютъ мне понятіе именно о пастырской совести. Наемникъ можетъ быть и честный и трудолюбивый, но онъ все-таки „наемникъ есть", для него овцы—нечто внешнее, для него побужденіемъ къ заботе служитъ не самое стадо, не любовь къ нему, но награда. Такъ точно пастырей честныхъ и трудолюбивыхъ и боголюбивыхъ у насъ не мало, но многіе ли между ними живутъ духомъ въ своихъ овцахъ? Многіе ли изъ нихъ въ самыхъ овцахъ, въ ихъ-то спасеніи видятъ себе награду, а не во мзде внешней, хотя бы даже въ личномъ своемъ спасеніи? „Азъ знаю Моя, и знаютъ Мя Моя... и душу Мою полагаю за овцы" (Іоан. X, 14—15); говоритъ Господь, и этими словами указываетъ, что пастырь долженъ относиться къ пастве не только какъ къ предмету внешней деятельности, но долженъ какъ бы въ своей совести носить ее со всеми ея грехами и немощами, болеть ими какъ бы своими собственными, подобно Моисею, который уподоблялъ свое отношеніе къ народу чревоношенію женщиной младенца (Числ. XI, 12). Пастырская совесть—это есть слитіе своей жизни, своей души съ жизнью паствы и посильное поднятіе ея къ пажити спасенія. Прежде, чемъ спросить себя, насколько мы живемъ этою пастырскою, а не личною только совестью, обратимъ вниманіе на те места св. Писанія, где объяснено, что пастырство вовсе не есть внешняя деятельность только, но просто жизнъ — особенный родъ жизненнаго настроенія духа, особый родъ самосознанія. Остановимся на техъ именно местахъ, которыя отцами церкви признаны за спеціально пастырскія. Вотъ Господь даетъ своему пророку проглотить тотъ „плачъ и стонъ и горе", которыми болело его стадо, велитъ напитать ими чрево свое и наполнить   внутренности   его и затемъ  говоритъ:   „Я  поставиль тебя стражемъ дому Израилева и ты будешь слушать слово изъ устъ Моихъ и будешь вразумлять ихъ отъ Меня" (Іез. IV, 3, 13). Видите, не на внешнюю деятельность посы-лаетъ Господь пророка, но всего его наполняетъ горестью народной и ставитъ его не поденщикомъ, не пахаремъ, a стражемъ, который никогда не можетъ сказать: „я кончилъ сегодня свое дело, могу идти на отдыхъ", нетъ, онъ всегда ответственъ, если воры или разбойники зажгутъ домъ. Такъ и пастырь церкви не можетъ сказать: „я отслужилъ сегодня литургію, сказалъ проповедь, теперь я до завтра уже не священникъ, а семьянинъ, хозяинъ, собеседникъ". Нетъ, ты везде и всегда пастырь, и людской „плачъ и стонъ и горе" всегда должны наполнять твое чрево. Посмотрите на пророка Іеремію: онъ было раздумалъ говорить беззаконникамъ о воле Господней,—но было въ сердце моемъ какъ бы горящій огонъ, заключенный въ костяхъ моихъ, и я истомился, удерживая его, и не могъ" (Іер. XX, 9). Почему же такъ? A потому. что „обретены слова Твои и я съелъ ихъ; и было слово Твое мне въ радость и въ веселіе сердца моего" (XV, 16). Итакъ, не награда внешняя, хотя бы даже въ небесномъ царствіи, но самое слово Божіе, самая ревность о спасеніи паствы— вотъ те побужденія, которыми наполняется жизнь пастыря. „Для меня нетъ болъшей радости—писалъ апостолъ—какъ слышатъ, что дети мои ходятъ въ итине" (3 Іоан. I, 4). „ Узы и скорби ждутъ меня—говоритъ другой апостолъ— но я ни на что не взираю и не дорожу своею жизнъю, толъко бы съ радостъю совершитъ поприще мое и служение, которое я принялъ отъ Господа Іисуса, проповедывать Евангеліе благодати" (Деян. XX, 23—24). Итакъ, жизнь пастыря всецело сливается или даже поглощается пастырствомъ.„Будучисвободенъ отъ всехъ, я всемъ поработилъ себя, дабы больше пріобресть" (1 Кор. IX, 19, ср. 2 Кор. IV, 5). Апостолъ уже не живетъ самъ, но „мы живые непрестанно предаемся на смертъ ради Іисуса, чтобы и жизнь Іисусова открыласъ въ смертной плоти нашей, такъ что смерть действуетъ въ насъ, а жизнъ въ васъ" (пасомыхъ), (2 Кор. IV, 11), а пока эта жизнь не открылась въ нихъ, то учитель находится „въ мукахъ рожденія" (Іоан. IV, 19); наконецъ самое заключеніе его земной жизни есть жертва (Фил. II, 17, и 2 Тим. IV, 6); но хотя онъ не только не боится смерти, а напротивъ имеетъ желаніе разре-шиться и быть со Христомъ, но его влечетъ другое желаніе оставаться во плоти, ибо это „нужное для васъ" (Фил. I, 24). Вотъ вамъ жизнь пастырской совести: человекъ живетъ уже не собою,  а своей духовной семьей и вследъ  за Богочеловекомъ въ продолженіе всей своей жизни приноситъ себя въ жертву. Мы взяли на себя это служеніе жертвы и ныне предъ Голгофскою жертвою призываемся испытать свою пастырскую совесть. Увы, мы всего менее думали о ней; не случайное паденіе это было — нетъ, мы утеряли или потемнили даже представленіе идеала пастырства. У нашихъ пастырей есть живая вера, есть горячая молитва, есть богословская ученость, бываетъ и светская образованность, и любовь, и патріотизмъ, но пастырства, слитія своей души съ пастыр-скимъ деломъ — у насъ очень, очень мало. Поэтому къ намъ малоприменимы слова: „егда своя овцы изженетъ, предъ ними ходитъ, и овцы no немъ идутъ, яко ведятъ гласъ его^и. Овцы за нами не идутъ, но бежатъ, и не знаютъ нашего гласа (Іоан. X, 4—5).