Значеніе молитвы для Церкви Божіей; существеннейшее содержаніе молитвы общецерковной

По ученію Отцевъ только тотъ іерей есть истинный пастырь православной Церкви, добрый борецъ и победитель, который духомъ своимъ живетъ въ міре горнемъ, а здесь является какъ-бы гостемъ оттуда. Сила или средство, пере-носящее человека изъ одного міра въ другой, есть молитва.

Между темъ, молодые люди, готовящіеся къ священству, бываютъ готовы ко всякаго рода подвигамъ самоотверженія, но къ молитвенному подвигу относятся обыкновенно съ отягощеніемъ. Онъ представляется для нихъ чемъ-то устарелымъ, скучнымъ, почти безполезнымъ. Ихъ влечетъ подвигъ общественный, борьба и жизнь. Быть можетъ этимъ именно свойствомъ ихъ настроенности обусловливается иногда и предпочтеніе светской службы предъ священствомъ съ его религіозными церемоніями, съ безконечными службами, правилами и поклонами.

На самомъ деле подобное противопоставленіе общественнаго и молитвеннаго подвиговъ есть плодъ заблужденія: добрый христіанинъ не сталъ бы разобщать перваго отъ второго. Въ ов. Писаніи говорится о молитве именно въ такихъ случаяхъ, когда противопоставляются два борющіеся другъ противъ друга міра. Таковы: молитва пророка Иліи въ его борьбе съ жрецами Ваала, чудесная победа трехъ отроковъ въ Вавилоне, одержанная посредствомъ молитвы въ огненной пещи, молитва Анны, пророка Іоны, Есфири, Іудифи, Елеазара, Ездры; содержаніе молитвы Господней сводится именно къ уничтоженію жизни міра и замене ея жизнью Божественной, Его именемъ, Его царствомъ, Его волею.

Наше богослуженіе, то есть эктеніи, возгласы и другія богослужебныя молитвословія содержатъ въ себе указаніе, съ одной стороны, на богатство жизни божественной, а съ другой на ничтожество земной. Преклоняясь въ сознаніи собственнаго ничтожества предъ величіемъ Божіимъ, верующіе, изливъ устами священнослужителя свои прошенія Богу, выражаютъ всецелую готовность предать себя и другъ друга Христу Богу, ибо у Него во Святой Троице слава, держава и жизнь.

Указанное противопоставленіе раскрывается съ особой силой при подаяніи полноты Божественныхъ даровъ, т. е. въ важнейшихъ частяхъ дневного и годичнаго священнослуженія. Тогда воспевается величіе существа Божія, Его промышленія и домостроительства и тутъ же сострадательнымъ взоромъ охватывается жизнь нашей бедной земли и призывается ми-лость на всехъ нуждающихся въ разнообразной помощи Бо-жіей—живыхъ и мертвыхъ. Таковы молитвы евхаристическія, особенно Василія Великаго, а также важнейшія молитвы глав-ныхъ праздниковъ — Богоявленія и Пятидесятницы. Итакъ, молитвы и богослуженіе не есть нечто отрешенное отъ жизни, но самая жизнь, мысленно возносимая предъ лице Вседержителя.

Но скажутъ: все это было достояніемъ первыхъ   вековъ христіанства, а дальнейшее  творчество   богослужебныхъ  молитвъ говоритъ намъ о чисто   личномъ  подвиге  молящихся.Въ такомъ возраженіи справедлива только та мысль, что литургическое творчество имеетъ свою исторію.   Известно, что въ   первые   века   христіанства   молящаяся   церковь   стремилась все стороны жизни личной и общественной проникнуть духомъ благодати; таково содержаніе молитвъ, вошедшихъ въ служебникъ и требникъ. Затемъ, после  V  века, преимущественнымъ содержаніемъ молитвъ сделалось толкованіе словъ св.   Библіи  и   догматизмъ  (догматы   въ   христіанской  поэзіи Іоанна Дамаскина); эта вторая, низшая ступень   богослужебнаго творчества, хотя все еще исполненная высокихъ созерцаній и духовнаго восторга. Наконецъ, въ дальнейшій, византійскій періодъ церковной исторіи, въ религіозномъ   сознаніи начинаетъ преобладать более мрачный, исполненный рабскаго страха характеръ и содержаніемъ молитвъ  становатся  исповеданіе ужаса загробныхъ мученій и моленія къ Богу и особенно къ Богородице объ избавленіи отъ   нихъ.   Несправедливо, однако, было бы думать, что подобная характеристика исчерпываетъ собою молитвенный подвигъ эпохи. Нетъ, Церковь не оскудеваетъ въ своемъ духовномъ   богатстве,   и   въ этомъ мы убеждаемся, если посмотримъ, насколько  древней шія молитвословія продолжаютъ  одушевлять   умы   и   сердца молящихся.  Дерзновенная песнь воскресенія, евхаристическій памятникъ Василія Великаго, гимнъ,   „Свете Тихій"...   и   во времена Византіи и теперь продолжаютъ приводить въ трепетъ христіанское сердце точно такъ же, какъ и въ века  вселенскихъ соборовъ. Содержаніе нашего богослуженія только обогащалось въ разныя эпохи, но, слава Богу, ничего не  утратило изъ своихъ сокровищъ.

Значеніе молитвы для внутренней жизни

Мы сказали, что молитва переносить пастыря Церкви въ другой, неземной міръ, и, постоянно напоминая ему о за-гробной жизни, постепенно делаетъ благоговейнаго священника жителемъ нездешняго міра. Подобное воспареніе въ міръ небесный, совершаемое при помощи богослуженія, а равно и келейной молитвы, имеетъ значеніе не только для личной, внутренней жизни пастыря, но и для его стойкости въ своемъ общественномь служеніи, какъ насъ убедило въ этомъ слово Божіе и разсмотреніе самого содержанія нашего богослуженія. Изученіе жизни добраго пастыря со всею силою подтверждаетъ   для   насъ   подобный   выводъ.   Оно покажетъ намъ, что молитва есть прежде всего единственное подкрепленіе пастыря въ самоиъ опасномъ для него   состояніи  тогодуховнаго одиночества, которое ему нередко придется испытывать среди своей маловерной   и   малодушной паствы.   Это одиночество темъ мучительнее для пастыря, чемъ более онъ соответствуетъ своему предназначенію носить въ своей душе всю паству. Тяжесть этого настроенія высказывали еще ветхоза-ветные   паетыри.   Такъ,  любвеобильнейшій   Моисей,   видя народное ожесточеніе, жаловался Богу, говоря:   „я одинъ не могу несши всего народа сего, потому   что  онъ   тяжелъ для меня. Когда  Ты такъ поступаешь со мною, то лучше умертви меня, если я нашелъ милостъ предъ очами  Твоими, чтобы мне не видетъ бедствія   моего"   (Числ.   XI,14—15); таковъ же смыслъ словъ пророка Иліи (3 Цар. XIX, 10) и Іереміи (XV, 17—20); жалуется на одиночество свое и ап. Павелъ (2 Тим. IV,  16—17); указываетъ на   тяжесть   его   и на средство облегченія последней и Христосъ Спаситель, говорившій ученикамъ въ часъ преданія:  „вотъ,   наступаетъ часъ, и насталъ уже, что вы разсеетесь каждый въ свою сторону и Меня оставите одного; но   Я  не   одинъ,   ибо Отецъ со Мною (Іоан. XVI, 32).   Для   человека   сухого   и замкнутаго отчужденность отъ жязни общества, пожалуй, не будетъ тяжелымъ бременемъ,  но  для   призваннаго   пастыря, любящаго народъ свой, эта   отчужденность   грозила   бы   отчаяніемъ, если бы онъ не имелъ противъ такого недуга духовнаго врачевства или противоядія, каковымъ и является молитва, переносящая пастыря въ торжествующую Церковь, которая  восполняетъ   его   душу,  созерцающую  колеблющихся сыновъ Церкви воинствующей. Христіанинъ, пребывающій въ молитве, приблцжается къ  состоянію   такого  же   прозренія, какъ пр. Елисей, который при нападеніи сиріянъ на Дофаимъ говоритъ слуге своему:  „не бойся, потому что техъ,   которые съ нами, больше, нежели техъ, которые съ ними.И молился Елисей, и говорилъ: Господи, открой ему глаза,.чтобъ онъ увиделъ. И открылъ Господь глаза слуге, и онъ увиделъ, и вотъ вся гора  наполнена   конями и   колесницами огненными  кругомъ  Елисея"   (4   Цар.   VI,   16—17)..Такъ и всякій истинный пастырь христіанъ и даже  отшельникъ,   возносящійся   въ   молитве   душею  въ міръ небесный, постоянно сознаетъ себя окруженнымъ   обществомъ   святыхъ и бываетъ менее одинокъ въ своемъ уединеніи, чемъ городской житель, ходящій по стогнамъ столицы среди знаемыхъ.Самая   возможность   отшельничества   именно   и   объясняется полнотою общенія съ міромъ святымъ и блаженнымъ. Это-то общеніе деятелей Церкви и убеждаетъ ихъ въ истине словъ Христовыхъ: „ блаженни будете, егда возненавидятъ васъ человецы и разлучатъ вы". Такъ, изъ словъ св. Григорія Богослова видно, что и въ окончательномъ изгнаніи пастырь Церкви, возноеясь въ міръ божественный, духовный,—чрезъ непрестанное пребываніе въ молитве, можетъ иметь полноту жизни и утешенія при одиночестве. Вотъ эти слова: „Поставьте надъ собою другого, который будетъ угоденъ народу, а мне отдайте пустыню, сельскую жизнь и Бога. Ему одному угожу даже простотою жизни... Нетъ, нетъ, не буду говорить пріятнаго слуху, председательствуя въ священныхъ местахъ или одинъ, или въ совокупномъ собраніи многихъ; не отрину глаголовъ Духа изъ заботливости снискать любовь у народа, не стану тешиться рукоплесканіями, ликовствовать на зрелищахъ... Владей всемъ этимъ, кому угодно, и кто хитръ. А я безтре-петно буду исполнятъся Христомъ.... Вотъ, я дышащій мертвецъ, вотъ, я побежденный и вместе (не чудо ли?) увенчанный, взаменъ престола и пустой внешности стяжавшій себе Бога и божественныхъ друзей!... Стану съ ангелами. Какова ни будетъ моя жизнь, никто не причивитъ ей вреда, но никто не принесетъ и пользы. Сосредоточусь въ Боге".

Но постоянное молитвенное настроеніе не будетъ ли служить препятствіемъ къ исполненію общественныхъ обязанностей священника? Какъ деятель общественный, не виноватъ ли будетъ пастырь, если, вместо общенія со своими прихожанами, онъ все время будетъ посвящать на молитву и богомысліе? Напротивъ, именно непрестанное богомысліе является необходимымъ и наиболее ценнымъ залогомъ плодотворной деятельности пастыря, такъ какъ только оно можетъ поддерживать и возгревать въ сердце священника постоянную благоснисходительную и исполненную упованія любовь къ людямъ, къ роду неверному и жестоковыйному, на что признаютъ себя совершенно неспособными народники или демагоги мірского настроенія, такъ какъ всякому общественному деятелю вообще, а священнику, пожалуй, преимущественно, приходится постоянно встречать неблагодарность, холодность, а то и пренебреженіе и недружелюбіе со стороны общества. Поэтому для того, чтобы самому избежать взаимнаго ожесточенія на людей, ему необходимо обладать въ сердце такимъ источникомъ внутренняго богатства, при помощи котораго онъ могъ бы примиреннымъ окомъ взирать на родъ людской съ каменными сердцами. Такимъ источникомъ для него и служитъ молитва, вводяшая его въ общеніе съ міромъ горнимъ: чемъ самъ пастырь совершеннее въ молитве и духовной жизни, темъ снисходительнее и терпеливее бываетъ онъ  къ духовнымъ  недугамъ паствы. Такъ, напр. "старцы" темъ больше оказывали вниманія и участія къ приходившимъ къ нимъ, чемъ величайшими грешниками были последніе. 0 Серафиме Саровскомъ известно, что никто отъ него не встречалъ такого сочувствія, какъ злодеи и преступники.

Значеніе молитвы для пастыря въ его отношеніяхъ къ пастве

Обладаніе даромъ молитвы, кроме дара любви, имеетъ еще другія важныя последствія для пастырской деятельности. Не говоря уже о томъ, что пастырь молитвенникъ обладаетъ способностью научить и другихъ молиться,—молитвенное настроеніе пастыря есть ваншейшее условіе для возвышенія его авторитета среди паствы. Если вникнуть въ отношеніе пасомыхъ къ пастырю, то мы увидимъ, что главное требованіе со стороны первыхъ къ последнему — требованіе дара молитвеннаго. Народъ и оцениваетъ пастыря съ этой именно точки зренія. Когда въ народе говорять о священнике, то первый отзывъ касается того: хорошо или худо служитъ онъ. Подъ хорошимъ служеніемъ разумеется здесь не музыкальность голоса, не громкость и чистота речи, а то, что въ возгласахъ и эктеніяхъ священника слышится духъ искренней молитвы. Подобныхъ священниковъ любитъ и уважаетъ народъ, ихъ-то по преимуществу считаетъ своими наставниками и руководителями, къ нямъ спешитъ за советомъ въ затруднительныхъ случаяхъ своей жизни. И все это доверіе и любовь единственно за подвигъ молитвенный. Нашъ русскій народъ особенно высоко ценитъ пастырей-молитвенниковъ. Онъ готовъ все простить, даже закрыть глаза на все недостатки и пороки пастыря будь только одно въ немъ качество—молитвенность. При отсутствіи же этого качества, мягкость и элегантность въ обращеніи ставятся ни во что: на все увещанія свя-щенника будутъ смотреть, какъ на бездушное разглагольствованіе.

Достоинство русскихъ пастырей въ отношеніи дара молитвы

Спросимъ теперь, имеютъ ли отечественные пастыри это высокое качество молитвеннаго духа? Къ счастію о нашемъ духовенстве съ точки зренія приведенной оценки нельзя сказать худо. Свой долгь, долгъ молитвенника, русское духовенство не оставляетъ въ пренебреженіи и имеетъ въ своей среде многихъ достойныхъ представителей: среди нашихъ пастырей много людей весьма грешныхъ, но нетъ неверующихъ и мало прзрителей молитвы. Л. Толстой является преступнымъ клеветникомъ, объявляя духовенство наше лицемерами, поддерживающими суеверіе ради государственныхъ целей: русское духовенство веруетъ и съ веро молится Богу. Но такъ какъ совершенства на земле нетъ, то нельзя не указать на некоторыя, довольно распространенныя среди насъ, уклоненія отъ правильнаго прохожденія этого подвига.

Уклоненія: отчужденность, превозношеніе и местничество

Первый недостатокъ — это особность (индивидуализмъ) въ вере и молитве, когда молящійся только о себе мыслитъ въ деле спасенія, а не о всехъ, боится Бога, но къ ближнимъ бываетъ суровъ и чуждъ духа братолюбія въ своей духовной жизни. Если такой священнослужитель молится о своемъ собственномъ спасеніи или о родственникахъ, молитва его бываетъ тепла и одушевленна; за то его благословенія народу, его молитвенныя благожеланія и молитва объ обновленіи міровой жизни, о призваніи благодати на людей—бываютъ какъ бы чужды для его сердца: онъ произноситъ ихъ вяло, бездушно. Часто такіе священники не считаютъ нужнымъ внимать возвышеннымъ прошеніямъ эктеній и предпочитаютъ, стоя у жертвенника, совершать поминовеніе своихъ присныхъ, въ чемъ они полагаютъ главное значеніе литургіи, составивъ на нее столь чуждое православію внешнее воззреніе, почти, какъ на индульгенцію.

Другое, весьма предосудительное явленіе — это взглядъ на богослуженіе, какъ на средство величаться предъ народомъ и другъ предъ другомъ. Поэтому некоторые пастыри стараются въ ущербъ духовной красоте молитвы избегать соборной службы, где всемъ, кроме старшихъ, приходится менее фигурировать предъ другими. Это взглядъ въ высшей степени греховный, лишающій служащаго благодатныхъ благословеній. Чтобы произвести впечатленіе на народъ, священникъ допускаетъ не положенныя ни уставомъ, ни обычаемъ, коленопреклоненія и воздеванія рукъ, придаетъ искусственную чувствительность своему голосу и т. под. Правда, нехорошо поступаютъ и те священнослужители, преимущественно монашествующіе, которые, во избежаніе прелести, подавляютъ въ себе чувство умиленія и стараются только о томъ, чтобы внятно вычитать положенныя молитвы. Но если предосудительна одна крайность, то не извинительна и другая.

Всего же предосудительнее нередко замечаемое у насъ местничесшво во время соборнаго служенія, обнаруживающее печальное духовное ослепленіе священнослужителей, которые иногда до того увлекаются этимъ грехомъ, что задолго до какого-либо праздника волнуются и ухищряются достать себе высшее место въ служеніи и, въ случае неудачи, становятся на много летъ врагами своимъ соперникамъ. Сюда же относится и общая нелюбовь некоторыхъ священниковъ къ соборнымъ и архіерейскимъ служеніямъ, которая въ большихъ городахъ у заслуженнаго духовенства становится иногда настолько всеобщею, что совершенно разрушаетъ глубоко церковный и справедливо любимый народомъ обычай украшать престольные праздники приходовъ торжественнымъ служеніемъ іерарха или старшаго въ городе іерея съ братіей. Такъ местничество и самолюбіе разобщаетъ пастырей даже въ святейшемъ деле молитвы и удаляетъ отъ нихъ Христа, обетовавшаго быть посреди сходящихся во имя Его. Чтобы возненавидеть эту глупую страсть, должно вспоминать и то назидательное совпаденіе событій, какъ ученики Христовы, спорившіе между собою о старшинстве, о наибольшей близости къ Учителю, чрезъ иесколько часовъ после этого, не вразумившись „вечерею умовеній", все разбежались отъ Него, а первый между ними отрекся отъ Него съ клятвой.

Практическіе советы о стяжаніи дара молитвеннаго — смиренный взглядъ на себя

Что долженъ делать молодой пастырь, чтобы не остаться безъ дара истинно-христіанской молитвы? Прежде всего, въ виду приведенной довольно высокой оценки нашего духовенства со стороны этого качества духовной жизни, начинающему пастырю не следуетъ смотреть на старшихъ собратьевъ и на народъ сверху внизъ, какъ это свойственно самоуверенной юности, и не считать себя среди народа религіознымъ реформаторомъ; скорее ему следуетъ укрепиться въ мысли, что въ области молитвы онъ — невежда, и что ему, для успешнаго прохожденш пастырскаго служенія, нужно почитать себя хуже и малоопытнее всехъ,—не жизнь возвышать до себя, но себя до уровня религіозной жизни собратьевъ и лучшихъ прихожанъ. На это указываемъ въ виду того, что въ настоящее время у кандидатовъ священства наблюдается полная неосвоенность съ законами духовной жизни, съ ученіемъ о молитве и предпиеанной христіанину внутренней борьбой. Курсы пастырскаго богословія вовсе не разсматриваютъ этихъ предметовъ, а въ богословіи нравственномъ они задеваются лишь мшоходомъ, такъ что не оставляютъ никакого впечатленія на слушателяхъ.   Естественно   поэтому,   что   отъ  студентовъ семинарій и академій можно слышать самыя несообразныя сужденія о молитве, въ роде, напр., такихъ словъ: зачемъ молиться, когда  нетъ соответствующаго внутренняго настроенія? Очевидно, люди не знаютъ даже того, что охраненіе и возгреваніе молитвенной настроенности есть плодъ борьбы: безъ борьбы съ собою христіанинъ никогда не стяжаетъ дара молитвы, а если имелъ раньше, то утратить. Полное непониманіе молитвеннаго подвига молодымъ пастыремъ описано въ повестя Потапенко: "На действительной службе", где новопоставленный пастырь-идеалистъ, стоя предъ престоломъ „проникается уваженіемъ къ себе, къ своему общественному подвигу", съ недоуменіемъ перечитываетъ совершенно чуждыя его сердцу слова молитвы: „никтоже достоинъ отъ связавшихся плотскими похотьми или страстьми приближатися и пр."; эта столь глубокая исповедъ христіанскаго сердца ученому академику казалось непонятной, застарелой формулой. Въ подобное заблужденіе герой повести впалъ вследствіе того, что, приготовляя себя къ служенію народу, никогда не понуждалъ себя къ главнейшему условію сего служенія—къ стяжанію дара молитвы.

Самопринужденіе

Самоприпужденіе — вотъ второе средство къ усвоенію этого дара. На это могутъ возразить, что хотя молодые священники и не подготовлены къ молитве, но все-таки къ старости по большей части навыкаютъ къ ней сами собой, безъ заметныхъ усилій. Действительно, кому неизвестны примеры, когда равнодушные въ молодые годы іереи, потомъ пріобрели даръ молитвы путемъ невольной бытовой привычки, научившись у своихъ пасомыхъ- Такое взаимообученіе между пастыремъ и пасомыми въ Русской Церкви указано было еще покойнымъ Моск. Митр. Иннокентіемъ, говорившимъ, что, уча паству, онъ въ свою очередь у нея учился. Остановимся несколько подробнее на этомъ свойстве русской церковной жизни. Взаимообученіе пастыря и пасомыхъ само по себе явленіе не предосудительное, а даже отрадное, когда причиной его бываетъ сознательное убежденіе, а не имущественная зависимость священника отъ прихода, понуждающаго перваго применяться къ нуждамъ и вкусамъ последняго. Между темъ, въ обученіи молитве именно такая зависимость и является обыкновенно несознательнымъ первоначальнымъ побужденіемъ къ стяженію этого св. дара; молодой священникъ въ Великороссіи поневоле старается быть богомольнымъ, потому что иначе онъ останется въ скудости, — затемъ постепенно входитъ въ духъ молитвы и нередко достигаетъ высокихъ дарованій въ прохожденіи этого подвига. Но можно ли удовлетворяться такимъ положеніемъ вещей и не прилагать подготовительнаго труда къ тому, чтобы быть достойнымъ пастыремъ богомольнаго прихода не въ конце дней своихъ, а въ начале? Притомъ, у многихъ ли столь воспріимчивая, мягкая душа, чтобы непроизвольно усваивать религіозную стихію народной жизни? Нужно помнить при этомъ, что подобное усвоеніе чаще встречается въ Великороссіи, где священникъ зависитъ отъ прихода, а въ Малороссіи и особенно въ Западной Россіи, где обезпеченное духовенство можетъ безнаказанно для своего благосостоянія держаться вдали отъ народа, пастыри часто не научаются молиться, небрегутъ о богослуженіи. Отсюда— всякаго рода отступничества, штунда и другія секты. Итакъ, нужда въ самонъ деятельномъ усвоеніи дара молитвы остается во всей силе, и кто не хочетъ сознать чисто нравственнаго долга научиться молиться, тотъ, по крайней мере, долженъ согласиться съ мыслію объ общественной нужде иметь такой даръ и понять, что рано или поздно сама жизнь и особенно разныя несчастія понудятъ его пожалеть о своей лености и приняться поздно за то, съ чего следовало бы начинать. Отсюда-то и возникаетъ въ науке пастырскаго богословія особая речь о молитве.

Противостояніе господствующей страсти

Какія же средства для самого зарожденія дара молитвы? Жалуются обыкновенно на сухость и разсеянность, какъ на главное препятствіе къ молитве. Поэтому, первее всего необходима борьба съ теми причинами, отъ которыхъ происходятъ эти нежелательныя свойства. Причины эти двоякаго рода. Во-первыхъ, многозаботливое настроеніе, особенно когда оно соединяется съ согласіемъ ума, признающаго те или другія заботы главнейшими въ жизни, и взирающаго на молитву, на соередоточенность въ Боге, какъ на дело второстепенное сравнительно съ усовершенствованіемъ себя въ наукахъ и искусствахъ или — достиженіемъ целей земного благоустройства. Если въ чъей душе есть какой суетливый помыслъ, поглощающій его вниманіе и энергію, то къ молитве такой человекъ бываетъ не способенъ. Второе препятствіе къ молитвенному настроенію—непобежденная чувственная или иная преступная страсть. Когда дурное, похотливое желаніе безпрепятственно владеетъ человекомъ, онъ не епособенъ молиться. Духъ Божій отошелъ отъ Саула, когда у последняго сложилось преступное завистливое отношеніе къ Давиду. Для борьбы съ указанными препятствіями къ молитве должно прежде установиться въ томъ убежденіи, что возношеніе духа къ Богу, молитва, есть главное въ жизни, а все прочее второстепенное. Доколе человекъ не придетъ къ сознательному убежденію, что храненіе сердца, сосредоточенность въ Боге— главное въ жизни, до техъ поръ онъ никогда не будетъ усовершаться въ молитве. Вышеприведенныя и дальнейшія указанія могутъ служить для пастыря церкви основаніями для желательнаго отношенія къ молитвенному подвигу. Но и убедившись всемъ сердцемъ въ жизненномъ значеніи этого подвига, должно помнить, что пока христіанинъ, обуреваемый чувственною или иною страстью, не возненавидитъ ее и не вступитъ съ нею въ борьбу, дара молитвы онъ не стяжаетъ.

Также точно и противъ разсеянности, даже чуждой грубыхъ страстей, последователь молитвеннаго подвига долженъ предпринять нарочитую борьбу, отвлекая свою мысль отъ всякихъ внешнихъ впечатленій и полагая узду на свое воображеніе, и проходить подвигъ молитвенный отъ низшихъ ступеней его до высшихъ.

Учители благочестія различаютъ три вида молитвы: молитву воли, молитву ума и молитву сердца, чувства.

Исполнительность

На первыхъ шагахъ нравственнаго совершенствованія подвижникъ обладаетъ только желаніемъ молиться, что и сосгавляетъ волевую молитву. На этой ступени новоначальный, не имея въ своемъ сердце молитвеннаго настроенія, ни даже въ уме богатетва духовныхъ помысловъ и религіозныхъ представленій, старается упражняться въ внешне-исправномъ исполненіи молитвеннаго правила. Въ этомъ случае онъ долженъ начинать съ исполненія лежащаго на каждомъ христіанине, вообще, долга прочитывать положенныя молитвы утромъ, вечеромъ и неуклонно выстаивать церковное богослуженіе, не взирая на скуку и усталость; здесь-то и является потреба въ самопринужденіи, о коемъ мы говорили. На священника церковный уставъ налагаетъ обязанность вычитывать накануне каждой, совершаемой имъ, литургіи еще особые каноны и акаѳистъ, а утромъ — правило къ причащенію. Вотъ этихъ обязанностей пастырь отнюдь не долженъ уменьшать, а скорее ему следуетъ ихъ расширять прибавленіемъ каноновъ, акафистовъ и молитвъ не обязательныхъ, но предложенныхъ въ правильнике на произволящихъ.

Пусть священникъ не извиняетъ себя недосугомъ — молитва его важнейшее дело, — ни внутреннимъ холодомъ или разсеянностью: исправность въ исполненіи правила есть лучшее и неизбежное средство противъ нихъ; пусть не слушаетъ и помысла лености и самосожаленія. Чемъ более пастырь будетъ себе поблажать, сокращая положенныя правила, темъ более будетъ тяготиться ихъ выполненіемъ. Известно, что чемъ поспешнее совершается священниками богослуженіе, темъ более оно тяготитъ ихъ и заставляетъ ихъ считать себя мучениками. Чтобы избавиться пастырямъ отъ этой тягости, имъ должно разъ навсегда установить взглядъ на приходскую практику, не какъ на предметы, которые можно видоизменяя применять къ своему настроенію, а наоборотъ—какъ на норму, которой следуетъ подчинять свое настроеніе, не уступая ни лености, ни неразуменію, ни горделивымъ мыслямъ о своемъ кажущемся превосходстве. Въ этомъ заключается первая сту-пень молитвеннаго подвига — молитвы волевой. Но противъ него возможны возраженія.

Возраженіе противъ исполнительности

Говорятъ: богослуженіе наше, если его петь по уставу, очень продолжительно, и молитвы его далеко не приложимы къ современному настроенію мірянъ. Въ этомъ возраженіи есть доля правды. Прежде всего самое преданіе Церкви сократило Уставъ до размеровъ принятой приходской службы. Но есть обычай более продолжительнаго и более сокращеннаго служенія. Отъ мудрости и опытности пастыря зависитъ сохранить въ своей службе все, что хранится въ практике лучшихъ приходовъ и обителей, по крайней. мере не сокра-щать стихиръ, ирмосовъ и по возможности Псалтири. Руководствомъ ему можетъ служить указъ Св. Синода о богослуженіи въ церквахъ духовно-учебныхъ заведеній, изданный въ 1887 году.

Но какъ мыслить о более смелыхъ примененіяхъ къ духовнымъ нуждамъ молящихся, которые допускаются особенно часто въ столицахъ? Допускать ихъ съ спокойной совестью и чувствовать себя до известной степени въ положеніи хозяина можетъ только тотъ священникъ, который имеетъ основаніе считать себя въ этой области истиннымъ выразителемъ общецерковнаго сознанія, котораго отношеніе къ службе не будетъ уступкой тлетворному духу века сего выраженіемъ личнаго недовольства преданіемъ, вытекающаго изъ лености или разсеянія. Но такимъ выразителемъ общецерковнаго мненія можетъ быть только тотъ, кто измлада навыкъ послушанію Церкви, кто засвидетельствованъ отъ народа, какъ истинный пастырь церкви,  кто  прежде  самого себя подчинилъ вполне игу церковнаго закона. Напр., о. Іоаннъ Кронштадтскій многое изменяеть въ богослуженіи противъ церковнаго устава и этимъ, однако, не соблазняются, потому что видятъ здесь не произволъ, а выраженіе действительныхъ духовныхъ нуждъ сходящагося со всей Руси народнаго множества. Но пока ни личная совесть, ни свидетельство народа не даютъ пастырю такого дерзновенія считать себя выразителемъ нужды общецерковной, онъ не долженъ вносить личное начало въ сокращеніе службъ, а, присматриваясь къ своей приходской или другихъ приходовъ богослужебной практике, долженъ придерживаться, наиболее разумнаго, отнюдь не умаляя всей продолжительности богослуженія, а лишь заменяя торопливость пропусками, светскія протяженныя молитвы более церковными краткими, но за то увеличивая число стихиръ и т. п.

Другое возраженіе противъ строя нашего богослуженія: желаютъ основываться уже не на условіяхъ современной жизни, а — подъ вліяніемъ протестантовъ — на ложномъ пониманіи слова Божія. Говорятъ, что продолжительное богослуженіе есть лицемерное многословіе, и что Самъ Господь заповедалъ не многословить въ молитве. На самомъ деле въ словахъ Христовыхъ мысль та, что многословная молитва не заслуга. Это справедливо, и те, кто смотритъ на молитву какъ на заслугу; какъ на орus  ореrаtum, заблуждаются; но продолжительная молитва нужна не для Бога, а для насъ самихъ — разсеянныхъ и косныхъ,—она согреваетъ сердце человека и вліяетъ на постепенное возникновеніе въ немъ религіозной настроенности. Не вдругъ въ человеке, занятомъ житейскими делами, возжигается религіозное чувство, но для этого требуется продолжительная сосредоточенность на молитвенныхъ помыслахъ и некоторыя другія средства. Кто постоянно готовъ на молитвенныя прочувствованныя воздыханія и пролитіе умиленныхъ слезъ, тому нетъ нужды подолго молиться для согреванія сердца, а разве для большаго и большого духовнаго совершенства. Правильное пониманіе нами словъ Христовыхъ подтверждается другими Его словами: „бесы изгоняются молитвою и постомъ". Неправедный судія и скупой другъ уступили лишь продолжительнымъ моленіямъ, а Отецъ Небесный услышитъ вопіющихъ къ Нему день и ночь.—Бдите и молитеся, да не внидите въ напастъ.—Самъ Господь бе обнощь моляся. Апостолъ Павелъ, особенно уважаемый про-тестантами, также заповедалъ „непрестанно молитъся", и говорилъ о себе: „моляся всеусердно день и ночь" (1 Сол.III, 10). Корнилій угодилъ Богу темъ, что подавалъ милостыню и „постоянно молился". Св. апостолы, поручивъ діаконамъ внешнія  дела  церковнаго  общества,   такъ   определили свое назначеніе:  "мы же  въ  молитве и служении слова пребудемъ".

Уклоненія отъ исполнительности

Насколько легкое отношеніе къ молитве вообще и въ частности потворство омірщеннымъ вкусамъ современныхъ христіанъ нехорошо отражается на богослуженіи,—въ этомъ легко убедиться. Войдите на престольный праздникъ въ городской храмъ, и тамъ, вместо глубокосодержательнаго строя православной всенощной, воспевающей словами Библіи всю исторію нашего искупленія, услышите лишь несколько безобразныхъ концертовъ, да повтореніе діаконскихъ громогласныхъ эктеній, разсчитанное на заниманіе публики личностью священнослужителя. Все эти ненормальности стараются оправдать извращеннымъ вкусомъ городского народа, равно какъ и введенные въ ущербъ стихирамъ и псалмамъ многочисленные безграмотные акаѳисты, свидетельствующіе о явномъ упадке богослужебнаго творчества и вкуса. Известно, что только два акаѳиста—Христу и Богородице, переведенные съ греческаго языка, отличаются высокимъ достоинствомъ; терпимы еще переводные акафисты Успенію и св. Николаю, да переделанные изъ уніатскихъ архіепископомъ Иннокентіемъ. Акафисты же святымъ и иконамъ Богоматери предетавляютъ собой повтореніе безсодержательныхъ ублаженій, часто касаются нуждъ мірского житейскаго характера и въ довершеніе всего являются почти дословнымъ и часто неосмысленнымъ повтореніемъ одинъ другого. Правда, они по плечу современнымъ христіанамъ, но мало служатъ ихъ духовной пользе, а более соответствуютъ религіозному утилитаризму. Совсемъ выводить ихъ изъ употребленія священникъ не долженъ, если это послужитъ къ большому огорченію молящихся, но ему следуеть постепенно совершенствовать вкусъ последнихъ уставнымъ исполненіемъ богослужебнаго чина и обиходными напевами: тогда они сами предпочтутъ лучшее. Во всякомъ случае, священникъ не долженъ ставить угожденіе вкусамъ, не только личнымъ, но и общеприходскому, конечнымъ правиломъ своихъ распоряженій по церковной службе, особенно въ техъ случаяхъ, когда эти вкусы идутъ въ разрезъ съ церковнымъ преданіемъ, но последнее, то есть уставъ, считать богослужебной нормой и по возможности ее поддерживать.

Таковы главныя свойства молитвы волевой — частной и общественной. Терпеніе, самопринужденіе, церковность — вотъ ея свойства.

 

Вниманіе ума

Вторая ступень молитвы, молитва ума, когда христіанинъ достигаегь способности сосредоточивать свой умъ, свое вниманіе на предметахъ молитвы. Внешнимъ средствомъ къ тому, по мненію опытныхъ въ молитве и благочестивыхъ старцевъ, служитъ неторопливое чтеніе молитвъ, съ вдуыываніемъ въ каждую ихъ мысль, чему пособіемъ служитъ разделеніе черточками каждаго предложенія въ молитвеннике. Внутреннія средства къ стяжанію сего подвига, изложенныя Отцами, собраны въ Добротолюбіи преосв. Феофана, эту книгу должно иметь въ каждой церкви и по возможности въ каждомъ іерейскомъ жилище.

Высшая   степень  молитвеннаго   дара и средства къ ея стяжанію

Высшая степень молитвы — это молитва чувства, когда молящійся живо чувствуетъ или вполне переживаетъ самъ все заключающееся въ содержаніи молитвы,—когда, при славословіи Бога, сердце его горитъ радостью; при воспоминаніи евангельскихъ событій, умиленіемъ о Христе, скорбью о греховномъ ожесточеніи людей, — а особенно, когда при чтеніи молитвъ, содержащихъ прошенія или исповедь греховъ, сердце его всей полнотою выливается въ произносимыхъ словахъ, являющихся въ это время какъ-бы его собственнымъ твореніемъ. Какъ же совершается переходъ къ этой третьей ступени молитвы? Нужно прежде всего остерегаться подражать западнымъ учителямъ, допускающимъ непосредственное напряженіе самого чувства, о чемъ такъ много толковали тамошніе духовные писатели - сентименталисты. Православные богословы-аскеты очень неодобрительно относятся ко взглядамъ последнихъ. Они справедливо утверждаютъ, что человеку дана непосредственная власть и надъ действованіями воли и надъ вниманіемъ ума, но не надъ чувствованіями сердца, каковую онъ получаетъ разве на высшихъ ступеняхъ духовной жизни, а если кто вообразитъ, будто имеетъ ее въ обычномъ естественномъ состояніи, то заблуждается, принимая физическія ощущенія за духовныя чувствованія. Действительно, если человеку недоступно сразу по одному желанію проникнуться умиленіемъ или страхомъ, то нервныя натуры могутъ безъ труда создать себе те телесныя ощущенія, которыми обыкновенно сопровождаются означенныя чувства, и вообразить, будто они достигли желаемыхъ настроеній. Самообманъ такого рода неминуемо ведетъ къ прелести или духовному самооболыценію, укорененіе котораго подчиняетъ подвижника духу бешенаго самомненія и власти врага.

Различеніе прелести отъ благодатнаго дара

Состояніе прелести, являющееся плодомъ и иного рода уклоненій отъ правильнаго прохожденія подвига молитвы и вообще духовной жизни, познается по следующимъ своимъ проявленіямъ.

1)           Подвижникъ, находящійся въ прелести, после усердной   молитвы,   или   восторженнаго  чтенія слова Божія,или проповеди,   или   добраго   дела,   вместо ожидаемаго покоя и внутренняго мира, чувствуетъ непонятное безпокойство и неясныя   ему   сомненіе,   или   раздраженіе,   или осужденіе другихъ, вообще—внутреннее разстройство, не сопровождающеесяоднако духомъ самоукоренія и покаянія.

2)     Не   должно   полагаться   и   на   такіе   молитвенные   и иного   рода   подвиги,   личные   и общественные (напр., богослужебные), которые, удовлетворяя вкусу подвижниковъ, причиняютъ только одно огорченіе его ближнимъ и возбуждаютъ въ нихъ, а затемъ и въ немъ самомъ, злобу и ссоры. Таково, напр.,   слепое следованіе Уставу въ совершенно неподготовленномъ   приходе,   резкія   обличенія   въ   проповеди на первыхъ   же   шагахъ   пастырства, неумеренный постъ, производящій раздражительность, семейныя ссоры и т. под.

3)           Не   спасительна   молитва,   если   подвижникъ   услаждается   не   содержаніемъ   ея,   а  только продолжительностью,видя   въ   ней   доказательство   силы   своей воли и взирая на молитву,   какъ   на   заслугу   предъ   Богомъ, вопреки словамъ Христовымъ.

4)     Не   спасительна  она и въ томъ случае, когда молящіеся,   а особенно пастырь, отделяя себя отъ общества, вопреки   словамъ   апостола   (Евр.  X, 25), и считая себя выше церковной   нормы,   горделиво измышляютъ собственныя правила для келейной и даже церковной молитвы. Известно, что лукавый врагъ, когда оболыцаетъ ревностныхъ послушниковъ, то  именно   чрезъ   внушеніе имъ большихъ, но самочинныхъ
молитвенныхъ   правилъ,   вместо положенныхъ старцемъ. Бываетъ, что къ такимъ подвигамъ является особенное безпримерное усердіе, но оно поддерживается не чистою совестью,  тонкимъ помысломъ гордыни.

Если избегать описанныхъ искушеній, то, при усердномъ и внимательномъ прохожденіи молитвеннаго подвига въ храме и доме своемъ, пастырь вскоре будетъ награжденъ отъ Бога этимъ даромъ третьяго, высшаго рода молитвы. Правда, Господь иногда будетъ испытывать его смиреніе и лишать его чувства молитвеннаго умиленія, чтобы онъ понялъ, что оно дается отъ благодати Божіей, а не отъ достоинствъ человека. Но все-же въ такихъ испытаніяхъ Господь не надолго оставитъ пастыря, но облегчитъ его подвигъ более, чемъ пустынножителямъ, имея жалость не только къ душе самого пастыря, но и ко всемъ его чадамъ, которыхъ молитвы и воздыханія приноситъ онъ къ престолу Господню. Кто пожелаетъ убедиться, сколь многихъ смиренныхъ іереевъ и іерарховъ православнаго міра Господь обогащаегь сокровищемъ молитвы, тотъ пусть спроситъ у верующаго народа о такихъ светильникахъ и, следуя его указаніямъ, онъ уввдитъ, что въ каждомъ городе, въ каждомъ округе есть пастыри, молящіеся всегда со слезами, съ восторженнымъ умиленіемъ; духъ ихъ во время молитвы какъ-бы выходитъ изъ тела и подобно огню исчезаетъ въ высоте небесъ, по слову псалмопевца (Ис. СХVШ). И мы хорошо знаемъ, что сила нашей Церкви, обладающей многими милліонами умовъ и сердецъ, основывается именно на этихъ смиренныхъ молитвенникахъ, что именно они суть колесница Израилева и кони его.

 

Писъма къ пастырямъ о некоторыхъ недоуменныхъ сторонахъ пастырскаго деланія 11)

Различныя явленія русской церковной жизни громко говорятъ о томъ, что между нашими пастырями и разъ навсегда определенною отъ Бога участію служителей христіанской истины существуетъ существенное недоразуменіе. Въ силу этого недоразуменія обычные представители вполне честнаго и даже ревностнейшаго исполненія пастырскаго долга, какъ онъ понимается ими самими, съ одной стороны далеко не всецело удовлетворяютъ темъ требованіямъ, что обращаетъ къ нимъ ихъ паства, а съ другой стороны нередко, особенно на первыхъ порахъ своего служенія Богу, встречаютъ совершенно неожиданное отношеніе къ себе окружающихъ людей и вообще окружающей жизни. Особенно достойно вниманія здесь то обстоятельство, что подобное недоразуменіе остается и при томъ условіи, если пасомые ничего не имеють сказать противъ своего священника, какъ нравственной личности.

Не далее, какъ въ текущемъ году мне приходилось видеть двухъ начальниковъ учебныхъ заведеній, которые годъ тому назадъ были сильно озабочены пріисканіемъ себе законоучителей  съ  призваніемъ, чуждыхъ техъ пороковъ, которые этимъ   начальникамъ   представлялись  (совершенно  напрасно) обычнымъ  свойствомъ  духовнаго  сословія. Затемъ имъ пришлось познакомиться съ двумя кандидатами Д. Академіи, желавшими   законоучительства, и довольно   коротко сблизиться сь ними. Молодые люди, действительно проникнутые искреннимъ призваніемъ, съ перваго-же знакомства весьма понравились  упомянутымъ педагогамъ, сами исполнились къ последнимъ   горячимъ   сочувствіемъ   и   расположеніемъ,   вошли   въ интересъ  дела и можно сказать — сделались друзьями. Отъ ихъ   дальнейшаго   законоучительствованія ничего не оставалось   ожидать,   кроме   самаго лучшаго, по крайней мере со стороны взаиинаго довольства своимъ школьнымъ начальствомъ. Что  же? не прошло и года, какъ одного изъ молодыхъ священниковъ   директоръ   прямо   таки   выжилъ изъ ввереннаго ему   учрежденія,   какъ  неудобнаго, а о другомъ начальникъ школы говорилъ чрезъ три месяца после посвященія не иначе, какъ, съ вытянутымъ лицомъ, признаваясь, что, по его мненію, такой законоучитель вовсе и не священникъ: и служить-то точно   дрова   рубитъ,   и  въ   классе только единицы ставить умеетъ. Еще менее довольны были молодые пастыри. Первый— человекъ   искренно   религіозный — впадалъ   въ совершенное уныніе   и   отчаяніе.  Да  стоитъ-ли жить-то, восклицалъ онъ: когда за все стараніе, за честное исполнеяіе долга приходится, вместо  одобренія и поддержки, встречать гоненіе! Никто не заступается,   все умываютъ руки, жена меня клянетъ, что я наделъ рясу и т. д. Бедный служитель Церкви рыдалъ, какъ малый ребенокъ после непріятныхъ разговоровъ съ директоромъ,   и  когда перешелъ на другое место, то зарекался: ну ужъ теперь ни во что не буду вмешиваться, а только исполнять   приказанія. — Второй   свяшенникъ меньше тужилъ, но еще более перваго, кажется, негодовалъ на начальство школы. Они смотрятъ на Законъ Божій не какъ на преподаваніе познаній, а какъ на благочестивыя разглагольствованія,—говорилъ онъ: да въ томъ только и понимаютъ религіозное воспитаніе,   чтобы  надоедать детямъ, кроме двухчасовыхъ праздничныхъ службъ, еще и еженедельными акафистами.—Приведенные примеры вовсе нельзя причислить къ явленіямъ юношеской неопытности помянутыхъ священниковъ: здесь выразилась доходящая подчасъ до противоположностей разность самыхъ понятій о пастырскомъ попеченіи, какъ его называетъ св. Григорій Двоесловъ. За характерными подтвержденіями последней мысли не будетъ остановки. Могу привести несколько случаевъ, діаметрально противоположныхъ отзывовъ клира и міра о некоторыхъ явленіяхъ пастырской жизни.

Жителямъ одного большого города хорошо известно, что местный кафедральный соборъ переполнялся народомъ въ некоторые   обыкновенные воскресные дни почти какъ въ Рождество   или   Троицу;   это были те воскресенія, когда назначался къ проповеди покойный протоіерей I. Полисадовъ; небывшіе   въ  церкви горожане съ живейшимъ любопытствомъ раскупали затемъ Листокъ, чтобы прочитать изложеніе главныхъ   мыслей  проповеди. Какъ относилось къ этимъ проповедямъ  духовенство?  Помню,   какъ сейчаеь, обычные въ такихъ случаяхъ отзывы одного почтеннаго, тонсе уже покойнаго, соборнаго священника: опять сегодня отецъ I. явился со своими трескучими фразами! говоритъ целый часъ, а ведь ни одной мысли  веской не скажетъ. — Подобными-же отзывами награждали любимаго народнаго проповедника и другіе мои собеседники изъ духовныхъ.—Зато последнимъ очень понравилось слово, упомянутаго   каѳедральнаго священника, сказанное въ день  погребенія покойнаго Государя. Соборъ былъ переполненъ   народомъ,   литургію   начали   позже и пели не спеша, чтобы   начать   панихиду   какъ   разъ   во   время-ли опусканія

гроба   въ   могилу,  или  вместе съ началомъ отпеванія — не помню, но по отпуске литургіи, когда архіерей со служащими вышли   на   середину   церкви,   а проповедникъ показался на кафедре,   раздался  условленный ударъ болыпого колокола и послышались глухія рыданія скорбящаго народа. О чемъ повелъ речь проповедник? Онъ сжато, но обстоятёльно перечислилъ   государственные   подвиги   почившаго   въ историческомъ   порядке,   не забылъ сказать о пріобретеніи Амура и Ферганской области, объяснилъ, кажется, пользу новыхъ судовъ   и  земства и въ заключеніе пригласилъ слушателей къ нелицемерной молитве объ упокоеніи души преставившагося Государя.—Въ другой, торжественный моментъ, когда въ Великій Пятокъ, на вечерни была вынесена плащаница, тотъ-же проповедникъ   и   опять  обстоятельно  и сжато изложилъ по

краткому руководству Пр. Макарія ученіе объ искупленіи, въ смысле   удовлетворенія   Христовой   жертвою   Божественному правосудію за преслушаніе Адама. И на этотъ разъ я услышалъ отъ сослуживцевъ покойнаго проповедника самые одобрительные отзывы о проповеди. Нужно ли говорить, что міряне самыхъ разнообразныхъ положеній въ обществе тою и другою речью были не вознесены духомъ, но напротивъ низведены съ высокаго настроенія не только къ недовольству, но и почти къ раздраженію на такое несоответствіе поученій торжественности момента.

Не только проповедь, но и все прочія стороны служенія пастырскаго часто встречаютъ діаметрально противоположные отзывы со стороны мірянъ и самихъ пастырей. Одинъ знакомый мне, еще не старый протоіерей В.—законоучитель полу-аристократическаго средняго учебнаго заведенія пользуется преимущественно славою образцоваго наставника по Закону Божію; принято думать и въ обществе, и въ педагогическомъ міре, что изъ его учениковъ происходитъ наименьшій контингентъ скептиковъ, что нигде въ другой школе не воспитывается въ такой степени любовь къ вере Христовой и пониманіе ея истинъ; многіе, даже полусектантскаго направленія аристократы, едвали не изъ всего духовенства того города, только за нимъ оставляютъ названіе христіанина. Но спросите о немъ его собрата и руководителя, составляющаго ежегодно отчетъ о преподаваніи Закона Божія: самая плохая аттестація, близко граничащая съ жалобой, достается на долю именно этого законоучителя,—и аттестація эта составлена лицомъ, не только искренно-безпристрастнымъ, но и въ свою очередь со всею ревностью служащимъ делу законоучительства уже много летъ въ однородной-же школе.

Любимымъ народнымъ пастыремъ другого города, где мне пришлось жить, безспорно долженъ быть названъ одинъ священникъ, отличающійся не только проповедническою, но и самою многоразличною миссіонерскою, благотворительною и организаторскою деятельностью. Нередко вы услышите отъ мірянъ всякихъ сословій: вотъ еслибъ все священники были-бы, какъ Ш, то не было бы ни сектантовъ, ни нигилистовъ. Действительно, доступность, отзывчивость, просвещенное человеколюбіе и красноречіе означеннаго пастыря по всей справедливости стяжали ему любовь всехъ преданныхъ Церкви жителей города. Такъ-ли къ его деятельности относятся его собратья?—Одинъ изъ самыхъ молодыхъ сотрудниковъ помянутаго священника окрестилъ еврея и получилъ отъ консисторіи предписаніе переслать актъ о крещеніи въ ближайшую приходскую церковь для внесенія въ метрики, каковыхъ не имелось при домовомъ храме, где онъ служитъ. Настоятель прихода, человекъ самъ по себе благочестивый, трудолюбивый и честный, однако страшно вознегодовалъ на то, что ему   приходится   безмездно   вписывать въ метрику какого-то полунищаго еврея, нарочно пошелъ объясняться къ молодому священнику и старался ему доказать неразумность и безцельность его согласія окрестить еврея, прибавивъ въ заключеніе: „неужели вы хотите подражать Михаилу Ильину, который целыя 20 летъ Богъ знаетъ чемъ занимается?" Помнится, что на одномъ изъ общественныхъ обедовъ некій шутникъ, не изъ духовныхъ, возглашая горячій тостъ за здоровье NN.. прибавилъ пожеланіе, чтобы почтенный пастырь продолжалъ 6ы еще 60 летъ заниматься Богъ знаетъ чемъ, какъ и прежде.— Итакъ, кажется довольно сказано о томъ, что воззренія паствы на предметъ пастырской деятельности совершенно иныя, чемъ у самихъ пастырей; приведенныя явленія представляютъ собою примеры не уклоневія отъ пастырскаго долга, не пренебреженія пастырями своихъ обязанностей, ни темъ менее требованія потворства со стороны мірянъ,—но именно борьбу идей, недоразуменіе чисто принципіальнаго характера.

Недоразуменіе это бываетъ не только съ паствой, но и съ самимъ пастырскинъ деломъ. Не буду для обоснованія последней мысли напоминать о томъ, что студенческій религіозно-общественный идеализмъ испаряется у молодыхъ священниковъ въ два — три года, уступая место угрюмому разочарованію, которое побуждаетъ ихъ искать себе совершенно постороннюю язлюбленную спеціальность (до разведенія дворовой птицы включительно), а къ пастырскому делу относиться, какъ къ тяжелому внешнему долгу; помню, что совершенно то-же испыталъ и одинъ хорошо мне знакомый талантливый преподаватель церковно-практическихъ наукъ, принявшій священный санъ после пятвадцатилетней преподавательской практики и притомъ по самымъ высокимъ религіознымъ побужденіямъ. Я виделъ его чрезъ два года после посвященія. Онъ не только забросилъ горячо начатую еженедельную проповедь, но только и мечталъ выдти куда нибудь изъ своего прихода, где все ему очевидно надоело, а всего больше его сослуживцы. Вниманіе мірянъ къ слову назвданія онъ выенялъ въ ничто, отъ участія въ богословскихъ чтеніяхъ, коими восхищался прежде, отказался и вокругъ себя виделъ, и притомъ совершенно преувеличенно, лишь своекорыстіе и обманъ.

Конечно, все эти явленія, а особенно неспособность пастырей уживаться другъ съ другомъ, создавшая обидную пословицу: где соборъ, тамъ и содомъ,—большинство писателей относятъ на счетъ нравственныхъ недостатковъ духовенства, но это совершенно несправедливо не только применительно къ приведеннымъ примерамъ, но и ко всей церковной жизни вообще. Конечно, наши пастырй не ангелы, но они безконечно превосходятъ по своей религіозности и нравственной чистоте священниковъ латинскихъ и протестантскихъ, изъ коихъ намъ пришлось особенно близко ознакомиться съ первыми и, однако, убедиться, что и при далеко низшемъ, чемъ у нашихъ, уровне ихъ религіозно-просветительныхъ силъ у нихъ нетъ такого недоразуменія съ паствой и со своимъ служеніемъ, какъ у нашихъ, очевидно, что причина последняго не столько въ личныхъ качествахъ духовенства, сколько въ неознакомленности съ истиннымъ понятіемъ о пастырстве, въ неполноте самыхъ богословско-пастырскихъ воззреній. Итакъ, для восполненія подобныхъ недоразуменій намъ предлежитъ изложить по источникамъ Божественнаго Откровенія христіанское понятіе о самомъ деле пастырскомъ съ техъ сторовгь, которыя остаются неотмеченными въ нашихъ руководствахъ по данному предмету, а также и раскрыть ту, давно предсказанную въ Божественномъ Откровеніи и исторіи Церкви, участь, которая ожидаетъ въ сей жизни пастыря и его христіанскую проповедь. Такимъ образомъ у насъ собственно получается изложеніе богооткровенныхъ началъ царства Божія, зарождающагося сперва въ душе человека и затемъ выступающаго на борьбу съ ветхямъ міромъ въ качестве общественной или духовной силы; эти то начала мы и будемъ сравнивать съ теми представленіями, коими руководятся -современные служители Церкви.

 

            II  Царство Божіе — внутри насъ, въ совести

 

Но прежде, чемъ начать это изложеніе, остановимся несколько на той мысли, что непонимаемыя со стороны пастырей требованія мірянъ, къ нимъ обращенныя, вполне законны. Они призываютъ ихъ къ деланію въ области именно этого царствія Божія, со стороны того отличительнаго его свойства, по которому оно выделяется изъ всехъ прочихъ областей жизни. Мы не хотимъ этимъ сказать, будто общество и народъ имеетъ сознательную идею о царстве Божіемъ и сознательно определяетъ съ точки зренія последней деятельность пастыря, но это не мешаетъ тому, чтобы присущее христіанамъ религіозное чувство освещало для нихъ область всехъ церковныхъ отношеній однимъ светомъ, темъ светомъ, который неотъемлемъ отъ здраваго общечеловечеекаго сознанія, если оно свободно подчиняется христіанской истине.

Какое-же это освещеніе? Ответъ можетъ быть данъ довольно ясный. Если мірянинъ религіозенъ, то онъ, почти безъ исключеній, определяетъ область религіи и Церкви, какъ нечто, совершенно противоположное всему земному, не только— прямо греховному,   но   вообще   всему   несовершенному.  Онъ именно въ такой мере и религіозенъ, въ какой не удовлетворяется земнымъ, мірскимъ; онъ ищетъ въ религіи и Церкви съ ея представителями именно всего того, чего нетъ въ міре. Вотъ простейшая разгадка тому, почему онъ, снисходительный до безразличія къ проступкамъ мірскихъ людей, съ драконовскою строгостью судитъ слабости духовенства. На міръ онъ уже смотритъ какъ на область греха и неправды, — на Церковь, если онъ только признаетъ ее, онъ смотритъ какъ на Царство Божіе. Если въ мірскомъ обществе главнейшими рычагами являются отъ начала міра и доселе, и до скончанія века: насиліе, кара и поощреніе себялюбія, самолюбія и ко-рысти, то въ жизни церковной, буде онъ въ нее веруетъ, онъ хочетъ видеть царство самоотверженнаго подвига и свободы. Не всехъ, далеко не всехъ гуманныхъ гражданскихъ администраторовъ удерживалъ отъ репрессивныхъ меръ противъ ересей и расколовъ тотъ индифферентизмъ, въ коемъ ихъ обвиняютъ: напротивъ, наиболее религіозные изъ нихъ подчинялись голосу своей христіанской совести, недопускавшей никакой связи между религіей истины и внешними мерами. Такое основное воззреніе на Церковь, какъ на царство, во всемъ противоположное міру, выяснено светскимъ богословомъ А. С. Хомяковымъ, котораго, какъ известно, образованные міряне не только предпочитаютъ академическимъ, но и ставятъ въ образецъ всякаго богословствованія. Въ русской изящной литературе, которая по недавно высказанному въ печати правдивому замечанію ¹²⁾, далеко опередила нашу ученую мысль, церковные идеалы всего возвышеннее, художественнее и ближе къ русскому сознанію нариеованы Достоевскимъ, особенно въ его последнемъ романе. И здесь мысль автора обращается къ Церкви не иначе, какъ чрезъ полнейшую неудовлетворенность началами светскаго общежитія, или вернее говоря— чрезе прямое отрицаніе возможности достигать при посредстве последнихъ общаго мира и внутренняго удовлетворенія. Вся драма состоитъ изъ противопоставленія картинъ жизни светской и жизни религіозно-церковной, какъ царства тьмы съ царствомъ света. Наиболее сильное проявленіе последняго—въ быту монастырскомъ, какъ основанномъ прежде всего на отреченіи отъ міра, Самое наименованіе монаховъ авторъ употребляетъ такое, которое и весь русскій народъ считаетъ наиболее почетнымъ, какое „инокъ", т. е. живущій иначе, нежели все обыкновенные люди. Идея повести заключается въ томъ, что истинное благо можетъ быть основано только на свободномъ подвиге любви и учительства, свободно приводящемъ людей къ покаянію и исправленію жизни. Христосъ Спаситель, отрекшись принять діавольскія искушенія, предлагавшія овладеть людьми искусственно, темъ самымъ показалъ, что свободное согласіе совести, вотъ та почва, на которой единственно и должно быть основано Его царство. Напротивъ того, Великій Инквизиторъ, решившійся создавать народное благо путемъ посредственнаго, искусственнаго воз-действія на совесть, самъ признается, что его царство—не царство Христово, но царство врага—діавола. Достоевскій не былъ спеціалистомъ въ психологіи, ни въ моральной философіи, но логика вещей привела его сама собою къ тому, более точному определенію области Церкви, куда онъ только и могъ придти, разъ онъ былъ къ ней отосланъ неудовлетворенностью всякимъ светскимъ началомъ общественнаго благоустройства; та же логика вещей приводигь къ такому-же определенію и всехъ мірянъ, внимательно и сознательно отно-сящихся къ Церкви, ибо действительно—все они сосредоточиваютъ все, что касается Церкви и религіи, въ области совести, почему и употребляютъ это слово вместо слова—вероисповеданіе. Вотъ почему, начавшись съ осужденія міра, религія общества ни на чемъ и не могла сосредоточиться, кроме совести. Міръ — это область себялюбивыхъ и корыстныхъ стремленій, удерживаемыхъ въ пределахъ честности карающимъ закономъ: но внутренній голосъ требуетъ веры въ царство свободнаго блага; онъ уверяетъ насъ, что благо есть начало безусловное и самодовлеющее.

Итакъ, если есть Богъ и царство Божіе въ грешномъ міре, то Онъ есть истинное благо, а Его царство—есть воспитаніе къ такому благу совестей человеческихъ. Священникъ— это собственно руководитель совести,—таковъ взглядъ общества. Оно благоговеетъ предъ темъ пастыремъ, который славится именно какъ знатокъ и наставитель сердца. Оптинскій о. Амвросій и ему подобные старцы — вотъ, съ точки зренія общества, представители наиболее разумнаго пастырства: предъ ними каждый светскій человекъ чувствуетъ себя только міря-ниномъ безъ различія своего положенія и воздаетъ имъ знаки почтенія усерднее, нежели самымъ высокопоставленнымъ пастырямъ. — Религія есть царство совести, оправдываемой Богомъ; насколько совесть не хочетъ признать своей зависимости отъ какихъ бы то ни было своекорыстныхъ интересовъ, настолько и религія, и Церковь въ сознаніи верующихъ мірянъ является, какъ царство, совершенно отличное, отличное до противоположности, отъ всего земного, светскаго, мірского.

Отступаютъ-ли эти взгляды отъ истины? не вращается-ли, напротивъ, все ученіе Христа Спасителя на противоположеніи. Своего царства всему земному, чувственному? „Вы слышали, что сказано древнимъ,... а Я вамъ говорю"... Такими словами Онъ вводитъ правила начертанныхъ Имъ обязанностей къ ближнимъ.— „Не будьте, какъ фарисеи, не такъ-ли творятъ и язычники?"—вотъ достаточныя для Божественнаго Учителя основанія, чтобы ученики его не удовлетворялись известными обычаями или взглядами. Самое вступленіе въ Свое царство Господь связываетъ съ отреченіемъ отъ міра и взятіемъ креста; Онъ не допускаеть, чтобы кто служилъ, кроме Него, еще и міру: кто не съ Нимъ, тотъ противъ Него, кто съ Нимъ не собираетъ, тотъ расточаетъ Его царство. Въ частности идея начальствованія въ последнемъ определяется Имъ по противоположности съ начальствованіемъ мірскимъ: „вы-же не такъ, но большій въ васъ да будетъ всемъ слуга". Говорить-ли о томъ, что Господь не уклоняется отъ логической последовательности и основываетъ Свое царство на почве добровольности, на почве совести? „аще отъ міра сего бнло царство Мое, слуги Мои убо подвизалися быша, да не преданъ быхъ былъ іудеомъ: ныне-же царство Мое несть отсюду" (Іоан. XVIII, 36). Откуда-же Его царство, где оно зиждется? Въ совести: "се бо царствіе Божіе внутрь васъ есть" (Лук. XVII. 21).

Впрочемъ къ Божественному ученію о строеніи Церкви и иастырстве мы еще обратимся, а теперь, чтобы окончательно показать, насколько разность воззреній на эти предметы со стороны общества и духовной школы зиждется именно на показанномъ определеніи, обратимся снова къ литературе. Немного есть сочиненій, где бы начертывался образецъ желательнаго, нормальнаго пастыря, но если онъ появляется на страницахъ нашей печати, то совершенно различными красками начертывается онъ подъ перомъ писателей светскихъ и писа-телей изъ духовной школы, будь они сами пастыри или въ званіи мірянъ. Перваго рода писатели, когда желаютъ представить положительный тигпь пастыря, то не иначе, какъ борца съ міромъ, съ мірскими предубежденіями, съ мірскою ложью, насиліемъ и жестокостью. Таковы эти типы у писателей, самыхъ различныхъ міровоззреній. Возьмете-ли сочиненія Лескова: „Владычный Судъ", „Соборяне", На краю Света", или типъ идеальнаго „сельскаго священника" у Мещерскаго, или появленіе духовниковъ у умираюшихъ грешниковъ и грешницъ въ романахъ Вс. Крестовскаго и Всев. Соловьева,—везде пастырь является или въ борьбе съ міромъ, или же какъ живая противоположность міру. Напротивъ, самымъ тяжкимъ обвиненіемъ духовенства служитъ въ устахъ светскихъ писателей уподобленіе ихъ мірскимъ деятелямъ и порядковъ церковной жизни порядкамъ чиновничьимъ.   Здесь опять   сойдутся   писатели   самыхъ   разнообразныхъ   школъ: возьмете-ли вы   „Девятый   Валъ"   Данилевскаго, или романы Тургенева и поэмы Некрасова, или статьи Самарина, Ансакова, Влад. Соловьева, Елагина — везде   уподобленіе   жизни и поступковъ священника (или   целой   іерархіи)  образу действія міра светскаго   является   самою   тяжкою виною духовенства. Впрочемъ, все это настолько последовательно вытекаетъ изъ словъ Христовыхъ: „вы-же не тако", что и говорить о томъ не, стоило-бы, еслибъ наши духовные   писатели и мыслители не понимали бы дела   нередко,   къ  сожаленію,   совершенно инымъ образомъ. Что касается до литературныхъ типовъ духовенства, то ближе всехъ къ светскимъ писателямъ стоитъ богословъ Ливановъ, у коего идеальный священникъ, хотя и не чуждъ юридическаго характера, но все-таки не лишенъ и

пастырскаго   духа.   Насколько,   однако,   мудренымъ   считалъ авторъ нарисовать характеръ пастырскаго попеченія о нравственномъ состояніи пасомыхъ, это видно изъ того, что онъ не нашелъ ничего лучшаго, какъ буквально выписать для изображенія картинъ   посещенія   пастыремъ  прихожанъ,  выписать изъ Толстовской повести:  „Утро молодого помещика" сцены обхожденія  последнимъ  крестьянскихъ  избъ съ неумелою и потому смешною претензіей исправлять ихъ нравы. Понятно, что   въ  еще  более   комичномъ виде предстаетъ предъ нами пастырская деятельность священника въ этомъ неудачнейшемъ плагіате.   Но   вотъ предъ нами более правдивая литература: „Записки  сельскаго  священника",   или  Лейпцигское  изданіе противъ Елагина; вотъ повесть Забытаго: „Миражи" или Потапенко: "На действительной службе", или „Ряса", помещенная  летъ   7   назадъ въ журнале „Дело". Что мы здесь находимъ?  Конечно  всего  менее мыслей о духовномъ руководстве   пастыря.   Въ   первыхъ   двухъ названныхъ книжкахъ—борьба партій, споры о правахъ, а въ романахъ—то безпочвеннейшій типъ чуть-ли не „лишняго человека", то нечто ужъ  совсемъ нелепое, попавшее въ рясу почти безъ веры въ Бога и взирающее на религію, какъ на лучшее средство культивированія крестьянъ въ экономическомъ и особенно въ гигіеническомъ отношеніи (Потапенко). Наконецъ, всехъ ихъ безпокоитъ законъ о единобрачіи духовенства. Вотъ и только.

          Напротивъ, если литература подобнаго рода желаетъ изобразить въ духовной среде типъ положительный, идеальный, то она не противополагаетъ его міру, но напротивъ, сливаетъ съ нимъ:¹³⁾ она гонитъ своихъ идеалистовъ въ университетъ, въ доктора (напр. Никитинъ или Помяловскій въ своихъ повестяхъ), наконецъ въ железнодорожные чиновники и даже — о ужасъ! — въ самоубійцы; таковы два последнихъ типа въ помянутыхъ „Миражахъ". Конечно мы далее кого бы то ни было отъ мысли усваивать такія дикія понятія романистовъ самой духовной школе, но указанные типы говорятъ о неспособности ея писателей найти своимъ героямъ место на почве, имъ доставшейся, на почве руководства человеческою совестью. И действительно, приходилось на горькомъ опыте убедиться, что очень многіе изъ учащагося духовнаго юношества не представляютъ себе, что деятельность церковная есть именно строеніе этого духовнаго царства совести и правды: эти юноши относятъ религіозно-воспитательную деятельность священника къ его государственнымъ обязанностямъ, прибавляя, что пастырь не долженъ ограничиваться узкими рамками религіозно-церковной деятельности (будто бы последняя заключается только въ требоисправленіи). Именно такое печальное воззреніе на значеніе последней заставляетъ многихъ пастырей сокращать свои священническія обязанности и наполнять свою жизнь гражданскими. Съ какою радостью говорятъ многіе: „помилуйте, до проповедей-ли мне? ведь я нынче назначенъ членомъ епархіальнаго ревизіоннаго комитета; дело серьезное — надо ведь съ бухгалтеріей познакомиться" и т. п.—И чемъ выше положеніе пастыря, темъ более внешній, чиновничій характеръ она получаетъ, темъ далыпе онъ отступаетъ отъ почвы совестй человеческой и руководствованія ею; такое дело ему представляется чемъ-то не интеллигентнымъ, чуть-ли не ханжескимъ, приличнымъ разве для старыхъ сельскихъ батюшекъ да монаховъ.

          Съ грустью надо сознаться, что подобное предпочтеніе формальныхъ, государственныхъ делъ предъ духовными особенно свойственно духовенству академическому. Грустно то, что третируя свысока обрядовыя правила Церкви во имя свободы и просвещенія, некоторые пастыри такого типа въ своихъ практическихъ-то требованіяхъ отъ жизни все-таки не становятся выше чиновниковъ, и сводя все разрешенія церковныхъ недуговъ къ расширенію экономическихъ и государственныхъ правъ духовенства, только и знаютъ, что взывать къ светской власти о репрессивныхъ мерахъ противъ сектантовъ, а себе вменяютъ въ миссіонерскій подвигъ настойчивыя жалобы на бездействіе полиціи противъ ереси. Впрочемъ, эти типы, пожалуй, уже отрицательные, но какъ больно и знакомства ихъ со светскимъ просвещеніемъ, особенно съ филологіей. Но онъ не счелъ нужнымъ привести доводовъ въ пользу ихъ пониманія Божественныхъ истинъ, ни въ лользу ихъ ревности по вере и добродетели христіанской. То, что положительные типы,   которыхъ гораздо больше, отстаютъ отъ этихъ въ своей энергіи такъ мало, что раздаются голоса, определяющіе и всю духовную среду красками именно этихъ типовъ. На дняхъ   мне попался старый номеръ одной славянофильской, след.,  православнаго  направленія  газеты, где  расхваливается  какая-то  брошюрка,   составленная   священникомъ; при этомъ прибавляется: „еще большее значеніе пріобретаетъ эта брошюра, какъ голосъ изъ того холоднаго міра, изъ котораго мы уже отчаялись услышать что либо неформально-схоластическое,немертвое,а живое, могучее, действенное, разъясняющее   истину, возвышающее духъ" („Русское Дело", 1888 г. № 48). За что такой незаслуженный укоръ отъ друзей? А  именно  потому,   что   то   несомненно   доброе, высокое и идеальное, что есть въ нашей, пастырской и школьной среде, страдая некоторою, м. б., не весьма значительною, неполнотой,   при  неблагопріятныхъ условіяхъ современности, оказывается не въ силахъ открыть себя міру; свеча остается подъ спудомъ и бродящіе въ темной горнице гости естественно бранятъ хозяевъ за ненависть  къ свету, не зная, что светъ горитъ тепло и ярко, но за майымъ дело стало: надо вынуть его изъ подъ сосуда нашей замкнутости и поставить на свещникъ общественной и народной жизни. Конечно, совершенная нравственная высота, сделайся она нашимъ прочнымъ достояніемъ,   сама-бы  научила насъ, какъ действовать, открыла-бы намъ при всей неполноте   нашихъ,   сознательно   усвоенныхъ идеаловъ,  путь  къ  совести  ближнихъ.  Такъ  и было и бываетъ съ лучшими представителями  русскаго пастырства, каковъ напр., св. Тихонъ Задонскій.о   подобные  пастыри стоятъ по своей деятельности особняками   среди   своихъ  собратьевъ;   даже   ихъ   воззренія какъ-то не растворяются въ нашихъ руковод-ственныхъ сочиненіяхъ. Названный Святитель, высокожизненною верой, со своею   истинно   вселенскою близостью ко всемъ сословіямъ и уровнямъ образованія, нашелъ усердныхъ распространителей своихъ твореній не въ насъ, а въ пропагандистахъ пашковщины,   которые,   какъ   известно,

со времени самаго своего появленія противопоставляли поученія   св.   Тихона,   исполненныя   духомъ  живейшей  любви ко Христу и ученіемъ о духовности   истинной   веры — противо поставляли современному формалистическому, по ихъ словамъ, направленію церковной проповеди и жизни. Доведя насъ до такого   печальнаго положенія, что характеристика современнаго православія противополагается ученію столпа нашей-же Церкви, какъ какой-то совершенно иной, недавно открытой, новой   вере,  пашковцы,   какъ и штундисты, и по собственнымъ своимъ признаніямъ, и по свидетельству самой исторіи ихъ появленія, представляютея живымъ протестомъ противъ современныхъ школьныхъ воззреній на сущность церковной жизни и церковнаго пастырства, протестомъ со стороны такъ печально и уродливо оканчивающагося стремленія христіанской души къ устроенію проповеданеаго Господомъ царства Божія, царства чистоты, любви и правды. Конечно, этотъ протестъ, какъ и древнее протестантство, сразу-же сбился съ дороги, но какъ печально для насъ то признаніе, что столь высокимъ стремленіямъ суждено у насъ определяться въ формы, не по преимуществу церковныя, но напротивъ—прямо противо-церковныя. Обе назваыныя секты составились изъ людей, искавшихъ именно религіи совести, той религіи, для которой и учреждено наше пастырское званіе по его принципу. На-сколько этотъ принципъ не утерянъ, но закрытъ отъ взоровъ народа и общества, видно изъ того, что искавшій его сознательно, усердно и довольно долго именно у насъ въ Церкви— графъ Толстой, въ конце концовъ не съумелъ найти у насъ ничего искомаго и решилъ, что „въ Церкви ничего не осталось, кроме „ладону, колоколовъ, парчи и словъ".

Ереси и секты, при всемъ ихъ разнообразіи возникшія, какъ видите, изъ одинаковыхъ неудовлетворенныхъ стремленій христіанскихъ душъ, являются последнимъ и особенно разителышмъ доводомъ въ пользу того положенія, что Церковь и церковное пастырство, какъ по самому своему существу, такъ и по современнымъ запросамъ къ нимъ отъ всей русской земли, должны приниматься нами прежде всего какъ противоположное всякому мірскому учрежденію царство Божіе, зиждущееся на почве внутренней жизни, на почве совести, а не на основаніяхъ правовыхъ или тому подобныхъ. Многіе утверждаютъ, что духовная школа и духовенство ни-чего общаго съ этою почвою не имеютъ; тогда бы, конечно, и надеяться нечего на возможность воеполненія несовершенствъ современнаго пастырства: мы, напротивъ, утверждаемъ, что по своей религіозности, умственному развитію, трудолюбію и целомудрію духовенство всецело родственно этой почве, но вполне овладеть ею не научилось; здесь ему, кроме неблагопріятныхъ соціальныхъ условій, препятствуетъ некоторая зависящая отъ западнаго вліянія неполнота самыхъ пастырскихъ воззреній. Конечно, восполнить воззренія — это мало: гораздо труднее сделать ихъ достояніемъ своего духа, провести въ свою жизнь. Но изменить соціальныя условія зависитъ не отъ насъ, а проникнуться богооткровенвыии воззреніями на пастырство съ такою силою, чтобы привести наше пастырское служеніе къ обильнейшимъ плодамъ, въ этомъ намъ никто помешать не можетъ, какъ мы увидимъ изъ раскрытія самаго понятія о некоторыхъ его сторонахъ на основаніи священнаго Писанія и Твореній отеческихъ, къ чему теперь и приступимъ съ Божіею помощью.

Мы такъ долго останавливались на простой мысли о пастырстве, какъ о непосредственномъ руководстве совестью, по той причине, что у насъ существуетъ такое направленіе пастырской деятельности, которое, по примеру протестантскихъ пастырей, усиленно старается отрешиться отъ этой почвы, уподобиться по своимъ пріемамъ деятельности государственной, направленной не на внутренній міръ человека, а на установленіе внешнихъ порядковъ общежитія. Мы видели, что не только слово Божіе, но и общее отношеніе русскихъ людей самыхъ противоположныхъ міровоззреній решительно отказывается примириться съ такимъ чиновничьимъ взглядомъ на пастырское служеніе и требуетъ, чтобы оно сосредоточивалось во внутреннемъ міре душъ человеческихъ, какъ по своимъ побужденіямъ, такъ и по целямъ. При этомъ, однако, надо оговориться, что ни слово Божіе, ни требованіе общества, не съуживаютъ этихъ самыхъ родовъ пастырской деятельности въ рамки богослуженія, проповеди и духовныхъ беседъ, не изгоняютъ ея изъ сферъ науки, благотворительности, воспи-танія и т. п. Напротивъ, во все такія сферы учитель царствія Божія принимается съ преимущественною любовью и уваженіемъ всеми искренними людьми, но принимается именно, какъ носитель идей евангельскихъ, чуждыхъ обычно-житейскихъ пріемовъ. Такъ, о. Іоаннъ Кронштадтскій является деятельнымъ председателемъ и Общества Трезвости и Домовъ Трудолюбія, одинъ еще здравствующій старецъ-протоіерей пользуется несравнимымъ уваженіемъ въ самыхъ высокихъ сферахъ, какъ чисто духовный организаторъ некоторыхъ отраслей жизни Домовъ Призренія для падшихъ женщинъ. Славянское Общество въ свое время высоко ценило участіе въ его правящемъ Комитете двухъ уважаемыхъ протоіереевъ, которые выступали всегда какъ представители религіознаго освешенія разныхъ вопросовъ. Могу не обинуясь утверждать, что летъ 10 тому назадъ въ двухъ столичныхъ гимназіяхъ все принципіальыые вопросы решались въ Советахъ по указанію двухъ законоучителей, пользовавшихся равною любовью и уваженіемъ какъ со стороны начальствующихъ и учащихъ, такъ и со стороны учащихся.

Но если-бы вы присмотрелись къ направленію деятельности всехъ указанныхъ пастырей, то легко заметили-бы ея существенную разность, какъ сравнительно съ характеромъ прочихъ деятелей техъ-же учрежденій, такъ и въ ея отношеніи   къ   обычнымъ  пріемамъ   церковной   „администраціи".

Тутъ внешнее выходило всегда изъ внутренняго и къ внутреннему и направлялось. Решеніе общественныхъ вопросовъ предлагалось со стороны его воздействія на совесть и только на совесть. Думаю, что въ эпоху мучениковъ подобнымъ именно образомъ умещались въ царствіи Божіемъ вопросы экономическіе и бытовые. Духовное ученіе и духовный примеръ возбуждалъ духовное настроеніе; настроеніе отражалось  на всехъ сторонахъ быта христіанской общины, все оне свободно посвящались Богу (Римл. VI, 18; XIV, 8); сами собою являлись пожертвованія, и выростали благотворительныя учрежденія, какъ при Василіи Великомъ; сами собою учреждались въ обратившемся ко Христу обществе новые христіанскіе порядки именно такъ, какъ возникали въ Кронштадте Домъ Трудолюбія и въ Петербурге Дома Призренія.—Не такъ направлены наши обычныя церковно-благотворителышя учрежденія: здесь напротивъ они надеются внутреннее выдавить изъ внешняго, или вовсе пренебрегаютъ первымъ. Благотворительность выжимается изъ честолюбія, уваженіе къ храму и церковной службе—изъ юридическихъ законопріятій и пр., однимъ словомъ, совершенно вопреки словамъ Христовымь, что прежде надо иметь попеченіе о царствіи Божіемъ и Его правде, а прочее приложится все само собою, что надо очищать внутренность сткляницъ, и тогда внешнее само собою очистится (Мф. VI, 33; XXIII, 25), Напротивъ, согласные съ этими изреченіями пріемы пастырской деятельности суть именно те, которые съ верою и любовью пріемлются обществомъ и народомъ. Что-же это за пріемы? Какая ихъ существеннейшая черта по отношенію къ самому-то деятелю? По отношенію къ пасомымъ и просвещаемымъ они есть руководство совестыо; побужденія къ ней и ея направленіе тоже исходятъ непосредственно изъ совести. Здесь мы дошли до существеннаго определенія пастырства, или священства.

Примите во вниманіе, что проникнуть въ совесть ближняго не возможно путемъ обычнаго изученія его характера: „кто бо весть, яже въ человеце, точію духъ человека, живущій въ немъ?" Нужно чувство глубокаго состраданія и самоотверженной любви, какъ для самаго пониманія внутренней жизни другого, такъ особенно для усвоенія способности воздействовать на нее. Это чувство выражается въ духовномъ отожествленіи себя съ другими, въ распространеніи своей совести на всю свою паству, во внутреннемъ переживаніи той борьбы, чрезъ которую все вверенныя души восходятъ къ духовному совершенству и въ направленіи этой борьбы къ желательному именно исходу; это настроеніе ревности о просвещеніи и спасеніи ближнихъ выразилось въ словахъ Пастыреначальника: „огонь пришелъ Я низвесть на землю и какь желалъ-бы, чтобы онъ уже возгорелся" (Лук. XII, 49). Повторяемъ: въ.этомъ настроеніи заключается понятіе пастырской совести; оно такимъ образомъ есть актъ внутренній, какъ и все въ царствіи Божіемъ „внутрь насъ есть", хотя, конечно, необходимо проявляется и въ деятельности во вне. Но по скольку эта внешняя деятельность всецело вытекаетъ изъ этого таинственнаго движенія совести, изъ этого внутренняго благодатнаго дара (1 Кор. XII, 28) духовнаго рожденія,—постольку и вся значимость первой обусловливается внутреннею жизнъю священника и главная часть Пастырскаго Богословія должна заключаться отнюдь не въ перечисленіи отдельныхъ должностныхъ отправленій священника, но въ пастырской аскетике, т. е.: 1) въ обстоятельномъ и ясномъ, богословски обоснованномъ показаніи самаго зарожденія этого пастырскаго духа, 2) его дальнейшаго развитія и конечныхъ исходахъ, й наконецъ 3) его проявленія въ деятельности.

 

III Свойство пастырской   совести. Благодать хиротоніи

 

Мы сказали, что совесть пастыря объемлетъ собою всю паству, отожествляется съ нею. Это значитъ, что отношеніе священника къ нравственному состоянію своей паствы такое-же, каково у всякаго христіанина отношеніе къ собственной совести. У пастыря исчезаетъ, личная жизнь: онъ радуется духовными плодами своей паствы и плачетъ о ея паденіяхъ. Какъ женщина, сделавшись матерью семейства, теряетъ ощущеніе личной жизни и переноситъ ее въ семыо, какъ курица насыщается сытостью своихъ детей и, повидимому, теряетъ инстинктъ питанія, когда едягь ея птенцы, хотя сама наседка, высидевшись на гнезде, совершенно исхудала отъ скудости питанія: такъ подобный же переходъ жизни, или перерожденіе должно совершаться со служителемъ Церкви въ таинстве священства, когда его, подобно брачущимся, обводя вокругъ престола, венчаютъ съ Церковью, съ его будущею паствой, для которой онъ является такимъ образомъ прообразующимъ Жениха Христа. Эта, постоянно указываемая апостолами и отцами внутреннейшая связь служенія пастырскаго съ искупительнымъ служеніемъ Пастыреначальника (1 Петр. V, 4), Первосвященника (Евр. IV, 15)—Христа—утверждается темъ крепче, что вышеупомянутое перелитіе жизни пастырской въ жизнь учениковъ или паствы отличается отъ всякаго увлеченія человекомъ своими занятіями, даже отъ материнскаго чувства—темъ, что оно не ограничивается перевоплощеніемъ въ естеетвенный, обычный ходъ жизни того общества, которому пастырь себя посвятилъ, но стремитея вознести последнюю ко Христу — говоря точнее, вознести ко Христу „иже заблуждшее горохищное обретъ овча, ко Отцу приведе и своему хотенію".

Постепенное приближеніе духа ко Христу или постепенный переходъ отъ естественной жизни къ бдагодатной въ связи съ подвигомъ пастырства (проповедью этого благодатнаго возрожденія во Христе и съ духовнымъ сліяніемъ себя съ учешшами)—это тема болыпинства посланій апостола Павла; кроме того она встречается въ другихъ книгахъ священнаго Писанія. Здесь всего лучше можно убедиться въ аскетическомъ понятги о пастырскомъ служеніи въ томъ, что успехъ последняго всецело обусловливается созиданіемъ духовной жизни въ совести самого пастыря; отсюда она свободно изливается и на паству. Высокіе примеры такого духовнаго воплощенія пастыря въ жизнь своей паствы предъ намв. Такіе святители, какъ Тихонъ Задонскій, Стефанъ Пермскій, Іоаннь Златоустъ, самъ апостолъ Павелъ, и еще до явленія благодати—Моисей, Іеремія и Іезекіиль, конечно, не составляли себе искусственнаго плана для действій: единство последнихъ по духу обусловливалось всецело единствомъ ихъ постояннаго настроенія въ смысле полнаго сліянія ихъ жизни съ учениками. Действительно, все эти угодники были или прообразователями (Евр. XI, 26, Мф. XVI, 14), или продолжателями Христова подвига, заключавшагося въ принятіи на Себя естества человеческаго и возведеніи   его  на  первое  блаженство.

Итакъ, изъ какихъ-же элементовъ состоитъ эта духовная, благодатная жизнь, принесенная Христомъ и усвояваемая сопастырями Его для передачи верующимъ? Вотъ основной вопросъ пастырскаго богословія. Изъ двухъ началъ: изъ 1) самоотреченія, и 2) любви. Первое есть начало отрицательное, очищающее въ нашей грешной душе просторъ для второго, второе — зиждущее, творческоё ¹⁴⁾. Изъ этихъ-то двухъ началъ состоитъ пастырское настроеніе, и въ нихъ однихъ заключается успехъ пастырства, т. е, способность духовнаго рожденія. Мы сказали, что изъ области естественной къ этому закону благодатной жизни всего теснее примыкаетъ настроеніе материнское: и подлинно, посмотрите, какъ даже здесь, въ области обычныхъ отношеній, не иное что, а именно это самоотверженное сліяніе существа любящей матери со своимъ чадомъ является изъ всехъ естественныхъ силъ наиболее могучимъ рычагомъ нравственнаго отрезвленія. Кому неизвестно, что  порочный  человекъ   готовъ  более  повиноваться одному слову   любви   материнской, нежели  целому арсеналу самыхъ разумныхъ убежденій людей, къ нему равнодушныхъ? Конечно, мы далеки отъ того, чтобы изгонять логику и доказательства изъ области нравоученія: нельзя отрицать, что вліяніе одной воли на другую усиливается при помощи науки, красноречія и т. п.; но ежедневный опытъ можетъ легко убедить каждаго, что   центръ   тяжести   всякаго   нравственно - воспитывающаго вліянія заключается въ силе любви. Только этимъ и возможно объяснить, что одно слово святого, проникнутаго пастырскою любовію  старца  оказывалось  действеннее риторскихъ доводовъ, даже для техъ, кому былъ неизвестенъ авторитетъ учителя благочестія. Въ томъ и смыслъ изреченія, что наша проповедь „не  вь   препретельныхъ человеческія премудрости словесехъ,   но  вь  явленіи духа  и силы" (1 Кор. II, 4); въ другомъ   месте   апостолъ  грозилъ  еретикамъ придти, чтобы испытать не слово разгордевшихся, но силу (1 Кор. IV, 19). Воля  вліяетъ  на волю, когда выходитъ изъ самозамкнутости себялюбія и,  отрекаясь  отъ  него, любовію  и   состраданіемъ сливается  съ  волею   брата. На этомъ законе зиждется вера въ наши молитвы другъ  за друга и молитвы за умершихъ.

       Подобнымъ то подвигомъ глубокой скорби о грехахъ нашихъ въ саду Гефсиманскомъ и Господь насъ привелъ въ благодатное естество, когда „съ сильнымъ воплемъ и со слезами принесъ молитвы и моленія Могущему спасти. Его отъ смерти" (Евр. V, 7). Свою сострадающую любовь къ людямъ Господь сравниваетъ именно съ настроеніемъ любящей матери (Мф. ХХШ, 37). Чрезъ этотъ подвигъ сострадающей любви Онъ становится близокъ намъ, становится не только примеромъ святости, но и источникомъ святой жизни, твердой опорой во всехъ искушеніяхъ. Сей-то подвигъ определяетъ собою и сущностъ пастырства. Конечно, последнее не окан-чивается внутреннею жизнью священника, но проявляется во всехъ различныхъ отрасляхъ его деятельности, но внешнее само вытекаетъ изъ совершившагося въ его совести таинства и вліяетъ силою не своею, а именно темъ залогомъ внутренней благодатной силы, которая проявляется въ словахъ и деятельности пастыря. Мы увидимъ сейчасъ изъ Писанія подробнее, что пастырское настроеніе состоитъ именно изъ этихъ двухъ элементовъ самоотреченія и любви, — изъ нихъ и въ нихъ оно рождается, или совершается и въ нихъ заключается. Какъ Христосъ Спаситель явился на землю, возлюбилъ насъ прежде (1 Іоан. IV, 19), когда мы еще были врагами (Римл. V, 8—11) и для сего умалившись и пріявъ зракъ раба (Фил. II, 7): такъ содержаніе Его земной жизни были любовь и самоотреченіе, ибо Господь помазалъ Его благовестить нищимъ, послалъ исцелить сокрушенныхъ сердцемъ, проповедывать слепымъ прозреніе и пленнымъ отпущеніе, отпустить измученныхъ на свободу, проповедать лето Господне благопріятное (Лук. IV); и Онъ понесъ на Себе наши немощи и взялъ на Себя наши болезни (Матѳ. VIII, 17). Таковъ-же былъ и исходъ Его, о которомъ Онъ говорилъ: „чашу, юже даде Ми Отецъ, не имамъ ли пити ея? (Іоан. XVIII, 11) — исходъ страданій и любви, все привлекшей къ подножію креста (Іоан. XII, 32). Ту-же участь въ посильной человеку степени проходитъ и пастырь: можете-ли пить чашу, которую я пью? спрашиваетъ Пастыреначальникъ у сослужителей, и поручаетъ имъ пастырство подъ условіемъ любви (Іоан. XXI, 16).

Определивъ общій характеръ пастырскаго настроенія, разсмотримъ его зарожденіе, его деятельность въ церковной жизни и конечный его исходъ. Говоря о зарожденіи въ насъ пастырской жизни, Божественное Откровеніе и здесь обращается къ сравненію съ чувствомъ материнскимъ, состоящимъ изъ техъ же двухъ свойствъ: самоотреченія или страданія и любви, какъ и пастырство, причемъ оба эти свойства взаимно обусловливаютъ другъ друга, такъ что, при появленіи одного, возрождается къ жизни и другое. Материнская любовь, предваряемая муками рожденія, въ нихъ, конечно, получаегь свой иеточникъ. Эти муки побуждаютъ женщину, жившую, быть можетъ, весело и безпечно, вдругъ потерять всякій вкусъ къ личной своей жизни и жить единственно своими детьми. Подобное именно явленіе приводится Св. Писаніемъ для объясненія духовнаго пастырскаго возрожденія учениковъ Слова. Ж.ена егда рождаетъ, скорбь имать — говоритъ Господь: яко пріиде годъ ея; егда же родитъ отроча, ктому не помнитъ скорби за радость, яко родися человекъ въ міръ. И вы же печаль убо имате ныне, но паки узрю ви и возрадуется сердце ваше и радосши вашея никтоже возметь отъ васъ (Іоан. XVI, 20—22): здесь речь о свойствахъ и действіи апостольскаго, пастырскаго возрожденія въ душахъ самихъ апостоловъ, но и зарожденіе нашей-же жизни въ слушателяхъ Слова совершается не иначе, какъ чрезъ ту-же муку внутренняго самоотреченія, самопожертвованія: „дети  мои, для которыхъ я снова въ мукахъ рожденія, доколе не изобразится въ васъ Христосъ!" (Гал. IV, 19 и 2 Кор. XIII, 4), восклицаетъ Его апостолъ.

Какъ ближе понять это духовное - рожденіе? Мы сказали, что созидающею силой духовнаго рожденія бываетъ любовь, но самая любовь, чистая и учйтельная, можетъ родиться въ насъ не иначе, каке путемъ внутренней смерти, путемъ страданія. Какъ первая любовь супруговъ возгорается до высшей степени, когда оставитъ человекъ отца своего и матерь свою (Быт. II, 24), или какъ сказано въ псалме: „слыши дщи, и виждь и приклони ухо твое и забуди люди твоя и домъ отца твоего (пс. ХLIV, 11): такъ точно и напряженіе духовной любви является лишь плодомъ: 1) мучительнаго отреченія омъ жизни для целей мірскихъ, и 2) самоотверженнаго посвященія себя Богу. Въ этомъ именно смысле пр. Іеремія сравниваетъ удаленіе Израиля изъ Египта въ безплодную пустыню за Господомъ и последовавшій затемъ ре- . лигіозный его энтузіазмъ съ первою любовью новобрачныхъ, когда во 2-ой главе говоритъ отъ лица Божія: „Я вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви твоей, когда ты была невестой, когда последовала за мною въ пустыню, въ землю незасеянную. Израиль быль святынею Господа, начаткомъ плодовъ Его". Такое же отреченіе отъ родства и привязанностей земныхъ должны были испытать для сочетанія съ Богомъ для рожденія духовнаго: Авраамъ (деян. VII, 3), Іосифъ (пс, СІV, 17—24), Давидъ и все апостолы (Мф. XIX, 27). Многими, призываемыми къ Богу, это духовное рожденіе пастырское соединено было съ такими муками отреченія отъ жизни, что они усиленно отъ него отрекались, какъ Моисей и Іеремія, жаловавшійся Богу на мучительность этого духовнаго прозренія; но въ этихъ самыхъ жалобахъ мы видимъ и проявленіе второго элемента пастырства, той снедающей любви, которая въ самыхъ исповедническихъ мукахъ находитъ наслажденіе и потому не даетъ человеку возможности отречься отъ своего призванія: «Ты влекъ меня, Господи, и я увлеченъ; Ты силънее меня, и превозмогъ, и я каждый день въ посмеяніи, всякій издевается надо мною. Ибо лишь только начну говоритъ я, — кричу о насиліи, вопію о раззореніи; потому что слово Господне обратилосъ въ поношеніе мне и въ повседневное посмеяніе. И подумалъ я: не буду я напоминать о Немъ, и не буду более говоритъ во имя Его: но было въ сердце моемъ, какъ-бы горящій огонь, заключенный зъ костяхъ моихъ, и я истомился, удерживая его, и не могъ" (Іер. XX, 7—10). Уничиженіе, и позоръ, и мука предваряютъ проповедь о Боге „въ собраніи великомъ" по смыслу псалма ХХІ-го, где эта проповедь является непосредственнымъ плодомъ мученія. Тотъ энтузіазмъ религіозной любви, который является плодомъ посвященія себя Богу, описанъ всего картиннее   въ   книге  Песни  Песней. Только жалкая неспособность понимать духовную жизнь и скудость въ библейской начитанности ¹⁵⁾ возбуждали подозренія противъ духовнаго характера этой книги. Кто былъ хотя одинъ день пастыремъ Церкви, тотъ понимаетъ, съ какою художественною жизненностью переданы тамъ оттенки церковно-религіознаго чувства: — тотъ увлекающій восторгъ, то забвеніе всего, кроме богопреданныхъ духовныхъ чадъ, та безконечная нежность, тотъ опасливый трепетъ за души (Іак. IV, 5), та неспособность на мигъ отделиться душой отъ своей таинственной обручницы — Церкви, однимъ словомъ все те чувства, которыя испытываетъ пастырь во время самаго посвященія и первыхъ шаговъ пастырской деятельности, пока ие затмилъ дара благодати священства, полученнаго въ хиротоніи. Тутъ ему становится понятнымъ и обрядовое сходство последней съ союзомъ брачнымъ по подобію техъ чувствъ всепрощающей, горячей любви, которыя соединяютъ, какъ мужа съ женой, такъ и священника съ паствой. Понимаетъ онъ, почему и Отцы Церкви, столь далекіе оть всякой чувствительности, такъ любили вспоминать это подобіе словами кн. Песни Песней, соображая духовное съ духовнымъ.

Можетъ быть читателю покажется, что мы слишкомъ далеко пошли въ область отвлеченнаго? Въ такомъ случае отвечу ему, какъ будущему пастырю: „не веси ныне, разумееши-же по сихъ". Но возвратимся къ наличной жизни и дадимъ место могущимъ возникнуть недоуменіямъ. Да бываетъ-ли теперь такое таинственное рошденіе духовной любви въ таинстве священства? отчего о немъ ничего не пишутъ и не говорятъ теперь? Неужели громадное большинство принимаетъ священство неправильно? и тому под.

О томъ, какъ неправильно смотритъ на самую задачу пастырства большинство его кандидатовъ, это мы видели раньше: истинные пастыри, которыхъ у насъ конечно не мало, вырабатываются къ сожаленію вовсе не школою и не школьными воззреніями, а самою жизнъю, и они, надеемся, не иныхъ воззреній держатся. Если же къ этому прибавимъ, что и существующіе-то въ представленіи кандидатовъ священства религіозные идеалы далеко не всегда идутъ далее теоретическихъ представленій, ибо далеко не все они принимаютъ священство по призванію, но многіе изъ за куска хлеба: то поймемъ, почему практика для насъ вовсе не можетъ служить въ данномъ случае показаніемъ правильнаго хода дела, являясь почти  сплошнымъ  отъ  него уклоненіемъ. — Но намъ могутъ поставить такое возраженіе: хорошо, я имею намереніе и решимость самоотверженно отдаться служенію Богу и подавлять на всякомъ шагу искушенія себялюбія и гордости, но неужели во мне действительно появится такая горячая любовь и притомъ несомненно еще любовь не къ кому другому, а къ своей пастве? Я готовъ верить въ благодать хиротоніи, но такой могучій переворотъ для меня является решительною загадкой.— Подобныя возраженія у насъ возможны потому именно, что любовь къ людямъ поетороннимъ и горячее участіе въ ихъ нравственномъ благосостояніи кажутся намъ, при современномъ строе жизни, по преимуществу недосягаемыми добродетелями, а кажутся они намъ таковыми по той причине, что, несмотря на постоянныя современныя издевательства надъ средневековымъ византизмомъ, на самомъ деле весьма почтеннымъ, хотя и не совершеннымъ міровоззреніемъ, наше религіозное сознаніе къ сожаленію воспитано совершенно въ направленіи этого, исключительно отрицательнаго, склада духовнаго саморазвитія, исчерпывающагося въ одной борьбе со страстями и мало знающаго о положительныхъ плодахъ царствія Божія, о той жизни радостной любви къ людямъ, которая заповедывается первыми стихами большинства апостольскихъ посланій и проникаетъ собою, какъ проповедь Вселенскихъ учителей, такъ и богослужебную литературу.

Если же мы примемъ во вниманіе, что речь у насъ о самоотреченіи не формальномъ и безсодержательномъ, но во имя Христово и во имя дела Христована земле, ясно нами представляемаго, то понятно, что насколько само наше религіозное чувство изъ рабскаго переходитъ въ самочувствіе друзей Христовыхъ, согласно съ Его обетованіемъ темъ, кому Онъ открылъ Свою волю (Іоан. XV, 15), настолько и та часть Его духовнаго царства, которая вручена Духомъ Божіимъ нашему отеческому попеченію, становится уже темъ самымъ столь-же дорогимъ нашему сердцу достояніемъ, какъ матери ея новорожденное дитя, прежде чемъ она успела его увидеть, и только потому, что это — ея дитя. Также точно и пастырь, прежде чемъ узнать свою паству, уже горячо ее любитъ, любитъ, не разбирая добрыхъ отъ злыхъ, и даже последнихъ болыне, ибо „не здоровые, но больные требуютъ врача", какъ сказалъ Христосъ Спаситель.

Слово Его исполнялъ известный праведникъ Серафимъ Саровскій, сь темъ большею нежностью принимавшій прихо-дившаго къ нему, чемъ более тяжкимъ грешникомъ тотъ оказывался. Вопреки свойству естественныхъ филантроповъ, откровенно признающихся, что, питая любовь къ отвлеченному человечеству,  они   именно  ближнихъ  то,   окружающихъ   не только любить, но и переносить-то часто не могутъ,—вопреки этому естественному взаимному отвращенію людей, не умершихъ греху себялюбія, — самоотверженный пастырь весь исполняется любовью къ своимъ духовнымъ детямъ и общеніе съ ними предпочитаетъ всякому иному утешенію, по слову Пастыреначальника, Который однажды „обозревъ сидящихъ вокругъ Себя, говоритъ: вотъ матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будетъ исполнять волю Божію, тотъ Мне братъ, и сестра, и матерь" (Марк. III, 34, 35).

Чтобы привести еще одно подобіе, могущее объяснить зарожденіе этой благодатной любви изъ решимости умереть для плоти и жить для Христа и Церкви, укажемъ на девицу, доверчиво преданную родителямъ и расположенную любить, но жившую доныне въ уединеніи, какъ это было въ древне-русской жизни. Отецъ обещаетъ ей привести жениха и обещаетъ ей съ нимъ супружеское счастье;—нужно-ли говорить, что душа ея сразу-же прилепится къ жениху и даже раньше, чемъ она его увидитъ? Подобное бываетъ со служителемъ Слова. Онъ любитъ свою будущую паству не за ея добродетели, не одеваетъ ея въ своемъ воображеніи ореоломъ святости, но знаетъ, что она есть порученный для его благодатнаго возделыванія Божій виноградникъ; онъ веритъ, что здесь будетъ действовать благодать; онъ уже заранее предвидитъ могучія движенія последней, онъ видитъ во врученной ему местной Церкви ея истиннаго Жениха - Христа, видитъ Христову домостроительную десницу, открывающуюся ему во всехъ явленіяхъ, во всехъ слышащихся на исповеди признаніяхъ. Можетъ-ли онъ не любить свою паству до самозабвенія, до совершеннаго отказа находить себе счастье бъ чемъ-либо другомъ? — Подобное обнаруженіе любви Божіей находитъ почти современный намъ христіанскій поэтъ (Ал. Толстой) даже въ жизни природы, если созерцать ее очами отрешенности отъ мірскихъ страстей и духовнаго единенія съ Господомъ:

 

„Меня во мраке и пыли,                                                И подъ древесною корой

Земли влачившаго оковы,                                             Съ  любовью въ листья сокъ живой

Порывы духа вознесли                                                   Струей подъемлется певучей.

Въ отчизну пламени и слова.                                        И вещимъ духомъ понялъ я,

И съ горней выси я сошелъ                                           Что все, рожденное отъ Слова,

Обвеянъ весь ея лучами,                                                Лучи любви кругомъ лія,

И на волнующійся долъ                                                  Къ Нему вернуться жаждетъ снова,

Взираю новыми очами.                                                  И жизни каждая струя,

И слышу я, какъ разговоръ                                            Любви покорная закону,

Немолчный всюду раздается,                                       Стремится силой бытія

И сердце каменноѳ горъ                                                Неудержимо къ Божью лону.

Съ любовью въ темныхъ                                                И всюду звукъ, и всюду светъ,

недрахъ бьется,                                                                 И всемъ мірамъ одно Начало

Съ любовью тверди голубой                                         И нетъ на свете  ничего,

Клубятся медленныя тучи,                                             Что бы любовью не дышало".

 

 

Въ жизни человеческой не все дышетъ любовью, но все прйзывается Христомъ къ любви. Это призваніе отыскиваетъ Его служитель во всехъ явленіяхъ нравственной жизни паствы, созерцаемой съ точки зренія ея идеала,—и онъ всецело отдается на служеніе последнему съ восторженнымъ увлеченіемъ первой любви духовной, благодатной.

Кто еще не убедился подобными поэтическими изображеніями перваго энтузіазма духовнаго просветителя, тотъ пусть узнаетъ еще более удивительное. Дело въ томъ, что Господь облегчаетъ тяжелый крестъ пастырства не только темъ, что пробуждаетъ пастырскую любовь съ такою силою на первыхъ шагахъ служенія Церкви, но и пастве или слушателямъ влагаетъ сначала и любовь, и доверіе, и даже восторженное благоговеніе къ Его служителю. Великіе проповедники были такіе Святители, какъ Григорій Богословъ, Іоаннъ Златоустъ или Димитрій Ростовскій, но едвали не сильнейшимъ духовнымъ восторгомъ проникнуты ихъ слова при вступленіи на паству. По содержанію этихъ словъ видно, что и народъ ихъ встретилъ съ восторгомъ, что онъ сразу усвоилъ ихъ любвеобильное пастырское попеченіе. Да не тотъ же ли мгновенный восторгъ народа встретилъ первыя слова проповеди самого Пастыреначальника и Его Апостоловъ, въ обоихъ случаяхъ сменившійся впоследствіи или ненавистью, или холоднымъ равнодушіемъ болышшства? Не о первыхъ-ли по преимуществу порахъ проповедническаго служенія Господа говорится, что народъ слушалъ Его съ услажденіемъ (Марк. XII, 37),. что народъ отовсюду сбегался слышать слово Божіе? (Лук. V) не тогда-ли рыбари бросали сети свои и домы родителей своихъ, чтобы идти во следъ новому Учителю, те самые рыбари, которые затемъ съ тою-же легкостью разбежались отъ Него въ день испытанія?—Но вотъ ихъ освятила благодать, чтобы продолжать дело своего Божественнаго Наставника и испытать на себе Его участь, согласно Его пророчеству. Что-же? ихъ первая проповедь побуждаетъ креститься сперва 3000, а потомъ 5000 народа; а духовная радость о славе Божіей делаетъ ихъ совершенно нечувствителышми къ первымъ гоненіямъ фарисеевъ, ибо, конечно, не эти последніе, не внешніе для Церкви враги, а жизнь самой паствы го товила имъ самую горькую чашу страданій, какъ и Моисею не упорство Фараона и его угрозы, а дальнейшее уже неразуміе Израиля въ пустыне, доводившее его почти до отчаянія. Апостолъ Павелъ точно также упоминаетъ о первоначальномъ духовномъ озареніи учениковъ, даруемомъ имъ на первыхъ порахъ общенія со служителемъ Слова, въ посланіи къ Галатамъ: „хотл я въ немощи плоти благовествовалъ вамъ въ первый разъ, но вы... приняли меня, какъ Ангела Божія, какъ Христа Іисуса. Какъ вы были блаженны! Свидетельствую о васъ, что если бы возможно было, ви исторгли бы очи свои и отдали мне" (IV, 12 —15). Вотъ какъ далеко простирается подобіе участи пастырской съ жизнью семейною, где, такъ называемая, первая любовь или первый месяцъ представляютъ собою явленіе, весьма родственное, почему къ ней и приравниваетъ пророкъ духовную ревность выведенныхъ изъ Египта іудеевъ, какъ мы слышали раньше (Іер. II). — И Господь поныне не лишаетъ Своихъ служителей такого дара взаимной духовной любви на первыхъ порахъ ихъ служенія, и опытные въ духовной жизни старцы это знаютъ. Къ одному изъ нихъ явился однажды молодой пастырь черезъ годъ после своего посвященія при переходе на новое место, какъ ему казалось изгоняемый или выживаемый за правду. Старецъ, простой монахъ-самоучка изъ крестьянъ, ослепшій черезъ несколько летъ по вступленіи въ обитель совсемъ молодымъ человекомъ и подвизавшійся въ монашестве около тридцати летъ, беседовалъ о спасительной силе скорбей и несчастій, перенеся которыя человекъ пріобретаетъ ничемъ невозмутимый внутренній міръ и радость. "Я такъ теперь всегда доволенъ и радостенъ, какъ никогда не бывалъ, будучи міряниномъ—говорилъ онъ. Слепота моя меня не только не огорчаетъ, но напротивъ,—я всегда съ искреннимъ усердіемъ прошу Господа, чтобы Онъ навсегда меня оставилъ слепымъ, дабы я, не развлекаясь суетою разнообразныхъ зримыхъ вещей, могъ духовнымъ зреніемъ углубляться въ созерцаніе Его судебъ. А ведь сначала, какъ я скорбелъ о потере зренія, какъ плакался Богу на свое горе: видно Господь лучше насъ понимаетъ, откуда мы стяжаемъ истинную радость".—А мне, батюшка, такая духовная радость дана безъ подвиговъ, отвечалъ собеседникъ, въ самомъ посвященіи, и это меня весьма смущаетъ, п. ч. я иногда въ этомъ вижу оболыценіе (прелесть), ибо знаю по Отцамъ, что добрыя дела трудомъ содшаются и скорбъми стяжеваются. У меня какъ будто и есть скорби отвне, да я ихъ не чувствую, и все веселъ: вероятно это искушеніе врага. „Нетъ, мой милый, отвечалъ старецъ: скорби тебе предстоятъ еще и великія скорби, а этой радости не смущайся,— просто Господь хочетъ тебя привязать къ Себе, чтобы ты потомъ не отступалъ отъ Него, не впадалъ въ уныніе". — Мысль старца о такой цели Божественнаго промышленія понятна: ею-же, конечно, руководился Духъ Божій, когда, по свидетельству Деяній Апостольскихъ, ниспосылалъ даръ пророчества и даръ языковъ новокрещеннымъ, еще ни въ чемъ неподвизавшимся, а только расположившимъ сердца свои къ принятію евангельекихъ глаголовъ. Длинная, тяжелая борьба предстоитъ служителю Слова: что противопоставитъ онъ міру, съ которымъ нужно бороться, если не воспринятое свидетельство Духа— Обличителя міра? (Іоан. XVI., 8) какими духовными ощущеніями будетъ онъ подавлять предсказанныя пастырямъ обуреванія врага (Лк. XXII, 31) и печали за слово (Іоан. XVI, 20), еслибы онъ не воспріялъ ощущеній благодатныхъ, еслибы Господь не далъ ему предвкусить радости общенія съ Нимъ, торжествующей надъ всякимъ лишеніемъ и мученіемъ отъ міра? Безъ подвиговъ и трудовъ, за одну решимость жить для Бога, Господь въ благодати священства даетъ человеку вкусить того величайшаго дара взаимной любви духовной, въ коемъ будетъ заключаться наше вечное блаженство въ будущей жизни. Вкусивъ сего дара, пастырь имеетъ возможность взирать на все явленія жизни „новыми очами", т. е. все ихъ сцепленія объяснять не по обычнымъ вещественнымъ соединеніямъ случайныхъ причинъ и следствій, но съ точки зренія вечной борьбы злого и добраго начала, міра и Христа, и победы Христовой надъ міромъ. Можетъ быть самое ощущеніе любви, а особенно взаимная любовь паствы, удаляется отъ него на время, дабы онъ возвратилъ ихъ уже подвигомъ упорной работы надъ своею духовной жизнью, но сознательная убеж-денность въ несокрушимую действенность благодати, благодатной любви останется при немъ. Онъ будетъ стремиться возсоздать въ себе и вокругъ себя эту любовь, какъ единую достойную цель жизни, и искать ее, какъ невеста скрывшагося отъ нея на время жениха Песни Песней.

На этомъ закончимъ письмо, въ которомъ мы постарались раскрыть общее понятіе о духе пастырскомъ и затемъ, въ частности—свойства его зарожденія въ человеке чрезъ принятіе благодати священства; свойства эти — самоотверженная решимость отдать всего себя на служеніе Христу и Церкви, а плодъ ея—даръ горячей духовной любви къ пастве и притомъ по болыией части—любви взаимной. Дары эти еще не окончательные, но, какъ данные отвне—подготовительные и часто временные, ради усвоенія человеку опытной веры въ силу благодати для победоносной борьбы съ міромъ и чрезъ то упроченія сихъ даровъ, какъ уже постоянныхъ, неотъемлемыхъ свойствъ истинно-пастырскаго духа.

IV  Испытаніе пастыря

Мы постарались показать, въ чемъ заключается раскрытое въ св. Писаніи зарожденіе пастырскаго духа и какіе первые плоды его въ церковной жизни. То и другое суть явленія особенныя, исключителышя, представляющія собою по внешнему своему характеру не столько первую ступень постепенно поднимающейся вверхъ лестницы духовной жизни, сколько— некоторое предвкушеніе всего существа этой жизни, поэтическій порывъ въ область „духа и силы". Порывъ этотъ останавливается при первыхъ ударахъ или переутомленіи и тутъ пастырь входить, такъ сказать, въ нормальные классы жизненной школы. Очарованіе исчезаетъ, остается лишь ясное представленіе конечной цели своихъ стремленій, — и смиряющее, а иногда и тягостное сознаніе своей внутренней — личной и обще-приходской отдаленности отъ нея. Это сознаніе является при первыхъ ударахъ: но неужели они могутъ такъ сильно повліять на человека, уже къ нимъ приготовившагося? Не самоотреченіе-ли избралъ онъ оснавньшъ девизомъ своей жизни? — ведь онъ и не ищетъ счастья, но подвиговъ: почему-же упадокъ духа? откуда унылость лица? чемъ объяснить общую подавленность по охлажденіи первыхъ порывовъ?

Здесь разгадку можетъ дать лишь тотъ, кто собственнымъ опытомъ прошелъ эти искусы. Дело въ томъ, что помянутые удары падаютъ всегда на ту сторону, на которую именно человекъ не ожидалъ или которую одну онъ считалъ чувствительною, решившись терпеть раны на всехъ остальныхъ. Онъ или тщательно оберегалъ эту Ахилессову пяту, или вовсе не зналъ объ ея существованіи у себя,—и вотъ по ней-то и раздается ударъ жизненнаго бича, именно по тому месту, на которомъ выносить болей служитель Церкви не приготовился.

Священная Исторія раскрываетъ намъ множество примеровъ того, какъ избранники Божіи были бичуемы Его воспитывающимъ жезломъ именно по единственному чувствительному месту, и притомъ по болыпей части после минутъ вдохновеннаго восторга. Это-то ихъ и повергаетъ въ то смиренное сознаніе своего недостоинства и безответности предъ Богомъ, которое вводитъ человека въ благодатную жизнь. Таково по-веленіе во всемъ покорному и непривязчивому даже ко своей родине Аврааму — изгнать одного сына въ старости своей и затемъ принести въ жертву другого, любимаго; таковъ обманъ въ браке долготерпеливаго и многотруднаго Іакова, раннее лишеніе любимой жены и наконецъ горестная потеря лучшаго сына. Таковы же и явленія неблагороднаго коварства въ жизни Іосифа и Моисея со стороны не враговъ, но именно техъ, кому они съ самоотверженіемъ служили. Вспоминать-ли еще жизнь Давида, Иліи пророка, Іереміи, ап. Павла и прочихъ избранниковъ, самоотверженно приготовившихся нести скорби за слово Божіе, но встречавшихъ горести не отъ враговъ, а отъ техъ немногихъ, кого они считали своими и именно въ то самое время, когда они съ опасностью жизни творили имъ добро: ни одинъ пророкъ не умираетъ вне Іерусалима (Лк. XXXIII, 13), — сосредоточія царства Божія.

Здесь мы находимъ раскрытіевъ примерахъ исторіи того-же дела Божественнаго испытанія и воспитанія, которое перенесъ на себе Іовъ. Врагъ искалъ именно того, чтобы было-бы особенно тяжело ему перенести и не сразу находилъ это, но ухищрялся въ искусстве преодолеть терпеніе праведника. Іовъ не былъ корыстолюбивъ и гордъ, не былъ пристрастенъ къ светскимъ наслажденіямъ или къ женщинамъ (Іан. XXX, 25—26; XXXI, 7—34): только дорогого въ жизни онъ и имелъ семью, да светлую веру въ победу правды надъ силой, онъ не боялся бы и смерти при сохраненіи этихъ двухъ богодарованныхъ сокровищъ: но ихъ-то именно вырываетъ у него врагъ, "ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то пришло ко мне. Нетъ мне мира, неть покоя, нетъ отрады" (III, 25—26, ср. XIII, 20—23).—Тя-жесть ударовъ заключается именно въ томъ, что они колеблютъ внутреннія основанія веры въ силу Божественнаго закона; въ этомъ смыслъ жалобныхъ псалмовъ, какъ ХХХV Ш-й, ХL-й, LХХІІ-й,—ХХ-й главы пр. Іереміи и известной жалобы Богу пророка Иліи после коварнаго замысла неблагодарнаго и упорнаго царя, искавшаго убійствомъ воздать спасителю народа отъ голодной смерти: „доволъно уже, Господи, возьми душу мою, ибо я не лучше отцовъ моихъ... ибо сыны Израилевы оставили заветъ Твой, разрушили Твои жертвенники и пророковъ Твоихъ избили мечомъ" (3, Ц. XIX, 4—10). Уязвляемые въ самыя нежныя струны своего сердца, служители Божіи посильно испытывали по мере силъ своихъ то, что и Господь ихъ, когда, подавляемый непроницаемой тучей мірового зла и оставленіемъ отъ Бога, Онъ началъ ужасаться и тосковатъ, и сказалъ имъ душа Моя скорбитъ смертелъно (Марк. XIV, 33), и затемъ въ предсмертныхъ мукахъ возопилъ: „Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставилъ?"' (Матѳ. XXVII, 46).

Благодать Божія какъ-бы оставляетъ и теперь на время последователей Христовыхъ, давая имъ вкусить ту муку, которая тогда остается на долю насадителя правды евангельской. Самый корень жизни его будто бы подсекается, онъ вдругъ видитъ безсиліе въ жизни своихъ благодатныхъ полномочій и даровъ, по крайней мере въ той степени, въ которой онъ ихъ усвоилъ, и если ничто другое его не привязывало къ жизни, то онъ совершенно задыхается, умираетъ отъ горя, и притомъ темъ более съ тягчайшею мукою, чемъ крепче и безраздельнее былъ онъ преданъ делу Божію. Напротивъ, те служители веры, которые принимались за свое дело не съ отреченіемъ отъ всякой другой цели жизни, при первомъ испытаніи скоро падаютъ и переходятъ въ разрядъ сакрификатовъ и либеллатиковъ, уверяются въ невозможности испол-нять церковныя обязанности и, немного попечалившись, окончательно сливаются со служителями міра, лишь по внешнимъ пріемамъ деятельности причисляясь къ проповедникамъ царства Божія. Трагическіе моменты такихъ испытаній замечены даже вышеназванною неприхотливою литературой, описывающей деятельность священника. Такъ, герой разсказа Ливанова встречаетъ жестоко легкомысленное предательство со стороны дорогого ему и полюбившаго было его народа,—когда явился расколоучитель; подобный ему священникъ въ „Запискахъ" Мевдерскаго несетъ скорби отъ любимейшей для него школы. Романическій герой повести: "На действительной службе", встречаетъ наисильнейшаго, хотя и пассивнаго, противника своимъ намереніямъ въ лице давно возлюбленной жены,— а глубоко церковный типъ „Соборянъ", типъ іерея-законника въ лучшемъ смысле этого слова, является караемымъ за правду отъ церковной же власти, предъ которой онъ такъ искренно благоговелъ. Конечно, авторы названныхъ повестей не имели въ виду показать приложеніе этого вечнаго закона жизни, и едва ли подозревали значеніе последняго, но случилось то же явленіе, которое по другимъ поводамъ указывалось въ русской изящной литературе, именно, что художественный геній помимо сознанія автора чрезъ картины реальной жизни самъ собою раскрываетъ непреложные законы бытія.

Главнейшіе виды этихъ жизненныхъ ударовъ, изъ которыхъ слагается пастырское развитіе, сообразны съ характеромъ Ахиллесовыхъ пятъ человечества: ненависть или непониманіе и неблагодарность паствы, вражда съ родными по плоти, непониманіе или намеренное преследованіе со стороны власти, или клеветы сотоварищей. Отчасти они перечислены въ предсказаніи Господнемъ Апостоламъ: „будутъ гнать васъ, предавая въ синагоги и въ темницы, и поведутъ предъ царей и правителей за имя Мое... преданы также будете и родителями, и братьями, и родственниками, и друзьями, и некоторыхъ изъ васъ умертвятъ. И будете ненавидимы всеми за имя Мое" (Лук. XXI, 12—16, 17). Чаще всего бываютъ печали отъ сотрудниковъ по служенію Слова и это надо предвидеть и по силамъ стараться предотвращать. Но прежде, чемъ коснуться наличныхъ проявленій этого закона церковной жизни, изследуемъ, въ чемъ заключается его значеніе и цель. Разочарованныхъ идеалистовъ довольно виделъ всякій среди священниковъ, но многіе-ли понимаютъ значеніе этихъ жизненныхъ ударовъ, повидимому, столь принижающихъ нравственное сознаніе деятелей? „Чего ради гибель сія бысть?" спрашиваетъ себя наблюдатель жизни, слушая плачевныя жалобы униженныхъ и оскорбленныхъ пастырей, такъ часто навсегда лишенныхъ необходимой въ деле пастырскомъ бодрости и даже веры въ правду. Это уже не страданіе добровольнаго отреченія отъ жизненныхъ благъ, съ чего начинается пастырскій подвигъ: нетъ, здесь крестъ, посылаемый отвне, здееь скорбь не только о своемъ несовершенстве, но гораздо более— о деле Божіемъ, о жестокой неблагодарности, наглости и коварстве человеческомъ, о кажущемся безсиліи въ жизни лучшихъ, святейшихъ намереній служителя  Христова.

Пусть не все падаютъ подъ бременемъ этихъ скорбей, но посмотрите, какъ оне вліяютъ на деятеля: въ лучшемъ случае восторженная ревность первыхъ шаговъ сменяется терпеніемъ, твердостью и незлобіемъ, но решимость на прежніе могучіе порывы большею частью исчезаетъ. Даже на апостолахъ Христовыхъ отражается это смягчающее и смиряющее действіе жизненныхъ испытаній. Не сразу можно узнать Сына Громова въ кротчайшемъ Старце, писавшемъ Посланіе къ Гаію и Госпоже, уже не огонь хочетъ онъ низвести съ неба для попаленія нечестивыхъ, но одною любовію учитъ спасаться. Такая-же мягкость и какъ-бы согбенность замечается въ последнихъ Посланіяхъ апостола Павла, напр., въ Посланіи къ Филимону, сравнительно съ громоносными глаголами къ Римлянамъ или къ Коринѳянамъ. Та-же перемена и въ духе словъ Петровыхъ. Смотреть-ли на подобное явленіе, а следовательно и на причины его произведшія, т. е. на удары жизни и разочарованія, — какъ на зло, или какъ на добро? Слово Божіе и жизнь согласно учатъ, что это добро, а не зло. Дело въ томъ, что во все, даже добрыя, наши намеренія входитъ много себялюбиваго, страстнаго, отъ чего необходимо очистить благодатное призваніе служителя Божія, какъ изгарь отделяется отъ чистаго металла въ переплавленіи, съ чемъ и сравнивали пророки Божіе испытаніе.

Действительно, какъ ни безраздельно бываетъ молодой иногда человекъ преданъ своей идее, но эта его преданность, хотя и соединенная съ решительною готовностью отдать свою жизнь за Христа, еще далеко не чяста отъ страстныхъ примесей; мало того: она при всей своей искренности можете безсознательно выходить изъ другихъ, часто естественныхъ побужденій, которыя при встрече съ иной обстановкой сложились-бы въ призваніе совершенно иного характера, напр., въ героизмъ воинскій. Всякое дело, которому служатъ люди, едва-ли половину ихъ деятельности получаетъ именно для себя, а другую половину его, или даже 99 сотыхъ человекъ производитъ при несознательномъ служеніи своимъ собственнымъ вкусамъ, страстямъ или прихотямъ. Вотъ почему говорили отцы: если иной монахъ слишкомъ сильно стремится къ небу, то надо держать его за ноги или даже стащить на землю. Такъ-ли любилъ Моисей свой народъ, когда убивалъ Египтя-нина сравнительно съ темъ, какъ следовало любить, какъ его научило любить продолжительное изгнанничество? То-же самое значеніе имеетъ въ жизни патріарховъ продолжительная бездетность, изгнаніе и жертвоприношеніе детей, пятеричныя ошибки въ назначеніи правъ первородства и т. д. Да посмотрите и на теперешніе типы молодыхъ ревнителей веры: разве они чужды страстнаго начала въ своемъ религіозномъ подвиге? разве отстаиваніе пастырскаго авторитета не льститъ въ нихъ бесу гордыни? разве стояніе за правду предъ старшими не приближается къ чисто студенческому стремленію все делать по своему? разве даваніе пастырскихъ советовъ и произнесеніе проповедей не надмеваетъ сердца говорящихъ тщеславіемъ? разве не приходится замечать, что въ священнослуженіи юные пастыри чувствуютъ себя не столько слугами таинствъ, сколько духовными начальниками народа, видятъ предъ собою не Господа Бога, къ Которому взываютъ, но простолюдиновъ, мірянъ, которыхъ благословляютъ? Итакъ, если бъ оставить этихъ пастырей безъ вразумляющаго жезла Божія, то конечно тернія естественнаго, ветхаго человека заглушатъ въ нихъ семя благодати, а вместе съ темъ остановится и духовный ростъ паствы, который возможно поддерживать лишь силами внутренними, духовными, благодатными, а не искусственными (2 Кор. IV, 2).

Вотъ почему то-же слово Божіе учитъ, что тернія пастырскаго служенія не только не умаляютъ его пользы, не только необходимы для совершенствованія пастырскаго дела, но они представляютъ собою самый ростъ последняго, въ нихъ-то именно и выражается действіе благодати, какъ посредствомъ воспитанія самого пастыря, такъ и въ непосредственномъ его значеніи для паствы. Подтвердимъ этотъ общій взглядъ на действующую силу служенія пастырскаго изъ Библіи, а затемъ при помощи ея-же разсмотримъ его частныя проявленія въ жизнн, подтвердивъ его примерами исторіи и современности. Остановимся на двухъ только свящ. книгахъ — прор. Іереміи и на Посланіи къ Коринѳянамъ. Іеремія былъ по преимуществу пастырь народа, отождествившій свое благо съ религіознымъ настроеніемъ паствы и переживавшій его, какъ свое собственное,  почему   Израиль   и   считалъ  Спасителя за воскресшаго Іеремію, опираясь быть можетъ на известное виденіе Іуды Маккавея (2 Мак. XV, 14—16). Ему суждено было встречать  постоянное   жестокосердіе   народа   къ   проповеди закона   Божія,   онъ  готовъ   былъ   усомниться   въ   верности Божіей и вотъ слова его вопля къ Богу: Ты  знаешь, что ради Тебя несу я поруганіе. Обретены слова Твои и я съелъ ихъ и было слово Твое мне въ радость и въ веселіе сердца моего, ибо имя Твое наречено на мне, Господи, Боже Саваофъ.Не сиделъ я въ  собраніи  смеющихся и не   веселился; подъ тяготеющею на мне рукою Твоею я сиделъ одиноко; ибо Ты исполнилъ меня негодованія.  За  что   такъ   упорна   болезнь моя и рана моя такъ неисцельна, что отвергаетъ врачеваніе?Неужели Ты будешь для меня какъ-бы обманчивымъ источникомъ, неверною водою?   На   сіе такъ сказалъ Господь:   если

ты обратишься,   то  Я  возставлю тебя, и будешь предстоять предъ лицемъ   Моимъ;   и   если  извлечешь   драгоценное   изъ ничтожнаго, то будешь какъ Мои уста. Оне сами будутъ обращаться къ тебе, а не ты  будешь  обращаться   къ  нимъ. И сделаю тебя для этого  народа  крепкою медною  стеной" и т. д. (Іер. XV,  15—20). Здесь все:и указаніе: 1) на первый энтузіазмъ, и на сменяющее его подъ ударами человеческойзлобы, 2) уныніе, — и на благодетельное значеніе этихъ ударовъ, какъ для: а) благодатнаго просветленія самаго  проповедника, такъ и для   Ь) обращенія  къ  истине его непокорныхъ слушателей. Какъ объяснитъ   эту  тайну?  Действительно, какъ понять, что   мучительный  неуспехъ  проповедиесть въ то-же время и успехъ, что болезненно переживаемыя пастыремъ появленія жестоковыйности народной въ тоже время носятъ въ себе семя грядушаго духовнаго обновленія паствы? Что касается до духовнаго  возрастанія   самого  пастыря при помощи этихъ средствъ, то мы, пожалуй, легко поймемъ, почему   горести   и   несчастія,   принимаемыя   съ   покорностью, являются сильнейшимъ и незаменимымъ къ тому средствомъ, по слову апостола, что внутренній человекъ  обновляется въ насъ лишь настолько, насколько тлеетъ внешній (2 Кор. IV, 16), что искусство въ насъ производится терпеніемъ (Римл. V, 3), и участіе въ святости Божіей мы получаемъ лишь чрезъ наказаніе (Евр. XII, 10) и жить вечно можемъ не иначе, какъ сораспявшись Христу (Гал. II,  19 — 20).

Все это, пожалуй, понятно, понятно и то, что, прошедшая горнило огорченій, спокойная и смиренная покорность Богу основательнее, чемъ первая восторженность новообращенныхъ, какъ пишетъ Апостолъ къ Римлянамъ: „ныне ближе къ намъ спасеніе, нежели, когда мы уверовали" (XIII, 11): но какъ обълснитъ,  что   скорби  и  оплакиваемыя  нестроенія могутъ быть полезны для паствы, для строенія тела Христова, и притомъ непосредствеино, а не въ смысле только дальнейшихъ проповедническихъ плодовъ той духовной опытности, которую стяжалъ скорбями самъ пастырь Церкви? Что означаютъ слова Христовы: „аще Мене изгнаша, и васъ из-женутъ, аще слово Мое соблюдоша, и ваше соблюдутъ?" (Іоан. XV, 20). Какая связь между темъ и другимъ? На это отвечаетъ апостолъ Павелъ въ 2-мъ Посл. къ Коринфянамъ: „смертъ дпйствуетъ въ насъ, а жизнь въ васъ" (2 Кор. IV, 12), т. е. духовное умираніе пастыря даетъ жизнь не ему только, но и пастве: между нимъ и паствой существуютъ таинственныя свлзи, передающіл жизнь даже помимо отношеній внешнихъ, которыми, следователъно, далеко не исчерпывается область воспитательныхъ воздействій пастыря, ибо хотя безъ нихъ не обойдется отеческая любовь его, если она не самообольщеніе, но много ошибается тотъ, кто будетъ лишь по внешнимъ своимъ отношеніямъ судить о жизни паствы, никуда не поведетъ его такой взглядъ, кроме какъ къ іезуитизму. Напротивъ, какъ въ отношеніи къ намъ возраждающей благодати высшею силою является Христова страсть, Его истощеніе, чрезъ которое живущіе уже не для себя живутъ, но для умершаго за нихъ и воскресшаго (2 Кор. V, 15): такъ и соработники Его на ниве Божіей (1 Кор. III, 9) столько вносятъ добра въ жизнь, сколько имеютъ въ себе духовной жизни. Внешнее общеніе конечно не будетъ покинуто ими, но всякій пастырь, сознательно наблюдавшій свою деятелъность, можетъ удостоверить, что истинные успехи духовнаго деланія его въ пастве съ математическою точностью показываютъ собою не количество и ловкость употребленныхъ имъ пріемовъ, но показываютъ собою количество той духовной жизни, съ которою онъ обратилея къ делу. Расположеніе внешнихъ условій здесь решительно не причемъ: слово Божіе не вяжется (2 Тим. II, 9), и Богъ Самъ даетъ уста и премудрость, чтобы противящіеся не могли отвечать (Лук. XXI, 15). Упомянутый выше слепецъ-старецъ, благословляя одного молодого монаха, по окончаніи курса, на общественную деятельность, а именно въ смотрителя духовнаго училища, говоритъ: поезжай, работай, но духовной жизни не оставляй и помни, что никогда ты не сделаешь добра ни болыпе, ни меныпе, чемъ сколько будетъ его въ тебе самомъ.

V   Непониманіе испытаній. Исходъ пастырскаго де ланія

Такъ долго мы раскрывали эту истину о значеніи скорбей и печалей, какъ не только средства  къ  духовному  возрастанію пастыря, но и совершающей силы духовнаго рожденія христіанъ, эту, повидимому, и безъ того простую мысль— дабы полнымъ раскрытіемъ ея утвердить читателей въ томъ далеко не простомъ, но страшно трудномъ деле, чтобы они практически смотрели на бедствія своей жизни именно такимъ образомъ. „Ныне рехъ вамъ, прежде даже не будетъ, да егда будетъ, веру имете" (Іоан. XIV, 29), говоритъ Христосъ Спаситель, объясняя подобную истину жизни, какъ труднейшую для практическаго усвоенія. Трудность зта заключается въ искушеніяхъ жизни къ пріемамъ другого рода, особенно характерно проявляющихся на примерахъ современной деятельности пастырей, на которыхъ мы обещали остановиться въ разъясненіи главной мысли. Къ этимъ искушеніямъ жизни мы и обратимся. Насколько они серьезны, это видно изъ того, что врагъ решился приступить съ ними къ самому Сыну Божію воплотившемуся. Итакъ, мы вступаемъ въ борьбу со страшною силой, которой только христіанская истина не поддается; поэтому последняя и противополагается всякому мірскому началу, какъ единственная, дейстующая на свободу чрезъ воззваніе къ жизни лучшихъ сторонъ души человеческой. Желающихъ ознакомиться съ истиннымъ значеніемъ иску-шеній Спасителя отсылаемъ къ поэме: „Великій Инквизиторъ"; искушеній действовать насиліемъ мы разбирать не станемъ, ибо уже достаточно выяснено, что пастырство допускаетъ воздействія только на совестъ, но и здесь является соблазнъ дейсшвовать косвенно, а не прямо, не истиною словъ и воодушевляющихъ примеровъ, а чрезъ духовное порабощеніе совести авшоритету, отъ чего предостерегалъ апостолъ Павелъ пастырей, умоляя пасти „Божие стадо, какое у васъ, надзирая за нимъ непринужденно, но охотно... и не господствуя надъ наследіемъ Божіимъ, но подавая примеръ стаду" (1 Петр. V, 2—3). Господство разумеется здесь конечно чисто духовное, ибо о другомъ тогда и речи не могло быть. Но какъ трудно бываетъ отказаться отъ такого рода господства, т. е. отъ подавленія совести ближняго своимъ авторитетомъ, вместо воспитанія ея? Какъ сильна должна быть вера въ слово Божіе, чтобы при виде легкихъ успеховъ, коими пользуется всякій пастырь, вступившій на такой путь, сохранить однако уверенность въ ихъ тщетнооти — призрачности и не придти въ отчаяніе при виде собственныхъ неудачъ. Часто бываетъ, что любовь, самоотверженіе и всепрощеніе именно темъ менее ценятся людьми, чемъ они выше и чище, чемъ меныне въ нихъ примеси лести, яли себялюбія, или обмана. На эту участь и жалуется Св. Павелъ: „чрезвычайно любя васъ,пишетъ онъ своимъ ученикамъ, я менее любимъ вами... Ибо чего мне у васъ не достаеть предъ прочгими церквами, разве только того, что самъ я не былъ въ тягостъ? Простите мне такую вину (2 Кор. XII, 15—13). Согрешилъ-ли я темъ, что унижалъ себя... что безмездно проповедывалъ вамъ Евангеліе Божіе? Вы терпите, когда кто васъ порабощаетъ, когда кто объедаетъ, когда кто обираетъ, когда кто превозносится, когда бьетъ васъ въ лице. Къ стыду говорю, что на это у насъ недоставало силъ" (XI, 7—20). (Мало умеютъ люди оценить любовь, но легко преклоняются предъ хитростью и важностью). Истинному пастырю придется постоянно видеть не только предпочтеніе другихъ себе, но и прямо измену и притомъ именно со стороны техъ, кого онъ горячее и самоотверженнее любитъ. Поведетъ онъ борьбу, конечно духовную,— съ врагами Церкви и увидитъ, что никемъ инымъ будетъ онъ преданъ, какъ разуверившимися при виде его смиренія друзьями, ибо и Іуда предалъ Спасителя, наскучивъ Его смиреніемъ. 1) Это первое искушеніе—собственно отъ учениковъ. 2) Второе искушеніе отъ сотрудниковъ.

Новый способъ деятельности пастырской скоро возбудить зависть и ненависть въ недобрыхъ сопастыряхъ и притомъ иногда темъ сильнейшую, чемъ смиреннее, искреннее и проще будетъ человекъ работать; онъ тогда будетъ темъ чувствительнейшимъ живымъ укоромъ для нихъ, какимъ былъ Спаситель для фарисеевъ (Прем. II). Известно, что труднее всего сохранить дружбу сопастырямъ: даже Павелъ и Варнава впали въ искушеніе распри. Но всего силнее это недружелюбіе обрушится на пастыря, прямо идущаго къ предначертанной Божественнымъ ученіемъ цели: припомните жизнь св. Григорія Богослова, I. Златоуста, Максима Исповедника, Максима Грека, св. Митропол. Филиппа, Патріарха Никона, Митрополита Арсенія Мацеевича; отъ кого терпели они сильней всего? не отъ своихъ-ли сопастырей? Но эта вражда опасна темъ именно, что она осыпаетъ клеветами самыя средства истинной пастырской деятельности, обнаруживая въ нихъ не существующее лицемеріе, лесть или потворство (Іоан. VII, 12) съ такою настойчивостью, что самъ служитель Божій начинаетъ сомневаться въ правильности своихъ действій и часто замыкается въ полную бездеятельность и уединеніе, опасаясь, что обвинители его действительно правы, обличая въ тщеславіи. Это искушеніе какъ разъ противоположно предыдущему и оно весьма, весьма часто встречается въ современной жизни (постигло оно и о. Туберозова въ „Соборянахъ"). Такимъ пастырямъ надо напомнить, что открытое служеніе есть ихъ обязанность:  „горе мнеъ, если я не благовествую (1 Кор. IX, 16), и что бороться съ искушеніями тщеславія путемъ отреченія отъ обязанностей они не имеютъ права, но должны достигать этого инымъ путемъ, а именно „убиватъ духомъ плотскія дела" по Апостолу (Рим. VIII, 13), т. е. преуспевая въ деятелъной любви умерщвлять ветхаго человека. Пути «пасенія два; одинъ — отрицательный — убиваетъ внешними способами ветхаго человека и страсть и темъ даетъ жизнь новому человеку, а другой—питаетъ любовію новаго человека и темъ умерщвляетъ ветхаго: „поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделеній плоти" (Гал. V, 15), говоритъ Апостолъ. Пять только было хлебовъ у апостоловъ, говоритъ блаженный Августинъ: но когда ихъ стали раздавать во имя любви голоднымъ, то остатковъ собрали двенадцать корзинъ; поэтому буду и я делиться малымъ запасомъ своей духовной опытности, чтобы темъ умножить любовью и самый ап запасъ (См. его „Христіанская Наука").

Ясныя подтвержденія правильности такихъ пастырскихъ воззреній скоро будутъ предъявлены жизнью прихода, которая не только доказываетъ ихъ неложность, но и сама по себе даетъ пастырю бодрость и силу, п. ч. для истиннаго пастыря понятны слова апостола любви: „для меня нетъ болъшей радости, какъ слышатъ, что дети мои ходятъ въ истине" (3 Іоан. IV). Но, сохраняя твердую непоколебимую веру въ правильность своихъ взглядовъ, пастырь долженъ со всею силою остерегаться противопоставлять въ своемъ сердце себя лично своимъ противникамъ, какъ олицетворенную святость живому пороку; напротивъ, онъ долженъ сохранять уверенность, что хотя неудачу встречаетъ онъ именно съ техъ сторонъ, куда онъ вложилъ наилучшія чувства своего сердца, но самая возможность этой неудачи обусловливается для него темъ, что и у него на душе не все было чисто: пусть онъ былъ правъ предъ неблагодарной паствой, но Господь устроилъ бы такъ, чтобы она иначе къ нему отнеслась, если-бъ душа его была тогда совершенно непричастна всякому греху, а потому при всехъ столкновеніяхъ и неудачахъ надо искать греха въ себе самомъ, какъ Іисусъ Навинъ—при неудаче завоеваній Гая (Нав. VIII) искалъ греха на народе Божіемъ, или Ахіоръ въ зависимости отъ этого-же условія обещалъ Олоферну исходъ его осады іудейскаго города Ветилуи (Іудиф. V, 20—21). Высшее развитіе этой мысли встречается въ псалмахъ, где моляшійся праведникъ,  угнетаемый врагами за ревность по Боге, сознаетъ однако, что онъ страдаетъ потому, что не освободился отъ греха, и проситъ Бога не только заступиться за Свою-же попираемую славу, но и очистить его молящагося отъ   беззаконій,   которыхъ   у   него   больше, чемъ волосъ на голове (Пс. XXXIX, 13; ер. ХL, 5; 21; 101; 108). Одинъ священникъ на исповеди жаловался духовнику, что онъ, страдая за правду отъ сослужителей и властей, проникается неудержимымъ негодованіемъ, — и просилъ совета, какъ бороться съ этимъ чувствомъ. „Да самая простая вещь! воскликнулъ духовникъ: и неужели ты, выучившись въ Академіи, этого не знаешь?" —Нетъ.— „Да считай себя виноватымъ и все тутъ! Ведь не бываешь и ты безъ вины вовсе: вспомни объ этомъ, и какъ рукой все сниметъ. Святителя Тихона ударили по щеке за слово правды, а онъ самъ палъ на колени предъ обидчикомъ и просилъ у него прощенія за то, что допустилъ его до такого греха".

Итакъ, вотъ ближайшія искушенія истинному пастырю, опасныя именно по своей тонкости, по своему внешнему подобію пути праведному—это: 1) подавленіе чужой совести авторитетомъ, вместо воспитанія, затемъ противоположное, 2) уныніе и потеря веры въ самую возможность не лицемерно и смиренно любить, наконецъ 3) гордость внутренняя, — мысль о аолномъ осуществленіи собою пастырскихъ задачъ, уподобленіе себя по степени святости мученикамъ или апостоламъ.—Противъ второго искушенія средство—мысль о долге пастырскомъ и основанная на немъ деятельная любовъ, противъ третьяго— самоукореніе, основанное на самоиспытании, а противъ перваго и всехъ трехъ — то средство, которое для пастырской жизни всегда необходимо, какъ воздухъ для дыханія, — это молитва, исполненная верой. Ее-то, какъ единую истинно-действенную силу противопоставляетъ онъ ухищреніямъ духовнаго іезуитизма: соединяясь ею съ Богомъ, съ силою благодати Божіей, онъ чувствуетъ себя могушественнее целаго міра.

Говорить-ли подробно о конечномъ исходе борьбы пастырской въ жизни, борьбы въ его лице благодати съ міромъ? Если, какъ мы видели, самая сущность его служенія заключаетсявътомъ, что онъ „каждый день умираетъ" (IКор.ХV,31), то конечно эта боръба своимъ логическимъ завершеніемъ-имеетъ смерть за слово Божіе. Конечно эта смерть не есть непременно казнь, но тогда она есть явное умираніе отъ заботъ, трудовъ и печалей въ продолженіе несколькихъ летъ еще не въ престареломъ возрасте. Господь прямо говоритъ, что добрый пастырь душу свою полагаетъ за овецъ (Іоан. X, 11); здесь Онъ оставляетъ приточную речь, ибо пастухъ за овецъ не станетъ умирать,—но разумеетъ пастырство духовное. Въ томъ-же смысле и апостолъ Павелъ говоритъ: „я становлюсь уже жертвой за служеніе жертвы" (Фил. II, 17). Да и на всехъ апостолахъ осуществились слова Господни: „чашу Мою будете пить и крещеніемъ, которымъ Я крещусь, будете креститься" (Мф. XX, 23). Поручивъ апостолу Петру, въ качестве высшаго выраженія любви къ Себе, пасеніе духовныхъ овецъ, Господь прибавилъ: „егда бе юнъ, поясался еси самъ и хождаше, аможе хотяше, егда же состареешися и воздежеши руце твои, и инъ тя пояшетъ и ведетъ, аможе не хощеши,... назнаменуя коею смертію прославитъ Бога" (Іоан. XXI, 18—20). — Церковь въ своихъ песнопеніяхъ тоже связываетъ пастырство съ мученичествомъ, когда въ кондаке Святителю говоритъ: „Христово, Преподобне, Евангеліе исполнивъ, положилъ еси душу твою о людехъ твоихъ", или въ тропаре Священномученику: „слово истины исправляя, пострадалъ еси даже до крове".

0 томъ-же говоритъ и исторія Церкви, въ которой высшіе образцы пастырской ревности, даже въ мирное время, или были убиваемы, или истлевали отъ жизненныхъ скорбей: таковы св. Афанасій Великій, Василій Великій, Григорій Богословъ, Іоаннъ Златоустъ, Филиппъ Московскій и т. п. Ныне усопшій лучшій пастырь Іоаннъ Кронштадтскій всегда носилъ мертвостъ Господа Іисуса Христа на своемъ теле (2 Кор. IV, 10), ибо глубокое состраданіе къ исповедуемыхъ ему постоянно горестямъ, заставляло его переживать міровыя скорби, о чемъ свидетельствовалъ измученный видъ его лица. Конечно, въ этомъ обстоятельстве нетъ ничего страннаго для христіанина, напротивъ великіе пастыри просили себе смерти; такъ ап. Павелъ говорилъ: „для меня жизнь—Христосъ, и смерть пріобретеніе" (Фил. I, 21), а Григорій Богословъ неоднократно просилъ Бога взять у него многотрудную жизнь. Молились они такъ потому, что смерть за паству бываетъ, пре-имущественно предъ всеми прочими подвигами, началомъ духовнаго рожденія, ибо зерно, „если не умретъ, останется одно, а если умретъ, то принесетъ много плода" (Іоан. XII, 24), а пр. Исаія въ LIІІ и LIѴглаве вместе съ X главой 3-й книги Ездры и XXI псалмомъ прямо раскрываютъ законъ животворной смерти праведника за истину, какъ единственное средство духовнаго возрожденія народа. Какъ Господь нашъ „пришелъ водою, и кровію, и Духомъ" (Іоан. I, 5,6), Который могъ явиться только после Его вольной смерти, чтобы обличать міръ (Іоан. XVI, 7), такъ точно теперь подобное-же, неумирающее при кончине своихъ пастырей, продолженіе и разсветъ духовной жизни показываютъ, что и по ныне наша вера сохраняетъ за собою свидетельства неумертвимаго Духа, въ отличіе отъ всехъ другихъ ученій, хотя бы и готовыхъ запечатлеть себя кровью, но лишенныхъ свидетельства Духа,— какъ это разъяснялъ мудрый Гамаліилъ въ качестве отличія ученія Божественнаго, истиннаго отъ человеческаго, условнаго (Дн. V, 35—40).

Все это понятно само собою, но гораздо нужнее предостеречь служителей истины отъ мученичества или исповедни-чества неразумнаго, страстнаго, произвольнаго, что строго осуждала Первенствующая Церковь, отказавъ въ мученическомъ достоинстве христіанину, сорвавшему противохристіанскій эдиктъ императора въ Никомидіи. Христосъ Спаситель бежалъ въ Египетъ отъ Ирода и несколько разъ спасался отъ рукъ іудеевъ, пока не пришелъ его часъ, пока ученіе Его не выяснилось окончательно и не пустило корни. Св. Игнатій Бого-носецъ только въ глубокой старости призналъ себя созревшею пшеницей Божіей, которую теперь пора измолоть зубами зверей, чтобы она стала хлебомъ Божіимъ. Вотъ почему всего мепее должно торопиться посредствомъ обличеній жизни въ ряды исповедниковъ и мучениковъ, пе очистмвъ предварительно своего сердца отъ страстей. Следуетъ насаждать въ жизнь положителышя начала любви и истины, что хотя труднее, но полезнее, чемъ обличенія, уместныя при более нормальной церковной жизни, чемъ теперешняя, когда нетъ наличной почвы, стоя на которой можно бы изобличать все отъ нея уклоняющіяся направленія жизни. Утверждай лучше самую почву; если ты достоинъ мученичества, если настолько выше міра, что онъ не можетъ выносить тебя, какъ огонь воду, то будь спокоенъ, что онъ не лишитъ тебя мученическаго венца и помимо обличительной деятельности; а потому ожидай, пока яеный голосъ пастырской совести и руководимыя Промысломъ обстоятельства твоей жизни, а не нетерненіе и страсти, приведутъ тебя къ делу прямого обличенія. Будь добрьшъ пастыремъ, и мученичество всегда будетъ при тебе, и въ жизни  твоей, и въ смерти.

Ныне въ одной семинаріи лежалъ въ чахотке первый ученикъ 6-го класса, идеальный, даровитый поэтъ и мечта-тель о разныхъ подвигахъ; ужасъ смерти иногда показывался на лице. „Попомни мое слово, дитя мое,—говорилъ ему одинъ священникъ, что если ты выздоровеешь и останешься въ жизни такимъ добрымъ, сострадательнымъ и правдивьшъ человекомъ—христіанскимъ деятелемъ, то много, много разъ пожалеешъ, что не умеръ теперъ, не испытавъ жизни; будешь завидовать и этимъ месяцамъ безсильнаго и беззаботнаго сравнительно лежанія, какъ часто завидую я тяжело больнымъ, приходя смотреть на нихъ въ часы тяжелой грусти. Ты только по неопытности, по недоразуменію боишься смерти. — Такъ надо бросить свои планы? спросилъ умирающій. Нетъ! все блага міра ничто въ сравненіи съ темъ наслажденіемъ духовнымъ, которое мы только получаемъ среди нашихъ пастырскихъ скорбей; въ этихъ радостяхъ намъ открываются ощущенія жизни райской, которыхъ одинъ мигъ готовъ зарабатывать мученіями целой жизни".

VI Проявленіе пастырской жизни въ деятельности

Излагая основоположенія   пастырства съ точки   зренія жизни внутренней или аскетической, мы останемся не вполне понятными для читателей,  пока  не   покажемъ, какими главнейшими проявленіями отразится раскрытый пастырскій укладъ аскетизма  на  пастырской   деятельности,   на   церковно-общественной жизни, или, говоря точнее, къ какимъ проявленіямъ пастырства должна вызывать эта жизнь своихъ руководителей,

какъ по ея современному состоянію, такъ и по некоторымъ,всегда присущимъ ей свойствамъ, предусмотреннымъ уже въ Откровеніи, когда последнее  начертываетъ   общія  понятія о пастырстве не только въ его   существеннейшей,   аскетической стороне, но и въ его деятельныхъ   проявленіяхъ.   Къ этимъ двумъ   заключительнымъ отделамъ нашихъ разсужденій присоединимъ и краткія указанія на окружающую насъ дейст-вительность пастырскаго деланія. Правда, мы уже касались последней,но только по вопросу о  томъ,   насколько она является несоответствующей духовнымъ нуждамъ паствы, когда обращается не къ совести человеческой, а къ пріемамъ деятельности мірской. Теперь-же мы обратимся къ темъ не слишкомъ многочисленнымъ   элементамъ современной пастырской жизни, которые заключаются   въ атмосфере  действительной? религіозной,т.е.въ совести. Мы привели несколько примеровъ такой жизнедеятельности; теперь  посмотримъ,   представляютъли хотя эти-то примеры и подобные имъ элементы нашего пастырства качественную полноту, а если нетъ, то въ какомъ отношеніи подлежатъ пополненію.—Итакъ приступимъ къ раскрытію богооткровеннаго ученія  объ   основныхъ свойствахъ деятелъности пастырской, какъ внешнему выраженію пастырскаго аскетизма. Было показано, что пастырская совесть обнимаетъ собою въ чувстве пламенной сострадающей любви всю паству,  всехъ ея членовъ, радуясь  ихъ успехамъ въ духовной жизни  (Фил. IV;,  1) и скорбя объ ихъ несовершенствахъ, какъ о своихъ собственныхъ. Понятно, что насколько въ христіанстве   вообще все внешнее должно исходить всецело изъ внутренней жизни совести, настолько и во внетней   деятельности   пастыря   долженъ  отражаться именно этотъ всеобъемлющій характеръ пастырской совести.

1) Священникъ долженъ знаться съ жизнью  общества въ ея целомъ, во всехъ техъ ея сторонахъ, которыя мало-мальски соприкасаются совести человеческой. Для негоне должно существовать двухъ разграниченныхъ облаетей нравственной жизни пасомыхъ—области светской и области духовной, онъ, 2) не дожидается пока жизнь, уложившись въ формы обычной церковности, некоторыми своими теченіями сама прихлынетъ къ его исповеданію или въ его метрическія книги: онъ первый должепъ самъ идти навстречу жизни и возводить ее на „гору Господню". Вотъ первое богословское основоположеніе пастырской деятельности, достаточно ясно раскрытое въ св. Писаніи и св. Преданіи.

Наиболее типическими изреченіями Христа Спасителя относительно пастырской деятельности принято считать: 1) притчу о Добромъ Пастыре, 2) о заблудшей сотой овце, 3) наставленія апостоламъ въ нагорной беседе и при отпущеніи ихъ на проповедь, 4) изобличенія фарисеевъ, и 5) прощальная беседа и молитва Божественнаго Учителя о Своихъ ученикахъ. Затемъ, въ св. Писаніи подобное-же пастыреводительное значеніе имеетъ одна глава у Іереміи (XXIII) и Іезекіиля (XXIV), прощальная речь ап. Павла къ пресвитерамъ Ефеса (XX гл. Д.) и его посланія къ Тимоѳею и Титу. Мы не будемъ разсматривать каждый изъ священныхъ отрывковъ въ отдельности, но спросимъ, какому типу пастырства они более благопріятствуютъ: 1) жизненному-ли, или 2) тому, который вовсе чуждается всего мірского, удаляется отъ изученія светской мысли, светскихъ идеаловъ?

Въ ответъ на это можно сказать, что едва-ли не руководственною идеей библейскаго пастыреводительства является именно идея снисхожденія до настроенія пасомыхъ, или обращаемыхъ, та идея, которая придаетъ единство всемъ приведеннымъ евангельскимъ повествованіямъ. Такъ, слова Хри-стовы: „вы светъ міра, вы соль земли", сейчасъ же сопровождаются указаніемъ на то, что зажечь свечу — мало для освещенія горницы: должно свечу поставить на свещникъ. Ближе поймемъ мы смыслъ этихъ словъ, когда соотнесемъ ихъ съ вводными словами къ наставленію апостоламъ, послан-нымъ Спасителемъ на проповедь. Господь сжалился, что люди были изнурены и разсеяны, какъ овцы, не имеющія пастыря, И вотъ не ожидаетъ, чтобы овцы сами пришли къ Нему, но за ними вследъ посылаетъ апостоловъ: „молите Господина жатвы, чтобы выслалъ делателей на жатву Свою". Въ этихъ словахъ, какъ и въ словахъ о постановленіи свечи на сосудъ, сказывается та мысль, что пастырю недостаточно иметь высокое настроеніе духа и значеніе веры, но необходимо еще некое движеніе къ людямъ, некое вхожденіе въ кругъ ихъ I понятій,   следованіе   за  ними   по   распутіямъ   жизни,   чтобы оттуда собрать ихъ на Христову пажить. Понимать эти слова, какъ относящіяся только къ апостоламъ, просветителямъ язычниковъ, воспрещаетъ намъ христіанское преданіе, которое въ лице св. Іоанна Златоустаго и другихъ пастыреводительныхъ отцовъ да, наконецъ, въ богослужебномъ чине архіерейскаго служенія единогласно относитъ эти слова Спа-сителя ко всемъ пастырямъ Церкви. Самъ Господь даетъ ясно понять, что вхожденіе въ понятія и жизнь людей не есть только дело миссіонеровъ, но и всехъ нравственныхъ руко-водителей духовной семьи. Онъ грозно изобличаетъ фарисеевъ за то, что они, обойдя море и сушу, дабы обратить хотя одного, и затемъ, возложивъ на него тяжкія бремена, не хотятъ подвинуть ихъ пальцемъ и, такимъ образомъ, являются виновными въ томъ, что человекъ тотъ становится сыномъ геенны, хуже нихъ самихъ. Насколько Господь представляетъ существеннымъ въ пастырской деятельности это вхожденіе къ отделившемуся отъ духовности руслу жизни,—это видно изъ словъ Его о пастыре, оставляющемъ свое стадо въ горахъ ради отысканія одной заблудшей овцы, найдя которую, онъ радуется о ней одной более, чемъ о девятидесяти девяти незаблудшихъ; та-же мысль высказывается въ притче о женщине, нашедшей потерянную драхму, и отчасти въ притче о блудномъ сыне, во сретеніе котораго исходитъ милосердый отецъ, издалеча узревъ кающагося. Насколько широкимъ со стороны обоихъ должно бьтть это отыскиваніе овецъ Божіихъ, это Спаситель показалъ въ Своей прощальной молитве и въ притче о „добромъ пастыре", сказавъ, что всехъ овецъ Его, яже не сутъ отъ двора сего, подобаетъ Ему привести, и гласъ Его услышатъ, и будетъ едино стадо и единъ Пастырь.

Божественный Учителъ не стоитъ одинокимъ въ ряду прочихъ провозвестниковъ Откровенія, представляя дело пастырства, какъ исхожденіе на жизненныя распутія и возведеніе оттуда заблуждающихся на правый путь спасенія. Действительно, даже самый образъ пастыря и стада, въ который Онъ облекъ нравственно-руководительную задачу религіозныхъ деятелей, почерпнутъ Имъ изъ Ветхаго Завета, где этотъ образъ имеетъ свое приложеніе ко всей исторіи домостроительства, начиная съ благословенія патріарха Іакова, продолжая речами Моисея, исторіей Давида и ученіями мудрецовъ и пророковъ.

Особенно наглядное развитіе пастырскаго долга мы находимъ въ ХХХІѴ-й главе Іезекіиля, где Богъ укоряетъ пастырей народа, изрекая горе пастырямъ, которые пасутъ сами себя: „не стадо-ли   должны   пасти   пастыри?"   А  они   между темъ „слабыхъ не укрепляли и больной овцы не врачевали, и пораненной не перевязывали, и угнанной не возвращали, и потерянной не искали, а правили ими съ насилиемъ и жестокостью. И разсеялисъ оне безъ пастыря и, разсеявшись, сделались пищею всякому зверю полевому. Блуждаюпіъ овцы мои по всемъ горамъ и по всякому высокому холму и по всему лицу земли разсеялись овцы Мои, и никто не разведыеаетъ о нихъ, никто не ищетъ ихъ".

Итакъ., ученіе Библіи, какъ ветхозаветной, такъ и ново-заветной,   ясно   говоритъ о жизненности пастырства. Но ученіемъ   дело   не   ограничивается:   эта   идея   сама   воплощается въ библейской исторіи; мало того—она и составляетъ сущность   последней.   Въ   Ветхомъ   Завете   Господь   Свои отношенія къ Израилю, кроме образа пастыря и виноградаря, представляетъ еще подъ видомъ отношеній жениха, отыскав-шаго себе невесту и прилагающаго тысячи заботъ о ея благополучіи. Высшее раскрытіе этой идеи находимъ въ книге пр. Іезекіиля. Но что въ Ветхомъ Завете относилось къ народу Божію, то самое ЗаветъНовый   распростираетъ на отношеніе ко всему падшему человечеству.„Все блуждали, какъ овцы, совратились  каждый на   свою дорогу", — говоритъ Исаія о состояніи рода человеческаго. И вотъ, когда Господь, по слову  апостола:  „оставивъ   времена  неведенія,  повелелъ всемъ  людямъ   покаяться", то „Онъ не съ   неба  призывалъ ихъ   къ  обращенію и не въ вихре бурь говорилъимъ, но, верный   предвозвещенному   чрезъ   пророковъ   пастырскому правилу, Онъ не только Самъ сошелъ съ небесъ на разсеяніе путей человеческихъ, но вошелъ въ самое естество нагие, въ нашу  бренную  плоть, Онъ  взялъ на Себя   наши немощи и понесъ наши болезни". До конца продолжая Свое  „Божественное снисхожденіе", Онъ въ ученіи Своемъ не передавалъ чуждую  насущной  жизни  доктрину,  даже не для  того пришелъ, чтобы упразднить законъ, но пришелъ прямо въ овчій дворъ наличной  жизни и ее-то   поднималъ до Себя, просвещая грубое сознаніе людей притчами и начиная Свою проповедь черезъ возстановленіе того-же самаго света, который  еще  брезжился   въ человгьческой   совести:  поэтому Онъ  говорилъ о Своемъ  ученіи,   какъ о чемъ-то  для  всехъ известномъ:    „покайтеся   и  веруйте  въ   Евангеліе".   Вотъ почему Онъ могъ  называть   свои  святейшія заповеди бременемъ легкимъ и игомъ  благимъ,  потому  что оне не навязывали людямъ какого-либо чуждаго ихъ сердцу и ихъ жизненнымъ идеаламъ  ученія, не отрицали  всего добраго, что было дорого душамъ ихъ прежде, но это-то добро и возводили къ его вечному оправданію, такъ что новое иго христіанства не отягчало   душъ;   напротивъ,   принятіемъ   его   оправдывалось Божественное обетованіе: „обрящете покой душамъ вашимъ".Говорить-ли  о  томъ,   что  апостолы   Христовы  остались верны завету своего Учителя и продолжали вникать въ жизньи возводить до  Христа присущія, людямъ надежды? Не блаженный  ли Павелъ говоритъ:„будучи свободенъ отъ всехъ,я всемъ поработилъ себя, дабы больше пріобресть. Для іудеевъ   я   былъ,   какъ   іудей,   чтобы  пріобрести іудеевъ...Для чуждыхъ закона, какъ чуждый закона... Для немощныхъ, какъ немощный, чтобы пріобрести немощнихъ. Длявсехъ я сделался всемъ, чтобы спасти по крайней мере некоторыхъ" (1  Кор. IX,  19—22;  ср.. X, 33).  "Кто изнемогаетъ, съ кемъ бы я не изнемогалъ? Кто соблазняемся,за кого бы  я   не воспламенялся?"   (2 Кор. XI,  29). Обращаясь къ Афинянамъ съ проповедіюо неведомомъ Боге,а къ Евреямъ съ ученіемъо Новой Скиніи и первосвященнике по чину Мельхиседекову, апостолъ Павелъ и пастырей Церкви увещеваетъ внимать  не себе только,   но  и всему стаду, побуждая ихъ  къ   тому  предсказаніемъ   о  дальнейшихъ бедствіяхъ церквей; своего-же возлюбленнаго ученика и сотрудника Тимофея, онъ учитъ прилагать особыя попеченія о каждомъ роде людей, особенно учить старца, особо юношу, особо вдовицъ, сообразно настроенію каждаго. Отцы Церкви держались того-же пастырскаго пріема.Такъ св. Григорій Богословъ въ знаменитомъ Слове оБегстве ясно показываетъ, что руководящимъ началомъ въ пастырской деятельности  должна  быть не  отвлеченная доктрина,  преподаваемая   по  пунктамъ,   но  наличное   состояніе душъ въ его зависимости отъ бытовыхъ условій, въ которыя оне поставлены, и возведеніе душъ отъ наличнаго состоянія въ благодатное. Сравнивая пастырскую деятельность съ врачебнымъ   искусствомъ,   Святитель   говоритъ   (I,   26):   „какой предлежитъ подвигъ, и какія нужны сведенія, чтобы хорошо и другихъ уврачевать,   и  самимъ уврачеваться, чтобы исправить образъ жизни  и персть  покорить  духу? Ибо не одинаковы понятія и стремленія у мужчины и женщины, у старости и юности, у нищеты и богатства, у веселаго и печальнаго, у больного  и здороваго,   у  начальниковъ   и  подчиненныхъ, у мудрыхъ и невеждъ, у робкихъ и смелыхъ, у гневливыхъ и кроткихъ, у стоящихъ твердо и падающихъ.—Поелику общее тело Церкви, подобно одному сложному и разнородному живому сушеству, слагается изъ многихъ и различныхъ нравовъ и умовъ:  то   предстоятелю  Церкви  совершенно   необходимо быть вместе,   какъ  простымъ, относительно  кь правоте во всемъ, такъ сколько можно более многостороннимъ и разнообразнымъ для приличнаго со всякимъ обращенія, а равно способнымъ къ полезной со всякимъ беседе".—Ту-же мысль о проникиовеніи пастырскаго духа во все сферы нравственной жизни человечества развиваетъ и св. Іоаннъ Златоустъ въ „Словахъ о Священстве" (стр. 124 по изд. 1874 г.): „священннкъ долженъ знать все житейское не менее обращающихся въ міре и вместе съ темъ долженъ быть свободенъ отъ всего более иноковъ, живущихъ въ горахъ. Такъ какъ ему нужно обращаться съ мужами, которые имеютъ женъ, воспитываютъ детей, владеютъ слугами, обладаютъ большимъ богатствомъ, исполняютъ общественныя должности и облечены властію, то онъ долженъ быть разнокачественъ". Изъ приведенныхъ изреченій видно, что изученіе окружающей жизни — вотъ первая задача церковнаго учителя и пастыря. Особенно важно узнать, что та же точка зренія лежитъ въ основаніи даже каноническихъ постановленій Церкви, а вовсе не понятіе о самодовлеющемъ праве, какъ это бываетъ въ жизни государственной, по необходимости руководящейся известнымъ юридическимъ правиломъ: fiat  justitia, регеаt mandus. Вотъ, что говоритъ Іоаннъ Схоластикъ о правилахъ церковныхъ: „Ученики и Апостолы великаго Бога и Спасителя нашего Іисуса Христа, а также и Церкви Его Святой архіереи и учители, при Апостолахъ и после Апостоловъ жившіе, получивъ порученіе пасти множество изъ іудеевъ и язычниковъ, не полагали, что согрешающихъ должно терзать физическими муками, какъ то предписываютъ гражданскіе законы,— ибо это представлялось имъ попеченіемъ малоразумнымъ и весьма мало заботливымъ. Напротивъ, со всею готовностью сами подвергались за нихъ опасностямъ и старались отставшее возвратить, заблудшихъ и отклонившихся отъ пути,—обгоняя какъ добрый пастырь, а падшихъ уже и низринувшихся въ пропасть, — употребляя все усилія, извлечь оттуда; то, что уже сгнило на нихъ и совершенно омертвело, отделяя весьма благоразумно и искусно духовнымъ мечемъ, а надломленное и растерзанное обвязывая некоторыми духовными врачевствами и духовными перевязками, — и такимъ образомъ больныхъ возвращали благодатію и содействіемъ Духа въ первоначальное здравое состояніе. Итакъ, дабы и последующіе предохраняли невредимыми подчиненныхъ имъ, некоторые изъ сихъ преблаженныхъ Отцевъ, время отъ времени сходясь вместе, при содействіи благодати Божіей, собиравшей Соборы ихъ, изложили некоторые законы и правила, не гражданскіе, но божественные, о томъ, что должно делать, что не должно делать, исправляя жизнь и образъ деятельности каждаго" (каждой вверенной души).

Григорій Двоесловъ все свое сочиненіе „ О пастырскомъ попечении" расположилъ въ зависимости отъ этихъ-то духовныхъ нуждъ, а именно: какъ должно учить богатыхъ, какъ бедныхъ, какъ униженныхъ, какъ гордыхъ, какъ молчаливыхъ и какъ многоречивыхъ, и т. д., и т. д. Искупительное снисхожденіе Божіе къ роду человеческому, какъ бы повторяемое въ пастырской деятельности Его служителями по отношенію къ пастве, такимъ образомъ, узаконено въ хриетіанской практике чрезъ священное преданіе; оно же составляетъ любимое содержаніе богослужебныхъ молитвъ, воспевающихъ Христа, "иже заблудшее горохищное обреть овча, къ Отцу приведе и своему хотенію". Такъ и въ молитве по покаянномъ каноне читаетъ грешникъ: „оставихъ Тя, не остави мене, изыди во взысканіе мое и возведи мя отъ пропасти погибели" и т. д. Наконецъ, когда архіерей возлагаетъ на себя знакъ своего архипастырскаго достоинства— омофоръ, то діаконъ возглашаетъ: „на рамо заблудшее вземъ естество, къ Отцу и Богу вознеслъ еси".

Расширяя такимъ образомъ свое пастырское вниманіе далеко шире пределовъ, такъ назьіваемой (въ отличіе отъ светской), духовной сферы, пастыри однако должны действовать мерами не гражданскими, какъ выяснено Іоанномъ Постникомъ, но духовными. Этимъ само собою устраняется, какъ и отговорка о томъ, что вмешательство духовенства въ светскую жизнь есть папизмъ (ибо папизмъ есть стремленіе действовать посредствомъ меръ государственныхъ — поощреній и насильственной кары),—такъ и тщетное самооправданіе духовенства, что оно-де лишено полномочій для воздействія на светскую жизнь,—такъ-какъ для такого, чисто духовнаго, воздействія никакихъ государственныхъ полномочій не нужно, а толъко знаніе этой жизни и вера въ действіе благодатныхъ силъ пастырства, т. е., молитвы, примера и особенно учи-тельства церковнаго, которое по преимуществу и можетъ быть употребляемо для возведенія всехъ сторонъ обществен-ной и народной жизни къ христіанскимъ началамъ. — Впрочемъ, если пастырь действительно овладелъ пониманіемъ какого-либо направленія нравственной жизни и интересовъ общества, то, и помимо учительства въ смысле проповедничества, въ его власти остается полная возможность говорить о немъ и въ печати, и на урокахъ Закона Божія, и на исповеди, и въ беседахъ съ прихожанами по домамъ.

Но всетаки все средства сводится къ говорению? спросятъ некоторые, верующіе въ действенность только государственной кары и наивно убежденные, что уничтоженіе всякаго неправомыслія зависитъ отъ последней, какъ значится и въ одной магистерской проповеди на 2-е марта настоящаго года, въ которой проповедникъ, понося Толстовщину, выра-жаетъ въ заключеніе надежду отъ лица русскаго народа, что мірская власть положитъ конецъ этому вредному шатанію умовъ въ Россіи. Да, къ говоренію и къ примеру, ответили мы; иначе для чего бы называть пастырей служителями Слова (Лук. I), а пастырство служеніемъ слова? (Деян. VI, 4) и кто не веритъ въ силу слова, тотъ прекрасно сделаетъ, если будетъ бежать отъ пастырскаго служенія, какъ отъ пожара. Говорить-ли при этомъ о томъ еще, какъ современное русское общество и народъ уважаютъ убежденное слово? И то, и другой различаютъ священниковъ не по степени образованія и не по положенію ихъ въ епархіальной іерархіи, а различаютъ на проповпдующихъ и молчащихъ. Проповедникъ, мало-мальски проникнутый жаромъ убежденія и искренности, принимается обществомъ, какъ пророкъ; после старцевъ онъ естъ второго рода служитель веры, предъ которымъ забываются чины и возрастъ и каждый чувствуетъ себя только міряниномъ и ученикомъ. Это уваженіе и послушаніе возрастаетъ темъ сильнее, чемъ ислючительнее пастырь опирается въ своихъ действіяхъ на силу благодатнаго слова, чемъ менее соглашается пускать въ ходъ свои государственныя полномочія. Говорятъ, что у насъ не слушаютъ проповедей, но это совершеннейшая неправда: лишаютъ вниманія не проповедь слова Божія, проникающую во внутреннее настроеніе паствы и умеющую угадать последнее и указать отъ него путь ко Христу, не проповедь, следовательно, лишаютъ вниманія, но словоизверженіе съ церковной кафедры, и притомъ часто такое, котораго и разслышать невозможно.

VII  Почва  для  пастырства  въ  Россіи

Но къ какимъ же явленіямъ современной жизни, наиболее связаннымъ съ нравственнымъ настроеніемъ общества, должна устремляться по преимуществу пастырская деятельность? Что долженъ пастырь сделать предметомъ изученія и наученія въ жизни общества и народа? Особенно въ первой, найдетъ ли онъ куда закинуть якорь христіанскаго назиданія въ любомъ его виде? Не все ли интересы общества отчудились отъ религіи и не представляетъ ли современное состояніе образованныхъ умовъ, если не безплодной пустыни для пастырства, то прохожаго пути, на которомъ позябается всякое семя благодати, того тернистаго угла, где оно совершенно заглушается сорными травами безверія и страстей? Действительно, съ перваго   взгляда   можетъ   показаться, что пастырь   среди общества, почти какъ среди язычниковъ; но пусть даже такъ: разве не язычники предварили верныхъ сыновъ Израиля въ Царствіи Божіемъ? He легко, пожалуй, пастырю проникнуть до слуха образованныхъ людей: придется начинать съ малаго— съ царскихъ дней въ кафедральныхъ соборахъ, со. дней Страстной седмицы, да съ исповеди и наконецъ съ молодого поколенія, обучающагося Закону Божію въ школахъ. Но разъ проникнувъ до слуха общества, истинный пастырь скоро убедится, что почва въ высшей степени благопріятна для насажденія евангельскихъ истинъ, хотя сами его слушатели далеко не соображаютъ этого.

Маститый ученый Запада Леруа-Булье въ печатаемыхъ имъ статьяхъ „Религія въ Россіи", въ журнале: „Revue des deux mondes", проводитъ ту мысль, что русская душа по своей природе всегда стремится къ началамъ христіанской религіи и морали, даже въ техъ случаяхъ, если теоретическая мысль человека совершенно безрелигіозна. Этимъ положеніемъ онъ объясняетъ то явленіе, что самые раціоналистическіе беллетристы наши, напримеръ, Тургеневъ или Л. Толстой, никакъ не могутъ, однако, сойти съ вопросовъ религіозныхъ и нравственныхъ въ лице своихъ героевъ, искателей истины. Та же безсознательная близость къ некоторымъ сторонамъ Божественной религіи замечается и у упомянутыхъ публицистовъ, хотя они себя считали прямыми противниками православія: посмотрите, какіе принципы ставятъ они въ основаніе своихъ системъ? Прежде всего, принципъ самоотверженія, хотя и объявляютъ себя утилитаристами, принципъ помоищи слабымъ, принципъ справедливости. Толкуя объ экономическомъ благополучіи, они однако слишкомъ плохо умеютъ скрыть свое конечное стремленіе собственно къ нравственной правде, и только къ ней. He будемъ уже и говорить о политическихъ идеалахъ панславистовъ, которые выросли изъ церковнаго ученія Хомякова, остановимся на современномъ движеніи общества въ смысле отрешенія отъ прерогативъ своего сословія и перехода къ мужицкому труду.

Все эти движенія идутъ какъ-бы въ разрезъ съ Церковью, а между темъ, если-бы собрали воедино  все подобныя светскія стремленія, съ отрешеніемъ отъ ихъ крайностей, то мы-бы получили нечто, очень близкое къ целямъ христіанскаго пастырства. И вотъ, съ какимъ горькимъ чувствомъ должны мы, духовные, задать себе вопросъ: какъ-же это мы забыли выяснить людямъ, что искомое идеалистами есть именно у насъ, что они ищутъ техъ самыхъ рукавицъ, которыя у насъ за поясомъ, что не только народъ вместо штунды и молканства,   но и общество   вместо   баррикадъ,   или   цыганскихъ таборовъ, все то доброе, что влекло ихъ по дебрямъ неведомыхъ исканій, могло бы получить отъ Церкви, отъ христіанства, которое не желаетъ допустить, чтобы могло существовать что-либо изъ созданнаго Богомъ добраго, не на-ходящагося у Heгo; „все, еже дастъ Ми Отецъ, ко мне пріидетъ",—говоритъ Господь. Но наличная жизнь русскаго пастырства заботливо удалялась отъ всего, что не имело знака церковности, хотя-бы по содержанію и приближалось къ ней, такъ что оставалось только заявить объ этомъ и прибить знамя. За то все обозначенное этимъ знаменемъ, съ противоположнымъ, однако, содержимымъ, въ роде кулака-граби теля, жертвующаго на церковь, все это мы принимали, вопреки ясному слову Христа, Который даже пророкамъ Своимъ, преступавшимъ заповеди, скажетъ: „не вемъ васъ",— врагу-же Своему, сумевшему разъяснить две важнейшія заповеди закона, сказалъ: „не далекъ ты отъ царствія Божія". Итакъ, отъ него недалеки все почти мірскія теченія нашей общественной и народной жизни: это есть вызревшая жатва, которая только ожидаетъ делателей-желателей, чтобы стать пшеницей Божіей; но какъ приняться за такую жатву? Должно въ каждомъ теченіи жизни выделить этотъ-то нравственно-добрый злементъ отъ техъ наслоеній, что къ нему привели человеческое неразуміе и страсти. Такъ, напримеръ, Толстовское направленіе, которое съ философской точки зренія есть чистейшій пантеизмъ, съ какою силою умело, однако, выяснить жизненное значеніе христіанства, показать то нравственное самоудовлетвореніе, что изъ него получается! Проповеднику остается показать, что это самоудовлетвореніе не только не исключается православіемъ, но въ более высокой степени достигается именно въ немъ, ибо здесь оно имеетъ для себя и непоколебимое основаніе въ идее личнаго Бога-Промыслителя и Искупителя, тогда какъ въ религіи Толстого оно предрставлено шаткой опоре одного только случайнаго настроенія человека.

Такъ или иначе, но полемика должна происходить съ точки зренія основного начала каждаго ученія. Тогда она, во-первыхъ, получаетъ то, чего лишена наша церковная литература, получаетъ интересъ въ глазахъ последователей разбираемаго ученія; она достигаетъ, во-вторыхъ, более или менее непредубежденнаго отношенія; убеждаемый не боится, не трепещетъ за то, что дорогой ему идеалъ будетъ разбитъ въ прахъ логикою церковнаго представителя, онъ слышитъ, что последній принимаетъ его за исходную точку. А наша-то догматическая проповедь — можетъ-ли она иметь значеніе для прямыхъ, или тайныхъ последователей,   напримеръ,  пашковства? Представьте себе, что безрелигіозный прежде человекъ вдохновился ученіемъ этихъ людей о личномъ единеніи со Христомъ, нашелъ въ этомъ ученіи полное удовлетвореніе давно  алкавшей души, по жалкому недоразуменію не сумевшей ничего найти въ православіи, кроме внешнихъ обрядовъ: да станетъ-ли этотъ человекъ слушать, или вникать въ проповедь, если она начнется съ историческихъ доказательствъ въ пользу необходимости подчиненія іерархіи? Да онъ съ последнею соединяетъ мысль о врагахъ Божіихъ? Онъ кипитъ негодованіемъ, прежде чемъ успелъ услышать первый доводъ, и мысль его направлена вовсе не къ оценке доказательства, но исключительно къ подысканію возраженій. Что сказано о заблужденіяхъ теоретическихъ, то надо сказать и о заблужденіяхъ практическихъ: о светскости, о показномъ либерализме и пр. Если эти симпатіи развились въ томъ или иномъ обществе напряженнее, нежели любовь къ Церкви, то не трудитесь доказывать ихъ несовместность съ последнею: лучше усмотрите въ нихъ-то, въ этихъ симпатіяхъ нечто доброе и разъясните его содержимость Церковію и его неисполнимость вне ея и уже затемъ опровергайте крайности. He слушайте толковъ о необходимости схоластическаго догматизма въ нашей проповеди: будемъ отныне знать, что не только практическая польза, но само слово Божіе требуетъ отъ пастырей церкви, чтобы они вышли вследъ за заблудшими овцами по распутіямъ этой жизни, и всехъ, кого найдутъ, призывали иа брачный пиръ Небеснаго Жениха.

Итакъ, не соединяя своей пастырской деятельности ни съ лучшими стремленіями общества, выражающимися въ направленіяхъ литературныхъ съ печальною примесью еретическихъ искаженій, ни съ присущему народу, особенно малороссамъ, исканію Христовой евангельской жизни, присужденной къ разрешенію въ секты штундистскаго направленія, наша пастырская деятельность должна бы по крайней мере уметь пользоваться темъ, чисто церковньтмъ направленіемъ некоторыхъ теченій народной жизни, именешъ которыхъ, якобы, и оправдывается наше узкое рутинерство въ деле пастырскомъ. Этотъ третій, благопріятный для церковнаго созиданія элементъ заклкючается въ воспитанной веками въ русскомъ народе привязанности къ христіанской святыне, къ храму, къ богослуженію и церковнымъ обычаямъ, къ слушанію житій Угодниковъ Божіихъ и духовныхъ стиховъ народныхъ поэтовъ. Это область, конечно, религіозная, которая и сама собою приближаетъ, людей къ спасенію, но не съ достаточною полнотой, для пріобретенія которой она нуждается въ пастырскомъ поученіи. Конечно, мы совершенно   далеки   отъ   пристрастнаго взгляда на русскій народъ той лжеинтеллигенціи, которая считаетъ народную религію за фетишизмъ, отрешенный отъ нравственной почвы; мы хорошо знаемъ и видимъ, что всякое религіозное представленіе въ уме народномъ непременно соединяется съ чувствомъ умиленія, и Божественная вера наша сознается имъ прежде всего, какъ правда и святость Божія, противопоставленная мірской лжи и злобе. Но какъ многое здесь не восходитъ выше степени смутнаго, хотя и сильнаго чувства, какъ мало сознается народомъ та нарочитая связь между каждымъ религіознымъ обычаемъ и внутреннею жизнью совести, ради которой онъ и установленъ Церковью. Разъяс-неніе этой связи имеетъ огромное, исключительное значеніе, ибо если твердая, вековая симпатія, сопряженная съ готовностью трудиться и лишаться, соединится съ сознательнымъ къ ней отношеніемъ, основывающемся притомъ на авторитете слова Божія, то такой складъ религіозной жизни пріобретаетъ ни съ чемъ несравнимую жизненную силу. Если народу будетъ выясняемо нравственно-воспитательное значеніе его церковно-бытовыхъ обычаевъ, богомолій, крестинъ, браковъ, водосвятій и т. д., значеніе, повторяю, не историко-каноническое, а нравственно-воспитательное, то и самая приверженность къ римъ народа удесятерится въ своей силе и дело прямого хри-стіанскаго нравоучительства облегчится во сто кратъ, и на-двигающіяся грозныя тучи ересей сделаются безопасными. Что же пастыри? Есть у насъ много пастырей, которые разделяютъ любовь народа къ церковности обрядовой, но сколь немногіе изъ нихъ даютъ себе трудъ выяснять народу ея внутреннее каноническое значеніе; скажу более: они сами относятся къ ней полусознательно.

Есть и другого рода пастыри, которые, напротивъ, пер-вымъ долгомъ ставятъ себе сознательное отношеніе ко всякому своему поступку. Делаютъ ли они то, отъ чего укло-няются те? Увы, къ стыду нашему, надо сознаться, что изъ всей богословской мудрости мы наименее освоиваемся съ истиннымъ значеніемъ нашего церковнаго быта: онъ намъ знакомъ только съ археологической точки зренія или со стороны era механическаго исполненія, а не со стороны внутренней, аскетической,—и какъ часто бываетъ, что въ храме Божіемъ при какомъ либо великопразднественномъ священнодействіи, среди общаго религіознаго восторга и умиленныхъ слезъ, наименее бываетъ проникнутъ одушевленіемъ самъ совершитель. Стоя среди духовныхъ сокровищъ, получаемыхъ народомъ, онъ одинъ остается ненасыщаемымъ, какъ сановникъ царя Іорама, при чудесномъ бегстве Сиріанъ, по пророчеству Елисея.

Итакъ, вотъ три области современной  жизни,   наиболее подлежащія изученію и попеченію пастырскому; нравственный подъемъ въ обществе образованномъ, выражающійся въ литературныхъ направленіяхъ; затемъ, мистико-моральное одушевленіе народа, которымъ пользуются штундисты и пашковцы и, наконецъ, всегдашняя преданность народа церковному строю, которая, будучи лишена пастырскаго просветительнаго попеченія, переходитъ въ русскій талмудизмъ и даетъ почву для старообрядческаго раскола.

Еще несколько словъ о современной жизнедеятельности того пастырскаго направленія, которое уклоняется отъ самоопределенія чиновничьяго характера и ставитъ на первый планъ идею внутренняго, духовнаго развитія. Въ такихъ пастыряхъ-аскетахъ у насъ нетъ недостатка: напротивъ, образцы высокаго подвижничества предъ нами не только въ монастыряхъ, но и на поприщахъ церковно-общественнаго служенія, и притомъ не только въ рядахъ чернаго духовенства, но и белаго. Являются ли они лучшими пастырями народа? Увы, очень редко. Въ этомъ отношеніи наиболее типичны такіе характеры, какъ покойнаго Преосв. Игнатія Брянчанинова, Іереміи Нижегородскаго и др. Это были истинные монахи, м. б. стяжавшіе себе неувядаемые венцы въ вечной жизни, но едва-ли венцы пастырства. Они проходили путь аскетизма отшельническаго, знающаго лишь свою собственную личность въ ея отношеніи къ Богу и къ самому себе, но не къ ближнимъ, ибо правила, коими они руководились, таковыхъ отношеній почти не предусматривали, ибо были даны отшельникамъ, а не пастырямъ Церкви. Поэтому вниманіе такихъ пастырей было сосредоточено только на себе самихъ, а къ делу пастырскому они относились, какъ къ послушанію только, т. е. исполняли съ неумолимою точностью все те инструкціи, которыя даются пастырямъ въ Регламенте. Съ меньшею, благодаря Бога, последовательностію, но, къ сожаленію, подъ темъ же общимъ настроеніемъ, действуетъ и большинство техъ пастырей изъ белаго духовенства, которые по преимуществу проникнуты христіанскимъ благочестіемъ; они живутъ жизнью внутренно-уединенною отъ всехъ, а въ области пастырства они знаютъ преимущественно одну только добродетель: добродетель послушанія и притомъ не темъ общимъ основоположеніемъ пастырства у Отцевъ и въ Библіи, которыя мы раскрывали, но послушаніе прямо выраженной воле закона въ отдельныхъ параграфахъ всякихъ уставовъ; поэтому они являются лишь исполнителями, людьми строгими, а въ глазахъ неопытной паствы — только педантами, формалистами. Имеютъ они светильникъ веры, но подъ спудомъ, а не на свещнике. Они знаются не съ живыми людьми и не съ живою действительностью, a съ логическими машинами; но поелику такихъ въ жизни нетъ, то и труды ихъ разбиваются въ ничто, какъ бы о крепкую стену. Съ особенною ясностью это сказывается въ ихъ проповедяхъ.

Проповедь есть  убежденіе   слушателей.  Убежденіе есть действіе, которое отъ некоторыхъ принимаемыхъ собеседникомъ положеній путемъ наведенія, сравненія и выводовъ, приводитъ его къ другимъ  положеніямъ;  если-же  нужно  не  положенія теоретическія привить собеседнику, но добиться отъ него известныхъ решеній воли, то опять-же убеждающій   прикрепляетъ свои слова  къ  известньшъ,   уже  сложившимся  стремленіямъ воли собеседника и, комбинируя ихъ съ новыми  сообщеніями, старается приблизить выводъ изъ нихъ къ этимъ-то первоначальнымъ стремленіямъ. Положимъ, я хочу убедить христіанина-филантропа  относиться  внимательнее къ церков-ному богослуженію, и вообще къ дисциплинарно-аскетической стороне религіи. Сейчасъ я опираюсь на   его  филантропическія симпатіи и убеждаю его  путемъ примеровъ, что прино-сить благо ближнимъ удается не столько расточителю сокровищъ и даже не герою внешнихъ подвиговъ самоотверженія, сколько тому, кто действительно имеетъ живую любовь къ людямъ. Онъ   соглашается.   Тогда  я  показываю,   что   столь трудное усвоеніе безгневнаго  расположенія сердца ко всемъ и каждому является только подъ условіемъ постоянной сдержки противоположныхъ   ощущеній,    ежечасно   врывающихся   въ душу, путемъ господства надъ ощущеніями и внутренней борьбы. Отсюда уже недалекъ путь къ наглядному показанію безсилія въ   ней   людей,   не    живущихъ   въ   постояныомъ   единеніи съ   Богомъ, не молящихся.   Но молитва наедине не всегда удается, наконецъ — она лишена большею частью  характера той восторженной мощи,   который  ей  внушается   при   дружномъ,   исполненномъ   братской   любви, моленіи  всей церкви, особенно во дни торжественные, посвященные  памяти Искупительныхъ Событій. Подобная речь убедительна для такого человека, но только для него, а не для. человека иного, напр., полураскольническаго направленія. Ясно, что и при теоретическомъ и при   деятельномъ   убежденіи  первое  место   занимаетъ въ уме говорящаго мысль о количестве и степени техъ убежденій или стремленій, которыя уже разделяются даннымъ лицомъ или обществомъ. Такъ и Спаситель и Апостолы обра-щались всегда къ лучшимъ стремленіямъ своихъ слушателей и возводили ихъ къ евангельскимъ откровеніямъ или заповедямъ. Первое   требованіе   отъ  проповедника,   чтобы  онъ  съумелъ охватить и  проникнуться  хоть  какимъ-либо  изъ  убежденій, разделяемыхъ большинствомъ слушателей. Ассоціація его мыслей располагается такимъ образомъ не по различнымъ сторонамъ изъясняемаго предмета, взятаго отвлеченно: это ассоціація не метафизическая, не схоластическая, но именно спеціальная гомилетическая, — телеологическая, если хотите. Приводить известный предметъ къ готовымъ уже идеямъ или стремленіямъ слушателей значитъ—изъяснятъ его,изъяснять, экзегетировать, а не доказывать; изъяснять не въ смысле современнаго ложно ученаго экзегеза, не въ смысле разложенія предмета на метафизическія или историческія первооснованія, но на те идеи и побужденія воли, которыя имеются въ душе слушателей. Очевидно, что такимъ образомъ гомилетическая акзегетика, или вообще гомилетическая логика одного и того же предмета принимаетъ столько же разновидностей, сколько ихъ въ разныхъ классахъ слушателей, какъ это и понимали Вселенскіе Учители и выразили въ приведенныхъ выше изреченіяхъ о сущности пастырства.

Наши проповедники въ большинстве случаевъ поступаютъ вовсе наоборотъ, именно по неуменію или нежеланію проникнуть во внутренній міръ данныхъ слушателей. Что можетъ быть мучительнее, какъ слушать длинныя и искусственныя обоснованія темъ требованіямъ совести, въ которыхъ и безъ того всецело убежденъ? что можетъ быть скучнее, какъ слушать весьма логическія построенія на посылкахъ, которыхъ истинность или вовсе отвергаешь, или хотя не отрицаешь, но вовсе не считаешь ихъ близкими твоему внутреннему міру? А такія посылки, почерпнутыя изъ богословскихъ учебниковъ и руководствъ, почти всегда лежатъ въ основаніи столь притязательныхъ, такъ называемыхъ, ученыхъ проповедей, которыя, при теперешней своей постановке, по преимуществу отличаются способностью разгонять слушателей. He менее печальная участь выпадаетъ на долю техъ практическихъ поученій, которыя отправляются отъ давно забытаго обществомъ Номоканона. Те и другія посылки сами по себе истинны, но если ихъ истинность слушателями не сознается, то она должна быть целью доказательствъ разнаго рода, a отнюдь не посылкой ихъ. Естественно гюявляющаяся холодность слушателей къ подобнымъ доказательнымъ и юридическимъ проповедямъ отбиваетъ охоту у проповедниковъ, и эта гибельная скудость учительства въ русской церковной жизни, вопреки прямымъ требованіямъ Вселенскихъ соборовъ и іерейской присяги, является яснымъ доказательствомъ тому, насколько для отправленія важнейшихъ обязанностей пастырства необходимо нашему духовенству проникнуть во внутреннюю жизнь общества и народа и предлагать имъ доводы, убедительные съ точки зренія слушателя, а не говорящаго,— не съ точки зренія схоластической разумности вообще.

Та же внутренняя отчужденность даже лучшихъ нашихъ пастырей отъ паствы проявляется и въ другихъ сторонахъ пастырской жизни, въ управленіи приходами. Наиболее характерныя недоразуменія изъ этой области можно указать въ церковной жизни техъ окраинъ, где являются пастырями наиболее типическіе выразители нашихъ школьныхъ понятій — пастыри-великороссы. Вместо того, чтобы возводить къ право-славнымъ понятиямъ и затемъ къ православному строю ока-толиченныхъ, наприм., бывшихъ уніатовъ, такъ сильно дорожащихъ своими местными церковно-богослужебными обычаями, наиболее благочестивый пастырь-великороссъ заботится почти исключительно о томъ, чтобы ему самому въ богослуженіи и жизни ни на шагъ не отступить отъ того уклада, который онъ себе усвоилъ въ какомъ-нибудь Весьегонскомъ уезде, хотя-бы ценою окончательнаго отступничества и ожесточенія противъ православія всехъ вверенныхъ душъ. Рьяно, и, разумеется, при содействіи полиціи, столь же мало умеющей отличать Православіе отъ Царевококшайскихъ порядковъ, сокрушаетъ онъ „остатки уніи", иногда более древніе и исторически православные, чемъ непогрешимые обычаи его захолустной родины. Такъ, летъ 20 тому назадъ, многіе уни-чтожили общее пеніе прихожанъ, бракосочетаніе не съ медными, а съ цветочными венцами, какъ всегда делалось и делается въ церкви Греческой, держаніе приходскими братчиками зажженыхъ свечей въ торжественнейшіе моменты всенощной и литургіи, хожденіе перваго братчика или экклезіарха со свечей впереди кадящаго священника (что у насъ теперь творитъ діаконъ, вопреки прямому указанію Типйка о Всенощномъ Бденіи, где это предоставлено именно экклезіарху). Некоторые доходили до того, что боролись съ обычаемъ шестикратнаго или десятикратнаго въ годъ причащенія мірянъ, хотя Номоканонъ приказываетъ пріобщаться всемъ присутствующимъ на каждой литургіи и т. д. Многіе заботились о томъ, чтобы на клиросе были вычитаны все кафизмы и стихиры, разумеется, съ быстротою молніи для краткости, а народъ, уже отвыкавшій, подъ вліяніемъ костеловъ, даже прислушиваться къ чтенію, нуждался въ медленномъ и внятномъ воспроизведеніи хотя важнейшихъ молитвословій, къ чему и пріучили его некоторые священники, но, увы, вовсе не русскаго, а австрійскаго воспитанія. Совершенно подобныя же известія о неумеломъ пастырстве великорусскихъ духовныхъ воспитанниковъ приходилось получать и съ северо-западныхъ, и съ юго-западныхъ, и съ юго-восточныхъ окраинъ. Если угодно, вся надежда на воспитанниковъ местныхъ. Но кто ихъ воспитываетъ? Отправляя однажды туда даровитаго кандидата Академіи въ наставники Семинаріи и разсказавъ ему все животрепещущія духовно-образовательныя нужды края, какъ грустно былъ я удивленъ, когда читалъ его письма къ пріятелю съ сообщеніями такого рода: „скучно здесь, нетъ православнаго русскаго духа; поэтому великороссу живется здесь плохо: свои напевы въ церкви (говорятъ Кіевскіе), нетъ порядочной бани, квасу за деньги не сыщешь, да и въ трактирахъ вместо водки подаютъ какую-то дрянь".

Насколько мало проникаютъ въ жизнь лучшіе элементы нашего пастырства, запрятанные отъ нее въ алтари и моленныя келлій, это видно изъ того, какіе элементы общества тяготеютъ къ церковно-іерархической жизни. Те-ли, которые съ особенною силой проникнуты разуменіемъ существеннейшихъ сторонъ нашей веры, ея недосягаемой высоты, ея чистоты, ея Евангелія? Увы, такіе люди, какъ Достоевскій, первые славянофилы, даже Рачинскій или Тернеръ, при всемъ глубокомъ теоретическомъ уваженіи къ духовенству, не находятъ съ нимъ точки соприкосновенія въ жизни. Находятъ ее такіе писатели и деятели, какъ покрйный Аракчеевъ, A. H. Муравьевъ, Ф. Булгаринъ и имъ подобные здравствующіе писатели, интересующіеся всеми сторонами религіи, но никакъ не главною, не внутреннеосвящающей; это въ лучшемъ случае любители церковно-богослужебной эстетики, а въ худшемъ—сторонники своихъ антипатичнейшихъ сословныхъ притязаній, безнака-занно облекаемыхъ ими въ форму требованій церковной жизни. Съ ними-то суждено иметь дело нашимъ пастырямъ и хотя не мало отъ нихъ приходится страдать, по собственному при-знанію, но найти себе лучшихъ спутниковъ жизни, более сообразныхъ съ высокою целью апостольскаго служенія, намъ удастся лишь тогда, когда мы воспримемъ въ себя выше раскрытыя начала апостольскаго духа, и не только воспримемъ внутрь себя, но и облечемся ими предъ лицемъ міра. Аминь.

Первыя искушенія

Значеніе молитвы для пастыря Церкви 10)

Исповедь пастыря предъ Крестомъ Христовымъ 16)