Я сказал в одной из предыдущих глав, что целомудрие - едва ли не самая непопулярная из христианских добро­детелей. Но я не уверен, что был прав. Пожалуй, есть добродетель еще менее популярная. Она выражается в христианском правиле: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Непопулярна она потому, что христианс­кая мораль включает в понятие «ближнего» и врага. Итак, мы подходим к ужасно тяжелой обязанности прощать своих врагов. Каждый человек соглашается, что прощать - очень хорошо, пока сам не окажется перед альтернативным выбором, прощать или не про­щать, ибо прощение должно исходить именно от него. Мы помним, как оказались в такой ситуации, когда на­чалась война. Обычно само упоминание об этой дилем­ме вызывает бурю, и не потому, чтобы люди считали эту добродетель слишком высокой и трудной. Нет, просто такое прощение кажется им недопустимым, им нена­вистна самая мысль о нем. «Нас тошнит от этих разгово­ров», - говорят они. И половина из вас уже готова меня спросить: «А как бы вы относились к гестапо, если бы родились поляком или евреем?»

Я сам хотел бы это знать. Точно так же, как хотел бы знать, что мне делать, если передо мной встанет выбор: умереть мученической смертью или отказать­ся от веры. Ведь христианство прямо говорит мне, чтобы я не отказывался от веры ни при каких обстоя­тельствах. В этой книге я не пытаюсь сказать вам, что я мог бы сделать, - я могу сделать очень мало. Я пытаюсь показать вам, что такое христианство. Не я его придумал. И в самой сердцевине его я нахожу эти слова: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим». Здесь нет ни малейшего намека на то, что прощение дастся нам на каких-то других условиях. Слова эти со­вершенно ясно показывают, что если мы не прощаем, то не простят и нас. Двух путей нет. Так что же нам делать?

Что бы мы ни пробовали делать, все будет трудно. Но я думаю, две вещи сделать мы можем, и они облегчат нам задачу. Присту­пая к изучению математики, вы начинаете не с дифференциаль­ного исчисления, а с простого сложения. Точно так же, если мы действительно хотим прощать (а все зависит именно от желания), нам, наверное, лучше начать с чего-то полегче, чем гестапо. На­пример, с того, чтобы простить мужа, или жену, или родителей, или детей, или ближайших соседей за то, что они сказали или сде­лали на прошлой неделе. Возможно, на это уйдет все наше внима­ние. Затем надо понять, что значит «любить ближнего, как самого себя». А как я люблю себя?

Вот сейчас, когда я об этом подумал, я понял, что у меня нет особой нежности и любви к себе. Я даже не всегда люблю собствен­ное общество. Видимо, слова «возлюби ближнего твоего» не означа­ют «испытывай к нему нежность» или «находи его привлекатель­ным». Впрочем, так и должно быть - ведь как бы вы ни старались, вы не заставите себя почувствовать нежность к кому бы то ни было. Хорошо ли я отношусь к самому себе? Считаю ли я себя приятным человеком? Что ж, боюсь, минутами - да (и это, несомненно, худ­шие мои минуты). Но люблю я себя не поэтому; не потому, что счи­таю себя очень милым. На самом деле все наоборот - любовь к себе побуждает меня думать, что я, в сущности, очень мил. Значит, и врагов мы можем любить, не считая их приятными людьми. Как хорошо! Ведь очень многие думают, что, прощая своих врагов, мы должны признать, что они, в сущности, не так уж плохи, тогда как ясно, что они плохи, и все.

Давайте продвинемся еще на шаг вперед. В моменты просвет­ления я не только не считаю себя приятным, но нахожу себя про­сто отвратительным. Я с ужасом думаю о некоторых вещах, кото­рые я совершил. Значит, по всей видимости, можно ужасаться и некоторым поступкам моих врагов. И тут мне вспоминаются слова, давно произнесенные христианскими учителями: «Ты должен ненавидеть зло, а не того, кто его совершает»». Или иначе: «Нена­видеть грех, по не грешника». Долго я считал это различие глу­пым и надуманным: как можно ненавидеть то, что делает чело­век, и при этом не возненавидеть его самого? Позднее я понял, что много лет именно так и относился к одному человеку, к самому себе. Как бы я ни ненавидел свою трусость или лживость, или жад­ность, я продолжал любить себя, мне это было совсем нетрудно. Собственно, я ненавидел свои дурные качества потому, что любил себя. Именно поэтому так огорчало меня то, что я делал, каким я был. Следовательно, христианство не побуждает нас ни на гран смягчить ту ненависть, которую мы испытываем к жестокости или предательству. Мы должны их ненавидеть. Ни одного слова, ко­торые мы сказали о них, не надо брать обратно. Но христианство хочет, чтобы мы ненавидели их так же, как ненавидим собствен­ные пороки, то есть чтобы мы сожалели, что кто-то мог поступить так, и надеялись, что когда-нибудь, где-нибудь он исправится и снова станет человеком.

Проверить себя можно так: предположим, вы читаете в газете историю о гнусных и грязных жестокостях. На следующий день по­является сообщение, и вы узнаете, что опубликованная вчера исто­рия не совсем соответствует истине, все не так страшно. Скажете ли вы: «Слава Богу, они не такие негодяи, как я думал!» - или будете разочарованы и даже попытаетесь держаться той, первой версии - потому что вам приятно думать, какие это закопченные мерзавцы? Если человек испытывает второе чувство, тогда, боюсь, он вступил на путь, который - пройди он его до конца - заведет его в сети дьявола. В самом деле, ведь он хочет, чтобы черное было еще чернее.

Стоит дать волю этому чувству, и через какое-то время захо­чется, чтобы серое, а потом и белое тоже стало черным. В конце концов мы захотим все, буквально все - Бога, наших друзей, себя самих - видеть в черном свете. Подавить это уже не удастся. Безудержная ненависть поглотит такую душу навеки.

Попытаемся продвинуться еще на шаг вперед. Означает ли «Возлюби врага твоего», что мы не должны его наказывать? Нет; ведь и то, что я люблю себя, не значит, что я всячески должен спасать себя от заслуженного наказания. Если вы совершили убий­ство, надо сдаться властям и испить чашу даже до смерти. Только это правильно с христианской точки зрения. Поэтому я считаю, что судья-христианин нрав, приговаривая преступника к смерт­ной казни; нрав и солдат-христианин, когда убивает врага на поле сражения. Я считаю так с тех пор, как сам стал христианином, еще до этой войны. Слова «Не убий» неточно переводят. В гречес­ком языке есть два слова, которые значат «убивать». Но одно из них значит просто «убить», а другое - «совершить убийство». Во всех трех Евангелиях - от Матфея, от Марка, от Луки, - где приводится эта заповедь Христа, употреблено именно то слово, которое означает «не совершай убийства». Мне сказали, что такое же различие есть и в древнееврейском языке.

«Убивать» - далеко не всегда то же самое, что «совершать убий­ство», так же как половой акт - не всегда прелюбодеяние. Когда воины спросили у Иоанна Крестителя, что им делать, он и не намек­нул на то, что им надо оставить армию. Ничего такого не требовал и Христос, когда, например, встретился с римским сотником.

Образ рыцаря-христианина, готового во всеоружии защи­щать доброе дело, - один из великих образов христианства. Война - вещь отвратительная, и я уважаю искреннего пацифи­ста, хотя считаю, что он заблуждается. Кого я не могу понять, так это наших полупацифистов, которые пробуют внушить, что если уж ты вынужден сражаться, то сражайся, но как бы сты­дясь и не скрывая, что делаешь это но принуждению. Такой стыд отнимает у прекрасных молодых христиан то, что принадлежит им по праву и всегда сопутствовало мужеству - бодрость, ра­дость и великодушие.

Я часто думаю, что бы случилось, если бы, когда я был на фрон­те во время первой мировой войны, мы с каким-нибудь молодым немцем одновременно убили друг друга и сразу же встретились после смерти. Знаете, я не могу себе представить, чтобы кто-то из нас двоих обиделся, рассердился или хотя бы смутился. Думаю, мы просто рассмеялись бы над тем, что произошло.

Конечно, кто-нибудь скажет: «Если человеку дозволено осуждать поступки врага и наказывать, даже убивать его, то в чем же разница между христианской и обычной точкой зрения?» Разница есть, и ко­лоссальная. Помните: мы, христиане, верим, что человек живет веч­но. Поэтому значение имеют только те маленькие отметины на нашем внутреннем «я», которые в конечном счете обращают душу человечес­кую либо во что-то небесное, либо во что-то адское. Мы можем уби­вать, если это необходимо, но не должны ненавидеть и упиваться нена­вистью. Мы можем наказывать, если надо, но не должны испытывать при этом удовольствия. Иными словами, надо уничтожить глубоко гнездящуюся в нас враждебность, стремление отомстить за обиды. Я не хочу сказать, что любой человек может прямо сейчас покончить с этими чувствами. Так не бывает. Но всякий раз, когда это чувство ше­вельнется в глубине нашей души, день за днем, год за годом, всю жизнь мы должны его побеждать. Это тяжелая работа, но не безнадежная. Даже когда мы убиваем или наказываем, надо относиться к врагу, как к себе, то есть хотеть, чтобы он не был таким плохим, и надеяться, что он сумеет стать лучше. Словом, мы должны желать ему добра. Вот что имеет в виду Библия, когда говорит, чтобы мы возлюбили своих вра­гов: мы должны желать им добра, не питая к ним особой нежности и не говоря, что они - люди хорошие, если они совсем не такие.