Даже в чисто теоретическом плане существуют аргу­менты, которые помогают непредубежденному человеку увидеть, что признание бытия Бога - не плод беспочвен­ной человеческой фантазии, но логически оправданный постулат в разрешении вопроса о смысле и человеческой, и мировой жизни. Рассмотрим некоторые из этих аргу­ментов.

 

Космологический аргумент

 

Космологический аргумент (греч, κόσμος — порядок, мироздание, мир) был высказан уже древнегреческими философами Платоном ( 347 до н.э.), Аристотелем ( 322 до н.э.) и другими древними мыслителями. Впоследствии его развивали многие. Он основан на принятии причинно­сти как всеобщего закона бытия. Исходя из этого закона, делается вывод, что должна быть первопричина и самого бытия, т. е. всего существующего. Таковой причиной, есте­ственно, может быть лишь сверхбытие, которое ничем не обусловлено и существует вечно (т. е. является «причиной» бытия самого себя). Это сверхбытие и есть Бог.

Условность этого аргумента заключается в том, что само понятие причинности и объективная присущность ее всем явлениям жизни мира трактуются в истории философии очень различно. Английский философ Д. Юм ( 1761) и немецкий И. Кант ( 1804) отвергали, например, объективное существование причинности в мире: первый считал ее де­лом нашей привычки, второй — априорным качеством рассудка. Современная физика также предлагает нам ряд яв­лений, где обычные причинно-следственные отношения, по-видимому, нарушаются. Н. Бор (l962), В. Гейзенберг (1976) и П.Дирак ( 1984) — представители двух направле­ний в квантовой механике — утверждают, что причинность в области атомных и субатомных явлений потеряла свое безусловное значение⁷⁵, что в мире атомов господствуют статистические закономерности, но не причинные. Тем не менее большинство ученых и мыслителей все же рассмат­ривают причинность как универсальный закон мира.

Должен ли мир в целом иметь причину своего бытия? По существу это вопрос философский, а не научный. Как замечает академик Я. Зельдович, «вопрос о начальных усло­виях лежит пока вне физики. И если не принимать постула­та о том, что изначальное дано какой-либо божественной силой, то надо найти научный подход к проблеме выбора начальных условий»⁷⁶.

Однако научного решения вопроса об «изначальном» (первопричине мира) нет, и едва ли оно может быть. Боль­шинство же мыслителей, древних и современных, этим «изначальным» Творцом и Перводвижителем (Аристотель) видят Бога. Хотя чисто теоретически нельзя, конечно, ис­ключить и другие варианты понимания первопричины, на­пример, мировую душу стоиков или бессознательное Гартмана ( 1906), или вечно существующую материю и др. 2. Телеологический аргумент

Телеологический аргумент (греч. τελέω — оканчивать, доводить до совершенства, до конца; λόγος — слово, сужде­ние, доказательство, разум) — аргумент, основанный на ра­зумности, совершенстве наблюдаемого мира. Он является одним из наиболее распространенных в силу своей про­стоты и убедительности. Он известен с глубокой древнос­ти. Его знает религиозно-философская мысль едва ли не всех времен и всех народов земли. Основная мысль его сводится к следующему. Устройство мира, как в отдельных частях, так и в целом (познанном), поражают своей гармо­ничностью и закономерностью⁷⁷, свидетельствующими о сверхразумности и всемогуществе силы, его создавшей. Та­ковой может быть только Бог.

Нет никаких фактических оснований отрицать вывод о разумном устройстве мира. Тем не менее с формально-ло­гической точки зрения он не безусловен, поскольку зако­номерность устройства мира в целом и всех его частей не может быть доказана. Есть и другие соображения. Кант, на­пример, исходя из своей системы, говорил о закономерно­сти не мира, а рассудка: «Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей»⁷⁸.

Однако закономерность, наблюдаемая в мире, всегда поражала всех естествоиспытателей и мыслителей (в том числе и Канта), приводя большинство из них к признанию бытия Божественного Творца.

Вот несколько высказываний видных современных ученых об этом. «Равновесие между гравитационными и электромагнитными взаимодействиями внутри звезд, — пишет П. Девис, — соблюдается почти с немыслимой точ­ностью. Вычисления показывают, что изменение любого из взаимодействий всего лишь на 10-40 его величины по­влекло бы за собой катастрофу для звезд типа Солнца»⁷⁹. Профессор М. Рьюз, рассуждая о возможной первопричине мира, пишет: «Понятие о такой причине возвращает нас по сути дела к признанию Высшей силы того или иного рода, которую вполне можно именовать Богом. Кстати говоря, мне кажется, что эта аргументация подпадает под класс до­водов, традиционно известных как телеологические», И продолжает: «Вообще же, предположение, что за покровом наличного бытия вселенной, за ее организацией должен скрываться некий Разум, начинает казаться в наши дни все более правдоподобным»⁸⁰.

Наш крупный ученый академик Л.С. Берг ( 1950) писал: «Основной постулат, с которым естествоиспытатель подхо­дит к пониманию природы, — это тот, что в природе вооб­ще есть смысл, что ее возможно осмыслить и понять, что между законами мышления, с одной стороны, и строем природы, с другой, есть некая предустановленная гармония. Без этого молчаливого допущения невозможно никакое естествознание»⁸¹. Иными словами, основанием науки явля­ется вера ученого в разумность мира. Эту мысль очень чет­ко выразил А. Эйнштейн: «Моя религия — это глубоко про­чувствованная уверенность в существовании Высшего Интеллекта, который открывается нам в доступном позна-

нию мире⁸²

Особенно обращает на себя внимание т. н. антропный принцип. Когда были выявлены значения мировых кон­стант (скорости света, заряда и массы электрона и др.), ока­залось, что даже при самых ничтожных изменениях их ве­личин, космос был бы совершенно иным и наши формы жизни, прежде всего человек, не смогли бы существовать. Известный американский ученый Ральф Эстлинг так про­комментировал этот принцип: «Абсолютно во всем, начи­ная от постоянных, определяющих гравитационные, элект­ромагнитные, сильные и слабые ядерные взаимодействия, и вплоть до основных биологических предпосылок, мы об­наруживаем, что космос в целом, наше Солнце в частности, и в особенности Земля, настолько точно подогнаны к нам, что неизбежно напрашивается вопрос: а не Бог или кто-то еще с аналогичным именем создал все это, прежде всего имея в виду нас? Это слишком много для совпадения, даже для чуда, чтобы назвать это чистой случайностью»⁸³.

Все это вполне созвучно тому, о чем писал апостол Павел: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20).

Ценность телеологического аргумента состоит прежде всего в том, что он ставит человеческое сознание перед аль­тернативой: признать ли Разум источником столь целесооб­разно устроенного мира⁸⁴, или же «что-то пока неизвестное»? Первое открывает человеку высокий и святой смысл жизни. Второе оставляет его в полной внутренней растерянности и безысходности.

 

Онтологический аргумент

 

Онтологический аргумент (от греч, ov настоящего времени от είμ... — быть, существовать) — аргумент, ис­ходящий из идеи совершенного Существа. Впервые этот аргумент сформулировал архиепископ Ансельм Кентер-берийский ( 1109)· Логика его такова: если в нашем уме есть понятие о Существе всесовершенном, то такое Суще­ство необходимо должно существовать, поскольку, не имея признака бытия, Оно не было бы всесовершенным. Мы мыслим Бога Существом всесовершенным, следова­тельно, Он должен иметь и свойство бытия.

Р. Декарт (|1б50) дополнил этот аргумент мыслью о том, что нельзя представить себе происхождение в челове­ке самой идеи Бога, если бы Его не было⁸⁵. Лейбниц ( 1716) присоединил к нему довод о том, что Бог должен существовать, поскольку в понятии о Нем не содержится внутренних противоречий. Многие русские богословы и философы за­нимались осмыслением этого аргумента. Так, например, С.Н. Трубецкой ( 1905), следуя мысли B.C. Соловьева, исхо­дя из понятия Бога-Абсолюта, понимаемого как «всеединое бытие», принимал онтологический аргумент за основу в вопросе о бытии Бога.

 

Психологический аргумент

 

Греч, πςνχέ — душа, дух, сознание. Основная мысль это­го аргумента была высказана еще блаженным Августином (|430) и развита Декартом. Существо его заключается в сле­дующем. Поскольку идея Бога как Существа всесовершен-ного, вечного присутствует в человеческом сознании, а та­ковая идея не могла произойти ни от впечатлений внешнего мира (как глубоко отличного от представлений о Боге)⁸⁶, ни как результат чисто мыслительной деятельности человека, его психики⁸⁷, следовательно, источник ее при­надлежит Самому Богу.

Подобную же мысль высказывал ранее знаменитый римский оратор, государственный деятель и мыслитель Цицерон ( 43 до н. э.), который писал: «Если бы истина бы­тия Божия не была понята и признана в нашей душе, то од­но мнение не могло бы ни быть постоянным, ни подтверж­даться давностью времени, ни состариться вместе с веками и поколениями людей: ибо мы видим, что прочие вымыш­ленные и пустые мнения с течением времени исчезли. Кто теперь думает, что существует гиппокентавр или химера?.. Время изобличает мнения ложные, подтверждает истины природные»⁸⁸.

Аргумент этот приобретает особую значимость в связи с историческим аргументом.

 

Исторический аргумент

 

На этот аргумент, как на самый надежный, ссылается Цицерон.

«Мы считаем, — говорит он, — нужным указать на то, что нет племени столь дикого, нет человека, настолько по­терявшего сознание о нравственных обязанностях, душу которого не освещала бы мысль о богах. Многие о богах ду­мают неправо, но это обыкновенно происходит от нравст­венного развращения и порочности: все, однако же, убеж­дены в том, что есть сила и природа божественная. И такое признание не от предварительного уговора и соглашения людей; это памятование о богах утвердилось не в силу го­сударственных постановлений или законов, но во всяком этом деле единомыслие всех народов должно быть почита­емо законом природы»⁸⁹.

Ту же мысль высказывает и известный греческий писа­тель, философ Плутарх ( 120): «Обойди все страны, ты мо­жешь найти города без стен, без письменности, без прави­телей, без дворцов, без богатств, без монеты, но никто не видел еще города, лишенного храмов и богов, города, в ко­тором не воссылались бы молитвы, где не клялись бы име­нем божества.. .»⁹⁰.

Действительно, истории неизвестно ни одного атеис­тического племени. Чем можно объяснить этот удивитель­ный факт? Все атеистические гипотезы, предлагающие раз­личные варианты т.н. «естественного» происхождения идеи Бога в сознании человека, оказались несостоятельны­ми⁹¹. Остается лишь одно и последнее — признать, что эта идея, которой жило человечество всю историю своего су­ществования, не есть плод «земли», но имеет своим источ­ником Самого Бога.

 

Нравственный аргумент

 

Этот аргумент в зависимости от принимаемого основа­ния имеет два вида. Один из них исходит из факта присут­ствия в человеке нравственного чувства («нравственного закона»⁹²), Другой — из идеи нравственного и духовного совершенства человека как высшей цели, к которой стре­мится нравственное существо.

Первый вид — то, что в нас существует нравственный закон, повелевающий делать добро и осуждающий в голо­се совести зло, — несомненный факт. В этом убеждает лич­ный опыт каждого человека. Об источнике этого закона су­ществуют разные точки зрения, основными из которых являются биологическая, автономная, социальная и рели­гиозная.

Биологическая точка зрения объясняет возник­новение нравственного закона в человеке его стремлением к удовольствию, комфорту, материальному успеху. Приспособление к жизни является единственным критерием раз­личения добра и зла. Все, что способствует человеку наи­лучшим образом «устроиться в жизни» — хорошо и нравст­венно и, напротив, все, что мешает — плохо. Само стремление к Богу объясняется исключительно мечтой о наслаждениях. Полнота т.н. счастья на земле — вот единст­венный критерий истины, красоты, правды.

Эта точка зрения слишком примитивна. Она игнориру­ет очевидные факты реальной жизни: что человек за правду, истину способен отдать и богат­ство, и славу, и наслаждения, и самую жизнь; что в любом обществе далеко не каждый поступок, который приносит человеку наслаждение или пользу, считается нравственным, напротив, нередко оценивает­ся как аморальный;

что даже в самых «свободных» обществах, дошедших, кажется, до предела моральной «освобожденности» челове­ка, все же остается идея его нравственного достоинства, со­стоящая, как ни странно, в господстве личности над низ­менными инстинктами, чувственным эгоизмом и грубым прибытком.

Кантом была выдвинута гипотеза т.н. автономной нравственности, по которой человек как существо разум­ное и абсолютно свободное сам устанавливает себе нравст­венный закон. И этот закон независим от каких-либо внешних условий, интересов и целей. Кант тем самым утверждает такую самостоятельность личной совести, ко­торая формулирует всеобщие и общеобязательные нравст­венные нормы исключительно по внутреннему убежде­нию. Этот нравственный принцип, которым должны руководствоваться все люди, Кант назвал категорическим императивом. Он имеет две взаимодополняющие форму­лировки. Первая: «Поступай только согласно такой макси­ме, руководствуясь которой ты в то же время можешь поже­лать, чтобы она стала всеобщим законом», Вторая: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству»⁹³.

Идея автономной этики естественно вытекает из деис­тических воззрений Канта. Но в этом и ее уязвимость. Из признания Бога Творцом следует, что все законы (физиче­ские, биологические, психологические, рациональные, нравственные, духовные) «даны» Богом, а не созданы во­лею человека. И в этом качестве они существуют постольку, поскольку сохраняется единение «узла творения» — чело­века — с Богом. Профессор Московской духовной акаде­мии В.Д. Кудрявцев справедливо писал: «Истинный источ­ник закона нравственного так же, как и прочих законов нашей природы... вне нас, в той высочайшей природе, ко­торой мы обязаны своим существованием, — в Боге. О не­зависимом от человека происхождении нравственного за­кона говорит как психологический опыт, указывающий на существование в нас этого закона прежде и независимо от каких-либо определений нашего разума и воли, вызвавших его появление, так и идеальный характер этого закона, не­объяснимый из данного состояния человеческой приро­ды»⁹⁴. Нравственный закон всегда оказывается неизмеримо глубже тех норм, которыми человек хотел бы регламенти­ровать свою жизнь, и этот закон он не в силах отменить при всем своем желании: голос совести часто слышат са­мые закоренелые преступники, избравшие себе иной за­кон жизни.

Социальная точка зрения исходит из той основной идеи, что нравственный закон порождается социальной жизнью людей. Он диктуется интересами доминирующих общественных групп и классов и возникает и изменяется в ходе исторического развития общества. Источником нрав­ственного закона, совести в человеке является общество.

Данная точка зрения представляет собой не более как некий синтез предыдущих двух. Ее слабые места очевидны.

Во-первых, моральные нормы, обусловленные социаль­ным фактором, ни в коей мере не исчерпывают присутству­ющего в человеке нравственного закона. В человеческом обществе не существует того биологического детерминиз­ма, который находим, например, у животных и насекомых, ведущих «социальный» образ жизни (слоны, обезьяны, пче­лы, муравьи и т. д.). Присущая человеческой природе свобо­да воли практически никогда не может до конца «вместить­ся» ни в какую социальную среду. Она всегда способна к таким нравственным деяниям, которые будут выходить за границы нормального и законного в обществе.

Существует множество примеров, когда люди самых разных цивилизаций, культур, классов и обществ имели одинаковые моральные воззрения, а люди одного общест­ва — различную мораль. Сами муки совести возникают большей частью по мотивам чисто личного характера.

Ф.М. Достоевский в романе «Преступление и наказа­ние» прекрасно показал это. Студент Раскольников убил старую ростовщицу и ее сестру. Убил, исходя из того, что «не преступление» убить «чахоточную, злую, глупую стару­шонку», и что «старушка вредна», и что на эти «старухины деньги, обреченные в монастырь», можно сделать «сто, ты­сячу добрых дел и начинаний». Каков же был результат это­го «наполеоновского» плана, этого «не преступления»?

К величайшему недоумению и ужасу Раскольникова, во­преки всем его самым последовательным и «разумным» до­водам, оправдывающим и даже одобряющим убийство этой не более как «вши, таракана... старушонки (да и того не сто­ит)», он вдруг ощутил жестокую боль в душе. И совсем не по­тому, будто считал, что совершил преступление против об­щества, закона и т.д., не потому, что ему стало жалко старуху, - ничего этого не было. Он сам не понимал, отку­да и почему пришла эта внутренняя страшная кара.

«Преступление и наказание» — замечательная по своей силе и яркости иллюстрация иноприродности нравствен­ного закона, действие которого в различной степени и из-за различных «преступлений» переживает в себе каждый человек любого общества.

Во-вторых, самоанализ или, как говорят святые отцы, «внимание себе» раскрывает человеку внутри его сердца целый мир, где действительно «Бог с дьяволом борются» (Ф. Достоевский), раскрывает мир правды и зла, открывает взору истинные законы жизни души. Перед этим взором все человеческие кодексы, моральные нормы, этика, пра­вила поведения оказываются не более как слабым, подчас весьма искаженным отражением Истины, скрытой в глуби­не человеческого сердца. Социальная среда лишь вызывает в человеке осознание и стимулирует развитие присутству­ющего в нем нравственного закона, отчасти выражающегося затем в моральных нормах, кодексах и т.д. Общест­венная жизнь является только «демиургом» определенных нравственных норм, но не творцом самого нравственного чувства, самой совести. Как, например, в случае с даром ре­чи, когда общество является лишь необходимым условием развития присущей человеку этой способности, но не творцом ее. У обезьяны, живущей в человеческом общест­ве, дар речи не возникает.

Совесть как наиболее очевидное проявление нравст­венного закона есть нечто совершенно необъяснимое дан­ной гипотезой. Страшный преступник, потерявший не только общественное сознание, но, кажется, и облик чело­веческий, может вдруг испытывать муки совести. И это му­чение у него возникает совсем не по социальным мотивам, но от неожиданного, вопреки его сознанию возникшего видения несоответствия сделанного им в жизни с внутрен­ней правдой, открывшейся в нем. Это чувство заявляет о се­бе как об идеале, величие которого неизмеримо превосхо­дит все установленные и принятые обществом моральные нормы. Нужно отвергнуть подобные факты, чтобы утверж­дать, что нравственное чувство, совесть — продукт исклю­чительно общественной жизни людей и что какие-либо моральные ее нормы исчерпывают содержание всего нрав­ственного закона, присущего человеку.

Каков христианский взгляд на происхождение нравственного закона в человеке? Он вытекает из библей­ского учения о человеке как образе Божьем (Быт. 1, 27), царственное величие которого (ср. «Царствие Божие внутрь вас есть» - Лк. 17,21) раскрывается «по силе жития» (св. Исаак Сирин) человека. Нравственный закон в этом контексте оказывается одним из выражений той полноты богоподобных дарований и свойств, которыми человек из­начала наделен в творении. Нравственный закон является своего рода блюстителем чистоты и святости человека. «Совесть — голос Божий» — прекрасное выражение хрис­тианского учения об источнике нравственного закона в че­ловеке.

Второй вид нравственного аргумента предложен Кантом и дополнен профессором В. Д. Кудрявцевым.

Кант назвал свое рассуждение постулатом практичес­кого разума. Это верно отражает характер данного аргу­мента, сущность которого заключается в следующем.

Конечная цель, к которой должно стремиться разумное и нравственное существо, есть высшее благо или, по Куд­рявцеву, абсолютное совершенство. Его основные свойст­ва: познание Истины, осуществление полной добродетель­ности (святости) и достижение счастья. Эти три элемента охватывают все стремления человека как существа разум­ного, нравственного и чувствующего. Однако, очевидно, достижение абсолютного совершенства на земле для чело­века невозможно. Отсюда возникает вопрос: является ли стремление к нему всеобщим обманом нашей природы, или оно имеет реально существующий идеал?

Если представить первое, то «вся деятельность человека была бы жалким, трагикомическим преследованием теней, стремлением к тому, чего на самом деле и нет»⁹⁵. Действи­тельно, если полнота знания, добродетели и счастья есть лишь иллюзия нашего сознания, а не реально существую­щий Идеал, то не только стремление к ним обессмыслива­ется, но и сама жизнь человека теряет всякий смысл. Избе­жать столь неестественной алогичности понимания нашей природы можно, только признав существование Бога как высочайшего блага, в Котором человек достигает конечной цели всех своих устремлений.

С другой стороны, факт несоответствия в жизни людей между степенью их добродетельности и счастья также тре­бует постулировать бытие Бога как Существа всемогущего, всеведущего и справедливого, Которое хочет и может уста­новить такое соответствие для всех людей в будущей веч­ной жизни. «Природа, — писал Кант, — не может устано­вить согласия между добродетелью и счастьем. Это побуждает нас признать бытие причины, отличной от при­роды и не зависящей от нее. Эта причина должна обладать не только силою и могуществом, но и разумом — быть та­кою силою, которая и по мощи, и по воле, и по уму выше природы. А такое Существо есть только Бог. Он и хочет, и может утвердить союз между добродетелью и счастьем»⁹⁶.

Неискоренимая потребность человека в постоянном духовном и нравственном совершенствовании заставляет с такой же необходимостью постулировать и бессмертие че­ловеческой души.

 

Религиозно-опытный аргумент

 

Сначала небольшое отступление: «В 1790 году около французского города Жюллек упал  метеорит. Мэр составил протокол об этом событии, который подписали 300 свиде­телей, и послал в Парижскую Академию. Думаете академи­ки тогда поблагодарили за помощь науке? Ничего подобно­го. Парижская Академия не только составила объемистый трактат «Об абсурдности падения камней с неба», но даже приняла специальное постановление по этому поводу. Многие музеи выбросили метеориты из коллекций, чтобы «не сделать музей посмешищем», А один из академи­ков — Делюк — заявил: «Если даже такой камень упадет у меня перед ногами и я вынужден буду признать, что я его видел, я добавлю, что поверить в это я не могу». Другой ака­демик — Годен — добавил, что «подобные факты лучше от­рицать, чем опускаться до попыток объяснить их».

В чем дело? Почему почтенные академики объявили войну метеоритам? Согласно поверьям невежественных людей камни с неба посылает Господь Бог. «Раз Бога нет, значит, не может быть и камней с неба», — постановили парижские академики.

Да, нелегкое дело — заставить поверить в новые фак­ты, не укладывающиеся в сложившуюся систему убежде­ний...

Если проследить внимательно историю науки, то ста­новится ясно, что вся она — история борьбы с преклоне­нием перед очевидностью, которая всегда выступала от имени житейского здравого смысла. А ведь т. н. здравый смысл есть не что иное, как накопленный и обобщенный веками повседневный опыт людей. Казалось бы, идти про­тив него бессмысленно, ведь он и только он — единствен­ный критерий истины. Лишь с большим трудом люди на­чинают понимать, что их повседневный опыт вовсе не абсолютен, что он охватывает только некоторые поверхно­стные стороны событий и явлений, что житейский здра­вый смысл ограничен, что есть очень много неопровержи­мых фактов, не укладывающихся в незыблемые, казалось бы, самоочевидные истины»⁹⁷.

Религия как живая личная связь человека с Богом, по выражению отцов Церкви, есть «наука из наук». Таковой она является прежде всего в силу ее исключительной важности для человека, но также и по причине ее соот­ветствия науке, которая основываются на опыте и им проверяются: «Вообще говоря, когда выводы науки рас­ходятся с фактами, предпочтение отдается фактам (при условии, что факты еще и еще раз повторяются)»⁹⁸.

Бытие Бога и является фактом, проверенным еще и еще бесчисленное множество раз. Люди разных исторических эпох, с глубокой древности и до наших дней включитель­но, различных рас, национальностей, языков, культур, уровней образования и воспитания, часто ничего не зная друг о друге, с поразительным единодушием свидетельству­ют о реальном, невыразимом, глубочайшем личном пере­живании Бога — именно переживании Бога, а не просто «чего-то сверхъестественного», мистического.

В науке факты делают теоретическую догадку обще­признанной истиной. Достаточно нескольким ученым по­средством приборов увидеть след элементарной частицы или новую галактику, как уже фактически никто не сомне­вается в их существовании. Какие же основания отвергать опыт огромного числа величайших в своей области уче­ных, свидетельствующих о непосредственном (!), а не че­рез приборы или следы на фотографиях, видении Бога? И каких ученых — подвижников. Тех, которые творили чуде­са, прозревали будущее, переносили изгнания и ссылки за слово веры и правды, которые претерпевали пытки и над­ругательства, проливали кровь и самую жизнь свою отдава­ли за непоколебимое исповедание Бога и Христа, тех, которые даже мыслью неспособны были совершить обман или увлечься славой человеческой?

Где же основания для отрицания этого факта? Может быть, все эти Павлы и Петры, Иустины Философы и Павлы Препростые, Макарии Великие и Иоанны Дамаскины, Кли­менты Римские и Исааки Сирийские, Иоанны Русские и Саввы Сербские, Сергии Радонежские и Серафимы Саров­ские, Игнатии Брянчаниновы и Амвросии Оптинские, До­стоевские и Паскали, Мендели и Менделеевы — невозмож­но перечислить имена только тех, о которых знает весь мир, — так, может быть, все они лишь «по традиции» вери­ли в Бога или были фантазерами, отсталыми?

Как рассматривать этот грандиознейший в истории че­ловечества факт? Может быть, необходимо над ним заду­маться или и «подобные факты лучше отрицать, чем опус­каться до попыток объяснить их?» Да, нелегкое дело — заставить поверить в новые факты, не укладывающиеся в сложившуюся систему убеждений, к тому же еще требую­щие духовно-нравственной работы над собой.

Неужели можно отрицать Бога только потому, что по­вседневный опыт не дает нам Его? Но известно, что повсед­невный опыт вовсе не абсолютен, что он охватывает толь­ко некоторые поверхностные стороны событий и явлений, что житейский здравый смысл ограничен, что есть очень много неопровержимых фактов, не укладывающихся в не­зыблемые, казалось бы, самоочевидные истины. Повсед­невный опыт вообще не дает нам почти ничего из того, о чем говорят современные ученые, но мы верим их опытам, верим им, не зная их и не имея при этом большей частью ни малейшей возможности проверить их утверждения и выводы. Какие же основания не поверить неисчислимо большему количеству религиозных опытов, засвидетельст­вованных кристалльно чистыми людьми?

Опыт этих ученых науки из наук говорит не о голо­словной их вере, не о мнении, не о принятой гипотезе или простой традиции, но о факте познания Бога.

Справедливы слова С. Булгакова: «Основное пережива­ние религии, встреча с Богом обладает (по крайней мере на вершинных своих точках) такой победной силой, такой пламенной убедительностью, которая далеко позади остав­ляет всякую иную очевидность. Его можно позабыть или утратить, но не опровергнуть. Вся история человечества, что касается религиозного его самосознания, превращает­ся в какую-то совершенно неразрешимую загадку и неле­пость, если не признать, что человечество опирается на живой религиозный опыт, т. е. если не принять, что все на­роды как-то видели и знали свои божества, знали о них не из одного «катехизиса». У пророков Израиля мы постоянно встречаем такие слова: «И сказал мне Бог». Приходилось ли нам когда-нибудь задумываться над этими словами? Пыта­лись ли мы понять их, хотя отдаленно переводя эти слова на свой религиозный опыт? «И сказал мне Бог»! Что это: не­ужели же только галлюцинация, самообман, шарлатанство, литературный прием, или?.. А если правда... если правда, что написано в этих книгах: Бог говорил, а человек слушал, слышал... Бога, конечно, не физическим органом слуха, но слышал сердцем, всем существом своим, и слово Божие звучало громче, чем все громы мира, убедительнее и досто­вернее, чем все его разумение»⁹⁹. И «если бы люди веры ста­ли рассказывать о себе, что они видели и узнавали с по­следней достоверностью, то образовалась бы гора, под которой был бы погребен и скрыт от глаз холм скептичес­кого рационализма»¹⁰⁰.

Богопознание — точная наука, а не хаос мистических экстазов и болезненных экзальтаций на почве повышен­ной нервозности. В богопознании есть своя последова­тельность, свои условия, свои критерии. Как осуществля­ется познание Бога? Начало — в бескорыстном искании истины, смысла жизни, нравственной чистоты и понужде­нии себя к добру ради добра. Без такого начала «экспери­мент» богопознания не может быть успешным. В Еванге­лии это условие выражено кратко и ясно: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5, 8)¹⁰¹.

БОГА НЕТ, ПОТОМУ ЧТО...

БОГ ЕСТЬ

РЕЛИГИЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ  ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. НАУКА