Замечание о двух лептах вдовицы. — Жела­ние еллинов видеть Иисуса. — Его душевное сму­щение. — Глас к Нему с неба. — Его вразумление народу по этому случаю. — Важность настоя­щих минут и их всемирное значение.

 

Выйдя из внутренних притворов храма, Иисус Христос остановился у дверей внешнего при­твора женщин и сел отдохнуть против ящика, в который богомольцы клали деньги, глядя на проходящий народ. Клали многие весьма много, иные из усердия, а иные (фарисеи) и по тщеславию. Господь без-молствовал. Между тем подошла к ящику одна бедная вдо­ва и положила две лепты (полушки). По всему видно было, что она отдавала последнее. Для людей с фарисейским чув­ством такой дар показался бы нестоящим внимания. Но Господь взирал не на деньги, а на сердце дающих: поступок вдовы был для Него многоценен. Подозвав к Себе учени­ков, как бы желая разделить с ними дорогую находку, — «смотрите, — сказал Он им, — эта бедная вдова более всех положила в сокровищницу!» Ученики дивились, не пони­мая сказанного. «Прочие, — продолжал Господь, — клали от избытка, а она от скудости; те жертвовали храму тем, без чего могут обойтись а она пожертвовала все, что имела, — может быть, последний кусок хлеба» (Лк. 21,1-4).

Замечание, сделанное о поступке вдовицы, откры­вает характер не только ее, но и в некотором отношении Самого Иисуса. Поучительно видеть, как сам отдых Его служил к пользе и как Он не оставлял без внимания са­мых обыкновенных случаев, коль скоро в них выража­лось что-либо поучительное. Не таковы были фарисей­ские учители! Они постоянно занимались маловажными вещами, но, не умея извлекать из них ничего важного, сами сделались странными и жалкими.

Когда Сын Человеческий с невозмутимым спокой­ствием духа в самые решительные минуты служения Своего обращал внимание на столь незначительные, по-видимому, вещи, как лепта вдовицы, невдалеке среди многочисленного, наполнявшего все храмовые притво­ры народа само собой произошло событие, которое стало самым достойным завершением Его земного слу­жения на поприще Мессии. В числе пришедших со всех стран света на праздник богомольцев было немало и ел­линов, которые, поняв тщету идолослужения языческо­го и приняв иудейское верование во единого Творца природы и Правителя мира, хотя не принимали на себя еще всего ига обрядового⁸⁸ закона иудейского, но почи­тали своим долгом являться по временам в Иерусалим для принесения жертвы Иегове. Иудеи, особенно рев­нители буквы закона, смотрели на своих прозелитов не совсем благосклонными очами, так как они большей ча­стью не имели и не хотели иметь самого первого знака потомков Авраамовых — обрезания, и потому не допус­кали их до ближайшего участия в своих религиозных священнодействиях, ограничив самое вхождение их в храм внешними притворами. Но что между этими новыми получадами Израиля были люди с добрым сердцем, со светлыми мыслями, с настроением духа возвышен­ным и открытым для всего истинно-полезного и душес­пасительного, за это ручается уже неудовлетворенность языческим богослужением и склонность к вере в Бога Авраамова: ибо народ иудейский, рассеянный по всему тогда известному свету, по своим нравственным качест­вам, не мог свидетельствовать в пользу своей религии.

Тем естественнее было таким людям обратить вни­мание на великого Пророка Галилейского, Который, кроме того что славился всюду чрезвычайными чудеса­ми, был в Своих беседах несравненно выше всех тог­дашних учителей закона Моисеева и оказывался еще основателем нового вероучения, уже не зависящего, подобно Моисееву, от местности и народности иудей­ской и сообразного с существенными потребностями всего рода человеческого. Всенародная решительная пря, открывшаяся со времени воскрешения Лазаря между верховным правительством иудейским и Иису­сом Христом, различные толки о Нем многочисленно­го, собравшегося на праздник народа делали Его еще более интересным в глазах прозелитов, давно располо­женных ко всему новому и необыкновенному. И вот не­которые из них, движимые и чувством сердца, ищуще­го истины и успокоения, и любопытством, свойствен­ным еллинам, услышав, что великий Пророк и Чудо­творец находится теперь во храме, желанием возжелали видеть Его, и быть Ему представленными. Но как это сделать? Кроме того, что прозелитам позволено было входить не во всякий притвор храма, их могла останавливать и та мысль, что, может быть, при насто­ящих затруднительных обстоятельствах великому Учи­телю Галилейскому, со всех сторон подстерегаемому врагами, неугодно будет вступить открыто в сношение с полуязычниками, чужестранцами. Почли за лучшее сообщить Ему о своем желании — увидеться с Ним — и для этого обратились с просьбой к одному из учеников Иисусовых (Филиппу), с которым, по прежнему месту жительства его (Вифсаиде), были немного знакомы. Евангелист дает ясно понять, как еллины дорожили этим ходатайством, когда говорит, что моляху его, глаго­люще, хощем Иисуса видети. Способ, которым Филипп постарался исполнить их желание, по-видимому, столь простое, невинное и удобное, показывает, что и он сам находил исполнение его, при настоящих обстоятельст­вах, сложным. Вместо того чтобы прямо идти и сказать Учителю, что еллины хотят видеть Его, он, по словам евангелиста, почел за лучшее обратиться за советом к Андрею (Ин. 12, 22); и потом уже, сообразно всем об­стоятельствам дела и решившись действовать вместе, оба доложили Учителю о желании еллинов.

И Учитель нашел дело немаловажным, нашел его да­же несравненно более важным, чем воображали учени­ки, только совсем по другим причинам. Богосветлый взор Его в этом случайном, по-видимому, появлении ел­линов с их желанием тотчас увидел предуготованное са­мим Промыслом событие, которым должно было до­стойным образом завершиться земное служение Его спасению народа иудейского в качестве Мессии, ему обещанного, и начаться великое крестное служение спасению всего падшего рода человеческого. Всего несколькими минутами раньше Он сказал, что вино­град, который столь худо соблюдали вожди народа иу­дейского, предан будет другим делателям, что Царство Небесное отнимется у недостойных потомков Авраама и дастся языку, творящему плоды его (Мф. 21, 43); и вот еллины, как первенцы собираемой от язык Церкви, яв­ляются теперь как бы для того, чтобы в сей же час из собственных уст Его принять завет новый и предначать вступление в наследие завещанного царства. Итак, при­шел час, великий, страшный, но неотвратимый час — положить конец делу, продолжавшемуся уж более трех лет! Надо, оставив бесплодные усилия над обращением дщери Сионовой, обратиться к язычникам, жаждущим вступить в права чад Божьих, так долго им неведомые. Время, оставив путь проповеди, вступить на путь креста, вознестись от земли, чтобы привлечь всех способных подняться горе и открыть для всех последователей Сво­их путь новый и живой (Евр. 10, 19), путь смирения, са­моотвержения и вольного распятия духа и плоти.

В этих мыслях (если только наши слабые мысли, из­влекаемые из Писания и св. отцов, могут сколько-ни­будь, хоть издали, приближаться к чистоте и высоте по­мыслов, наполнявших в те священные минуты душу Бо­гочеловека) Он подъемлет очи к небу и, не обращая вни­мания на еллинов (которые, вероятно, приблизились в это время по знаку, данному Филиппом и Андреем), как бы на весь мир восклицает: «Прииде час, да прославится Сын Человеческий! Аминь, аминь глаголю вам, аще зерно пшенично, пад на землю, не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит. Любяй душу свою, — про­должал Господь, — погубит ю; а ненавидяй душу свою в ми­ре сем, в животе вечном сохранит ю. Аще кто Мне служит, Мне да последствует: и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой бу­дет; и аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой».

Все это, как показывает самое свойство мыслей и слов, было произнесено с выражением величия, подобаю­щего Сыну Божьему. Но вдруг светлый взор Его покрылся как бы некиим сумраком печали. По Божественному лицу

Его видно было, что в душе Его одно чувство быстро сме­няется другим, и происходит как бы некое сильное внут­реннее движение и борьба (см. Злат. Бесед, на Ин).

«Ныне, — продолжал Он после некоторого молча­ния, — ныне душа Моя возмутися... и что реку? Отче, спаси Мя от часа сего! Но сего  ради приидох на час сей!»

Можно представить, как неожиданно и поразитель­но было не только для народа и еллинов, но и для самых учеников Иисусовых подобное необыкновенное состоя­ние души их Учителя. Но священная величественность тех минут запечатала все уста молчанием. Между тем взор Господа снова заблистал небесным светом.

«Отче, — воскликнул Он как бы одержав внутрен­нюю победу, — прослави имя Твое!»

«Прославих и паки прославлю», — загремело в ответ с неба. Стоявшие в отдалении подумали, что это внезап­ный гром (так глас был силен и не похож ни на что зем­ное), а стоявшие вблизи, слыша членораздельный го­лос, почли это за вещание ангела. В недоумении и стра­хе все взирали на Иисуса, ожидая, что будет (не последу­ет ли, напр., какое-либо явление, или по крайней мере продолжение столь необыкновенной беседы с небом).

«Не Мене ради глас сей бысть, — вещал Господь уче­никам, — но народа ради: ныне суд есть миру сему, — про­должал Он, как бы в изъяснение чуда, — ныне князь ми­ра сего изгнан будет вон... И аще Аз вознесен буду от зем­ли, вся привлеку к Себе...»

Последние слова изрек Господь, по замечанию еван­гелиста, назнаменуя, коей смертью хотяше умрети (Ин. 12, 33). В таком точно смысле и принял их народ, хотя мысль о смерти Мессии, какой бы то ни было, тем паче крестной, была совершенно противна народному веро­ванию, представлявшему себе Мессию бессмертным. В другое время такое явное и резкое противоречие народ­ному предрассудку заставило бы народ тотчас возмутиться и, может быть, взять в руки камни, как это бывало в подобных случаях (Ин. 10, 31); теперь, после гласа с неба, удовольствовались скромным выражением своего недоумения, прикрыв его еще личиной закона. «Как же мы слышали, — сказали некоторые, — из зако­на, что Мессии надобно пребывать во веки, а Ты гово­ришь, что должно быть вознесену Сыну Человеческому? Кто этот Сын Человеческий? (то есть не другой ли кто, отличный от Тебя, Который являешься Мессией, или Ты Сам не Мессия, а только предтеча его?)

Подобные вопросы могли служить поводом для про­странного собеседования и обширных объяснений. Но теперь не время уже было вступать в такие объяснения. Господь почел достаточным, не касаясь догматической стороны предмета, преподать народу одно нравственное наставление.

«Еще мало, — сказал Он, — свет в вас есть: ходите, дондеже свет имате, да тьма вас не имет: ходяй во тьме, не весть, камо идет. Дондеже свет имате, веруйте во свет, да сынове света будете!»

(То есть спешите пользоваться в простоте сердца тем, что вы видите и слышите от Меня и через Меня, не увлекаясь сомнениями, не предаваясь вопросам, не тра­тя времени, которого остается так мало.)

Как бы в доказательство того, что сказал Господь, то есть что это последнее Его наставление, Он, сказав, тот­час отошел от народа и сокрылся (Ин. 12, 36).

Так заключилось более нежели трехлетнее поприще всенародного служения Иисусова в качестве обещанного народу иудейскому Мессии и Учителя истины. Какое ве­личественное соответствие между началом и концом служебного поприща Иисусова! Там глас с неба на Иордане, и здесь глас с неба при храме; там и здесь и для торжест­венности и народа ради, — чтобы среди настоящих и еще более наступающих, крайне трудных и смутных обстоя­тельств, дать ему твердую опору для веры и поведения, чтобы он сей глас с неба мог противопоставить гласу от земли — своего недостойного синедриона. С этой точки зрения настоящие минуты были минутами самыми вели­чественными, минутами решения участи всех и каждого из иудеев. В гласе с неба изрекался суд и осуждение гла­вам народа иудейского, не хотевшим расстаться со свои­ми выгодами, — книжникам и мудрецам иудейским, упорствовавшим в своих предрассудках: фарисеям с их лицемерим: саддукеям с их чувственностью: ессеям с их ложной противообщественной набожностью — всем и каждому, кто, видя перед собой в таком избытке свет не­бесный, смежал очи, чтобы не видеть. Мессия должен был сделать, со Своей стороны, все, чтобы быть узнан­ным от народа иудейского, Его ожидавшего, — и сделал! Не говоря о трехлетнем служении, о непрестанной про­поведи, о многочисленных всякого рода чудесах, доволь­но было последних событий, чтобы узнать в Нем всем и каждому обетованного Избавителя мира: для того имен­но воскрешением Лазаря возбуждено было всеобщее внимание как нельзя более; торжественным входом в Ие­русалим и принятием от детей осанна Сыну Давидову — сделано было всенародное объявление о Своем великом достоинстве как нельзя яснее; наконец настоящим гла­сом с неба (таким знамением особенно дорожили иудеи) (Мф. 16, 1; 12, 39), положена на все служение Иисусово такая Божественная печать, вернее которой нельзя и во­образить; после этого для неприемлющих Его не было никакого извинения, оставалось одно осуждение, по мере виновности каждого. Но это осуждение не останавли­валось на осужденном мире (человеческом), который при всей виновности своей все еще имел время к покаянию, а следовательно помилованию (Ин. 16,8-11): нет, оно про­стиралось далее и сокрушительной силой своей всецело падало на гордую главу князя мира, того человекоубийцы искони (Ин. 8, 44), который, не сохранив собственного достоинства в высших областях мироздания, но оставив самовольно свое жилище (Иуд. 6), ниспал в бездну уни­жения и бедствия и потом, не желая через покаяние воз­вратиться к своему природному месту и первому досто­инству, замыслил злобно свергнуть с престола новосотворенного владыку земли, прародителя человеков, и, до­стигнув этого посредством обольщения, занял незаконно его место — владыки над миром. Провидя в Иисусе Хри­сте будущего разрушителя своего темного царства, он в самом начале служения Его не преминул явиться перед Ним с искушением в пустыне (Мф. 4,1-11), во время Его пощения; не успев в своем кове, ставил потом, где мог, преграды Его проповеди; возмущал мирные сердца Его учеников (Мф. 16, 23), овладел одним из них до того, что обратил его из апостола в сосуд погибели, и воздвиг те­перь синедрион на преследование Его именем Самого Бога Израилева. Во всех этих случаях премудростью Бо­жьей предоставлена была этому врагу Бога и людей, по-видимому, свобода действовать так, как он хотел и мог: Сын Человеческий также не противопоставлял ему види­мо со Своей стороны неприступной славы Своего Боже­ства, сражался с ним одним смирением и преданностью воле Отца Своего. Несмотря на это, царство света своей внутренней силой явно брало везде верх над царством тьмы; малое стадо, которому завещано царство (Лк. 22, 29), росло, привлекая к себе отовсюду членов; Сын Чело-

веческий совершил все, что было нужно для основания Церкви Своей так, чтобы и врата адовы не одолели ее; ос­тавалось только вознестись на крест, принести Самого Себя в жертву за  род человеческий, чтобы потом принять, и по человечеству Своему, власть над небом и землей, сделаться посредником Бога и человеков, Богопоставленной главой всего мира. После того и вместе с тем князь мира, этот древний самозванец, сам собой лишал­ся незаконного владычества над миром и изгонялся вон, в свое место — во тьму кромешнюю.

Имея в виду такое всемирное значение настоящего события, Господь, кажется, не вступал в непосредствен­ную беседу с еллинами. Впрочем, для них довольно было и того, что они видели и слышали. Глас с неба должен был прекратить всякое колебание их мыслей касательно лица Иисусова и возбудить веру в Него яко Сына Божье­го. Предостережением, что светильнику недолго остает­ся гореть на свещнике, давалось знать и еллинам так же, как и иудеям, чтобы не медлили делом своего спасения, а многознаменательными словами «любяй душу свою, по­губит ю», указывался главный путь к этой цели — само­отвержение христианское. Напоминание об участи, ожидающей князя мира, кажется, и сделано преимуще­ственно для еллинов; ибо его владычество нигде так не свирепствовало, как между язычниками, где он под ви­дом истуканов принимал поклонение и жертвы и давал свои откровения. Все это теперь должно было прекра­титься: проповедники Иисуса Распятого обойдут весь мир с крестом, разрушат им всех идолов и распространят поклонение Богу истинному. Мысль отрадная для тех из еллинов, которые давно жаждали этого благодеяния!

Обращая, наконец, внимание на душевное состояние при этом случае Иисуса, тотчас видишь, что оно было самым необыкновенным. И можно ли было без особенно глубокого и сильного чувства окончить такое поприще служения, каково было поприще Сына Человеческого?.. Но это чувство могло быть различно, в зависимости от результата. Как бы оно было радостно, если бы дщерь Сионя, наставляемая столько времени и с таким усердием, уразумела наконец день посещения своего (Лк. 19,42)! Но она не уразумела его! Не уразумела до того, что в ослепле­нии готовится вознести на крест возлюбленного Жениха своего! Ужасная участь, которая постигнет ее за это пре­ступление, вызвала уже, как  мы видели, слезы на очах Гос­пода во время входа Его во Иерусалим. Столь же естест­венно представление этой участи теперь приводит душу Его в горестное смущение. Рассматриваемый с этой сто­роны крест, Его ожидающий, сам по себе тяжелый, пред­ставляется Ему еще тяжелее и ужаснее: ибо вместо того, чтобы на нем пригвоздить одно раздранное и изглажденное рукописание общих грехов всего мира (Колос. 2, 14), теперь на нем же надо будет пригвоздить и новое рукопи­сание тяжкого греха и осуждения возлюбленной дщери Сионовой. Можно ли было не пожелать противного, не сказать от полноты чувства: Отче, спаси Мя от часа сего!  Впрочем, мы бы уклонились от всех правил истори­ческого толкования слов Спасителя, если бы отважились утверждать, что это горестное восклицание, как бы не­вольно вырвавшееся из стесненного чувствами сердца, нисколько не было в Богочеловеке следствием самой природы человеческой, естественно и необходимо от­вращающейся страданий и смерти. Напротив, борьба со страхом смерти была не чужда Ему, даже как Искупите­лю рода человеческого, как Вождю всех искушаемых и спасающихся: итак, если бы кто почему-либо выпустил бы из вида эту черту, то тем самым, дерзнем сказать, не украсил бы, а исказил черты Искупителя в Его Божест­венном лице. Ибо этот самый страх, по глубокому заме­чанию апостола (Евр. 5, 7), служил к последнему вели­чайшему искушению для второго Адама, победив кото­рое, Он явил в Себе всю полноту совершенства, в которой ничего не оставалось желать более (Евр. 2,10). В самом деле, как бы Божественный Начало вождь спасе­ния нашего мог всем искушаемым помогать, даже знать их состояние, если бы Сам, говоря словами апостола, не был искушен по всяческим (Евр. 4, 15), не испытал на Се­бе всего, кроме греха? И как бы можно было сказать, что Он испытал все, если бы Он не испытал страха мучений и смерти, этого последнего и величайшего искушения для слабого естества нашего? К счастью нашему, Он ис­пытал его, испытал теперь; еще более испытает после, в саду Гефсиманском, где искушение это достигнет самой высшей степени и потребует для побеждения троекрат­ной молитвы и — ангела укрепляющего! Там и мы доска­жем об этой, самой возвышенной, поучительной и таин­ственной стороне в жизни и страданиях Богочеловека то, что, по указанию апостолов Христовых и святых отцов, может быть сказано об этом общепонятного.

А здесь и теперь приметим только, для руководства при рассмотрении наступающих действий и состояния Богочеловека, что как доселе, в качестве Мессии и пре­допределенного Царя Израилева, Ему прилично было действовать и учить со властью (Мк. 1, 22. Мф. 7, 28), являть даже видимо Свое величие: так теперь, со вступ­лением в новый круг действий, в качестве Агнца Божье­го, вземлющего грехи всего мира, — Ему надлежало принять на Себя во всей полноте характер жертвы, ведо­мой на заколение, каким действительно мы и увидим Его в остальных днях Его жизни.

VII ПОСРАМЛЕНИЕ СЕКТ ИУДЕЙСКИХ И ОБЛИЧЕНИЕ ИХ ПОРОКОВ ПЕРЕД НАРОДОМ

VIII ЗАКЛЮЧЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО СЛУЖЕНИЯ ИИСУСОВА В КАЧЕСТВЕ МЕССИИ

IX БЕСЕДА С УЧЕНИКАМИ О СУДЬБЕ ИЕРУСАЛИМА И ПОСЛЕДНИХ ДНЯХ МИРА