Отправление двух учеников в Вифанию за ослятем. — Усердие и любовь народа. — Слезы Ии­суса и Его пророчества об Иерусалиме. — Вход во храм. — Исцеление недужных. — Возвраще­ние в Вифанию. — Намерение первосвященни­ков умертвить Иисуса Христа и Лазаря. — Раз­мышление о входе в Иерусалим.

 

Весть о возвращении Иисуса Христа в Вифа­нию немедленно достигла Иерусалима и про­будила во многих решимость идти туда, что­бы скорее видеть Иисуса (Ин. 12, 9). Покой субботнего дня, простертый фарисеями до нелепых из­лишеств (Лк. 13, 15; 14, 5), не позволял отправиться в путешествие сразу; только одни саддукеи, по традици­ям своей секты, могли нарушать его безнаказанно; но на другой день рано поутру Вифанию наполнили толпы людей, большая часть которых пришла изъявить свое уважение великому Чудотворцу, а некоторые — пона­блюдать за Его поступками (Лк. 19, 39), чтобы донести о них синедриону. После Иисуса главным предметом любопытства был Лазарь (Ин. 12, 9) — и как непосред­ственный свидетель всемогущества Иисусова, и как пришелец из той страны, куда от начала мира все ухо­дят, не возвращаясь. Чем только не интересовалась пра­здная любознательность фарисейских и саддукейских совопросников, которые в своих синагогах непрестан­но судили и рядили о будущей жизни: как живут умер­шие, какие у них вечери, велико ли лоно Авраамово, ос­таются ли там в силе узы родства...

Иудеи, пришедшие в Вифанию, не верили, что Ии­сус Христос осмелится придти в Иерусалим. Тем прият­нее было им узнать, что Он намерен идти туда в этот же день. Такое намерение показывало, что Он не хочет бо­лее скрывать от последователей и врагов Своих цель Своего служения, решился торжественно перед всем Иерусалимом объявить Себя Мессией и, следовательно, совершенно уверен, что настроенный против Него си­недрион не в состоянии Ему противостоять (Мк. 11, 10; Лк. 19, 36-38). Все это было очень приятно для народа, который давно с нетерпением ожидал, когда служащий предметом всеобщих ожиданий Пророк объявит Себя Мессией. Мысль сопровождать Иисуса Христа при Его входе в Иерусалим, быть свидетелем того, какое впечат­ление произведет Его появление на синедрион, разде­лять с Ним опасность и славу этих величественных ми­нут — эта мысль заняла теперь воображение и сердце каждого — и Иисус с самого выхода из Вифании уже ок­ружен был толпой усердного народа, готового оказать Ему все почести.

Дойдя до места (Мк. 11, 1; Лк. 19, 29; Мф. 21, 1), на­против которого находилась Виффагия, небольшое селе­ние, видное и из Иерусалима, на северном склоне горы Елеонской, Господь остановился и подозвал к Себе двух учеников (Петра и Иоанна). Идита, — сказал им, — в весь, яже прямо вама; и абие входяща в ню обрящета осля привязано и жребя с ним, на неже никтоже николиже от человек вседе: отрешивша приведита Ми, и аще кто вама речет: «Что творити сие? Почто отрешаета?» — сице

рцете ему: «Господь требует е»; и абие послет е семо (Мф. 21, 2-5; Мк. 11, 2-3; Лк. 19, 29-31). Такое поручение, несмотря на его незначительность, было не совсем обычно — Иисус Христос всегда ходил пешком, до Ие­русалима было недалеко, а между тем, теперь нужно было идти за ослицей, как бы для какого-либо дальнего и утомительного пути! И как дивно было слышать из уст Иисуса: Господь того требует! Но ученики не в первый раз были изумлены поступками своего Божественного Учителя и привыкли понимать цель их уже из последст­вий; посланные тотчас пошли в Виффагию, нашли осли­цу с осленком на том самом месте, о котором говорил Иисус; предстоящие действительно спросили их, зачем они берут ослов; и когда они отвечали, как им было веле­но, то беспрепятственно отпустили их. Такое точное со­ответствие события с предсказанием еще больше должно было удивить учеников, если бы они уже не привыкли к необычному. Сын Божий начинал являть Божественную славу Свою даже в маловажных, по-видимому, обстоя­тельствах, потому что скоро должно было последовать величайшее затмение Его Божества.

Иисус, между тем, оставался на том же месте, откуда отправил учеников. Число народа, Его окружающего, час от часу увеличивалось: жители Иерусалима и бого­мольцы, пришедшие на праздник, узнав, что Он идет в Иерусалим, шли Ему навстречу многочисленными груп­пами (Ин. 12,12-13).

Посланные вернулись. По усердию и чтобы удобнее было сесть на осленка, ученики покрыли его своими верхними одеждами. Когда Учитель воссел, прерванное шествие снова продолжалось с медлительностью, кото­рая свойственна этому роду езды. Теперь великий Про­рок не скрывался уже в народной толпе, был виден всем, и шествие, при всей простоте своей, являло собой нечто торжественное и священное еще и потому, что в древно­сти животные, не носившие на себе ярма, выбирались для священных обрядов⁴¹; в частности, осел издревле на Востоке служил символом мира, никогда не участвовал в войне и в сражениях. Поэтому один взгляд на Иисуса Христа вдруг напоминал теперь внимательному человеку слова пророка Захарии, который, описывая царство Мессии, говорит: Рцыте дщери Сионове: се царь твой гря­дет тебе кроток, сидя на жребяти осли (Зах. 9, 9)⁴². Такое согласие Господа с желанием народа как можно скорее видеть Его царем, еще более воодушевило сопровождав­ших Его людей и придало им смелость выразить перед Ним всю полноту своего усердия самым торжественным образом. В порыве восторга одни начинали срезать паль­мовые ветви и, потрясая ими в воздухе, бросали их на до­рогу перед Иисусом; другие снимали с себя платье и сте­лили его под копыта осленка.⁴³ Один старался превзойти в усердии другого. Подобно этому был встречен в Иеру­салиме грозный завоеватель света Александр Великий; почти так же приветствовали некогда царя Агриппу — так хотели почтить теперь и Того, Кто был воплощением всех надежд для бедствующего Израиля.

Пальмовые ветви привели на память праздник Ку­щей, а вместе с ним известный псалом Давидов⁴⁴, который пели в продолжение его. Как поразительно сбывалось со­держание этого пророческого псалма в настоящем событии! — Иисус Христос, грядущий в Иерусалим, но отвергаемый синедрионом, видимо, прообразовал Собой тот камень, пренебреженный зиждущим, который, по слову Давида, должен соделаться во главу угла и быть дивным в очах всего народа иудейского (Пс. 117, 22-23). Настоя­щий день, думали, покажет это. Подлинно, «Сам Господь сотворил его, чтобы нам радоваться и веселиться в онь» (Пс. 117, 24). Среди подобных мыслей любимый псалом, который все знали наизусть, неприметно переходил из уст в уста; особенно некоторые стихи его, так прямо вы­ражавшие настоящее событие. Со всех сторон начали раздаваться слова псалма: «Осанна Сыну Давидову! Бла­гословен Грядый во имя Господне! Осанна в вышних!»⁴⁵

Всеобщий восторг еще более усилился, когда подош­ли к последней возвышенности, с которой теперь нужно было спускаться вниз до самого Иерусалима (Лк. 19, 37). Это было одно из лучших мест в окрестности — Иеруса­лим был виден, как на картине: справа, над ужасной без­дной возвышался храм Иерусалимский и из-за многочисленных, сияющей белизны, мраморных столбов своих ка­зался искусственной громадой льдов, с золотым куполом, от которого лучи полуденного солнца отражались, по за­мечанию Флавия, бесчисленными молниями. Наружное великолепие его живо напоминало счастливые времена Давида и Соломона, но он был уже окружен мерзостью за­пустения, которая вскоре должна была стать на месте святе. Украшенная орлами римскими крепость Антония, с ее огромной башней, господствуя над высотой храма, каза­лось, подчеркивала унижение, в котором находился народ Божий. Тут же являлась взору претория Пилатова; но дворцы первосвященников казались удаленными и были отделены от храма пропастями⁴⁶, как бы в знак внутренне­го удаления их обитателей от Бога отцов своих. Останки дворцов Давида и Соломона уже едва были заметны во множестве новых зданий. На фоне этих картин, каждая из которых приводила на память и древнюю славу, и настоя­щий позор отечества, — взоры всех невольно обращались на Иисуса, Который, видимо, нес с Собой Иерусалиму его прежнее святое величие. Надежда на славное царство Мессии, казалось, готова была сбыться. «Так, — думали люди, — Он примирит нас с Богом, раздраженным наши­ми неправдами! (Лк. 19, 38.) Он восставит царство праот­ца нашего Давида! (Мк. 11, 10.) Под сенью Его мы снова насладимся миром, не будем рабами язычников!» И пол­нота патриотических чувств снова выражалась в воскли­цаниях; со всех сторон сыпались ветви, цветы и одежды; чаще и громче раздавалось «осанна».

Господь не препятствовал этому искреннему и радо­стному излиянию чувств, происходящих из пламенной, хотя несколько мечтательной любви к Нему и отечеству, и считал это следствием не просто обыкновенного сте­чения обстоятельств, а тайных, давно предсказанных пророками распоряжений самого Промысла, который так обращал внимание Иерусалима и всего народа на пришедшего Мессию. Думая таким образом, Он не мог не принять глубокого и сердечного участия в том, что происходило вокруг Него.

Но для фарисеев (некоторые из них тоже вышли навстречу Иисусу для обычных своих наблюдений) та­кое зрелище народной любви было нестерпимо. Чувство патриотизма, столь сильно выраженное в настоя­щем поступке народа, препятствовало осуждать Его яв­но. Может быть, даже фарисеям не хотелось обнару­жить публично свою неприязнь к Иисусу, Который, су­дя по происходившему, как они думали, мог легко сде­латься их повелителем. Поэтому лицемеры сделали вид, который не знающему их истинного отношения к Иисусу мог казаться беспристрастным, даже дру­желюбным. «Учитель! — заметили некоторые. — Мо­жет быть, стоило бы остановить и унять учеников», то есть хитрые лицемеры как бы хотели предупредить Ии­суса, что подобные восклицания народа, называвшего Его Сыном Давидовым, могут быть опасны как для Не­го, так и для окружающих со стороны римского прави­тельства (Лк. 19, 39-40).

Сердцеведец знал, из какого сердца исходит мнимое предостережение; но теперь не время было обличать ли­цемеров. Не так бы начали рассуждать они сами, если бы видели, подобно Ему, всю важность настоящих со­бытий, их прямое соответствие предвечным судьбам Промысла. Аще сии умолчат, — отвечал Он, — камение возопиет! То есть так суждено свыше.

Но эта великая и святая тайна Промысла, совершив­шаяся теперь над Иисусом Христом, была бесконечно выше ума слепых книжников иудейских; и фарисеи из ответа Иисусова скорее могли заключить, что Он как потомок Давида твердо решился требовать престола Да­видова и потому открыто позволяет Себе и народу то, что в другое время было бы опасной неосторожностью.

Народ, при всеобщем пении и восклицаниях, веро­ятно, не слышал ответа, данного фарисеям. Если Гос­подь не хотел прекратить восторга народного, то и не расположен был поощрять его. Несмотря на благосклонное отношение к знакам народной радости, Его на­стоящие чувства теперь очень отличались от радостных чувств, которыми воодушевлен был народ. Сын Челове­ческий ясно видел, что настоящее торжественное «осан­на!» скоро будет заменено неистовым воплем «распни, распни Его!» Одного этого предведения достаточно бы­ло, чтобы изгнать из сердца всякую радость. Но не соб­ственная участь занимала Его теперь: Он помышлял о несчастной судьбе Своего отечества. Как мрачна и ужас­на она была в будущем! — иудейский народ отвергнет Его и вместе с ним лишится благоволения небесного; настоящий день, который должен был служить началом благоденствия для его соотечественников, станет нача­лом ужасных бедствий для всего Израиля. Сколько при­чин для скорби Того, Кто пришел на землю собрав в од­но благословенное стадо весь род человеческий, созна­вая, что на Нем лежит вместе с тем и особенная обязан­ность — заботиться о благе погибающих овец дома Израилева! (Мф. 15, 24.)

На последнем спуске с горы, где дорога идет мимо Гефсимании, Иисус остановился (Лк. 19,41). На Божест­венном лице Его, дотоле ясном, обнаружилась глубокая скорбь. (Окружающие могли заметить это и, в ожидании чего-либо с Его стороны, на время умолкли.) Господь в молчании глядел на Иерусалим, как бы ища в нем при­знак жизни духовной; показавшиеся слезы возвещали, что поиски были тщетны: «О, если бы, — воскликнул Он наконец от полноты чувств, — о, если бы ты, хоть в этот день твой, уразумел, что служит к спасению твоему! Но это и ныне (как прежде) сокрыся от очию твоею (только твоею)! Приидут дние на тя (Я вижу их: они недалеко), и обложат врази твои острог о тебе, и обыдут  тя, и обымут тя отвсюду, и разбиют тя и чада твоя в тебе, и не оставят камень на камени в тебе, понеже не уразумел еси времене посещения твоего⁴⁷».

Льющиеся слезы показывали, с каким глубоким чувством были произнесены эти слова. Ах, Кто говорил, Кто плакал таким образом об Иерусалиме, Тот не был, как клеветали фарисеи, обольстителем народа, не желал бедствий Своему отечеству!

Шествие продолжалось. При входе в город Иисус ок­ружен был еще большим количеством народа, так что, ког­да Он вошел в Иерусалим, то, по выражению святого Мат­фея, потрясеся весь град (Мф. 21, 10). Всякому хотелось знать, кто это идет с такой торжественностью. Тем более, что сопровождавший Господа народ с радостью кричал в ответ, что это Иисус, великий Пророк из Назарета!

Шествие направилось прямо к храму, который всегда служил единственным и естественным пристанищем Сы­на Божия. Так, впрочем, поступали и все путешественни­ки, когда приходили на праздник, желая прежде всего явиться, так сказать, лицу Бога отцов своих. Войдя в храм⁴⁸, Господь осмотрел его (Мк. 11,11). Можно было по­думать, что Он, как Господь храма, вполне вступил в пра­ва Свои и намерен требовать отчета у тех, кому храм вве­рен был в Его отсутствие. И для обыкновенного ревните­ля благочестия, тем более для Сына Божия были видны многочисленные нарушения уставной жизни храма Иерусалимского, которые требовали исправления; но оно

отложено было до следующего дня, как бы для того, что­бы не нарушать торжественности дня настоящего. К но­вому посетителю и Владыке храма немедленно собрались, как меньшие братья Его, хромые, слепые и болящие, ко­торые всегда находились при храме; всем им было препо­дано исцеление (Мф. 21, 14). Такое обилие чудес еще бо­лее должно было увеличить всеобщую радость: торжест­венное «осанна!» зазвучало в самом храме. Особенно тро­гательное зрелище представляли малыши, которые, под­ражая старшим, повторяли: «Осанна Сыну Давидову!» Псалом, из которого взяты эти слова, они знали наизусть, так как в праздник Кущей его пели целыми семействами. Среди общего восторга им казалось, что вместе с Пасхой наступил теперь и этот праздник, в обрядах которого было так много символического и занимательного, особенно для детей. Иисус Христос всегда благоволил к детям, в ко­торых природа человеческая является в простоте и откро­венности, дорогой для доброго сердца. Но первосвящен­никам и книжникам детские восклицания в честь Богоче­ловека казались жалким триумфом, приличным только такому человеку, который, по собственным Его словам, не имел где подклонить главу. «Слышишь ли, — заметили с негодованием некоторые из них, — что они говорят? Ка­кую честь Тебе оказывают?» — «А вы, — отвечал Гос­подь, — разве никогда не читали в Писании: яко из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу?» (Мф. 21,16.)

Слова эти содержали в себе и лучший ответ, и открытый упрек книжникам, потому что за ними в псал­ме следует: «враг твоих ради, еже разрушити врага и местника» (Пс. 8, 3). Ибо кто более враждовал против Ии­суса, как не первосвященники и книжники?

Давид в этом псалме описывает величие Божие, настолько очевидное, что даже грудные младенцы чувствуют его и прославляют Бога. Иисус Христос, относя эти слова Давида к настоящему случаю, как бы говорил книжникам: вместо того чтобы недоумевать и издеваться над детьми, вам бы следовало устыдиться их безыскусст­венных восклицаний: эти малолетние, признавая Меня в младенческой простоте своей за Мессию, вразумляют своим примером вас — престарелых!

Враги и местники умолкли — и Господь беспрепятст­венно оставался в храме до окончания дня, вразумляя, вероятно, народ поучительными беседами. С наступле­нием вечера Он оставил не только храм, но и город и в со­провождении двенадцати учеников Своих удалился об­ратно в Вифанию. Там, среди друзей, Он мог отдохнуть после такого дня, который был и для Иерусалима, и для Него Самого единственным и чрезвычайным.

Для учеников Иисусовых день этот прошел, как приятный сон. Высокая цель знаменательных действий их Учителя, по признанию одного из них, не была ими понята (Ин. 12,16). Находя в событиях этого дня так мно­го совпадений со своим мнением о скором воцарении Учителя над Израилем, они не могли не думать, что, объ­явив Себя Мессией, Он станет действовать решительнее и, таким образом, скоро совершится их пламенное жела­ние, то есть Его видимое воцарение над Израилем!

Вечер в Вифании после такого дня не мог быть про­веден в молчании. В кругу учеников и друзей Господь, без сомнения, пояснял знаменательные события про­шедшего дня; по крайней мере, сколько нужно было, чтобы изгнать ложную мысль, что Его торжественный вход в Иерусалим имел какую-то мирскую цель.

Как отрадно, без сомнения, было бы для Богочело­века теперь, в конце великого поприща Своего, раскрыть пред учениками и все прочие Божественные виды Свои, ввести их, так сказать, в самую среду великих судеб Божи­их, которые в Его лице вскоре должны были совершить­ся! — Возвышенные души всегда тяготятся и скорбят, ес­ли не могут передать другим всего прекрасного и велико­го, зреющего в их глубине. Что же могло быть величест­веннее и святее решимости принести Себя в жертву за спасение мира, которая управляла теперь всеми действи­ями Богочеловека? И когда нужнее всего было дружеское участие, как не сейчас, когда, сообразно высокой цели искупления людей, из-за любви к истине и добродетели надлежало идти на крест? Но ученики и друзья Иисусовы еще не способны были вознестись на ту высоту, с которой Сын Человеческий взирал на Свое предназначение — быть Спасителем рода человеческого. Поэтому, при всем желании разделить с ними чувства Свои, Он должен был до самого креста скрывать в сердце Своем большую часть тех возвышенных истин, которые служили основанием Его великой деятельности. Только Отец Небесный зрел возлюбленного Сына во всей красоте Его нравственных совершенств; только сонмы премирных духов (Ин. 1, 51) могли созерцать великую цель, для которой подвизался Сын Человеческий, — высоту и чистоту средств, Им упо­требленных, и то послушание и самоотвержение, по ко­торому Он, будучи в образе Божием, благоволил смирить Себя до смерти крестной.

Среди ночной тишины, в молитве перед Отцом, без сомнения, еще больше было пролито слез о несчастной участи народа иудейского, чем видели их на лице Богоче­ловека при торжественном входе в Иерусалим.

Вход в Иерусалим еще больше, чем воскрешение Лазаря, привел в замешательство врагов Иисусовых. Тот, Кого верховный синедрион осудил на смерть, Чье мес­топребывание должен был объявить начальству каждый

под страхом строгого наказания, — Тот Самый перед ли­цом синедриона торжественно вошел в Иерусалим, про­вел полдня в храме, был почитаем как Мессия и удалил­ся как победитель! Случай показал, что значит и как много может нравственная доблесть против коварства и злобы. Сын Давидов не имел ни одного служителя, ко­торый бы вступился за Него (Ин. 18, 36); легионы анге­лов, всегда готовых прийти на помощь Сыну Божию (Мф. 26, 53), оставались безмолвными зрителями Его шествия; за Него действовали истина и правда; а между тем целый синедрион оказался бессилен против Него — признал себя побежденным!

Злоба онемела, но не умерла. Успех Иисуса припи­сывали собственному бездействию. «Видите ли вы, — говорили фарисеи старейшинам, — что ничего не успе­ваете по своей нерешительности? За ним идет весь мир» (Ин. 12, 19). Поэтому решено было действовать безот­лагательно, но по-прежнему тайно, так как всеобщее расположение к Иисусу Христу не позволяло открыто применить силу. Немалая часть ненависти пала и на Ла­заря, воскрешение которого было главной причиной того, что народ с таким ликованием встретил Иисуса; было решено снова отнять ту жизнь, которая была столь чудесно дарована ему вторично! (Ин. 12, 10.)

Такие ужасные меры, на которые решились началь­ники синадриона, вызванные входом Иисуса Христа в Иерусалим, требуют дальнейшего рассмотрения этого события в его истинном значении.

Обозревая служение Иисуса Христа, вспоминая Его поступки до этого момента: как Он тщательно уклонялся от случаев, где усердие народа могло дойти до необдуман­ных действий в Его пользу; как часто самим последовате­лям и ученикам Своим запрещал объявлять всенародно, что Он есть всеми ожидаемый Царь Израилев; как, нако­нец, постоянно отвергал всякие земные почести, не давал поводов думать, что Он претендует на престол Своих пра­отцов по плоти, — припоминая, говорю, все это и взирая на Иисуса Христа в продолжение настоящего дня, иной может решить, что Он вдруг совершенно изменил образ действия и намерен, сообразно всеобщим ожиданиям, действительно явить Себя видимым царем Израиля и вос­становить престол Давида, хоть и не в таком плотском ви­де, как воображали многие из иудеев. Между тем, Божест­венный Учитель истины оставался неизменным, и торже­ственный вход Его в Иерусалим был совершен с полной уверенностью (Мф. 20, 17-19; Мк. 10, 32-34; Лк. 18, 31—34; Ин. 11, 7-16), что через несколько дней в этом же Иерусалиме Его осудят на смерть, предадут язычникам и пригвоздят к кресту как величайшего преступника. Какую же цель после этого преследовал столь необыкновенный поступок? Для чего допущено Богочеловеком, чтобы пе­ред самым страданием и смертью воздан был Ему некий вид царственной почести, от которой Он постоянно укло­нялся во время Своего служения? Подобным снисхожде­нием Его к патриотическому восторгу народа, хотевшего видеть в Нем восстановителя престола Давидова, не могла ли поддерживаться в народе мечта о земном царстве Мес­сии, которую Он старался искоренять столь ревностно? Самим врагам Иисусовым не был ли дан через это благо­видный предлог обвинить Его в каких-либо земных за­мыслах? — Вопросы эти, занимавшие еще св. Златоуста, обязательно должны остановить на себе наше внимание, потому что вход Ииуса Христа в Иерусалим не раз подвер­гался превратным толкованиям врагов христианства.

Евангелисты Матфей и Иоанн, повествуя о входе в Иерусалим, замечают (Мф. 21,4-5; Ин. 12,14-15), что в этом событии исполнилось предсказание пророка. По­этому на вышепредложенные вопросы можно было бы отвечать (как и отвечали некоторые), что Спаситель, — Который еще Своему Предтече благоволил сказать, что Ему надобно исполнить всякую правду, а по Воскресении ученикам Своим объявил (Лк. 24, 25-27), что на Нем надлежало исполниться всему, написанному о Нем Мои­сеем и пророками, — восхотел исполнить и пророчество о входе Своем в Иерусалим, и притом буквально, чтобы те из иудеев, которые знали и понимали это пророчество (а такие были), не имели права сказать, что оно не испол­нилось. Но таким ответом дело было бы решено толь­ко наполовину, потому что выражения евангелистов: да сбудется реченное пророком, да исполнится Писание и проч. — означают не причину события, а указание на пророчество о событии; и вообще Мессия делал то или другое не потому, что пророки представляли Его посту­пающим таким или иным образом, а напротив, пророки предсказывали различные Его поступки, потому что Ему надлежало по определенным причинам совершить их. Поэтому полный ответ на вопрос о цели торжественного входа в Иерусалим нужно искать не в предсказании, ко­торое само зависело от события, а в существе и обстоя­тельствах самого события.

И действительно, обращая внимание на служение Иисуса Христа и особенно на Его отношение к народу иудейскому, нетрудно заметить, что такое событие, как торжественный вход в Иерусалим, было нужно, и нужно именно перед Его страданием.

Иисус Христос пришел на землю как Спаситель всего рода человеческого, но пришел как Мессия, обещанный предварительно народу иудейскому и среди него явив­шийся миру. Как обетованный Израилю Мессия возвещен Он Пресвятой Деве Марии (Лк. 1, 32-33) при самом Его зачатии, а при рождении — пастухам вифлеемским (Лк. 2, 10-12), как обетованный Израилю Мессия указан Он Иоанну Крестителю (Ин. 1, 33), а Иоанном — народу (Ин. 1, 36); как обетованный Израилю Мессия Он учил, творил чудеса, обличал, пророчествовал. Кто из иудеев был внимателен к учению Иисуса Христа и Его деяниям и судил беспристрастно, тот давно мог признать Его в своем сердце Мессией, хотя бы и не слышал торжественного объявления о Его достоинстве. Но для большей части на­рода требовалось, чтобы Он Сам всенародно объявил Се­бя Мессией, предвозвещенным пророками: в народе гос­подствовало даже мнение, что Мессия откроется хоть и внезапно (Ин. 7,27), но так торжественно, что о Его при­ходе узнают все иудеи во всех концах света. В этом ожида­нии, конечно, было много мечтательности, но было и что-то справедливое, основанное на предсказаниях пророков и на самом существе дела; ибо явление такого великого и необыкновенного лица, как Мессия, по необходимости должно было стать общеизвестным.

Но это-то до сих пор и не произошло. Иисус Христос не только не именовал Себя прямо Мессией, но часто да­же ученикам Своим запрещал называть Себя так перед на­родом (Мф. 12,16; 16, 20; Мк. 1, 34 и 44-45; 3, 12; 5, 43; 7, 24; Лк. 4, 41; 5, 14 и пр.), поступая в этом случае по плану Своей Божественной премудрости. Поэтому некоторые с истинным или притворным усердием говорили Ему гром­ко: «Доколе души наши  вземлеши? (Долго ли Тебе держать нас в недоумении?) Аще Ты еси Христос, рцы нам не оби-нуяся» (скажи нам прямо — Ин. 10, 24). Чтобы снять все недоумения, Сыну Человеческому надлежало явиться до­чери Сионовой в полном виде Царя кроткого, чтобы она, отвергнув в Нем Жениха своего, не могла сказать, что отвергла Его по неведению. Вот в этом-то и состояла главная цель настоящего торжественного входа Иисусова в Иеру­салим. Иисус Христос есть их истинный Мессия. Неоспо­римым доказательством этого служат собственные слова Его, произнесенные Им перед вратами Иерусалима: «О, если бы ты хоть в сей день твой уразумел, что служит к спа­сению твоему!» Выражение день сей твой показывает чрез­вычайную важность настоящего события для народа иу­дейского, важность, которую мы сейчас осмыслили. Дей­ствительно, этот день — с отвержением Мессии — навсег­да решил судьбу народа Израильского. В таком случае, подлинно, если бы ученики умолкли, то заговорили бы са­ми камни. Так время было важно и невосполнимо!

Нетрудно понять, почему такое всенародное объяв­ление — что Иисус Христос есть Мессия — должно быть сделано не раньше, чем перед окончанием Его служе­ния⁴⁹. Прямым следствием этого был бы отказ синедрио­на принять Иисуса Христа за Мессию, решительное преследование и Его смерть; но эта смерть была бы без­временной, потому что еще не было положено прочное основание Царству Божию на земле, для учреждения которого и явился Сын Божий. С другой стороны, если бы Иисус Христос, объявив Себя Мессией и, следова­тельно, по понятию народа, царем Израиля, оставался на земле дольше, то народ иудейский, вероятно, не удержался бы от беспокойных движений и поднял бы во имя пришедшего Мессии восстание против римлян. В данном случае краткость времени, прошедшего до стра­даний Иисуса Христа, не позволила мечтательности народной дойти до подобной крайности, а крест Его ре­шительно полагал конец в последователях Его подоб­ным замыслам.

Независимо от этого нельзя не отметить, что для вхо­да в Иерусалим избран был, и, конечно, не без особенно­го намерения, тот самый день (десятое марта), в который в каждом семействе избирали агнца, служившего «пас­хой». Кто видел в агнце пасхальном не только памятный знак бывшего благодеяния Божия, оказанного праотцам иудеев в Египте, но и символ грехов всего мира (а такие люди были — Ин. 1, 3 и 6), — для того такое совпадение времени должно было быть весьма поучительно. В самом деле, после Своего входа в Иерусалим все остальные дни до Своей смерти Иисус Христос оставался среди народа уже не иначе как жертва, видимо обреченная на закла­ние: дни эти проведены были и Им Самим, и врагами Его именно в приговлении к Его смерти.

Что касается самого образа вошествия в Иерусалим и его подробностей, то в этом отношении все явно со­ответствовало древнему пророчеству, причем с вели­чайшей мудростью (Зах. 9,9). Несмотря на неизбежную торжественность, все было устроено так, чтобы испол­нение пророчества не послужило пищей для народной мечтательности о земном царстве Мессии. Между по­читателями Иисуса Христа было немало людей важных и богатых, которые по одному слову Его могли бы до­ставить Ему все нужное для того, чтобы явиться дочери Сионовой в величии Царя Израилева. Но Он не делает этого: является всему Иерусалиму с обычной для Него простотой, смирением, даже убожеством, Его именуют царем Израилевым, Ему поют «осанна», перед Ним сыплют ветви, постилают одежды — почести, выража­ющие величайшую любовь, искренность и силу усер­дия... Но где торжественная колесница? Где вооружен­ные слуги? Где царские украшения? — Все это заменено двенадцатью учениками, столь же убогими, как и Учи­тель, ослицей и осленком, взятыми на время у других!.. Самый последний из владельцев никогда не являлся в такой простоте и убожестве, как теперь — Иисус! Все, чем был украшен вход Его, состояло в непритворной радости и усердии народа  и учеников Его, так что вни­мательный человек мог уже теперь видеть ту святую ис­тину, изреченную впоследствии перед Пилатом, что царство Иисуса Христа не от мира сего.

Поэтому, вслед за отцами Церкви, можно сказать об этом торжественном входе, что целью Его было еще и намерение, одушевлявшее все поступки Иисуса, — уничтожить в уме Своих соотечественников мечту о земном царстве Мессии. В действительности, эта мечта была основана преимущественно на пророчествах, где Мессия описывается как царь. Иисус Христос всена­родно показал теперь, как можно быть Царем-Месси­ей, описанным пророками, и в то же время быть совер­шенно чуждым земного владычества. После этого нет места такой ложной мысли, которая впоследствии распространилась среди иудеев, что пророчества о Мессии, по их резкой противоположности, можно со­гласовать, лишь допустив существование двух Мессий: одного — сильного, царя, Сына Давидова; другого — бесславного, страждущего и умирающего, от колена Ефремова. Иисус Христос, со Своим нравственно-ду­ховным величием, со Своим страданием и смертью, совместил в Себе в данном случае то, что в предсказа­ниях пророков о Мессии казалось земным, частным и местным, — чувственное явление всему народу изра­ильскому в виде царя, едущего на малом осле, — и при­нятие от Иерусалима всенародных почестей в качестве Сына Давидова.

Если бы, отметим еще, в торжественном входе Ии­суса Христа в Иерусалим заключалось что-либо против­ное существовавшему тогда гражданскому порядку, что-либо неблагоприятное для правительства, то воз­можно ли, чтобы римская стража, всегда строгая, а осо­бенно усугублявшая свою бдительность во время празд­ников, не обратила никакого внимания на этот вход? Но внимание не было обращено. — Возможно ли, что­бы это событие осталось совершенно неизвестным для игемона иудейского, человека подозрительного и весь­ма строгого, который для укрепления римской власти, не задумываясь, пускал в ход огонь и железо при малейшем подозрении? Но Пилат, как из всего видно, ничего не знал или не придал значения этому событию. Не очевидно ли после этого, что, по мнению самой римской стражи и начальства, — свидетельство, силь­нее которого нельзя и желать, — вход Иисуса Христа в Иерусалим не только не заключал в себе ничего противного римской власти и выгодам кесаря, но и не нарушал обыкновенного порядка вещей.

Обратимся наконец к самим врагам Иисусовым: кто сильнее их мог клеветать на Него? И кто был более готов любыми средствами погубить Его? Однако же, при всей злобе своей, они не осмелились поставить Ему в вину вход Его в Иерусалим ни в синедрионе, ни перед Пила­том: так что дело это было чисто, невинно, свято.

III ВОСКРЕШЕНИЕ ЛАЗАРЯ С ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯМИ

IV ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ВХОД ИИСУСА ХРИСТА В ИЕРУСАЛИМ, ЕГО ЦЕЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ

V ПРОКЛЯТИЕ СМОКОВНИЦЫ И ИЗГНАНИЕ ИЗ ХРАМА ТОРЖНИКОВ