XIV. Израильтяне в Египте¹

В то время, когда мадиамляне продавали Иосифа на невольническом рынке, Египет стоял уже на высокой сте­пени процветания и могущества. Во главе его сменилось до пятнадцати царственных родов или династий, последо­вательно управлявших его судьбами. Теперь царствовала династия так называемых царей-пастухов или гиксов. Она принадлежала чужеземной народности, насильственно вторгшейся в Египет и захватившей престол фараонов. Точно неизвестно, откуда явились завоеватели и к какому племени они принадлежали; но можно думать, что это были кочевники, обитавшие в сирийских степях и аравий­ских пустынях и постоянно тревожившие Египет своими набегами и нападениями. Египет должен был тщательно оберегать свою северо-восточную границу от нападения кочевых народностей, и с этою целию там построено бы­ло несколько укреплений и сплошная стена наподобие ки­тайской. Но кочевые племена все-таки проникали и за стену и с позволения египетского правительства селились в северо-восточном углу страны. Пока была крепка госу­дарственная власть, она успешно отражала внешние напа­дения и держала в подчинении поселившихся в Дельте инородцев; но представители последних пред тем динас­тий, благодаря своей слабости, выпустили власть из своих рук, страна поделилась на несколько независимых уделов, правители которых обессиливали государство своим со­перничеством. Этим воспользовались гиксы, сделали напа­дение на Египет и при помощи инородцев покорили стра­ну и завладели престолом. Первое время владычества гик­сов ознаменовалось всевозможными проявлениями дикого варварства, грабежами и убийствами; но мало-помалу просвещение покоренной страны оказало свое цивилизу­ющее влияние на завоевателей, они подчинились ему и двор новой династии вполне принял обычный египетский вид со всей пышностью и роскошью фараонов. Гиксы имели свою религию, но они терпели и религию египтян, и даже официально покровительствовали ей. Сутех, наци­ональный бог завоевателей, отождествлялся с египетским богом Сет, и ему, как и другим египетским божествам, строились храмы. Сфинксы, относящиеся к этому време­ни, имеют совершенно своеобразный тип лица, отличный как от египетского, так и от еврейского, и, очевидно, представляют тип этой чужеземной народности. При од­ном из представителей этой династии, по-видимому, и правил Иосиф Египтом. Только при фараоне пастушеской династии мыслимо было, чтобы ничтожный раб, вышед­ший из презираемых природными египтянами пастухов, мог быть назначен на пост верховного правителя страны. Имя этому фараону Апопи или, по греческому произно­шению, Апофис. При нем Египет совершенно оправился после смут и опять наслаждался полным внутренним бла­госостоянием. Но вместе с тем, в природных египетских князьях, находившихся в подчинении фараону, стало заме­чаться политическое движение, направленное к освобож­дению страны от чужеземцев. Предчувствуя опасность, па­стушеская династия, естественно, заботилась о том, чтобы упрочить свое положение, и покровительствовала инород­цам, раздавая им для поселения лучшие участки земли с тою целию, чтобы найти в них верных союзников в слу­чае нужды. Такой политикой можно объяснить и то, что фараон Апофис отдал вновь прибывшим поселенцам один из богатейших округов страны. Пастушеская династия при Иосифе достигла высшей степени процветания и си­лы. Но вскоре затем, именно к концу царствования Апофиса, в Фивах, древнейшей столице страны, началось дви­жение туземных князей к независимости, а при следую­щем фараоне оно перешло в открытое восстание, поставившее своею целию низвержение чужеземной дина­стии и народности. Началась упорная и продолжительная борьба. Гиксы шаг за шагом отстаивали свою позицию, но под давлением силы должны были все дальше и дальше от­ступать к северо-востоку, пока совсем не изгнаны были из Египта.

Воцарилась новая, восемнадцатая династия, родона­чальником которой был Аамес или Амозис I. Она избрала своей резиденцией Фивы, как центр политической незави­симости страны, и дала Египту ряд великих фараонов, при которых он достиг вершины своего внешнего могущества и внутреннего процветания. Время царствования этой ди­настии особенно ознаменовалось развитием военного мо­гущества. Воинский дух, ободренный успехом в борьбе за независимость, не остановился на одном этом успехе и ис­кал удовлетворения в завоеваниях. Долго угнетаемые чу­жеземцами, теперь египтяне как бы старались отомстить всем чужеземцам своими угнетениями и завоеваниями. Значительные массы гиксов, предпочитавшие рабство на берегах Нила изгнанию в пустыню, подвергнуты были все­возможным угнетениям и должны были в качестве рабов исполнять тяжелые земляные и строительные работы, воз­лагавшиеся на них новым правительством. Не довольству­ясь этою местию внутри страны, фараоны старались загла­дить позор чужеземного владычества блеском завоеваний в окрестных странах. Египетские полки отважно стали про­никать за северо-восточную границу и проложили торную дорогу вглубь Азии. В течение нескольких царствований страна гремела боевой славой. Военные добычи обогащали страну, но эти богатства, естественно, сосредоточивались вруках правительства и высших классов, где они развивали крайнюю роскошь. Для народных масс все эти блестящие походы были тяжким бедствием, так как усиливали воен­ную и другие государственные повинности, всецело лежав­шие на низших классах народа.

Положение простого народа всегда было тяжелым в Египте. Еще задолго до поселения сынов Израиля в Егип­те берега Нила оглашались стонами угнетенного народа и не раз происходили кровавые восстания против угнетате­лей. В недавнее время открыто много поломанных и обе­зображенных статуи фараона Хеопса, что, очевидно, было следствием одного из подобных восстаний угнетенного народа против этого великого строителя пирамид. Но, ко­нечно, восстания влекли за собой еще большее угнетение. Народ партиями отводили в рудники, заставляли рыть но­вые каналы, строить новые пирамиды. При таком подав­ленном положении народ не мог находить утешения и в религии, потому что лучшие истины последней тщатель­но скрывались жрецами как их исключительное достоя­ние, и потому он искал удовлетворения в безнравственно­сти. При всей своей выносливости в труде и опрятности в жизни, египтяне были крайне невоздержны в низких страстях. Воспитываясь под безнравственным влиянием египетского религиозного культа, состоявшего в обоготво­рении чувственности, народ сам предавался безнравствен­ной жизни. Всякие противоестественные пороки были в нем обычным явлением. Большие годичные религиозные праздники ознаменовывались обыкновенно самым диким разгулом чувственности, которым особенно отличались безнравственные празднества в Бубасте и Дендере, и они были так популярны, что на них собирались сотни тысяч народа.

Среди таких политических и общественных условий жили израильтяне в Египте. Но они занимали исключи­тельное положение в стране. Как племя родственное вы­сокому придворному сановнику и находившееся под по­кровительством пастушеской династии, дававшей в поли­тических видах особенные привилегии пастушеским народностям, населявшим северо-восточную окраину страны, они пользовались лучшим общественным положе­нием, чем масса туземного египетского населения. На привольных и плодородных полях Гесема они быстро рос­ли в численности и богатели. Семейство Иакова разрос­лось в целое племя, которое по числу своих родоначаль­ников разделялось на двенадцать или тринадцать колен, которые сохраняли сознание своего кровного единства. Первенство между ними по праву должно бы принадле­жать колену Рувима, но Иаков в своем предсмертном благословении лишил его права первородства, потому что он «взошел на ложе отца и осквернил постель его». Гла­венство между ними, как и естественно, занимали в Егип­те колена, имевшие своими родоначальниками сыновей Иосифа — Ефрема и Манассию, но между ними особен­но возвысилось колено Левиино, которое, более других сохраняя предания отцов, достигло нравственного главен­ства среди своего народа и впоследствии заняло положе-ние священнического класса в своем народе. Пользуясь значительною самостоятельностью, израильтяне вырабо­тали свою форму самоуправления сообразно особеннос­тям своего родового быта. Каждое колено имело во главе особого представителя или князя и разделялось на не­сколько меньших групп, из которых каждая имела свое­го особого старейшину. Жизнь в чужой стране развивала в них чувство единения между собой, и оно находило для себя выражение в собраниях представителей народа. При всяком важном событии, касавшемся их жизни, предста­вители или главы колен и меньших групп собирались на совещание и обсуждали свое положение при данных об­стоятельствах.

Такою же независимостью пользовались израильтяне и в религиозном отношении. Нужно иметь в виду, что со времени смерти патриарха Иакова, как последнего вели­кого представителя патриархальной эпохи, на целые сто­летия прекратились всякие непосредственные общения с Богом: не было ни откровений, ни видений, ни проро­честв, — т.е. всех тех способов, посредством которых раньше сообщалась избранному роду воля Божия. При та­ких обстоятельствах для сынов Израиля оставался единст­венный источник богопознания — предание отцов, кото­рого они несомненно и держались. Главными проявлени­ями этой патриархальной религии были обрезание, жертвоприношения и соблюдение субботы, и есть следы, указывающие, что израильтяне твердо сохраняли их. О со­блюдении обряда обрезания израильтянами в Египте у нас имеются прямые свидетельства (Исх. 4:24—26; И. Нав. 5:5). Что касается жертвоприношений, то на соблюдение их указывает самая просьба Моисея об отпущении народа в пустыню «для принесения жертвы Господу Богу», хотя вместе с этим есть свидетельство, что в этом отношении впоследствии встречались серьезные препятствия со сторо­ны идолопоклоннических египтян (Исх. 8:25—28). Нако­нец, многие следы указывают на соблюдение субботы или дня покоя, так что постановление о сборе напр. манны в пустыне по пятницам в двойном размере, чтобы ее доста­вало и на субботу, а также и самая форма законоположе­ния о субботе в четвертой заповеди («помни день суббот­ний» ) сами собой предполагают, что суббота, как установ­ление, уже существовала и соблюдалась народом. Затем, в синайском законодательстве многие законоположения яс­но указывают на существование в израильском народе многих из тех религиозно-нравственных обычаев и учреж­дений, которые в этом законодательстве лишь подтверж­дались и уяснялись. Таким образом, мы с достаточностью видим, что во время пребывания в чужой земле израиль­тяне сохраняли основные истины и установления религии отцов. Но есть еще и другие указания, дающие возмож­ность определить степень жизненности в них веры и не только в народе вообще, но и в отдельных коленах и да­же личностях. Это именно те имена, которые давались ро­дителями своим детям во время долгого пребывания в рабстве египетском. Известно, какое важное значение во­обще придавалось именам в патриархальную эпоху. Каждое более или менее важное в духовном, религиозно-нрав­ственном или семейном отношении событие непременно отражалось на имени, дававшемся известному лицу или месту. — Иногда сообразно с положением того или дру­гого лица в домостроительстве Божием сам Бог переменял людям имена (как это известно из истории Авраама, Сар­ры и Иакова), а большею частью назначение имени, осо­бенно детям, служило прямым выражением той или дру­гой духовной настроенности родителей, которые и выра­жали в даваемых своим детям именах или признание высшего благоволения и соприсутствия Божия, или просто свои чувства, надежды и испытания (как это заметно напр. в именах сыновей Иосифа, Моисея и др.).  Ввиду этого, то замечательное обстоятельство, что среди предста­вителей колен постоянно встречаются такие имена, как Елиав (Бог мой отец), Елицур (Бог моя крепость), Елиасаф (Бог мой собиратель) и другие того же рода, ясно по­казывает, как глубоко отеческие предания коренились в сердце сынов Израиля, и как жива у них была память о Боге их отцов и особом Его промышлении об избранном роде. При этом особенно замечательно, что подобные имена чаще всего встречаются в колене Левиином. Тако­вы имена: Елиасаф — Бог мой собиратель, Елицафан — Бог мой охранитель, Цуриил — Бог моя скала, Елиазар — Бог мой помощник, Амрам — родственный Всевышнему, Иохаведа — Господь ее слава и т.д. Одно это обстоятель­ство с достаточностью показывает, что колено Левиино от­личалось особенной преданностью отеческим преданиям и особенно твердо сохраняло веру отцов, и тем заслужило того, что оно именно сделалось орудием промысла в осво­бождении и возрождении народа.

Таким образом, как по месту поселения в удаленном округе, так и по характеру всей своей общественной и ре­лигиозной жизни израильтяне жили особняком от осталь­ного египетского населения. Тем не менее, время по не­обходимости сближало их с туземцами, и следы этого сближения отразились на многих сторонах их жизни. Вы­сокая цивилизация Египта понемногу покоряла себе коче­вых пришельцев, и они постепенно освоились с оседлою жизнью и принимались за земледелие и ремесла. Вместе с тем, в их среду проникли египетские науки и искусства, следы которых явственно выступают во всей дальнейшей их исторической жизни. В Египте они заимствовали по­знания по геометрии и медицине, а также научились ис­кусству выделывать различные галантерейные вещи из зо­лота, серебра, дерева и камня, приготовлять дорогие и разноцветные ткани, вырезывать и гранить драгоценные камни. Но особенно важным для них приобретением бы­ло искусство письма, о знании которого не упоминается в патриархальную эпоху, между тем как Моисей по исходе из Египта уже писал для народа законы, которые народ обязывался читать. В самый язык вошло много египетских слов. Еврейские меры называются египетскими именами. Нил по египетскому обычаю в библейском тексте просто называется йеор — рекой; месяц адар близко напоминает египетское название также месяца атайр; адон — название ковчега завета и теба — название корзинки, в кото­рой спасен был Моисей, — чисто египетские, и многие другие Слова и обычаи обнаруживают египетское влияние на израильтян. К сожалению, египетское влияние на изра­ильтян не ограничилось внешней жизнью, а с течением времени отразилось, отчасти, и на внутренней религиозно-нравственной жизни. Так, из некоторых последующих по­становлений и фактов можно с несомненностью выводить, что израильтяне, отчасти, поддались и безнравственным обычаям, отличавшим простой народ в Египте, и даже ус­воили некоторые формы идолослужения. Конечно, осо­бенное влияние на них могла иметь не пышная религиоз­ная обрядность, которою отличалась религиозная жизнь высших классов Египта, но те простые, часто грубые обря­ды народной египетской религии, свидетелями которых израильтянам часто приходилось бывать. В качестве при­мера можно указать на боготворение золотого тельца в пу­стыне, а также и прямое, состоявшееся после жертвопри­ношений в скинии, запрещение приносить жертвы идо­лам» (Лев. 17:7), — запрещение, подтвержденное впоследствии Иисусом Навином, который прямо говорил: «отвергните богов, которым служили отцы ваши за рекою и в Египте, и служите Господу» (И. Нав. 24:14). Таким образом, пребывание в чужой земле, поведшее впоследст­вии к рабству политическому, грозило повергнуть израильтян и в рабство духовное.

Сколько времени израильтяне после смерти Иосифа наслаждались  миром  и   благоденствием   —   определить весьма трудно. Но можно с вероятностью думать, что по­ложение их изменилось к худшему со вступлением на престол новой природной египетской династии. «Восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа», а вмес­те с тем не мог признавать и права его потомков на те особенные привилегии, которыми они пользовались при прежней династии. Имя Иосифа, как сановника низверженной династии, могло быть ему неизвестно (или он мог просто не признавать его заслуг). Вместе с тем по­нятно, с какими чувствами царь в его положении мог от­носиться к израильтянам. Они были привилегированны­ми подданными, пользовались особою благосклонностью низверженной династии, при которой они владели одним из важнейших округов Египта, господствующим над под­ступом к самому сердцу страны. Ненависть и вражду к низложенной династии он, естественно, перенес и на лю­бимое ею племя. Но на развитие особенной враждебнос­ти к израильтянам могли влиять и другие, чисто полити­ческие обстоятельства. Борьба египетских князей с пасту­шеской династией и народностью происходила по преимуществу в округе Гесем, где гиксы, окопавшись в укрепленных лагерях, долго отражали напор египтян. В этой борьбе невольно должны были принимать какое-ни­будь участие и израильтяне, и нет ничего невероятного в том, что они поддерживали сторону гиксов, как народно­сти, родственной им по племенным особенностям, и как династии, которой они так много были обязаны. От при­родных египтян они ничего не могли ожидать себе, так как для них всякий пастух был «мерзостью», и все пасту­шеские племена находились у них в презрении. Этот со­юз их с гиксами сделал их политическими врагами егип­тян, и когда гиксы были окончательно изгнаны из стра­ны, то израильтяне должны были рабством заплатить за свое изменничество природным фараонам. Опасение фа­раона, что израильтяне, как многочисленное и сильное племя, в случае войны могут соединиться с неприятелем и вооружиться против египтян, имело действительные ос­нования и подтверждалось прошлой историей Египта. Гиксы завоевали Египет именно при помощи пастушес­ких племен, которые, подобно израильтянам, с позволе­ния фараонов селились в северо-восточных округах стра­ны и «во время войны соединились с неприятелями». И вот, в чисто государственных интересах начинается по от­ношению к ним политика давления и угнетения.

Прежде всего, конечно, новое правительство лишило израильтян тех преимуществ и вольностей, какими они пользовались при прежней династии; но затем оно пере­шло и к положительному их угнетению, стало «изнурять их тяжкими работами». В данном случае не нужно было и выдумывать искусственно этих работ: они являлись как естественная потребность в самом месте обитания изра­ильтян. По изгнании гиксов из Египта, требовалось на бу­дущее время обеспечить страну от вторжения полудиких чужеземцев, и потому правительство нашло нужным по­строить несколько новых укреплений в этой окраине, и на эти тяжелые земляные работы употреблен был даровой труд израильтян. Труд был, очевидно, каторжный, и биб­лейский историк с горечью повествует об этих работах. «Египтяне с жестокостью, говорит он, принуждали сынов израилевых к работам и делали жизнь их горькою от тя­желой работы над глиною и кирпичами, и от всякой ра­боты полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью». Так они «построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов», т.е. пограничные крепос­ти с кладовыми для военных припасов.

С каждым новым царствованием возрастали тягости для народа, и не только израильского, но и египетского. Фараоны как бы старались превзойти друг друга своею военною славою и грандиозными постройками и дворцами, которыми украшали свои резиденции, и чем знаменитее был  фараон,   чем  блистательнее   его   царствование,   тем больше стонал народ под гнетом непосильных работ и по­винностей. Партиями отводили изнуренных рабочих в ка­меноломни, заставляли высекать огромные глыбы гранита и с невероятными усилиями тащить их к месту построек; заставляли рыть и проводить новые каналы, делать кирпи­чи и месить глину и известь для воздвигаемых построек; поднимать воду из Нила в каналы для орошения полей, — как это можно видеть еще и теперь на берегах Нила, где обнаженные рабочие подобно машинам работают целый день под палящим солнцем, поднимая воду из реки для проведения ее по полям. Одним словом, «ко всякой рабо­те принуждали их с жестокостью», под палочными удара­ми неизбежных надзирателей. Несмотря, однако же, на все угнетения со стороны правительства, молодой народ быстро увеличивался в сво­ей численности и силе, и под впечатлением, быть может, постоянных военных шествий египетских войск чрез зем­лю Гесем, в нем развилась страсть к воинственности, ко­торую отряды отважных охотников и удовлетворяли набе­гами на соседние страны  Так, партия из колена Ефремо­ва делала набеги на филистимские земли и утоняла скот. Понятно, такие наклонности не могли не внушать опасе­ний правительству, что этот воинственный народ, ожесто­чаемый угнетениями, может причинить большие полити­чески затруднения в случае войны, или силой может вый­ти из страны и лишить ее даровой рабочей силы. Видя, что работа, самая каторжная работа, бессильна подорвать рост молодого народа, жестокое правительство фараона реши­лось прибегнуть к крайней мере, к какой только способен восточный деспотизм. Сначала издано было тайное пове­ление повивальным бабкам убивать новорожденных мла­денцев мужского пола; но когда это повеление встретило молчаливый протест в  нравственном чувстве и  совести представительниц акушерства в древнем Египте и остава­лось без исполнения, то разъяренный фараон повторил это повеление для всего народа и особенно для царских слуг и сыщиков. И вот, к народным стонам под тяжестью работ присоединились стоны и вопли матерей, — но среди этих стонов и воплей израильского народа родился его великий избавитель — Моисей.

 

XV. Моисей, его воспитание в Египте и пребывание в земле Мадиамской. Призвание его при горе Хорив ².

Среди израильтян во время пребывания их в Египте колено Левиино, как показано было выше, сохраняло осо­бенную преданность вере отцов. В среде этого колена жи­ло скромное семейство Амрама и Иохаведы³. Они ничем особенно не выдавались,  кроме,  быть может того,  что сильнее и целостнее других сохраняли веру отцов и более других старались внедрить ее в своих детей — девочку Мариам и мальчика Аарона. Время это было тяжелое для все­го народа. Египетская политика угнетения достигла выс­шего своего развития. Деспотизм фараонов изыскивал все новые и новые средства для того, чтобы задержать рост молодого народа и сломить его нравственную силу, и не останавливался пред бесчеловечием. Издан был даже кро­вожадный указ об умерщвлении новорожденных мальчиков, и когда этот указ стал приводиться в исполнение, у Амрама родился второй сын, принеся вместо семейной радости страшное семейное горе. Мальчик был необыкно­венно красив, и несчастная мать в течение трех месяцев скрывала его от кровожадных взоров фараоновых слуг. Но скрывать долее было невозможно, и она решилась на от­чаянный шаг. Она сделала из тростника корзинку, обма­зала ее асфальтом и смолой, чтобы она не пропускала во­ду, и, положив в нее малютку, с молитвами и слезами опу­стила драгоценную корзинку в один из каналов Нила, поросших тростником, поручая ее Провидению и легкому надзору двенадцатилетней девочки, сестры бедного маль­чика. Папирусный тростник, находимый теперь только го­раздо южнее по берегам Белого Нила, в то время рос и по всем широким каналам северной Дельты, где жили изра­ильтяне и где находились в новопостроенных городах лет­ние резиденции двора фараонова. Своей листвой тростник мог защищать мальчика от палящих лучей солнца, а вме­сте с тем, прикрывая реку, представлял удобное место, где придворные дамы могли купаться, без ущерба для жен­ской стыдливости. Все эти обстоятельства послужили ору­диями высшего промышления  Божия. В это самое время вышла купаться дочь фараона и нашла в тростнике кор­зинку с плачущим младенцем. Доброе сердце царевны сжалось от боли при виде несчастной участи брошенного ребенка. Она поняла, что это невинная жертва жестокого указа ее отца по отношению к израильтянам и, надеясь на силу отцовской любви к себе, порешила спасти его и да­же усыновить Она взяла кормилицу из израильтянок, ко­торою оказалась мать ребенка Иохаведа, и таким образом Промысл Божий направил житейскую корзинку ребенка к историческому величию и всемирной славе. Когда мла­денец подрос, царевна взяла его к себе во дворец, офици­ально усыновила его и дала ему имя Моисей, «потому что, говорила она, я из воды вынула его».

Библейское повествование не сообщает никаких по­дробностей из ранней жизни Моисея при фараоновом дворе, и есть лишь слабые указания в преданиях. Так, Иосиф Флавий рассказывает, что он даже в три года был уди­вительно высок ростом, так что, когда он проходил, все невольно останавливались посмотреть на него. Известие о красоте его подтверждается позднейшим библейским сви­детельством, что он был «прекрасен пред Богом» (Деян. 7:20). Вместе с тем он был «научен всей мудрости египет­ской», т.е. получил высшее образование, какое только до­ступно было жрецам и высшим классам страны, держав­шим все научные и высшие религиозные познания в сек­рете от народа, и вообще «был силен в словах и делах» (Деян. 7-22).

Несмотря на свою принадлежность к царскому дому, Моисей не постоянно находился в близком отношении с членами царской семьи. Время образования его в знаме­нитой школе «египетской мудрости» при храме Илиопольском, если только он учился там, и периодически со­вершавшиеся переезды двора в отдаленные Фивы надолго и часто отделяли его от семьи фараоновой. Но более все­го отчуждало его от этого двора его глубокое сочувствие к своему страждущему народу. Из роскошных палат фарао­нова дворца ему еще больнее было смотреть на то униже­ние и рабство, в котором находился единокровный ему народ, и явственнее слышался стон его братьев. При виде бедствий своего народа, ему противным делался блеск раз­золоченных дворцов, и он уходил в убогую хижину своих родителей, чтобы утишить бурю своего возмущенного ду­ха. Он «лучше захотел страдать с народом Божиим, неже­ли иметь временное, греховное наслаждение», и потому даже «отказался называться сыном дочери фараоновой» (Евр. 11:25, 24). Но среди самого народа он еще ближе увидел его страдания, и однажды в порыве негодования убил египетского надзирателя, который жестоко наказы­вал израильтянина-рабочего, и зарыл его в пески, стараясь скрыть следы своего невольного человекоубийства. Молва, однако же, успела распространиться об этом, и Моисею грозила смертная казнь, назначавшаяся египетскими зако­нами за человекоубийство. Вследствие этого он должен был бежать из страны.

Чтобы удобнее скрыться от преследований фараоновых сыщиков, Моисей, по всей вероятности, направился на Пелузий или какой-нибудь другой пограничный город на ли­нии великой укрепленной стены, и чрез него проник в пу­стыню. Выйдя за пределы страны, он направился в южную часть Синайского полуострова, представляющего собой го­ристый треугольник более 200 верст по направлению от севера к югу. Северная часть полуострова занята была амаликитянами, а южная — мадианитянами, производивши­ми свое происхождение от Авраама, чрез Хеттуру. Связь общего происхождения давала ему уверенность в торжественном приеме, а также, быть может, возбуждала надеж­ду на возможность союза против египтян, в случае, если бы израильтяне попытались освободиться от рабства. Достиг­нув главного становища племени, которое обыкновенно находилось около какого-нибудь колодезя или родника, он действительно встретил дружественный прием со стороны главы племени, дочерям которого, с патриархальною простотою пасшим его стадо, он оказал любезность и помощь. Простота обстановки, в которой он теперь оказался, ды­шала патриархальностью и свободой. Хозяин его был и шейхом, и эмиром своего племени, т.е. его гражданским и религиозным главою, носившим вследствие этого два имени — Иофора и Рагуила, соответственно той и другой должности. «Моисею понравилось жить» здесь и он же­нился на одной из семи дочерей Иофора — Сепфоре. Но имя, данное им своему первому сыну от этого брака, по­казывало, что его думы были на берегах Нила, его сердце там, среди своего угнетенного и стонущего народа. Он на­звал своего сына Гирсамом, «потому что, говорил он, я стал пришельцем в чужой земле». И только второй сын наиме­нован был в память спасения Моисея из Египта, Елиезером, «потому что, говорил он, Бог отца моего был мне по­мощником, и избавил меня от меча фараона».

Страна, в которой Моисею пришлось провести много лет, именно гористый полуостров Синая, был особенно пригоден для того, чтобы своею отрешенностью скрывать его от внешнего мира, а вместе с тем своей дикой пустын­ностью настраивать его на возвышенные мысли и подго­товлять к предстоявшему ему великому служению. У се­верных пределов его тянутся белые известковые возвы­шенности. К югу идут холмы песчаника, обыкновенно средней высоты, но поражающие удивительным разнооб­разием и блеском цвета вместе с причудливостью очерта­ний. Но холмы скоро уступают место горам Синая, кото­рые наполняют южный конец полуострова, представляя массы первобытных скал, поднимающихся в своих верши­нах на 9 000 футов над поверхностью моря. Взятый в це­лом, Синайский полуостров представляет собою одну из самых диких стран. Горы издали поднимаются красными и серыми массами, остроконечными скалами из порфира и гранита. По всем сторонам лежат кучи темно-серого пепла погасших вулканов или обломков скал. Волны скал, с зеленоватым отблеском, поднимаются обнажено и гроз­но; неуклюжие, дикие хребты, подобно башням, вздыма­ются над черными и коричневыми массами камней, кото­рые будто бы нарочно разбиты гигантскими молотами ис­полинов. Южный узел этих гор издавна считался святилищем. Так, гора Хорив, когда Моисей прибыл для поселения около нее, уже называлась «горою Божией».

В этом святилище гор, в ожидании времени, когда по предначертанным планам Божиим Израиль созреет для движения к своему освобождению, и в то же время, не­сознательно приготовляясь к предстоявшему великому по­двигу, Моисей провел не менее сорока лет. При своих по­стоянных переходах с стадами своего тестя он мог озна­комиться с каждой долиной и тропинкой, с каждым ущельем, холмом и со всякой горой всей этой страны; с ее населением, как туземным, так и работавшим в египет­ских рудниках; с каждым источником и колодцем и с осо­бенностями всякого рода, представляемыми местностью, что все вместе составляло, в высшей степени, важную под­готовку к тому, чтобы вести народ, по освобождении его из Египта, к надежному пристанищу и великому святилищу будущей продолжительной стоянки. Кроме того, в эти годы душевного покоя его собственный дух, благодаря от­решенности от мира и тесному уединенному общению с Богом и природой, постепенно укреплялся и очищался.

Приготовление Моисея к его великому подвигу, как и для всякой высокой цели, совершалось медленно и посте­пенно. Но вот настало время, когда он, по намерениям Божиим, оказался готовым к великому делу, и удостоился откровения⁴. Первое откровение совершилось ему в пус­тыне Синайской, среди гор Хорива («сухих» гор, как во­обще называются обширные высоты Синайской группы), когда он пас стадо своего тестя. Горы, которые, по свиде­тельству И. Флавия, даже в глазах арабских племен окру­жены были ореолом особенной святости и назывались «го­рами Божиими», с грозным величием смотрели на него со всех сторон. Он шел за своим стадом овец и коз, отыски­вавших растительность по уступам скал, в ущельях узких долин или по берегу случайно попадавшихся ручьев, мало думая о том, куда оно приведет его. Дикая акация и тер­новник всякого рода покрывали кое-где обнаженные усту­пы и раскаленную почву оврагов. Но вот — вдруг пыл ог­ня, подобный тому, который сожигал Израиля в горниле рабства, показался среди ветвей одного из находившихся пред ним терновых кустов: Моисей удивленно смотрит — «терновый куст горит огнем, но куст не сгорает». Когда он подошел поближе «посмотреть на это великое явление», из куста раздался голос, в котором он невольно узнал го­лос Бога. Повелев снять ему сандалии, ибо место, на котором он стоял, было свято, таинственный голос открывал ему новые и теснейшие отношения Бога к Его избранно­му народу и возлагал на смущенного пастуха страшное по­ручение быть Его пророком и избавителем народа от раб­ства египетского. Открыв трепещущему Моисею свое страшное имя «Сущего» (Иеговы), Господь посылает его к народу с известием о предстоящем освобождении. «Иди к твоим братьям и сынам Израилевым», продолжал Бо­жественный голос, «и скажи им: Иегова, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, послал меня к вам. Вот имя Мое на веки; так называйте Меня из рода в род». Все другие боги просто «элилим» — «ничто», не имеют бытия и суть только изобретение человека. Один Иегова самым именем Своим возвещал о Себе, что Он только Единый Сущий Живой Бог. Моисей должен был возвес­тить своим братьям, что этот Сущий Бог, помня Свой за­вет с Авраамом, готов был освободить их от рабства и привесть их к горе, где именно этот Божественный голос так говорил, и Он там даст им законы как Своему наро­ду, и поведет их затем в добрую землю, которую Он обе­щал отцам их.

Невольно устрашась поручения столь возвышенного и - вместе столь трудного, Моисей, естественно, желал полу­чить особенное уверение в соприсутствии с ним Бога, прежде чем явиться пред лицо могущественного фараона или пытаться пробудить угнетенный народ от апатии. Но ему дается и это уверение. Откровение подтверждено бы­ло ему двумя знамениями, которые показывали, что он стоит в присутствии не только Сущего, но и Всемогущего Бога, и из которых каждое заключало в себе особое значе­ние. Рука, пораженная проказой и затем опять исцелен­ная, указывала на силу, при помощи которой Моисей мог освободить народ, считавшийся у египтян прокаженным. Пастушеский посох, сначала превращенный в змея, быв­шего египетским символом злого духа (Тифона), и опять превратившийся в свое прежнее состояние, сделался жез­лом Моисеевым и жезлом Божиим, как бы скипетром в управлении вверяемым ему народом и орудием чудес, ко­торые содействовали освобождению народа и поражали врагов его. Правда, Моисей чувствует еще одно препятст­вие к успешному исполнению великого дела. Он не ре­чист, косноязычен. Но и в этом ему дается уверение, что вместо него пред фараоном будет говорить брат его Аа­рон, и ему остается только действовать при посредстве его в качестве представителя Бога. Ему придется только руко­водить, а Аарон будет выражать его указания в надлежа­щих словах. По отношению к народу он должен был, так сказать, заменять Бога, а по отношению к Аарону быть тем же, чем Бог является по отношению к Своему проро­ку, которого Он вдохновляет. Таким образом, у него есть могущественный Защитник и Покровитель, который и бу­дет главным Избавителем. Народ будет избавлен не искус­ством или умом предводителя, а только силою Иеговы. Это избавление должно быть настолько делом. одного Ие­говы, что народ должен был во все последующие века ви­деть в этом залог того, что Он избрал его Своим народом из чистой любви и сострадания к нему. Тогда Моисей ре­шил возвратиться на берега Нила, тем более, что там уже «умерли все искавшие души его».

Когда Моисей отправился в путь, во время которого получил грозное внушение за упущение в совершении об­резания над своим сыном, то в пустыне у горы Хорива он встретился с своим братом Аароном, и эта встреча столь давно не видевших друг друга братьев не только взаимно ободрила их дух, но и наполнила их сердца радостью и упованием на Бога. Моисей рассказал своему возлюблен­ному брату о полученном им божественном посланничестве для  совершения великого предприятия; с своей сто­роны, то же самое передавал и Аарон. Последний, посто­янно живший с своим народом и близко знавший его жизнь и настроение, мог сообщить Моисею, что израиль­тяне, их братия, наконец, после долгих лет охлаждения, опять запылали ревностью к вере своих отцов, так что можно было надеяться на их содействие в исполнении всякого плана к быстрому освобождению их от рабства египетского и от близости ненавистного идолопоклонства. Доказательств этого не было надобности ждать долго. Все старейшины Израиля, будучи собраны на совещание и по­лучив известие о приближающемся событии, с радостью приняли эту весть, и чрез них она с быстротою молнии облетела все колена, все племена и семейства, народ под­нял голову и исполнился радостью. Старейшины донесли великим братьям, что «народ поверил» им и возрадовался, что «Господь посетил сынов израилевых» чрез своих избранных посланников и в благодарственном уповании «поклонился». Тогда оставалось только сообщить волю Бо­жию фараону и просить его об освобождении народа, и братья-освободители пошли пред лицо гордого монарха.

 

XVI. Ходатайство пред фараоном и казни египетские. Приготовление к исходу. Пасха ⁵.

Когда Моисей снова явился на берегах Нила, то глав­ного угнетателя народа израильского уже не было в жи­вых и престол перешел к его наследнику — бесхарактер­ному, но жестокому деспоту, который своим упорством подверг страну ужасным бедствиям Наиболее любимой резиденцией фараона этого времени был город Танис или Цоан, лежавший на одном из северных каналов Нила, в области Гесем. Это был город колонн, статуй, сфинксов и украшений всякого рода, какими вообще отличалась рези­денция фараонов. Великолепные дворцы были местом по­стоянных придворных пиршеств и ликований, которые были в разительном противоречии с тем, что делалось за их стенами, где народ стонал от непосильных работ и по­винностей. Представителем этого народа и явился во дво­рец Моисей с своим братом Аароном.

При государственной беспечности фараона, едва ли имевшего возможность знать действительное состояние своего государства  и судившего о нем только по окружав­шей его придворной пышности и раболепству придворных  льстецов, превозносивших славу и могущество фараонова престола, появление во дворце каких-то дерзких предста­вителей ничтожного, презренного инородческого племени могло только вызвать у фараона улыбку презрения. На просьбу Моисея и Аарона отпустить израильский народ в пустыню для принесения жертвы Господу, фараон высоко­мерно, хотя и не без благодушия отвечал, что он не знает никакого их Господа и советовал бы им не предаваться праздным смутам в народе, а идти и заниматься своим собственным делом. «Зачем вы, Моисей и Аарон, отвлека­ете народ мой от дел его ? Ступайте на свою работу», ска­зал он, и с этим выпроводил ходатаев за угнетенный на­род. Фараон, очевидно, не понимал еще всей важности го­товящегося события, но видел, что в народе израильском началось какое-то незаконное движение. Движение это, думалось ему, происходило от праздности, и поэтому он велел усилить работы и повинности. Египетским надзира­телям запрещено было выдавать, рабочим даже солому для кирпичей, и народ должен был сам отыскивать ее для се­бя, теряя время, а между тем, от них требовали изготов­ления того же урочного числа кирпичей, подвергая жесто­ким побоям и наказаниям за всякий недочет в них. На­род возопил еще больше и выражал негодование даже на Моисея и Аарона, считая их прямыми виновниками сво­их усилившихся страданий. Тогда Бог, возобновив Свое обетование вывести народ в землю обетованную, дал Мо­исею и Аарону окончательное поручение ходатайствовать пред фараоном, предупреждая их о противодействии и упорстве последнего, но показывая вместе с тем, что все это послужит лишь к обнаружению всемогущества Божия и заставит самих египтян признать силу Иеговы. И вот братья-освободители опять явились во дворец, чтобы ре­шительно потребовать отпущения народа, подтверждая свое право на то необычайными знамениями.

На этот раз фараон внимательнее отнесся к предста­вителям израильтян, созвал придворный совет, чтобы офи­циально выслушать их заявления. В доказательство право­ты своего требования Аарон бросил свой жезл на пол, и он мгновенно превратился в змея, шипя и извиваясь. Как ни чудесно было это знамение само по себе, но для Египта в нем не было ничего необычайного. Оно, по-видимому, не особенно смутило фараона. Он позвал своих придворных волхвов Ианния и Иамврия, и они своими чарами сумели сделать нечто подобное. Таким образом, первым своим знамением Моисей с своим братом не могли доказать не­обычайности своих полномочий, и жезл Аарона только в том отношении превзошел жезлы египетских волхвов, что, превратившись в змея, пожрал их. Фараон, очевидно, толь­ко с любопытством просвещенного деспота взглянул на этот — по его мнению — «фокус» представителей изра­ильского племени и остался несомненно доволен подоб­ным же искусством своих придворных волхвов. Об отпу­щении народа он и думать не хотел. Тогда над Египтом разразился ряд бедствий, которые по быстроте следования и величию были беспримерны в истории страны и по спра­ведливости получили название казней египетских. Когда фараон решительно отказался удовлетворить справедливую просьбу Моисея, страну постигло первое бедствие; вся вода обратилась в кровь⁶. Все казни египет­ские имеют не просто стихийный характер, но религиоз­но-нравственный смысл. Они имеют целью не только сло­мить упорство жестокого правительства, но и подорвать в глазах народа значение его богов. Первая казнь была пря­мо направлена против главного божества страны, Озири­са, как олицетворения Нила, который оказался бессиль­ным защитить страну от этого бедствия, и жрецы его сво­ими чарами могли только увеличить бедствия, обращая также воду в кровь, а не восстанавливая ее первоначаль­ного свойства. Вода оказалась негодною к употреблению, рыбы умирали в ней, и египтяне принуждены были рыть новые каналы, чтобы не погибнуть от жажды.

Вторая казнь⁷, наслание жаб, также прямо направле­на была к подрыву египетского идолопоклонства, именно культа богини Хект, «гонительницы жаб», изображавшей­ся с головой жабы. В известные периоды жабы во множе­стве появляются в Египте, особенно, когда Нил и его ка­налы во время высшего разлива заливают и наводняют все высыхающие, обыкновенно, болота и низменности. Жабы и лягушки всякого рода нарождаются мириадами, и древ­ние египтяне обращались за помощью к богине Хект. Так было и теперь вследствие наказания Божия, но в еще бо­лее ужасной, небывалой степени. «Гонительница жаб» оказалась бессильною помочь беде, и жабы наполняли да­же дома и постели, что было истинным бедствием для такого брезгливого и чистоплотного народа, как египтяне. Волхвы своим искусством только усиливали бедствие, ко­торое, очевидно, было так необычайно и тяжело, что фа­раон принужден был обратиться за помощью к Моисею и Аарону. Тут он показал первый признак уступчивости, ко­торая, однако же, скоро опять сменилась упорством высо­комерного деспота.

В наказание за это последовала третья казнь⁸ и при­том уже без предостережения, которым сопровождались первые две. Почва берегов Нила, как и все там, считалась священною, и ее боготворили под именем Себ или отца богов. Теперь она должна была подвергнуться оскверне­нию. Вся земля обратилась в мошек и разных насекомых. «И были мошки на людях и на скоте». Под мошками (скнипы), очевидно, разумеются не только безвредные, но и ядовитые насекомые, причинявшие страшные страдания не только людям, но лошадям и вообще скоту. Но, собст­венно, ядовитые насекомые явились вследствие четвертой казни⁹, наведшей на страну «песьих мух». Эти злые и ядо­витые мухи тучами наполнили воздух и были истинным бичом для людей и для  животных. Это была ужасная казнь и кроме нанесения телесных страдании, она вместе с предыдущею направлялась также к подрыву египетского идолопоклонства, в котором были и специальные «боги мух», как и во всех жарких странах древнего языческого мира. Боги эти считались защитниками страны от ядови­тых насекомых всякого рода, и две последние казни дока­зывали их полное бессилие против бедствия. Едва страна успела вздохнуть от описанного бедствия, как ее постигла пятая казнь¹⁰, именно моровая язва на скот. Опять и здесь покровители скота в Египте Озирис и Изида, также как и другие божества, оказались бессиль­ными отвратить бедствие, и оно должно было тем боль­шим ужасом поразить египтян, если от язвы погиб и бо­готворимый ими бык — Апис.

В шестой казни¹¹ карающая рука Божия ближе каса­лась уже самих людей. Брошенный Моисеем пепел про­извел язву, поразившую не только скот, но и людей. Казнь эта также направлялась против египетского идоло­поклонства. В различных египетских городах, посвящен­ных богу Сет или Тифон, ежегодно приносились в жерт­ву рыжеволосые люди из инородцев, и между ними, на­верно, бывали и израильтяне. После сожжения их живыми на жертвеннике пепел их рассеивался жрецами в воздухе, как бы для очищения атмосферы от всяких вредных стихий. Теперь же пепел, брошенный Моисеем, произвел как раз противоположное действие и поразил язвою суеверных египтян, и особенно жрецов, для кото­рых бедствие от нее было двойное, так как по закону оно делало их нечистыми и неспособными к отправлению своих жреческих обязанностей.

Как ни тяжелы были все эти бедствия, но они еще не могли сломить упорства высокомерного фараона и не могли заставить его исполнить просьбу Моисея. Тогда по­слана была седьмая казнь¹² Это было около месяца мар­та. Ячмень колосился, лен цвел, а пшеница, рожь и полба еще только зеленели. Над полями пронеслась страш­ная грозовая буря, сопровождавшаяся опустошительным градом. Явление это было необычайным. Хотя гром и град не неизвестны в Египте весною, но они редко бывают сильными, и теперешняя  сильная гроза с опустошитель­ным градом должна была крайне усилить возбуждение и страх народа пред грозными явлениями, быстро следовав­шими одно за другим и поражавшими страну различны­ми бедствиями.

Восьмая казнь¹³ совершилась посредством наведения саранчи, самого страшного бедствия для земледельческой страны особенно уже значительно опустошенной градом. От Аравии до Индии и от Красного моря и Нила до Гре­ции и северных пределов Малой Азии саранча есть истин­ный бич земледелия. Она летает такими тучами, что засти­лает солнце и дотла пожирает всю зелень, встречающуюся ей на пути. Неспособная управлять своими полетами, она несется по воле ветра, и горе стране, на которую она об­рушивается. Она покрывает землю как снег; и будь стра­на раньше хотя садом эдемским, после нее будет пред­ставлять бесплодную пустыню. Ничто не в силах остано­вить ее полета. Зажигают огни, но они потухают от массы мертвых тел ее, а живая мириадами продолжает свой по­лет. В открытые двери и окна она набивается тысячами и съедает все, что сделано из дерева. Такое страшное бедст­вие постигло и Египет; и только когда саранча произвела свою опустошительную работу, сильный ветер с Средизем­ного моря снес и потопил ее в Красном море. Все эти бедствия, наконец, по-видимому, поколебали фараона. Он поспешно призвал к себе Моисея и  Аарона и на этот раз уже с несвойственным ему смирением просил их простить его за отказ в их просьбе. Но как только пре­кратилось бедствие, в нем опять ожило высокомерие вос­точного деспота, и он поддался внушению жрецов, кото­рые утверждали, что все эти бедствия — простые явление природы, и потому не следует на основании их государст­ву лишаться такой многочисленной рабочей силы, какую представляли собой израильтяне для Египта. Впрочем, дру­гие из приближенных сановников фараона, более понимав­шие нужды и состояние страны, по-видимому стали убеж­дать его уступить просьбе Моисея, так как иначе Египет погибнет. И фараон действительно сделал уступку, но с ог­раничением, чтобы на праздник в пустыне шли только од­ни мужчины, а остальные все должны были оставаться до­ма. «Я готов отпустить вас, но зачем с детьми? Видите, у вас худое намерение», сказал он и велел выгнать Моисея из дворца. Последовавшая затем казнь, однако, заставила его сделаться еще более уступчивым, и он уже позволял идти всем израильтянам, только бы остались дома стада, как за­лог того, что они возвратятся из пустыни. Но дипломати­ческие переговоры, которые, однако же, обеим сторонам давали знать, что собственно разумелось под предлогом трехдневного празднования в пустыне в честь Иеговы, должны были принять теперь более крутой и откровенный оборот. Моисей отверг условие фараона и сказал, что он требует отпуска всех вообще израильтян со всеми их стадами до последнего копыта, ничего уже не говоря о про­должительности путешествия. Между тем страну постигла девятая казнь¹⁴. Солнце было верховным божеством Егип­та, и оно также должно было обнаружить свое бессилие пред всемогущим и грозным Иеговой. Страну покрыла не­проницаемая тьма, продолжавшаяся три дня, так что лю­ди не могли видеть друг друга, и должно было приостано­виться всякое движение и всякая деятельность. Напутан­ный    страшною    тьмою,    фараон    еще    раз    выказал уступчивость. Но требование Моисея, чтобы народ взял с собою и все свои стада,  опять пробудило строптивость разъяренного деспота, и аудиенция кончилась страшными угрозами фараона, что дерзкий нарушитель его спокойст­вия должен будет умереть, если только опять увидит лицо его. Но события приняли уже вполне решительный обо­рот, и Моисеи мог с глубокой иронией ответить фараону, что он уже действительно не увидит лица его.

Великие исторические события не совершаются сразу. Прошло более поколения с того времени, как Моисей в неудержимом порыве благородного негодования убил еги­петского надзирателя за его жестокость к своему сопле­меннику. Он думал, что «братья его поймут, что Бог ру­кою его дает им спасение» (Деян. 7:25), и очевидно на­деялся, что этот случай послужит для них сигналом к общему подъему на борьбу за свободу. Но цепи рабства въелись, так сказать, в самую душу этого народа, и он был глух к призыву освободителя, который сам должен был спасаться  бегством от грозившей ему смертной казни. Это, однако же, не убило в нем надежды. В глухих ущель­ях Синайского полуострова в часы пастушеского досуга он жил своею великою мыслию, но осуществления ее должен был ожидать многие годы. Прошла вся молодость и боро­да покрылась снегом старости, и только тогда он получил божественное призвание к освобождению народа от раб­ства египетского, и тогда же с берегов Нила дошла до не­го радостная весть, что родной ему народ, под влиянием Аарона, наконец, воспрянул духом и готов был принять ос­вободительную миссию двух братьев. Тогда-то и началась описанная выше борьба между представителями угнетен­ного народа и деспотическим угнетателем, — борьба, в которой такую грозную роль играли внешние бедствия, в быстрой последовательности обрушивавшиеся на страну. Последнее страшное явление более всего навело ужас на суеверных египтян, и приближенные сановники более чем когда-нибудь умоляли фараона отпустить этих презренных рабов, Но слабохарактерный и, вместе с тем, высокомер­ный деспот, соглашаясь уступить, в то же время опять пе­ременил свое мнение и дождался того, что страну его по­стигло новое бедствие, еще более ужасное, чем все преды­дущие, и притом такое, которое лично коснулось самого фараона.

Моисей уже предвидел неминуемый исход борьбы и велел всем готовиться к выступлению. Народ должен был запастись всем, что могло понадобиться в пустыне. Жизнь в Египте познакомила израильтян с ремеслами и занятия­ми этой цивилизованной страны, так что они в культурном отношении стояли гораздо выше, чем простые нома­ды или пастухи, и потому могли сразу основать благоуст­роенное государство в Палестине. Но рабская жизнь, ес­тественно, не могла способствовать благосостоянию эко­номическому. В течение долгого времени они, будучи даровыми рабочими, не получали никакой платы за свой труд, и поэтому, если и были некоторые счастливые ис­ключения людей, сумевших накопить богатства, то масса была крайне бедна. Теперь, перед уходом из страны, на­род должен был, так сказать, сразу взять у египтян плату за свой вековой труд, и каждый должен был выпросить у знакомых египтян все, что может оказаться необходимым в пустыне — одежды, украшения, сосуды и тому подоб­ные вещи. С массой собственно египетского народа изра­ильтяне жили в дружественных отношениях, так как поч­ти одинаково несли тяжкую долю рабства, но последние события заставили и высшие классы снисходительнее и добрее относиться к израильтянам, и потому все охотно давали им свои вещи.

Наступила последняя роковая ночь, последняя ночь рабства перед зарей свободы. Память о ней необходимо было увековечить в народном сознании¹⁵. Народ должен был бодрствовать в эту ночь, и совершить торжественный обряд в знак своего освобождения. Несомненно, израиль­тяне и прежде имели годичные праздники, совершавшие­ся весною. Теперь установлен был новый праздник, как знамение великого исторического момента в жизни на­рождающегося народа, именно праздник Пасха, и Моисей повелел праздновать ее с такими обрядами и в такой об­становке, которые навсегда запечатлелись бы в народной памяти. Отселе с месяца Авива (Нисана) должен был на­чинаться новый год, и в четырнадцатый день его должна ежегодно совершаться Пасха. Каждый дом должен совер­шать ее отдельно, убивать ягненка и есть его с пресным хлебом и горькими травами так, чтобы вместе чувствова­лась и сладость свободы и горечь испытанного рабства. Все должны были есть ее наготове к отправлению, стоя с по­сохами в руках, в сандалиях, с поясами и сумками, есть «с поспешностью», как требовалось особенностями истори­ческого момента освобождения народа. Никто не должен был выходить из дома, а быть наготове — по первому зна­ку собираться под знаменами своих частей для выхода из страны рабства. Страшная торжественность этой ночи и этого обряда усиливалась кровавыми знаками на дверях, дававшими знать, что в эту ночь совершится последняя казнь над деспотическою страною.

И казнь совершилась¹⁶. Заря, засиявшая для израиль­тян лучами свободы, осветила для египтян то ужасное бед­ствие, которое разразилось над ними в эту ночь. «И сде­лался великий вопль во всей земле египетской: ибо не бы­ло дома, где не было бы мертвеца», и в самом дворце фараон оплакивал своего наследника. Ангел смерти пора­зил всех первенцев египетских «от первенца фараона, си­девшего на престоле своем, до первенца узника, и все пер­вородное из Египта».

Последнего удара не выдержало высокомерие фараона. Узнав о страшном бедствии, постигшем страну и его собственный дом, он еще ночью призвал Моисея и Ааро­на и с отчаянием сказал им: «встаньте, выйдите из среды народа моего, — возьмите все и идите, и благословите ме­ня», как бы сквозь слезы добавил убитый горем фараон. Теперь уже и сами египтяне, пораженные ужасом, торо­пили израильтян к выходу из страны: иначе, говорили они, «мы все помрем». И народ двинулся в путь, собираясь под знаменами своих старейшин и сосредоточиваясь вокруг, главного знамени, где находилась душа всего движения — вождь и освободитель народа Моисей.

 

XVII, Исход из Египта. Переход чрез Чермное море ¹⁷

Исходным пунктом движения был Раамсес, один из тех «городов для запаса», которые построены были ка­торжным трудом израильтян. Почуяв свободу, народ бод­ро устремился в путь. У него всего еще было вдоволь, он не имел и понятия о тех лишениях и нуждах, которые предстояли ему, и был одушевлен единственною мыслью о той обетованной земле, что течет молоком и медом, и же­лал бы, чтобы его прямо вели туда. Это последнее желание, по-видимому, исполнялось, когда после короткого отдыха в сборном стане вожди повели народ прямо на палестин­скую дорогу и, пройдя по направлению к востоку около двадцати пяти верст по линии канала с пресной водой, идущего к одному из горьких озер, — остановились станомв Сокхофе или Суккоте — «палатках», где, вероятно, была стоянка какого-нибудь пастушеского племени. Воды было достаточно по всему пути, но многие женщины, наверно, уже отставали, дети истощались и заболевали, скот изму­чивался и падал, — неизбежное явление в массовом и, притом, поспешном движении. Кроме того, видимо, ро­бость заползала в души менее отважных мужчин, когда они невольно вспоминали, что пред ними тянется укреп­ленная сплошная стена, и прежде, чем проникнуть за нее в вольную пустыню, им придется встретиться с хорошо во­оруженными и дисциплинированными войсками, охраняв­шими эту укрепленную стену. На следующей день при­шлось остановиться уже в виду фортов Ефама, одной из крепостей этой стены, «на краю пустыни» того же имени. При виде грозных бастионов крепости страх разросся еще больше, и хотя израильтяне находились еще на египетской почве, но между ними послышались уже голоса, выражав­шие сожаление, что оставили Египет: лучше было бы раб­ствовать там, чем умирать в пустыне,

Моисей, однако же, знал не только характер своего народа, но также и то, с чем ему приходилось встретить­ся на пути. Прежде всего он подвергся бы нападению со стороны гарнизонов пограничной египетской укрепленной стены; но если бы ему удалось прорваться чрез эту стену, то с другой стороны на него не замедлили бы напасть на­ходившиеся в союзе с Египтом князья филистимские, ко­торые не преминули бы поживиться за счет такой боль­шой добычи. Нужно было избежать всего этого. Поэтому

Моисей, руководимый чудесно предшествовавшим ему столпом облачным днем и столпом огненным ночью, по­вернул от Ефама на юг и повел свой народ параллельно со стеной, на некотором расстоянии от нее. Движение это было крайне поспешное, так как крепостные войска во всякое время могли сделать нападение, и поэтому во вре­мя пути пришлось иметь меньше отдыха, чем бы следова­ло. Наконец, неподалеку от Чермного моря они достигли места под названием Пигахироф — «место, где растет тростник» («между Мигдолом и между морем, пред Ваал-Цефоном»). Там они могли раскинуть палатки и отдыхом подкрепить свои силы среди обильных родников пресной воды и прекрасных пастбищ. В таком движении виден глубоко обдуманный план. Подступ к крепости Ефам и за­тем быстрое отступление от нее и исчезновение в пусты­не могли заставить начальников крепостей предполагать, что Моисей оставил намерение прорваться чрез крепост­ную стену, потерял дорогу и заблудился в пустыне. Когда об этом донесено было фараону, то и у него могло явить­ся предположение, что бежавшее от него рабы «заблуди­лись и пустыня заперла их».

Известия из пограничных крепостей в то же время должны были показать фараону, что у Моисея действи­тельно было намерение окончательно вывести свой народ из Египта, а не просто временно побыть в пустыне с це­лию совершения религиозных обрядов и празднеств, как он, при своем презрительном взгляде на неспособность рабского племени к возвышенной идее свободы, мог пред-полагать и после всего, что произошло между ним и Мо­исеем. «Что это мы сделали?» гневно сказал он теперь ок­ружавшим его сановникам. «Зачем отпустили израильтян, чтобы они не работали нам?» Он с крайней неохотой от­пустил их даже в пустыню на религиозный праздник, — отпустил только потому, что не мог не отпустить. Теперь же, когда стало известно, что эти рабы решились совсем бежать из страны, надо остановить их, воспрепятствовать им во что бы то ни стало. Правда, они уже были доволь­но далеко; но у него была конница, которая могла догнать их. Быстро поэтому он приказал снарядить погоню. В ка­честве передового отряда высланы были шестьсот лучших колесниц, за которыми двинулись и главные силы. Египет­ские фараоны были страстные любители конницы, кото­рая была их гордостью и славой. На нее шли огромные из­держки, так как каждый воин имел особую колесницу, за­пряженную парою красивых, сильных и быстрых коней. Пылая мщением к презренным беглецам и предвкушая удовольствие грозного налета молниеносной конницы на пораженных ужасом израильтян, фараон сам отправился во главе передового отряда¹⁸.

Между выходом израильтян и погоней за ними, одна­ко же, по необходимости должно было пройти довольно много времени. У египтян так велико было почтение к умершим, что самые важные государственные обстоятель­ства не могли нарушить всего обрядового церемониала, ко­торый совершался фараоном в честь своего умершего сына-наследника. Кроме того, и в семействах воинов также совершались подобные же обряды над умершими первенца­ми. По придворному церемониалу для оплакивания сына фараонова требовалось до семидесяти двух дней, и в это время отлагались все остальные дела. Но если фараон при­нужден был долго откладывать преследование, то теперь тем быстрее он должен был пуститься в погоню за беглы­ми рабами. Он быстро снарядил свою грозную конницу, и военные колесницы вихрем понеслись своими великолеп­ными скакунами, которые, по выражению одного древнего египетского памятника, «были быстры как шакалы, с ог­ненными глазами и с яростью подобно урагану, все разру­шающему». Бедственная участь израильтян казалась неиз­бежною. Они между тем, снявшись станом, медленно по­двигались к Чермному морю. Слышен был уже прибой волн на морском берегу, когда вдруг позади на небосклоне пока­зались облака пыли, дававшие знать о преследовании. Ужас объял всех, и опять начался отчаянный ропот малодушных на своего вождя. Ввиду неизбежной гибели ропот превра­тился в обвинения, в которых звучала горькая усмешка от­чаяния. «Разве нет гробов в Египте, что ты нас привел уми­рать в пустыне? роптал народ. Что это ты сделал с нами, выведши нас из Египта? Не говорили ли мы тебе в Египте: оставь нас, пусть мы работаем египтянам? Ибо лучше нам быть в рабстве у египтян, чем умереть в пустыне». В этом ропоте слышалось злобное малодушие рабов, для которых цепи рабства милее, чем свобода, достигаемая отвагой и му­жеством Можно представить, как тяжело было положение Моисея. Но великий вождь, спокойный даже в присутствии страшной опасности, сумел вовремя успокоить тревогу, по­ка она еще не перешла в гибельную панику. «Не бойтесь, стойте!» — громовым голосом сказал он: «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны». Слова эти успоко­ительно подействовали на массу, и она стала ожидать сво­ей участи, которая, несомненно, должна была скоро ре­шиться. Море бурно волновалось впереди, а сзади уже по­казывались передовые ряды преследователей. Опасность была страшная, но Господь услышал вопль Моисея и пове­лел народу идти вперед, несмотря на бушующие волны, обещая, что море расступится перед ними и представит широкий путь для прохода. И первым знамением этого по­кровительства было то, что Ангел Господень и столп облач­ный, двигавшиеся впереди стана, теперь стали позади его, чтобы укрыть народ от египтян.

Настала ночь — темная и бурная. По указанию Бо­жию Моисей простер руку свою на море, и сильный севе­ро-восточный ветер с такою яростью стал гнать воду, что море сделалось сушею: «и расступились воды. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше; воды же им были стеною по правую и по левую сторону», защищая боковые подступы к переходу. Буря настолько задержала в таком положении воду, что израильтяне успели перебраться на ту сторону моря со всеми своими стадами, естественно, торопясь под влиянием страха надвигавшейся погони. Не­сомненно, это была страшная ночь, как можно видеть из описаний ее псалмопевцем, воспевавшим это достопамят­ное событие столетия спустя: «Облака изливали воды, тучи издавали гром, и стрелы Твои летали, и глас грома Тво­его в круге небесном, молнии освещали вселенную; земля содрогалась и тряслась» (Псал. 76:17—19). Только что из­раильтяне успели перебраться на восточный берег, как у западного берега показались и египтяне. Что им было де­лать? Сразу ли броситься по тому пути, по которому пе­решли израильтяне, или поискать обходного пути, чтобы перенять беглецов сухим путем? Воины и лошади были утомлены усиленным маршем, и ночь была страшно тем­ная. Но в стане израильтян светился столп огненный, по­казывавший, что они недалеко, и фараон решился тотчас же преследовать добычу. Думая, что буря еще долго будет сдерживать воду и видя добычу так близко, он не послу­шался благоразумия и с своей конницей ринулся вброд, направляясь по указанию сигнального огня, который дол­жен был обозначать место нахождения самого вождя бег­лецов. Между тем, по описанию Иосифа Флавия, разра­зился страшный бурный ливень, с громом и молнией, и вместе с порывистым ветром заставил невольно смутиться гонителей, которые, в то же время, видя огни, зажигавши­еся в различных местах среди израильтян для указания пу­ти отдельным частям, потеряли прямое направление и в смятении кое-как ощупью пробирались по дну. Но вот, когда войско уже находилось среди перехода, ветер, по чу­додейственному мановению руки Моисея, мгновенно пе­ременил свое направление и с прежнею яростью подул со стороны моря. Долго сдерживавшаяся им вода теперь тем яростнее ринулась к берегу, и пенистые волны стали заливать место перехода. Идти вперед поэтому было невоз­можно; но то же самое и назад, потому что колеса вязли и засевали в песке; от сильных порывов взбешенных ко­ней оси ломались, и воины падали в воду. При виде насту­пающих волн ужас объял египтян. Но спасение было уже невозможно. Юго-западный ветер с дикою силой дул из ущелий соседних гор и яростно гнал воду, которая все бо­лее и более затопляла место перехода. На нем в отчаянии боролись египтяне. Отчаянные крики погибающих людей и храп испуганных лошадей, бессильно бившихся в упря­жи засевших в песке колесниц, представляли (как естест­венно предположить) страшную картину, усиливаемую непроницаемой тьмой ночи и ревом разъяренной стихии. Но борьба была непродолжительна. Стихия одолела, и по­утру берега были усеяны трупами погибших в ту ночь египтян, среди которых, вероятно, был и сам фараон.

Близ того места, где израильтяне вышли на восточный берег Чермного моря, от берега идет равнина, ведущая к плодородному оазису, известному еще и теперь под назва­нием Айюн-Муса, «Источники Моисеевы», на расстоянии четверти часа пути от берега. Здесь-то, наверно, и распо­ложились израильтяне после чудесного перехода Чермного моря. Чудесное избавление от страшной опасности приве­ло их в неописуемый восторг. Этого спасение никак нель­зя было приписать самим себе; оно было в собственном смысле чудесно, и народ ликовал, прославляя Иегову и своего доблестного вождя Моисея. Иегова, очевидно, есть Бог превыше и всесильнее всех богов. Все сердца были переполнены восторженною благодарностью к Богу. В такие великие исторические моменты народная душа изливает­ся в дивно-поэтических творениях, и душа израильского народа вдохновенно выразилась в той хвалебной песни, которая сделалась историческим заветом народа и послу­жила основой для его религиозной и гражданской поэзии во все последующие века. «Моисей и сыны Израилевы воспели Господу песнь сию,

 

Пою Господу, ибо Он высоко превознесся,

Коня и всадника его ввергнул в море.

Господь моя крепость и слава:

Он был мне спасением,

Он Бог мой, и прославлю Его,

Бог отца моего, и превознесу Его¹⁹.»

 

По окончании великой исторической песни началось простое народное ликование и празднество. Мариам, до­стойная сестра великих братьев-освободителей, образовала хороводы и с тимпаном в руках вдохновляла женщин и дев к пляскам, песням и играм. Это был самый счастли­вый день в истории избранного народа.

Такое необычайное событие, конечно, не могло прой­ти незамеченным в тогдашнем мире, и предания о нем долго сохранялись у соседних народов. Племена к востоку от Чермного моря, говорит Диодор Сицилийский, быв­ший в Египте незадолго до Рождества Христова, «имеют предание, передающееся в течение веков, что однажды вес залив во время сильного отлива обнажился от воды, кото­рая стенами стояла по обеим сторонам, делая видимым дно». Греко-иудейский писатель Артапан, живший также незадолго до Рождества Христова и написавший книгу об иудеях, отрывки которой сохранены Евсевием Кесарий­ским, говорит, что «жрецы Мемфиса обыкновенно расска­зывали, что Моисей тщательно изучил время отлива и при­лива Чермного моря и провел через него народ свой, ког­да мели совсем обнажились. Но жрецы Илиопольские рассказывают эту историю иначе. Они говорят, что когда царь египетский преследовал иудеев, то Моисей ударил во­ды своим жезлом и они расступились так, что израильтя­не могли пройти как по суху. Когда же египтяне реши­лись вступить на этот опасный путь, то были ослеплены огнем с неба, море ринулось на них и они все погибли ча­стью от молнии, частью от волн».

Знаменитый египтолог Бругш высказал новую теорию касательно места исхода, возбудившую значительный ин­терес в ученом мире. Он предполагал, что израильтяне по­шли не южной дорогой к Чермному морю, как описано выше, а к северо-востоку, по направленно к Пелузию. Ва-ал-Цефон, по его мнению, был храм на горе Касие, уже за египетской пограничной стеной, в направлении к Ханаа­ну. Так как эта дорога ведет уже не через Чермное море, а гораздо севернее его, то, по мнению Бругша, вместо библейского «Чермное море» нужно читать «Травное мо­ре» , каковое название давалось не только заливам Чермно­го моря, наполненным водорослями, но и, главным обра­зом, широким и страшным топям, известным под назва­нием Сирбонских озер, между Пелузием и Гесемом, у берега Средиземного моря. Между этими озерами и Сре­диземным морем и теперь еще проходит узкая береговая полоса, которая, по-видимому, может служить путем со­общения между Египтом и Палестиной, но во время бурь заливается волнами моря. Этим-то путем и проведены бы­ли, по его предположению, израильтяне, между тем как во время прохода войска фараонова поднялась буря, кото­рая стала заливать береговую полосу, вследствие чего вой­ско пришло в смятение и ужас, потеряло свое настоящее направление и погибло в волнах. — Как ни остроумна эта теория сама по себе, но принять ее невозможно, и не только потому, что она далеко отступает от библейского текста, но и потому, что новейшие исследования совсем не подтверждают ее. Дело в том, что проход по этой бе­реговой линии невозможен, так как в некоторых местах она совершенно прерывается. Быть может, берег с того времени совершенно изменился; но и в таком случае ка­жется невероятным, чтобы Моисей повел свой народ этим путем, так как тут он был бы принужден прорваться чрез укрепления Пелузия, как раз запиравшие выход из стра­ны в этом месте.

ПЕРИОД ТРЕТИЙ (От избрания Авраама до смерти Иосифа и заключения патриархальной эпохи)

ПЕРИОД ЧЕТВЕРТЫЙ  (От смерти Иосифа до смерти Моисея)

Продолжение