Цель пришествія въ міръ Сына Божія, равно какъ и цель всего домостроительства нашего спасенія состоять въ томъ, чтобы всякій „верующій въ Него не погибъ, но имелъ жизнь вечную" (Ιο. Ill, 15), чтобы возвратить намъ ту вечную жизнь, которую мы потеряли. Проповедь объ этой вечной жизни или о спасеніи отъ вечной погибели и составляете главный предметъ и задачу всей апостольской и церковной проповеди. „Сія же вся писана быша, да веруете, яко Іисусъ есть Христосъ Сынъ Божій и да верутоще живота имате во имя его" (Іо. XX, 31). Эта вечная жизнь составляетъ конечную цель стремленій и всякаго истиннаго христіанина, всякаго христіанскаго подвижника,—составляетъ то высочайшее благо, которое даетъ смыслъ жизни по Христу и безъ кото-раго эта последняя была бы безцельной и непонятной (I Кор. XV, 30—32). „Высочайшее благо, говорите бл. Августинъ, есть вечная жизнь, а величайшее зло вечная смерть; поэтому, для пріобретенія первой и избежанія последней намъ следуете жить праведно ^{188). Чтобы, следовательно, выяснить себе христіанское жизнепониманіе, въ отличіе отъ правового—необходимо прежде всего определить, въ чемъ состоитъ эта веч-ная жизнь, какія свойства делаютъ ее высочайшимъ благомъ для христіанъ.}

„Се есть животе вечный, да знаютъ Тебе единаго Истиннаго Бога и егоже послалъ еси—I. Христа" (Іо. XVII, 3),— вотъ въ чемъ сущность и содержаніе вечной жизни. „Ничемъ инымъ, братія говорите св. Василій Великій, почитайте небесное царство, какъ истиннымъ разуменіемъ Сущаго, которое (разумепіе) въ Св. Писаніи называется жизнію и блаженствомъ" 189). Главнымъ началомъ существовапія души (за гробомъ) служитъ, по словамъ св. Григорія Нисскаго, не усвоеніе чего-нибудь сухого и влажнаго (т. е. не пользованіе какими-нибудь чувственными льстящими самолюбію благами, которыя непросвещенный умъ связываете съ представленіемъ вечной жизни), но разуменіе Божественнаго естества" 190), „Царствіе Божіе, говорите св. АФанасій Александрійскій, не иное что есть, какъ вкушеніе будущихъ благъ, т. е. созерцаніе и веденіе Бога, сколько доступно сіе душе человеческой" 191). Познаніе Бога и вечная жизнь, такимъ образомъ, суть вещи „ совершенно тожественныя" 192).

Какое же позпаніе имеется здесь въ виду? Конечно, не разсудочное познаніе, постигающее только отношенія вещей, а не самыя вещи. Познаніе Бога, чтобы отвечать своему понятію, должно быть переживаніемъ въ себе присутствія Божія, которое даетъ человеку непосредственно ощутить Божественную жизнь и, такимъ образомъ, приведетъ къ опытному по-стиженію Божественнаго Существа. „Бога никто никогда не виделъ", познать его разсудочно никто не можетъ. есть другой и верный путь познанія: „Недоступный для всякаго ума входитъ въ сердце и обитаетъ въ немъ; сокровенный отъ огнезрачныхъ обретается въ сердце. Земля не выносите стопы его; а чистое сердце носитъ его въ себе" 193) „Богъ есть любовь, и пребыающій въ любви пребываетъ въ Боге, и Богъ въ немъ", поэтому, „всякій любящій рожденъ отъ Бога и знаетъ Бога" (Іо. IV, 12. 16. 7). Человекъ тогда действительно, а не призрачно по знаетъ Бога, когда ощутитъ его непосредственно, когда Богъ для него будетъ не безконеч-нымъ лишь величіемъ, будетъ не первопричиной всехъ причинъ, не первой посылкой міропознанія, а перейдетъ внутрь-человека, станетъ началомъ, одушевляющимъ человека и построяющимъ его по себе. Такое познаніе, очевидно, вполне можетъ быть названо жизнію, поскольку оно не работа только разсудка, а именно переживаніе, ощущеніе жизни Божественной въ себе самомъ. Такое познаніе и разумеется въ настоящемъ случае. „Въ человеческой телесной жизни, говоритъ св. Григорій Нисскій, здоровье есть некое благо, но блаженство не то, чтобы знать только, что такое здоровье, но чтобы жить въ здравіи. Ибо, если кто, слагая похвалу здоровью, приметъ въ себя доставляющую худые соки и вредную для здоровья пищу, то, угнетаемый недугами, какую пользу получитъ отъ похвалы здоровью? Посему, такъ будемъ разуметь и предложенное слово, а именно, что Господь ве знать что-либо о Боге, но иметь въ себе Бога называетъ блаженствомъ, ибо „блажени чистіи сердцемъ, яко тіи Бога узрятъ. Но, кажется мне, Богъ не предлагается предъ лице очистившаго сердце, какъ какое-нибудь зрелище; напротивъ, высота сего изречепія, можетъ быть представляетъ намъ тоже, что открытее изложило Слово, сказавъ другимъ: царствіе Божие внутрь васъ есть (Лук XYII, 12), чтобы научились мы изъ сего, что очистившій сердце свое отъ всякой твари и отъ страстнаго расположенія, въ собственной своей лепоте усматриваетъ образъ Божія естества 194).

Такимъ образомъ, познаніе Бога есть зреніе жизни Божіей въ себе самомъ; изъ расположенія собственной своей души праведникъ узнаетъ, въ чемъ состоитъ и какова по своему существу жизнь Божественная,—узнаетъ, такъ сказать, изъ опыта. Другими словами, познаніе Бога, составляющее сущность вечнаго блаженства, обратной своей стороной имеетъ уподобленіе Богу, достиженіе возможно полнаго воспроизведенія въ себе образа Божія. „Кто, говоритъ св. Василій Великій, чрезъ подраженіе, сколько возможно сіе, изобразияъ въ себе безстрастіе Божія естества, тотъ въ душе своей возстановилъ образъ Божій. А кто уподобился Богу показаннымъ теперь способомъ, тотъ, безъ сомненія, пріобрелъ и подобіе Божіей жизни, постоянно пребывая въ вечномь блаженстве. Поэтому, если безстрастіемъ снова возста-новляемъ въ себе образъ Божій, а уподобленіе Богу даруетъ намъ непрестающую жизнь; то, вознерадивъ о всемъ прочемъ, употребимъ попеченіе свое на то, чтобы душа наша никогда не была обладаема никакою страстію... и чтобы чрезъ то соделаться намъ причастниками Божія блаженства" 195).

Но, какъ бы ни былъ человекъ близокъ къ Богу по подобію своей природы, какъ бы полно ни воспроизводилъ въ себе образъ Божій, жизнь его, даже и безконечная по времени и качеству, не будетъ, по ученію Св. Писанія и оо. Церкви, темъ высшимъ всепокрывающимъ благомъ, къ которому стремится человекъ. Какъ бытіе конечное, несамобытное, которое (говоря словами преп. Макарія Египетскаго) „не имеетъ въ себе Божіяго света", человекъ не можетъ въ себе самомъ, въ самозаключенной жизни найти и вечнаго блаженства: какъ только подобіе, отобразъ, онъ всегда будетъ стремиться въ своему Первообразу, и всегда будетъ чувствовать его лишеніе; такъ что по мере того, какъ человекъ уподобится Богу, онъ все сильнее и сильнее будетъ чувствовать недостаточность своей жизни и, след., будетъ страдать. Наглядный примеръ этому представляетъ хотя бы тотъ же Шакья-Муни, котораго современные мудрецы ставятъ въ уровень съ Іисусомъ Христомъ, если еще не выше. Если бы мы признали не только подобіе, но и полное сходство и даже тожество нравственнаго устроенія этихъ двухъ личностей, если бы мы позабыли, Кто былъ Господь Іисусъ, то и тогда не скрылось бы коренное, существеннейшее различіе Будды и Христа. Христосъ „отдалъ жизнь Свою, чтобы опять принять ее" (Ιο. Χ, 17), и это потому, что Онъ зналъ любовь Отца, былъ всегда едино съ Нимъ. Между темъ, будда умираетъ среди общаго неутешнаго плача всей твари, съ полным сознаніемъ безсмысленности существованія, съ надеждой найти покой только въ небытіи. „Богъ-жизнь", говоритъ св. Василій Великій 196). „Телу не возможно жить безъ дыханія: и душе невозможно существовать, не зная Творца 197).

Съ другой стороны, Богоподобіе, составляющее сущность истинной жизни, и немыслимо для человека, если онъ останется только одинъ, т. е., если онъ будетъ идти къ Богопо-добію путемъ только совершенствованія, независимо отъ Бога. Уподобиться Богу человекъ можетъ только тогда, когда Богъ будетъ съ нимъ въ живомъ союзе, въ самомъ теснейшемъ, пріискреннемъ взаимообщеніи. „Для человека. говоритъ преп. Макарій египетскій, нужно, чтобы не только самъ онъ былъ въ Боге (т. е., не только внутренно переживалъ въ себе Бога, не только былъ подобенъ ему по расположеніямъ своей души), но и чтобы Богъ былъ въ немъ" 198), т. е., чтобы это переживаніе имело свою опору въ общеніи съ нимъ Бога. Богъ, такимъ образомъ, долженъ являться для человека не только руководящимъ началомъ деятельности, не только первообразомъ для подражанія, но и целью стремленій, долженъ являться живымъ существомъ для живаго, личнаго общенія. Поэтому и Господь Іисусъ Христосъ, изображая состояніе человека совершеннаго, говоритъ: „Мы (т. е. Пресвятая Троица) пріидемъ и обитель у него сотворимъ" (Іо. ХІУ, 23); Богоподобіе не есть законченное состояніе само по себе, sa-конченнымъ оно будетъ тогда, когда превратится въ Богообщеніе. Поэтому и блаженство раба состоитъ не только въ томъ, что „его надъ многими поставятъ" (въ чемъ можно видеть указаніе на внутреннюю сторону его блаженства), но и въ томъ, что онъ „внидетъ въ радость Господа своего".

Поэтому, если слово Божіе учитъ насъ, что вечная жизнь есть Богопознаніе, что вечное блаженство состоитъ въ Богоподобіи, то мы должны помнить, что это внутреннее переживаніе въ себе жизни Божіей необходимо предполагаетъ и внешнее, личное общеніе съ Богомъ, или лучше сказать, неизбежно идетъ бокъ-о-бокъ съ этимъ последнимъ. (Сотворшіе благая), по словамъ св. Григорія Богослова, наследуютъ неизреченный светъ и созерцаніе святой и царственной Троицы, которая будетъ тогда озарять яснее и чище и всецело соединится со всецелымъ умомъ, въ чемъ единомъ (т. е., только въ этомъ всецеломъ соединеніи души съ царственной Троицей) и поставляю особенно царствіе небесное" 199).

„Будемъ стремиться, говоритъ св. Григорій Нисскій, чтобы постигнуть. Что же постигаемое? Какая почесть? Какой венецъ? —Что ни представишь себе изъ уповаемаго тобою, все это, кажется мне, не иное что есть, какъ Самъ Господь. Ибо Самъ Онъ и подвигоположникъ подвизающихся, и венецъ побеждающихъ. Онъ разделяетъ жребій;—Онъ же и жребій благій. Онъ благая часть;—Онъ же и даруетъ благую часть" 200). Какъ въ здешней жизни мы Богомъ „живемъ и движемся, и есмы", такъ и за гробомъ Онъ же будетъ нашимъ блаженствомъ и нашей жизнію. „Цель нашей жизни, говоритъ Феодоръ, епископъ едесскій, есть блаженство или, что все равно, царство небесное или царство Божіе, которое состоитъ не только въ томъ, что мы будемъ зреть царственную, такъ сказать, Троицу, но и въ томъ, что будемъ получать Божественное вліяніе и какъ бы принимать обоженіе и въ семъ вліяніи находить пополненіе и совершеніе всехъ недостатковъ и несовершенствъ. Въ семъ-то и состоитъ пища умныхъ силъ (ангеловъ небожителей), т. е. въ восполненіи недостатковъ посредствомъ Божественнаго онаго вліянія" 201). „И я, Іоаннъ, читаемъ мы въ Апокалипсисе (XXI, 2—4), увиделъ святой городъ Іерусалимъ новый, сходящій отъ Бога съ неба, приготовленный, какъ невеста, украшенная для мужа своего. И услышалъ я громкій голосъ съ небесе, говорящій: се, скинія Бога съ человеками, и Онъ будетъ обитать съ ними; они будутъ его народомъ и Самъ Богъ съ ними будетъ Богомъ ихъ". Не будетъ тамъ нужды ни въ храме, ни въ солнце, ни въ луне, ни въ светильнике, ни въ чемъ, потому что все это заменитъ для праведниковъ Самъ Господь, Который Одинъ будетъ содержаніемъ ихъ жизни (XXI, 22—23; ХХII, 5). Но въ чемъ состоитъ это Богообщеніе? Въ обычномъ представленіи о немъ оттеняется только блаженство этого Богообщенія и забывается сторона более существенная, зaбывается, въ чемъ же именно и почему блаженно оно. Св. Писаніе и Преданіе даютъ несколько ясныхъ указаній относительно этого.

Богъ предносится нравственному сознанію христианина же только въ качестве безусловнаго Владыки, имеющаго силу и право распоряжаться своимъ твореніемъ, какъ ему угодно, и предписывать все, что найдетъ нужнымъ. Воля Божія прежде всего есть воля святая, которая сама хочетъ того и исполняетъ то, чего требуетъ отъ людей. „Святи будите", говорить Господь, но не потому что такова Моя воля, а потому, что „Азъ святъ есмь", потому что святость сообразна существу Божію, потому что святъ Богъ, Котораго вы считаете единымъ источникомъ истины и жизни. Добродетель и воля Божія, следовательно, тожественны по существу. „Добродетель и не вне Божества" 202), говоритъ св. Григорій Нисскій,—поэтому „идущій путемъ истинной добродетели не иного чего причастенъ, какъ Самого Бога; потому что Онъ есть всесовершенная добродетель" 203). Поэтому, познавая Бога, человекъ научается жить нравственно, добродетельно; „познаніе Бога обновляетъ человека" 204). А съ другой стороны, „чистотою жизни можно уловить веденіе" 205). Познавая добродетель,. живя добродетельно, человекъ опытно познаетъ Бога. „Что знаемъ о Боге? спрашиваетъ св. Василій Великій: „Овцы гласа моего слушаютъ, Вотъ какъ уразумевается Богъ— чрезъ слышаніе заповедей и чрезъ исполненіе слышаннаго. Вотъ веденіе Бога—соблюдете заповедей его" 206). „Аще заповеди моя соблюдете, будете въ любви Моей" (Ίο. XV, 10). „Добродетелями, говоритъ св. Григорій Нисскій, пріобретаемъ мы веденіе о благе превосходящемъ всякій умъ какъ бы по некоторому образу делаемъ заключеніе о первообразной красоте" 207). Понятія Богоподобія и добродетели, такимъ образомъ, въ конце концевъ оказываются тожественными. „Решившись жить свято, мы, говоритъ св. Кириллъ Александрійскій, пріобретемъ досточудный образъ его, соделавшись сообразными Тому, Который ради насъ соделался подобенъ намъ, единородному, какъ Богу, первородному же по человечеству" 208). Очиститъ себя отъ греховной скверны, достигнуть сердечной чистоты, поэтому, значитъ приготовить себя, сделаться способнымъ къ Богопознанию и Богоподобію. „Блажени чистіи сердцемъ, яко тіи Бога узрятъ". „Чимъ более, говоритъ св. Тихонъ Задонскій, человекъ совлекаться будетъ ветхаго человека съ деяніями, его темъ более облекаться въ новаго (Кол. III, 9. 10); чимъ больше будетъ облекаться въ новаго, темъ чистейшая будетъ душа, темъ большая въ ней доброта и красота образа Божія явится; якоже чимъ чистейшая вода, темъ яснее въ ней изображается видъ солнца; или чимъ чистейшее зеркало, темъ живее въ немъ изображается подобіе лица, смотрящаго въ него" 209). „Чистый сердцемъ, по словамъ св. Григорія Нисскаго, не увидитъ въ себе ничего, кроме Бога", поэтому, „чуждаться, сколько возможно порока словомъ, деломъ и помышленіемъ, очищая себя отъ скверны,—это есть подраженіе Божественному совершенству, окружающему небеснаго Бога" 210).

Следовательно, если спрашивать о существе вечной жизни, со стороны душевнаго состоянія человека живущаго ею, то сущность ея, источникъ присущаго ей вечнаго блаженства будетъ заключаться въ святости. Человекъ потому будетъ безконечно блаженствовать, что онъ (человекъ) будетъ святымъ и въ общеніи со всесвятымъ Богомъ. „Царство Божіе, говоритъ св. Апостолъ Павелъ, не пища и питіе, а праведность и миръ и радость о Духе Святомъ" (Римл. ХІУ, ІУ), т. е. (если отрешиться отъ частнаго повода, по которому сказаны эти слова), блаженство и радость Царствія Божія будутъ проистекать не изъ удовлетворенности на земле мыслимыхъ, себялюбивыхъ стремленій и запросовъ человека, — радость будетъ о Духе Святомъ, которая необходимо соединяется съ праведностію и миромъ. Человекъ, поступая въ царство Божіе, поступаеть туда не для того, чтобы блаженствовать (если блаженство нужно и можно отделить отъ добродетели), а для того, чтобы быть святымъ. Блаженство и святость праведниковъ, съ христіанской точки зренія, такимъ образомъ,—понятія неотделимыя одно отъ другаго. Для христианина блаженство только въ святости, добродетели и ни въ чемъ более. Разъ дана святость, тогда теряютъ для него первостепенную важность все прочія блага, всякія награды, предлагаемыя за святость. Совершенный человекъ „делаетъ добро не изъ за пользы, которую бы онъ получилъ, но потому, что онъ считаеть справедливымъ делать добро",. онъ имеетъ „обычай делать добро ни для славы, ни_{; какъ говорятъ философы, для репутаціи, ни для награды отъ людей или отъ Бога,—но для того, чтобы проводить жизнь по образу и подобію Божію 211), которая для него является ценной сама по себе. „Потщимся, говорить св. Ефремъ Сиринъ, пойти этимъ путемъ (т. е. теснымъ путемъ добродетели), потому что самый путь есть жизнь" 212), единственно возможное, единственно законное устроенie человека. "Въ награду себе (Псалмопевецъ въ Пс. СХVIII, 40), по словамъ св. АФанасія Великаго, просить жизни праведной и добродетелъной, потому что не только сохранилъ заповеди, но и съ любовію расположенъ къ нимъ, и не ради чего, но ради ихъ самихъ исполняетъ ихъ" \213).}

Праведность, такимъ образомъ, въ глазахъ христіанина не только не бремя, не только не требуетъ себе вознагражденія. но „сама много больше всякой награды, потому что сама есть воздаяніе, заключающее много наградъ" 214); „Больной трудъ (для добродетели), по словамъ св. Григорія Богослова, самъ по себе есть большая награда для человека, у котораго сердце не вовсе предано кормчеству" 215). Зная, что святъ его Богъ, что въ святости истина и жизнь, христіанинъ и делаетъ добро, чтобы ему жить этой истинной жизнью. Зная свое призваніе, „чтя частицу Божества, какую имеетъ въ себе" 216), христіанинъ „ревнуетъ о спасеніи, не о заслугахъ мечтая, а считая себя обязаннымъ трудиться, какъ рабъ" 217), преклоняясь предъ высшимъ непреложнымъ закономъ бытія. Умственному взору христіанина предносится, конечно, π та мысль, что только этимъ путемъ онъ можетъ „придти ко Отцу и быть причастникомъ Божественной, всеблаженной жизни, быть богомъ по усыновленію" 218); но уже не мысль о блажен-стве служитъ побужденіемъ, не она уже заставляетъ христіанина стремиться къ добродетели: онъ прежде этой мысли возлюбилъ добродетель и преклонился предъ ея истиной, призналъ въ ней свое высшее благо. Мысль о грядущей славе только укрепляетъ его веру въ добро, удостоверяетъ его, что онъ не ошибся въ избраніи своего жизненнаго пути, что въ немъ именно и есть истина. „Когда, говоритъ преосв. Феофанъ, поставляется вечная жизнь въ такомъ важномъ деле, какова цель нравственная, то при семъ не представляется ничего корыстнаго, наемническаго, а только полагается на видъ существенная черта христанства и христіанъ, коп еще здесь становятся гражданами небесными и живутъ, чая и воздыхая о своемъ небесномъ отечестве, съ мыслію, что странники и пришельцы суть на земле, не имеющіе здесь пребывающаго града, но грядущаго взыскующіе (евр. XI. 13—16)" 219).

Однако, сознаніе непреложности, самоценности и, отсюда, безусловной обязательности жизни по воле Божіей не давитъ человека суровой необходимостью подобно какому - нибудь. каптовскому, не допускающему возраженій, императиву. Святое общеніе съ Богомъ не только есть долгъ человека, но является для него единственнымъ благомъ, единственнымъ правильнымъ состояніемъ его природы. „По самой природе своей, человекъ, по выраженію св. Кирилла Александрійскаго, предназначенъ къ тому, чтобы быть подле Бога 220). если же таково назна-ченіе человека, „если онъ, говоритъ св. Григорій, для того и приходитъ въ бытіе, чтобы быть причастникомъ Божественныхъ благъ,—то необходимо онъ и созидается такимъ, чтобы быть ему способнымъ къ причастію этихъ благъ. Какъ глазъ, вследствіе естественно присущаго ему луча, находится въ общеніи съ светомъ, привлекая ему сродное, точно также необходимо было вмешать въ человеческую природу что-нибудь сродное Богу, чтобы ей иметь стремленіе къ сродному. И въ природе безсловесныхъ, кому выпала на долю жизнь въ воде или въ воздухе, тотъ соответственно образу своей жизни и устрояется, такъ что каждому, въ силу расположенія тела, свойственны и сродны одному воздухъ, а другому вода. Такъ и человекъ, получившій бытіе для наслажденія Божественными благами, долженъ былъ въ своей природе иметь нечто сродное съ темъ, причастіемъ чего сталъ. Въ силу этого онъ украшенъ и жизнію и словомъ (т. е. разумомъ), и мудростію, и всеми благами, приличными Божеству, чтобы по каждому изъ нихъ иметь желаніе, свойственное имъ" 221).

Какъ образъ и подобіе Божіе, человекъ наделенъ Богоподобными свойствами и безконечными стремленіями. Онъ не удовлетворяется одной видимостью явленій, одной показной стороной жизни, онъ ищетъ ея основаній и, такимъ образомъ, доходитъ до последняго основанія. Онъ не удовлетворяется лишь видимыми, служебными отношеніями къ нему природы и людей, онъ хочетъ сделать эти отношения вечнозначимыми, безусловноценными. Но ответа на эти безконечные по истине Божественные запросы своей природы человекъ въ самомъ себе найти не можетъ и это потому, что онъ есть только образъ, только конечное отраженіе безконечной, самосущей и самоценной жизни, а не самая эта жизнь. Душа, говоритъ преп. Макарій египетскій, не имеющая въ себе Божія света (т. е. жизни самосущей), но сотворенная по Божіему образу (ибо такъ домостроительствовалъ и благоволилъ Богъ чтобы она имела вечную жизнь), не изъ собственнаго своего естества, но отъ Божества его, отъ собствен наго света его воспріемлетъ духовную пищу и духовное питіе, и небесныя одеянія, что и составляетъ истинную жизнь души 2221). Поэтому, предоставленный самому себе человекъ обреченъ на безъисходное противоречіе и на вечное страданіе. „Душа человеческая, говоритъ св. Тихонъ Задонскій, яко духъ отъ Бога созданный, ни въ чемъ иномъ удовольствія, покоя, мира, утешенія и отрады сыскать не можетъ, какъ только въ Бозе, отъ Котораго по образу его и подобію создана; а когда отъ Него отлучится, принуждена искать себе удовольствія въ созданіяхъ и страстями различными, какъ рожцами себе питать 222), но надлежащего упокоенія и отрады не обретаетъ; и такъ отъ гладу следуетъ ей умрети. Духу бо духовная пища, потребна есть" 223).

Следовательно, святое общеніе съ Богомъ является не обязанностью только, но прямой необходимостью человека. Вне этого общенія человекъ не только вне своего призванія, не только грешенъ, но и прямо нравственно мертвъ. Въ силу этого, нормальный человекъ жаждетъ Богообщенія, какъ своей заветной цели (Филипп. I, 23). „Созданный по образу и подобно Божію, человекъ, говоритъ Преосв. Феофанъ, по самой природе своей есть некоторымъ образомъ Божескаго рода (ср. Деян. XVII, 28. 29). Будучи же рода Божія онъ не можетъ не искать общенія съ Богомъ не только, какъ съ своимъ началомъ и первообразомъ, но и какъ съ верховнымъ благомъ" 224).

Итакъ, если православная Церковь учитъ, что „конецъ добродетельной жизни есть блаженство" 225), то этимъ она отнюдь не освящаетъ наемническаго отношенія къ добродетели, не думаетъ основать нравственную жизнь на корыстномъ стремленіи кь самоуслажденію. Мы выше видели, съ какой силой и решительностыо отвергается это эгоистическое начало св. отцами Церкви. „Пределъ человеческаго блаженства есть подобіе Божеству" 226), а это подобіе—въ святости. Добродетель, след., и есть то блаженство, котораго ищетъ себе христіанинъ. Добро само по себе дорого для христіанина, само есть высочайшее благо.

Следовательно, чтобы понять блаженство Богообщенія, чтобы быть участникомъ блаженной славы въ жизни вечной, необходимо прежде отрешиться отъ себя, пожертвовать своими себялюбивыми желаніями въ пользу добра, какъ высшаго закона бытія; необходимо прежде положить средоточіе своей жизни не въ себе, а въ воле Божіей, „предоставить, однимъ словомъ, надъ собой царствовать Богу" 227). Разъ средоточіе жизни человека въ его „я", разъ онъ закономъ бытія считаетъ себялюбіе, тогда для него воля Божія, какъ всякое ограниченіе его хотеній, представляется враждебной, неудобоносимой, и Самъ Господь немилосерднымъ властителемъ, который жнетъ, где не сеялъ. Себялюбецъ. следовательно, не можетъ признать святости своимъ высшпмъ благомъ, не пой-метъ и блаженства Богообщенія. Но разъ человекъ отрекся отъ себя во имя святости, тогда и враждебность для него Божественнаго міропорядка пропадаетъ сама собою.

Для святаго, т. е. любящаго святость, Святый Господь является естественнымъ концомъ всехъ желаній,—не только первообразомъ для подражанія (который можетъ предноситься сознанію и насильственно), а, именно, ответомъ на запросы природы человека, является и союзникомъ и опорой, однимъ словомъ, всемъ. Понятно, что для такого человека Богообщеніе будетъ не непосильньмъ бременемъ, какимъ оно было для многихъ людей въ Ветхомъ Завете и какимъ является общеніе съ праведниками для насъ теперь. Для любящаго святость Богообщеніе будетъ именно желаннымъ благомъ, целью всехъ его стремленій, для которой онъ пожертвуетъ всемъ, что можетъ только представляться дорогимъ съ человеческой, греховной точки зренія. „Что ми есть на небеси и отъ Тебе что восхотелъ на земли? Исчезе сердце мое и плоть моя, Боже сердца моего и часть моя, Боже во векъ". Поэтому-то, въ то время, какъ народъ еврейскій, только-что вышедшій изъ египта и еще не позабывшій египетскнхъ мясъ, изнывалъ отъ страха, стоя у подошвы Синая и ощущая близость Божію, въ то время, какъ народъ просилъ избавить его отъ невыносимаго для пего Богообщенія (Исх. XX, 18—19); святой „пророкъ Моисей,—по выраженію преосв. Феофана,—поставлялъ зреніе лица Божія краемъ своихъ желаній и после того уже, какъ Богъ явилъ чрезъ него столько чрезвычайныхъ действій Своей благости и всемогущества: „Аще обретохъ благодать предъ Тобою, яви ми Тебе Самаго, да разумно вижду Тя (Исх. XXXIII, 13), молился онъ" 228). Имже образомъ желаетъ елень на источники водныя, описываетъ свое душевное настроеніе святой пророкъ Давидъ, сице желаетъ душа моя къ Тебе, Боже" (Пс. XII, 2), „желаетъ и скончавается душа моя во дворы Господни" (и только тамъ, рядомъ съ Богомъ, находить свой покой, какъ птица гнездо), „мне же прилеплятися Богови благо есть" (LXXII, 28). Такимъ образомъ, только общность настроеній, подобіе Богу делаетъ Богообщеніе истиннымъ благомъ человека. Святый Господь только „на святыхъ почиваетъ". Вотъ почему и Господь Іисусъ Христосъ просилъ Своего Небеснаго Отца только „о техъ, которыхъ Отецъ далъ ему" , т. е. только объ усвоившихъ себе жизнь Христову, только о познавшихъ Бога подобно Самому Христу (ст. 25),—„чтобы они были съ Нимъ" (Іо. XVII, 24); потому, очевидно, что только они способны быть въ единеніи любви со всесвятымъ Богомъ (ст. 20—21). „Те только,— говоритъ св. Іустинъ Мученикъ, достигнуть безсмертія, которые приближаются Богу святостію жизни и добродетелью" 229).

Нельзя представлять себе дело въ томъ виде, что христиане отрекаются отъ себя въ пользу добродетели потому, что знаютъ конечный выводъ этого самоотреченія, знаютъ, что такимъ путемъ они всетаки въ конце концовъ придутъ къ большей выгоде. Первые шаги по пути добродетели, конечно, весьма часто руководятся такимъ соображеніемъ. Но это только первые шаги. Чемъ более человекъ познаетъ Бога, чемъ более онъ приближается къ Богу, темъ все ме-нее и менее становится для него возможнымъ подобное разсчетливое настроеніе. „Истинная и вожделенная красота, созерцаемая только имеющими очищенный умъ, принадлежитъ, по словамъ св. Василія Великаго,—Божію и блаженному естеству. Кто внимательно устремляетъ свой взоръ на сіяніе и изящество сей красоты, тотъ заимствуете отъ нея нечто, какъ бы отъ красильнаго раствора на собственное лице наводя какіе-то цветные лучи" 230). И это не только потому и не въ томъ только смысле, чтобы, созерцая эту красоту и восхищаясь ей, человекъ проникался желаніемъ ей подражать, а потому и въ томъ смысле, что любовь, которая со-ставляетъ основной законъ Божественной жизни, не можетъ въ очищенномъ сердце не вызвать такой же любви. Чело-векъ созерцаетъ въ Боге не самозаключенную святость, которая была бы погружена въ услажденіе своими совершенствами, а видитъ прежде всего любовь, которая стремится жертвовать собой, стремится наделить своими благами всехъ, кто только можетъ ихъ воспринять. Человекъ сознаетъ, что онъ въ частности ничемъ не заслужилъ этой любви, —что, наоборотъ, его неблагодарность заслуживала наказанія, а не любви. Сознавая все это, можетъ-ли чистый, любящій добро человекъ не загореться въ ответъ на эту любовь такой же безграничной и безкорыстной любовью, какую видитъ въ Боге? Тогда для человека пропадаетъ все: и самъ онъ, и будущія награды, и законъ справедливости, и остается только Одинъ Богъ, для Котораго онъ и живетъ и о процветаніи царства Котораго, какъ царства добра, онъ только и думаетъ, позабывая, будетъ-ли самъ онъ участвовать въ этомъ царстве или нетъ, „Я уверенъ,—говоритъ св. Аностолъ, — что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни начала, ни силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не можетъ отлучить насъ отъ любви Божіей во Христе Іисусе Господе нашемъ" (Римл. VIII, 38—39). Ради этой любви, ревнующей не о своей выгоде, а о славе Божіей, Илія считалъ невозможнымъ более оставаться въ живыхъ, когда имя Божіе въ поруганіи. Ради этой любви Моисей просилъ Бога изгладить его изъ книги жизни, если народъ Божій не будетъ прощенъ Богомъ, а апостолъ Павелъ желалъ быть отлученнымъ отъ Христа. При правовомъ жизнепониманіи этого самопожертвованія нельзя никакъ объяснить: оно не только не понятно, но кажется какъ будто бы неприличнымъ. Можетъ ли человекъ посягать на решенія Божественной воли? Можетъ ли онъ и предлагать себя въ виде жертвы зa другихъ? не будеть ли это самомненіемъ. Иногда думаютъ ослабить силу словъ апостола темъ соображеніемъ, что онъ желалъ несбыточнаго. Но преосв. Феофанъ справедливо говоритъ на это, что „это были не слова только (что неприлично въ устахъ апостола), но искреннее, изъ глубины души исходящее желаніе,— желаніе безвозвратное. Будь возможно желаемое имъ, онъ готовь былъ въ самомъ деле на предлагаемую жертву. „Не говоритъ просто: желалъ бы, но выражаетъ усиленное: желаніе молихбыся—ηυχομην} молитвою изъ сердца исторгающеюся и все существо его объемлющею (св. Злат.)" 231). То чего не объяснить при правовомъ порядке, съ христіанской точки зренія не требуетъ никакихъ объясненій: Павелъ горелъ любовью, а любовь и состоитъ въ самопожертвованіи. „Любовь Христова, говоритъ св. I. Златоустъ, такъ одушевляла (Павла), что, если бы ему предложено было потерпеть для Христа и вечныя наказанія, онъ не отказался бы и отъ этого. Ведь, онъ служилъ Христу не такъ, какъ мы, наемники, по страху геенны и по желанію дарствія; нетъ, объятый какою-то другою, несравненно лучшею и блаженнейшею любовію, онъ и терпелъ, и делалъ все не для чего иного, какъ для того, чтобы только удовлетворить этой любви, которую онъ питалъ ко Христу232). „Христосъ, говоритъ Святитель въ другомъ месте, составлялъ для апостоловъ все; ни неба, ни царства небеснаго не предпочитали они Возлюбленному. Но спросишь: какъ можно возлюбить такъ? если представимъ себе, сколько разъ оскорбляли мы Бога после безчисленныхъ благъ, отъ Него по-лученныхъ, и Онъ не переставалъ умолять насъ,—сколько разъ удалялись мы отъ Него, и Онъ не покидаетъ насъ, но Самъ прибегаетъ къ намъ и зоветъ, и влечетъ насъ къ Себе,—если размыслимъ о всемъ этомъ и тому подобномъ, то можемъ возжечь и въ себе такую любовь" 233). Въ этой то себя позабывающей любви и состоитъ верхъ христіанскаго совершенства потому что только проникшись такой любовію, человекъ станетъ подобнымъ Богу, пріобрететъ то познаніе Бога, которое составляетъ содержание вечной жизни. „Весьма важно, говоритъ св. Григорій Богословъ, держаться сказан-наго: кто возлюбилъ, тотъ будетъ возлюбленъ; а кто возлюблен, въ том обитаетъ Богъ. А въ комъ Богъ, тому невозможно не сподобиться света; первое же преимущество света познавать самый светъ. Такъ любовь доставляешь веденіе" 234). Итакъ, то „конечное (т. е. высшее) благо, которымъ мы могли бы быть истинно блаженными" есть „святое общеніе съ Богомъ". Изъ желанія быть въ этомъ общеніи. христіанами и предпринимаются все ихъ подвиги и труды, и только то дело считается „истинною жертвою, которое совершается изъ этого желанія" 235). Но при этомъ не мыслится ничего чуждаго нравственности, ничего корыстнаго. Блаженство жизни и состоитъ въ святости, безграничной и никогда не пременяемой. Замечательно ясно выражаетъ эту мысль св. Василій Великій въ следующихъ словахъ: „Итакъ есть истинное благо, которое въ собственном* и первоначалъномъ смысле должно назвать блаженнымъ; и это есть Богъ. Почему и Павелъ, намереваясь упомянуть о Христе, говоритъ: по явленію блаженнаго Бога и Спаса нашего Іисуса Христа. Ибо подлинно блаженно сіе неточное добро (нравственное, какъ увидимъ далее), къ Которому все обращено, Котораго все желаетъ, сіе неизменяемое естество, сіе владычественное Достоинство. сія безмятежная жизнь, сіе безпечальное состояніе, въ Которомъ нетъ переменъ, Котораго не касаются превратности, сей приснотекущій Источникъ, сія неоскудевающая благодать (любовь), сіе неистощимое Сокровище. Но невежественные люди и міролюбцы, не зная природы самаго добра, часто называютъ блаженным то, что не имеетъ никакой цены: богатство, здравіе, блистательную жизнь,—что все по природе своей не есть добро: потому что не только удобно изменя-ется въ противоположное, но и (заметимъ) обладателей своихъ не можетъ сделать добрыми. Ибо кого сделало справедливымъ богатство, или целомудреннымъ здоровье? Напротивъ того, каждый изъ сихъ даровъ злоупотребляющему имъ часто способствует ко греху (вотъ почему узнается зло). Посему блажен*, кто пріобрелъ достойное большей цены, кто сталъ причастникомъ благъ неотъемлемых*. Но почему узнаем* его? Это тотъ, иже не иде на советъ нечестивыхъ 236). Итакъ, благо Богообщенія состоитъ въ святости, а не въ услажденіи, какъ такомъ. Поэтому, первое, неизбеж-ное условіе достигнуть этого блага есть самоотреченіе во имя безусловной ценности добра. Познаніе Бога, говоритъ св. Кирилл Александрійскій, можетъ быть деломъ только того, который достигъ уже такой степени силы, что никакого не придаетъ значенія плотскому и мірскому (чуждъ самоуслажденія), но способенъ какъ бы яростно и неукротимо стремиться духомъ къ тому, что угодно Богу 237).

А такъ какъ первообразъ святости воплощается въ Боге и есть любовь, то самоотреченіе во имя добра, наконецъ, разрешается въ безкорыстный вострогъ предъ Богомъ, заставляющій человека жить только для Бога и видеть только Бога, позабывая обо всем.

Богъ есть любовь, и христианство, которое есть „подражаніе Божественной природе" 238), высшее благо полагаетъ тоже въ любви.