Мы веруемъ, что спасаемся единымъ I. Христомъ, что только „чрезъ одного Христа мы можемъ быть приняты Богомъ" ^{98),— но мы также веруемъ (и въ этомъ находимъ себе постоянное свидетельство въ своей совести), что Богъ удостоиваетъ части каждаго соответственно его добрымъ деламъ" 99), что „нетъ другого пути (получить отпущеніе греховъ и надежду на наследство обещанныхъ благъ), кроме того, чтобы познавши нашего Христа и омывшись темъ крещеніемъ во оставленіе греховъ, о которомъ возвещалъ Исаія, вы жили потомъ безъ греха" 100); что „после благодати Божіей, надежду спасенія нужно полагать только въ собственныхъ делахъ (οϊκείοίς κατορθώμαοι) 101). Царствіе Божіе нудится"и только „нуждницы", т. е. употребляющіе усиліе, труждающіеся „восхшцаютъ е" (МФ. XI, 12). I. Христосъ пришелъ не разорить законъ, но исполнить (МФ. Υ, 17). Человекъ, оправданный и освященный, не по необходимости делаетъ, а долженъ делать добро, потому-что „всякій получитъ отъ Господа по мере добра, которое онъ сделалъ" (Еф. VI, 8). Добро, такимъ образомъ, не плодъ и не свидетельство спасенія только, а одинъ изъ прямыхъ виновниковъ последняго, которымъ „ открывается человеку свободный входъ въ вечное царство Господа нашего и Спасителя I. Христа" (2 Петр. 1,11). Поэтому жизнь человека после крещенія отнюдь не со-стяніе бездеятельнаго блаженства и непроизвольнаго доброделанія (какъ она должна представляться на западе), а наоборотъ, деятельное последованіе Христу (Кол. Ш, 1—-14). Земная жизнь—сеяніе, а загробная—жатва, и потому человекъ долженъ сеять добро, чтобы потомъ наследовать блаженство (Гал. УІ, 7—10), онъ долженъ, какъ прилежный муравей, скоплять плоды для будущей жизни 102), собирать себе то „неветшающее богатство, собирать которое не только не порокъ, но и великая добродетель и награда" 103). Итакъ, человекъ оправданный делаетъ добро произвольно и постоянно сознаетъ и убежденъ въ томъ, что делаетъ „ради чести въ царстве небесномъ", чтобы ему „заслужить похвалу отъ Бога, какъ добрый рабъ, и удостоиться какихъ-нибудь почестей" 104); такъ что, если бы не было этого убежденія, если бы человекъ не ожидалъ этой награды на небесахъ, тогда и добродетельная жизнь была бы беземысленной и потому невозможной. „Кто захотелъ бы принимать на себя столь горькіе труды, если бы не имелъ сладкой надежды во Христе?" 105). „ Стали ли бы мы соблюдать себя въ такой чистоте, если бы мы не признавали, что Богъ бодрствуетъ надъ человеческимъ родомъ? Конечно нетъ. Но такъ какъ мы веруемъ, что отдадимъ отчетъ во всей настоящей жизни Богу, сотворившему и насъ, и міръ: то мы из-бираемъ жизнь воздержную, человеколюбивую и уничиженную,—зная, что здесь не можемъ потерпеть, хотя бы насъ лишили жизни, никакого зла, которое бы сравнялось съ благами намъ уготованными отъ Великаго Судіи за кроткую, человеколюбивую и скромную жизнь" 106). Доброделаніе, такимъ образомъ, есть необходимое условіе спасенія.}

Но здесь опять можно спросить, въ какомъ смысле добро-деланіе признается условіемъ спасенія: оно можетъ быть только внешнимъ основаніемъ для полученія спасенія, но можетъ быть и условіемъ въ собственномъ смысле, производителемъ спасенія. Тотъ и другой ответъ, будучи весьма близки одинъ къ другому по форме, со стороны своего содержанія весьма, чтобы не сказать, въ корне различаются одинъ отъ другаго: они могутъ служить выразителями двухъ совершенно противоположныхъ, взаимно исключающихся жизнепониманій: мірскаго, языческаго и христіанскаго.

Себялюбецъ живетъ для себя, свое „я" поставляетъ средоточіемъ міра, съ точки зренія этого „я" оцениваетъ все происходящее и въ своей, и въ общеміровой жизни. Цель его—собственное благополучіе, высшее благо—наслажденіе, въ виде ли чувственныхъ удовольствій, или въ какой-нибудь нирване и т. п. въ этомъ роде.

Теперь, грехъ (существо котораго и есть себялюбіе), доставляя человеку наслажденіе въ этой жизни, вместе съ темъ приноситъ ему неизмеримо большее страданіе въ жизни загробной: Богомъ установленный міропорядокъ оказывается пагубнымъ для себялюбія и съ необходимостью ведетъ его къ наказанію. Себялюбцу, какъ такому, конечно, нетъ дела до правды или неправды этого міропорядка, даже более, онъ всемъ своймъ существомъ готовъ возмутиться противъ последняго,—всемъ своймъ существомъ готовъ протествовать противъ этого ограниченія своего „я" желаніе котораго для него законъ,—но онъ, какъ себялюбецъ же, не можетъ не желать избежать той горкой участи, къ которой приводитъ нераскаянное противоречіе враждебному для него міропорядку. И вотъ самолюбецъ, начинаетъ, какъ онъ говорить спасаться, т. е., съ крайнимъ сожаленіемъ отсекая свои излюбленныя и все еще дорогія пожеланія, начинаетъ исполнять законъ, положенный Богомъ, — исполнять именно потому, что противозаконіе оказывается въ своемъ последнемъ выводе крайне невыгодномъ для себялюцба, хотя не перестаетъ для него быть желательнымъ и пріятнымъ. Себялюбецъ въ душе своей—врагъ Богу (Рим. VIII, 7) и хочетъ слушать своего отца—человекоубійцу (Ιο. VIII, 44), онъ готовъ кусать милующую его Руку (вспомнимъ іудеевъ, „избившихъ пророковъ и камнями побивавшихъ посланныхъ къ нимъ", вспомнимъ распятаго I. Христа), но онъ трепещетъ Бога, такъ какъ знаетъ, что Онъ всемогущъ, что все, и самъ себялюбецъ, въ рукахъ Божіихъ, что отъ Бога, след., не уйдешь. Себялюбцу приходится подчиняться воле Божіей для своей же собственной выгоды. Онъ и подчиняется, но—какъ рабъ, съ внутреннимъ отвращеніемъ, съ ропотомъ, подгоняемый бичемъ, или какъ наемникъ, которому нужна выгода, награда.

Такъ настроенный, человекъ, конечно, не можетъ и понять той ,,свободы чадъ Божіихъ", которую принесъ I. Христостъ, того „примиренія" съ Богомъ, которое возвестили намъ Апостолы: „душевный человекъ не можетъ „служить Богу духомъ и истиною (Іо. IV, 23), онъ судить обо всемъ по душевному (Кор. II, 14). Приходя ко Христу, онъ не столько хочетъ научиться отъ Него, какъ ему жить, чтобы жить истинною жизнію, сколько хотеть узнать, какую пользу принесетъ ему последованіе Христу. Поэтому, слыша о спасеніи Христовомъ, онъ усвояетъ изъ этой благой вести преимущественно ея внешнюю сторону: избавленіе отъ бедствія, отъ конечной погибели и полученіе высшаго блаженства и не замечаетъ другой, более существенной стороны этого спасенія, не замечаетъ,—что бедствіемъ здесь считается не страданіе, не муки, а грехъ,—что высочайшее благо здесь полагается въ той самой воле Божіей, противъ которой съ такой ревностью возмущается его себялюбивая природа. Онь думаетъ только о томъ, что онъ будетъ наслаждаться, а, чемъ?—объ этомъ онъ не спрашиваеть.

Но, если все дело только въ блаженстве, какъ такомъ. въ выгоде человека, то естественно спросить, за что же человекъ эту выгоду получаетъ? не будетъ ли несправедливымъ наделять его блаженствомъ, когда онъ ничемъ не заслужилъ его? Христосъ училъ, что спасаются только делающіе добро. След., заключаетъ человекъ, добро и есть та плата, та уступка Богу, за которую Онь даруетъ человеку вечпую жизнь. Почему же Богу угодно такое, а не иное поведеніе, себялюбецъ понять не можетъ: самъ исполняя желанія своего „я" только потому, что это ему пріятно, желательно, онъ и законъ Божій наклоненъ представлять себе такимъ же безпричиннымъ желаніемъ Владыки. Конечно, такую безпричинную волю человекъ любить не можетъ, равно какъ и Самого Владыку: Последняго онъ только боится, а первую исполняетъ только противъ своего желанія. Отсюда, его труды, понесенные имъ преисполнены воли Божіей, не могутъ иметь силы и значенія самоотверженной жертвы Богу, жертвы любящей и благодарящей. Для человека они тяга, подневольное ярмо. Поэтому, ими пожертвовать онъ не въ состояніи и требуетъ себе вознагражденія, какъ и всякій наемникъ. Дела въ глазахъ человека получаютъ значеніе заслуги.

Такимъ образомъ, правовое представлепіе о спасеніи, какъ нельзя более, понятно и удобно именно для себялюбиваго настроенія. Мы видели слабыя стороны этого представленія,— видели, какъ имъ открывается свободный входъ всякимъ сделкамъ и прямымъ искаженіямъ Христовой истины въ западномъ христіанстве. Теперь мы должны раскрыть, какъ къ этому представленію относятся священные источники нашей веры: Св. Писаніе и Преданіе.

Если мы приступимъ къ этимъ источникамъ съ предвзятой мыслію и если будемъ вырывать изъ нихъ лишь отдельныя слова и реченія, не справляясь съ основной мыслію ихъ, то мы. пожалуй, можемъ найти не мало оенованій для правового представленія въ самомъ Св. Писаніи или Преданіи.

Прежде всего, какъ понимается спасеніе? „Чего большаго ищещь ты, спрашиваетъ Св. Григорій Богословъ, кроме спасенія? Будущей славы и святости? Для меня весьма важно спастись и избавиться отъ тамошнихъ мученій. Ты идешь путемъ непробитымъ и недоступнымъ, а я—путемъ протоптаннымъ, который спасъ многихъ" 107). Въ этихъ словахъ спасете понимается, какъ видимъ, исключительно съ его внешней, формальной стороны, погибель человека берется въ прямомъ и общемъ смысле, безъ определенія, въ чемъ, именно она заключается: человеку грозитъ беда, и онъ отъ нея избавляется. Тотъ же смыслъ можно находить и въ техъ местахъ Св. Писанія, где жизни вечной противопоставляется судъ, погибель, мученія (напр. Іо. III, 15; У, 24; МФ. ХХV, 46 и пр.)

Если же сущность спасенія—въ благополучіи человека, въ его наслажденіи, то за что человека награждать? „Безъ подвига никто не увенчивается" 108), говоритъ Св. Ефремъ Сиринъ. Ужели кажется тебе справедливым, чтобы земныя и преходящія вещи и тленная слава требовали усилій и трудовъ, а для пріобретенія надежды нестареющіеся и нескончемые веки вековъ царствовать со Христомъ, не надлежало даже этого краткаго времени пребыванія твоего на земле употребить на труды и подвиги, чтобы впоследствіи целые веки царствовать" 109). „Обрати вниманіе, говоритъ другой св отецъ, на самый законъ правды и войди въ самого себя. Имеешь ты у себя различныхъ служителей, и одни хороши, а другіе плохи; хорошихъ ты уважаешь, а дурныхъ бьешь. И если ты судья, то добрыхъ хвалишь, а беззаконныхъ наказываешь. Ужели же у тебя человека смертнаго, соблюдается справедливость, а у Бога, безпреемственнаго всехъ Царя, нетъ праведнаго возмездія? Отрицать сіе нечестиво" 110).

Что же служитъ темъ основаніемъ, по которому человеку присуждается великая награда на небесахъ? Награда дается только за подвигъ; след., и небесная награда достигается подвигомъ, „праведными делами" 111). Дела, такимъ образомъ, даютъ право на вечное блаженство, оказываются, какъ бы ценою, платою за него со стороны человека. Это уподобленіе весьма обычно въ Св. Писаніи и Преданіи.

Такъ, Господь I. Христосъ весьма часто, убеждая своихъ слушателей къ той или другой христианской добродетели къ христіанскому поведенію вообще, указывалъ имъ главнымъ образомъ на то, что за такое поведение и только за него, воздается награда на небесахъ. „Смотрите, говорилъ Онъ, не творите милостыни вашей предъ людьми съ темъ, чтобы они видели васъ: иначе не будетъ вамъ награды отъ Отца вашего небеснаго. Итакъ, когда творишь милостыню не труби передъ собой, какъ делаютъ лицмеры въ синагогахъ и на улицахъ, чтобы прославили ихъ люди. Истинно говорю вамъ: они уже получаютъ награду свою. У тебя же... и т. д., и Отецъ твой, видящій тайное воздастъ тебе явно" (МФ. VI, I—6 и д.). Или, напр., известное изреченіе о единой чаше студеной воды поданной пророку, или ученику. „Кто принимаетъ пророка, во имя пророка, получаетъ награду пророка; и кто принимаетъ праведника, во имя праведника, получить награду праведника. И кто напоитъ одного изъ малыхъ сихъ только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вамъ, не потеряетъ награды своей" (МФ. X, 41—42).

Св. Апостолы тоже часто прибегаютъ къ этой форме выраженія, и тоже въ техъ случаяхъ, когда нужно побудить кого нибудь къ доброделанію. Загробная награда сравнивается съ наградой на ристалищахъ, съ венцомъ победителей. „Разве не знаете, говоритъ, напр., св. апостоль Павелъ, что бегущіе на поприще бегутъ все, но одинъ получаетъ награду; и вы бегите такъ, чтобы получить. Все подвижники (т. е. борцы) воздерживаются отъ всего: они для полученія венца тленнаго, а мы нетленнаго„ (1 Кор. IX, 24—5; Гал. У, 7; Филипп. III, 14; 2 Тим. ІУ, 7—8; 1 Петр. У, 2—4 и др.). Удерживая христіанъ отъ какихъ-нибудь пороковъ, указываютъ на наказаніе, какое постигнетъ отъ Господа всехъ грешниковъ: „Воля Божія есть освященіе ваше, чтобы вы воздерживались отъ блуда,.,, чтобы ни въ чемъ не поступали съ братомъ своимъ противузаконно и корыстолюбиво; потому что Господь Мститель ва все это, какъ и прежде мы говорили вамъ и свидетельствовали" (I Фесс. IV, 3—6). Этими и подобными местами и пользуются, чтобы оправдать правовое пониманіе нравственной жизни. Впоследствіи мы увидимъ, насколько это справедливо.

Точно тоже и въ святоотеческихъ твореніяхъ. Отцы Церкви, съ тою же самою целью—обосновать доброделаніе побудить къ нему, иногда прибегаютъ къ такимъ сравненіямъ, который, по видимому, прямо—за внешнее пониманіе жизни. Такова, напр., аналогія купли—продажи. „Должно, говоритъ св. Григорій Нисскій, подкрепляясь верою въ ожидаемое, добродетельнымъ поведеніемъ напередъ закупать (ποοεμπο-ρεύετθαι) будущую благодать" 112). Даръ свободы, присущій человеку, иногда думаютъ объяснить темъ, что въ противномъ случае несправедливо было бы человека награждать. если бы Богъ все сделалъ даромъ природы, мы остались бы безъ наградъ И безъ венцовъ (άστέφανοι και χωρίς βραβείων)_; и какъ безсловесныя за те совершенства, которыми обладаютъ они по природе, не могутъ получить награды, ни одобренія: такъ и мы не получили бы ничего этого. Ибо совершенства естественныя служатъ кь похвале и чести не обладающихъ, а Давшаго ихъ. Такъ, вотъ почему Богъ не представилъ всего природе" 113). Добродетель признается темъ достаточнымъ основаніемъ, которое делаетъ возмездіе деломъ простой справедливости. „Душевное врачеваніе печется о душе, чтобы душа могла наследовать горнюю славу за подвигъ и за борьбу съ дольнимъ и, бывъ здесь искушена ими, какъ золото огнемъ, получила упованіе въ награду за добродетель, а не только какъ даръ Божій" 114). „если души, говоритъ св. ефремъ Сиринъ, окажутся во всемъ благоискусными, верными и достойными, претерпевшими до конца и сохранившими упованіе веры, то сподобившись избавленія по благодати, по всей справедливости сделаются оне наследницами царствія" 115). Или Нилъ Синайскій: „Въ день суда Богъ каждому правдиво присудитъ воздаяніе не по здешнему ошибочному предположение, но какъ требуютъ справедливость, по самой истине содеяннаго" 116).

Маю того: не только добродетель, какъ общее и постоянное расположеніе души, но и каждое доброе действіе, добрый поступокъ, самъ по себе, представляются какъ будто бы заслуживающими. Такую мысль могутъ дать, напр., слова св. Кирилла Іерусалимскаго: „Будь только благонадеженъ; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнетъ. Всякая молитва твоя, всякое псалмопеніе записано; записана всякая милостыня, записанъ всякій постъ; записано и то, если бракъ сохраненъ былъ честно, записано и воздержаніе, соблюдаемое для Бога; первые же венцы въ сей записи представлены девству и чистоте" 117). если продолжать изследовать творенія св. отцевъ все въ томъ же направленіи, то можно, пожалуй, найти въ нихъ следы и католической сверхдолжной заслуги. Напр., въ Лествице мы читаемъ: „есть души, которыя сде-лали больше, нежели сколько повелеваютъ заповеди" 118). Или св. Григорій Нисскій, восхваляя Плациллу, говоритъ, что она своими подвигами (καταρθώμαοι) превзошла предписанное (παρέρχεται καϊ τα προστεταγμένα) 119). Вообще же жизнь человеческая иногда представляется какимъ-то механическимъ сцепленіемъ разныхъ подвиговъ и заслугъ, изъ которыхъ каждая ждетъ себе награды и делается только для последней. „Жизнь каждаго какъ бы взвешивается, говоритъ св. Кириллъ Александрійскій, возмездіе непременно какъ бы уравновешено будетъ съ нашею доброкачественностію" 120). Предшествующія добрыя дела уменьшаютъ наказаніе за грехи, потому что праведный Судія изрекаетъ приговоръ, соразмеряя последнія съ первыми", говоритъ бл. Феодоритъ 121).

Всего же более основаній для себя правовое жизнепони-маніе можетъ подыскать въ творенія св. I. Златоуста, которому более всехъ другихъ, можетъ быть, пришлось говорить противъ корыстолюбивой безсердечности къ беднымъ и, след., доказывать прежде всего неразсчетливость такого поведенія. Не могъ онъ, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближняго,—говоря съ наем-никомъ, онъ и языкъ долженъ былъ выбрать подходящій. Отсюда,—замечаемое въ некоторыхъ местахъ твореній святителя стремленіе какъ бы высчитать, когда, за что и сколько именно получитъ человекъ. „Если ты, говоритъ святитель, сделаешь что-нибудь доброе (χρηστού) и не получишь здесь за него воздаянія, не смущайся: награда съ избыткомъ ожидаетъ тебя въ будущемъ„ 122). „Когда видишь праведника на-казуемымъ, считай его блаженнымъ, и говори: этотъ правед-никъ или грехъ на себе имеетъ, и получаетъ за него возмездіе, и отходитъ туда чистымъ, или наказывается сверхъ греховъ, и ему высчитывается излишекъ, придатокъ къ его Праведности (προσθήκη δικαιοσύνης αυτοί ογίζεται). Потому что тамъ бываетъ расчетъ (λόγος), и Богъ говоритъ праведнику: ты долженъ мне столько-то, положимъ, онъ вверилъ ему десять оволовъ, и ставитъ ему въ счетъ десять оволовъ. если же онъ издержалъ шестьдесятъ оволовъ, Богъ говоритъ ему: десять оволовъ засчитываю тебе за грехъ, а пятьдесятъ за праведность" 123).

Если мы теперь отъ оо. восточныхъ обратимся къ запад-нымъ, то само собою понятно, что въ ихъ твореніяхъ мы найдемъ еще более следовъ правового жизнепониманія: этимъ отцамъ приходилось иметь дело съ Римомъ непосредственно, не могли они, поэтому, оставить безъ вниманія его способа мышленія, темъ более, что греховность человека какъ бы оправдывала такое жизнепониманіе. „ Съ техъ поръ, говоритъ Тертулліанъ, какъ зло вошло въ міръ и какъ благость Божія была оскорблена, правосудіе его стало управлять его благостию. Оно предоставило благость достойнымъ, отказало въ ней недостойнымъ, отняло ее у неблагодарныхь и отмстило за нее врагамъ ея. Оно судитъ, осуждаетъ, наказываетъ: суды его, казни его, внушаемый ими страхъ служитъ уздою своеволію, поощреніемъ добродетели" 124). Отсюда происходитъ обозначение человеческихъ делъ „заслуги", общее всемъ западнымъ отцамъ. Дела разсматриваются, главнымъ образозиъ, какъ некоторая ценность, дающая право на награду. Такъ св. Кипріанъ пишетъ исповедникамъ: „Некоторые изъ васъ упредили другихъ совершеніемъ своего мученичества и имеютъ принять, награду отъ Господа по своимъ заслугамъ; а некоторые еще томятся въ заключеніи темничномъ, въ рудникахъ и въ узахъ и... медленностью страданій пріобретаютъ полнейшее право-па заслуги, по которымъ надеются получить изъ небесныхъ. наградъ столько воздаяній, сколько теперь числятся дней въ истязаніяхъ" 125). Тертулліанъ же прямо представляетъ Господа, какъ бы должникомъ за добрыя дела человека. Богъ, говоритъ онъ не желая гибели святыхъ своихъ, объявилъ себя ихъ заступникомъ, а потому и пріемлетъ ихъ добрыя дела и раскаяніе; пріемля же сіе, Онъ вменяетъ Себе долгомъ за то ихъ награждать" 126). Отношенія между Богомъ и человекомъ иногда строго приравниваются къ отношеніямъ между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимномъ удовлетворены, съ отмщеніемъ за всякое нарушеніе. Для примера возъмемъ того же Тертуллиана. Воть, напр, что говорить онъ въ своемъ сочиении о терпеніи: „Скорбя телесныя суть очистительная жертва, примиряющая съ нами Бога чрезъ смиреніе, когда плоть довольствуясь немногимъ количеством хлеба и воды, приносить въ даръ Господу свою бедность и воздержаиіе, когда присовокупляетъ къ этому частью посты, и когда проводить посты въ пепле и вретище... Такт, некогда гордый царь Навуходоносоръ, раздражавшій Господа, принесъ великоленую и полезную жертву терпенія смиреннымъ и строгнмъ покаяніемъ семилетняго изгнанія, во время котораго жилъ со зверями, удаленный отъ общества людей; и сею жестокою жертвою возвратилъ себе царство свое, а что еще важнее, симъ очистительнымъ удовлетвореніемъ пріобрелъ снова милость Божію" 127).

Не смотря однако па все эти многочисленные следы правового жизнепониманія въ Св. Писаніи и твореніяхъ оо. Церкви признать это жизнепониманіе действительнымъ отеческимъ или библейскимъ жизнепониманіемъ нельзя, или ложно въ томъ лишь случае, если ны будемъ пользоваться Св. Писаніемъ пли Преданіемъ только, какъ сборникомъ безсвязныхъ изреченій, а не какъ единымъ словомъ Божіимъ, не какъ выраженіемъ единаго и цельнаго міровоззренія. Все эти следы необходимо сопоставить съ длиннымъ рядомъ мыслей, которыя тоже были постоянно па устахъ священныхх писателей и оо. Церкви и которыя темъ не менее прямо отрицаютъ правовое жизнепониманіе.

Прежде всего, возможны ли правовыя отношенія между Богомъ и человекомъ? На основаніи Св. Писанія и Преданія, говоримъ, что невозможны.—Въ самомъ деле, если известное отношеніе хотятъ представить отношеніемъ правовымъ, то должны отъ него требовать полнаго соответствія понятію правового отношенія; если же такого соответствія нетъ, а отношеніе, между темъ, не противоречить ни разуму, ни нравственному чувству, то это потому, след., что данное отношеніе принадлежитъ къ порядку явленій, отличному отъ правового и требуетъ себе особыхъ законовъ, особаго объясненія.

Теперь, правовой союзъ въ основе своей имеетъ себялюбивое желаніе собственпаго благополучія и выражается во взаимномъ самоограниченіи несколькихъ себялюбій, чтобы каждому изъ нихъ въ возможно большей мере благоденствовать. Приложима ли эта мерка къ отношеніямъ Бога къ человеку? Думать такъ не только нечестиво, по и безумно. „Разве можетъ человекъ, спрашиваетъ Елифазъ, доставлять пользу Богу? Разумный доставляетъ пользу себе самому. Что за удовольствіе Вседержителю, что ты праведенъ? И будетъ ли ему выгода отъ того, что ты содержишь пути свои въ непорочности?" (Іов. XXII, 2—3). „Богъ, говорить бл. Августинъ, не нуждается и въ самой человеческой праведности", и все то, въ чемъ выражается истинное почитаніе Бога, полезно челвеку, а не Богу. Не скажетъ, конечно, никто, что былъ полезенъ источнику, когда пиль изъ него, или свету, когда виделъ его" 128). „Человекъ, говорить Св. Григорій Нисскій, это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс. СП, 14), сегодня существующее, а завтра нетъ,—веритъ, что достойно почтилъ Божеское естество. Это все равно, что зажегши тонкую нить изъ пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блескь солнечныхъ лучей" 129). „Кто есть человекъ? спрашиваетъ св. Тихонъ Задонскій: земля и гной. Кто есть Богъ? есть Творецъ всея твари, видимыхъ и невидимыхъ" 130). Возможно ли между ними какое-нибудь сравненіе? А если невозможно, то какъ понять близость Божію къ человеку? Зачемъ Господь, вседовольный и всесовершенный, нисходить до союза съ человекомъ, съ этимъ червемъ, пепломъ, съ этимъ соннымъ виденіемъ и тенью" .131). „Господи, восклицаетъ Псалмопевецъ, что есть человекъ, что Ты знаешь о немъ, и сынъ человеческій, что обращаешь на него вниманіе? Человекъ подобенъ дуновенію: дни его, какъ уклоняющаяся тень" (Пс. CXLIII, 3—4). „Что такое дела человеческія? спрашиваетъ св. I. Злато-устъ: „Пепелъ и пыль, прахъ предъ лицемъ ветра, дымъ и тень, листъ и цветъ, уносимые ветромъ, сонъ, мечта и баснь, пустое колебаиіе воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, теченіе непостоянное, и все, что только можетъ быть еще ничтожнее этого" 132). Зачемъ же нужны были Господу эти призрачныя человеческія дела? Почему Опъ не только благоволилъ „привести человека изъ небытія въ бытіе, во и от-падшаго возставилъ паки и царство даровалъ ему будущее" 133). Правовое начало не объяснить намъ этого „благоутробія милости" Божіей, по которой Онъ „не потерпелъ зрети отъ діавола мучима рода человеча" 134). Тамъ, где действуетъ право и удовлетвореніе, нетъ места для такой безпричинной, безкорыстной благости.

Возьмемъ, однако, отношенія между Богомъ и человекомъ, какъ данное опыта, не задумываясь объ ихъ первоначале. Допустимъ, что между Богомъ и человекомъ существуетъ въ настоящее время правовой союзъ: добродетель человека есть та цена, которую требуетъ отъ него Господь за обещанныя награды. Но π при этой уступке отношенія между Богомъ и человекомъ не будутъ состоятельны съ правовой точки зренія: прежде чемъ помышлять о какой нибудь· награде за свои дела, человекъ долженъ Богу за все полу-ченныя и получаемыя благодеянія. „если бы Богъ, говорить преп. Макарій египетскій, вступилъ съ нами въ судъ, то не нашлось бы ничего, по истинной правде человеку принадлежащего; потому что и именія и все мнимыя блага земныя, при которыхъ человекъ можетъ делать добро, и земля и все, что на ней, и тело самое, и самая душа принадлежитъ ему. И не только все прочее, но и самое бытіе человекъ имеетъ по милости. Поэтому какая же у него собственность, которою по праву могъ бы онъ похвалиться и оправдаться? 135), „Какъ нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается впередъ, поскольку мы идемъ впередъ, и всегда въ равномъ разстояніи намъ предшествуетъ; какъ нельзя телу вырости выше головы, всегда надъ нимъ возвышающейся: такъ и намъ невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даемь такого, что не принадлежало бы ему, или что было бы вне круга его щедрости. Помысли, откуда въ тебе бытіе, дыханіе, разуменіе? Откуда то высочайшее преимущество, что ты знаешь Бога, надеешься царствія небеснаго?" 136. „Что воздадимъ милосердному Богу за все сіи блага и дары, за то, что снишелъ Онъ съ небесъ отъ Отца, или что ради насъ воплотился во чреве, или что за насъ былъ заушенъ? Чтобы воздать за одно заушеніе, то если бы мы тысячи летъ жили на земле, ничемъ не могли бы вознаградить за сію Божію милость" 137). „Дети, говорить св. Тихонъ Задонскій, какое ни делаютъ почтеніе и угожденіе отцу своему, должное ему, яко родителю, воспитателю и промышлителю, воздаютъ, иначе бы неблагодарны были: тако христіане, какъ ни тщатся угождать небесному Отцу, должное воздаютъ и темъ заслужить ничего не могутъ; но что отъ Бога получаютъ, туне получаютъ. Богу бо за благодеяніе его къ намъ показанное и показуемое никакъ и ничемъ не можемъ воздать, но всегда предъ Нимъ должниками остаемся" 138). Наше доброделаніе, такимъ образомъ, если и признать за нимъ некоторую цен-ность, всетаки награды человеку заслужить не можетъ, оно пойдетъ, такъ сказать, въ уплату долга; такъ что, „если мы не делаемъ заповеданнаго намъ, то не только лишаемся небесной награды, но не вправе называться даже и неключимыми рабами" 139). „Не милость оказываешь (Богу подвизаясь въ добре), говоритъ св. Кириллъ Іерусалимскій: „потому что самъ получилъ ее прежде: напротивъ того, воздаешь за милость, возвращая долгъ Распятому за тебя на ГолгоФе" 140).

Но этого мало. если измерять отношенія между 'Богомъ и человекомъ правовой меркой и последовательно, до конца ея держаться, то нужно признать, что, какъ всякое дело доброе даетъ человеку хоть призракъ права на награду, такъ, съ другой стороны, всякій грехъ, всякое нарушеніе завета съ Богомъ съ необходимостью требуютъ удовлетворения, такъ сказать, платы за себя (какъ католики и учатъ действительно), и следов., отнимаетъ и последній призракъ права на какую-нибудь награду отъ Бога. „Тленный родъ человеческій достоинъ тысячи смертей, поскольку пребываетъ во грехахъ", говоритъ св. Василій Великій 141). Грехъ—принадлежность не однихъ только несовершенныхъ, онъ есть явленіе всеобщее, и каждый безъ всякаго колебанія можетъ сказать о себе: „Какъ оправдается человекъ предъ Богомъ. Вотъ Онъ и слугамъ своимъ не доверяетъ и въ ангелахъ своихъ усматриваетъ недостатки: темъ более въ обитающихъ въ храминахъ изъ бренія, которыхъ основаніе прахъ, которые истребляются скорее моли (Iов. IX, 2; IV, 18 — 19). „Въ мужестве даже избранныхъ людей можно, по словамъ св. Кирилла Александрійскаго, находить нечто достойное справедливая порица-нія, что усматривается веденіемъ Законодателя, хотя и ускользаетъ отъ нашего взора" 142). „Пусть, говорить св. І. Златоустъ, будетъ кто-нибудь праведникъ, но будь онъ хоть тысячу разъ праведиикъ (καν μνριάκις δίκαιος) и взойдя до caмаго верха, такъ, чтобы отрешиться отъ греховъ,—не можетъ онъ быть чистымъ отъ скверны; хотя бы онъ быль тысячу разъ праведникъ,·—но онъ—человекъ" 143). Где же здесь возможность требовать отъ Бога какой-нибудь награды, какого-нибудь удовлетворения, когда съ нашей стороны происходить только нарушение завета съ Богомъ, только увеличеніе и безъ того великаго долга? „Знай, говорить св. Тихонъ Задонский, что мы никакого добра у Бога не заслужили, но нанротивъ того всякаго наказанія достойны, и какое бы наказаніе ни было, грехи наши большаго еще достойны" 144). если бы это состояніе (т. е. состояніе въ аду после всеобщаго суда; было уделомъ и для всехъ, то и въ такомъ случае никто бы не пмелъ права упрекать правосудіе Бога—Отмстителя", говоритъ вполне справедливо, съ строго правовой точки зренія, бл. Августинъ 145).

Но, если и это все позабыть, позабыть и ничтожество, и греховность человека, то и тогда съ точки зренія права объяснить спасенія человека мы не можемъ: не выдерживается основное начало правового союза—равенство жертвы и воздаянія, труда и награды. Что такое земная жизнь въ сравненіи съ загробнымъ блаженствомъ? Ничтожная капля въ сравненіи съ целымъ океаномъ. если, следов., дела человека имеютъ какую-нибудь ценность, то во всякомъ случае не для полученія вечнаго блаженства. „если Авраамъ, говоритъ св. Апостолъ Павелъ, оправдался делами, то онъ имеетъ похвалу, но не предъ Богомъ (Римл. IV, 2). Съ нашей земной точки зренія и для земныхъ целей праведность человека имеетъ некоторую ценность и можетъ въ глазахъ людей заслуживать какую-нибудь награду, но предъ Судомъ Божіимъ, где произносится приговоръ на последнюю участь человека, эта праведность ценности не имеетъ, не соответ,ствуетъ величію награды. Прежде всего, это потому, что „время покаянія коротко, царствію же небесному нетъ конца" 146). „Трудъ подвижничества, какъ сонъ. скоротечень, а упокоеніе, какимъ вознаграждается трудъ сей, безконечно и неописанно" 147). „Кратковременное страданіе наше производить въ безмерномъ преизбытке вечную славу" (2 Кор. IV, 17—18). „Тысячи летъ века сего тоже въ сравненіи съ вечнымъ и нетленнымъ міромъ, какъ если бы кто взялъ одну песчинку изъ всего множества морскихъ песковъ" 148). Но время и вечность противоположны между собой не только по своей продолжаемости, количественно,—гораздо более они несравнимы между собой по своему содержанію, по своему качественному различію. Какіе труды бы ни предпринялъ человекъ, какія страданія онъ бы ни претерпелъ, все это—ничто въ сравненіи съ темъ блаженствомъ, которое онъ за это получаетъ. „Смотри, говорить св. I. Златоустъ, какое величіе славы, которою пользуются следующіе добродетели,—оно превышаетъ все (ώς νικαν αυτήν πάντα), что бы ни совершилъ кто-нибудь; пусть онъ достигнетъ самой вершины, и тогда останется назади. Что можетъ человекъ совершить такого, чтобы совершенно заслужить (επαξίωζ άθληοαι) щедроты Владыки?" 149). „если бы, говорить преп. Макарій египетскій, каждый человекъ съ того времени, какъ создань Адамъ и до окончанія міра велъ брань съ сатаною и терпелъ скорби, то не сделалъ бы онъ ничего великаго въ сравненіи съ тою славою, какую наследствуетъ, потому что безконечные веки будетъ царствовать со Христомъ" 150).

Невозможность понимать спасеніе съ точки зренія права открывается далее, изъ того недопустима го и немыслимаго въ правовомъ союзе явленія, что одинъ изъ членовъ союза (Богъ) не только не нуждается въ остальныхъ членахъ и не стремится воспользоваться ихъ трудами и силами для своей выгоды, но оказывается постояннымъ и необходимымъ помощникомъ ихъ во всемъ, чемъ эти последніе хотятъ обязать его же самого. Каждый членъ правового союза имеетъ целью своей свое благополучіе и, какъ и естественно, желаетъ его иметь за наименьшую цену съ своей стороны. А Господь обладаетъ блаженствомъ помимо человека, и вотъ, не смотря на это, Онъ не только признаетъ Себя должникомъ всякому делающему доброе, но и стремится зачемъ то увеличить Свой долгъ, Самъ трудясь за людей и считая сделанное Имъ деломъ людей. „Добродетель, говорить бл. Августинъ, какова бы она ни была, хотя и называется нашею, подается намъ Божественною благодатию" 151). „Достоинства твои, говорить св. I. Златоустъ, не отъ тебя, но отъ благодати Божіей. Укажешь ли на веру, она отъ призванія; укажешь ли на отпущеніе греховъ, на дарованія, на способность учительства, на добродетели, все ты получилъ оттуда. Что же, скажи мне, ты имеешь такого, чего бы не получилъ, а достигъ самъ собою? Не можешь указать ни на что. Ты получилъ, а между темъ превозносишься? При этомъ следовало бы смиряться; потому что данное принадлежать не тебе, но Давшему. если ты получилъ, то получилъ отъ Него; если получилъ отъ Него, то получилъ не свое; если получилъ не свое, то почему превозносишься, какъ бы имея все отъ себя самого? 152). „Како можемъ заслужить послушаніемъ нашимъ вечный животъ, когда и послушаніе истинное есть не наше собственное, но Божіей благодати дело, намъ же приписуется, что мы благодати Божіей не противимся, но действующей въ насъ содействуемъ?" 153). Какая можетъ быть речь о заслуге со стороны человека, когда онъ не можетъ сделать шагу въ нравственномъ развитіи безъ помощи Божіей? „Если бы не покрывала меня милость твоя, говорить преп. Ефремъ Сиринъ: погибъ бы я уже и былъ теперь, какъ прахъ предъ лицемъ ветра, какъ не являвшійся никогда въ жизни сей" 154). „Безъ Бога, по словамъ св. Григорія Богослова, все мы—смертныя игралища суеты, живые мертвецы, смердящіе грехами. Ты не видывалъ, чтобы птица летала, где нетъ воздуха, чтобы дельфинъ плавалъ, где нетъ воды; такъ и человекъ безъ Христа не заноситъ вверхъ ноги" 155). Человекъ, такимъ образомъ, въ существе дела не только не обязываетъ Господа своими заслугами, но скорее ему обязанъ ими. Какъ же понять после этого союзъ Бога съ человекомъ, если стоять строго на правовой точке зренія? Я вступаю въ союзъ совсемъ не изъ желанія служить или помочь моему ближнему, а, наоборотъ, изъ желанія воспользоваться силами моего ближняго для моего собственнаго благополучія. При этомъ цель моя, конечно,— получить, какъ можно более и отдать какъ можно менее. Буду ли, след., я принимать на себя какія-нибудь обязательства, если не надеюсь зa нихъ получить большее или въ крайнемъ случае, равное вознагражденіе? Между темъ, Господь не только вступаетъ въ союзъ съ человекомъ и принимаетъ на Себя обязательства, Самъ решительно не нуждаясь ни въ этомъ союзе, ни въ человеке вообще, не только воздаетъ человеку награду бесконечно превосходящую трудъ последняго и забываетъ все его неправды, не требуя за нихъ платы,—но еще Самъ производитъ добро въ человеке, чтобы за это добро Самому же быть человеку обязаннымъ. „Богъ, Который, по словамъ св. Иринея Ліонскаго, не нуждается ни въ чемъ, принимаешь наши добрыя дела съ тою целію, чтобы даровать намъ вознагражденіе Своими благами, какъ говоритъ нашъ Господь: Пріидите благословенніи Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вамъ отъ созданія міра. Ибо Я алкалъ, и вы дали Мне есть... и пр. Поелику вы сделали сіе одному изъ братьевъ Моихъ меньшихъ, то сделали Мне (МФ. XXV, 34 и сл.). Онъ не нуждается въ этомъ, однако желаетъ, что бы мы делали это для нашей собственной пользы, чтобы не быть намъ безплодными" 156). Съ правовой точки зренія это явленіе непонятно, даже прямо безсмысленно.

Очевидно, здесь действуетъ не jus,—очевидно, этотъ союзъ Бога съ человекомъ долженъ быть понимаемъ съ иной точки зренія, а не правовой, которая его можетъ только исказить, а не объяснить. Здесь действуетъ не право, не желаніе „своихъ сил", а милость, забвеніе себя и желаніе послужить другому, меньшему. „Какое разстояніе, спрашиваетъ св. I. Златоустъ, воображаешь ты между Богомъ и человекомъ? Какъ между человекомъ и червемъ? Но и представивъ себе это различіе такимъ, ты ничего не сказалъ, да и сказать ничего нельзя. Но захочешь ли ты искать себе отъ червя громкой славы. Нетъ. если при всемъ славолюбіи твоемъ, не захочешь этого, будетъ ли нуждаться въ твоемъ прославленіи Тотъ, Кто не имеетъ такого пристрастія и такъ высоко стоитъ надъ тобою? Впрочемъ, и не нуждаясь въ славе, Онъ ради тебя говоритъ, что желаетъ ея. И если не погнушался стать ради тебя рабомъ, то удивительно ли, что потому же побужденію, даетъ Свое согласіе и на что-нибудь другое? Что бы ни способствовало къ нашему спасенію, Онъ ничего не считаетъ недостойнымъ Себя" 157).

Вотъ почему отцы Церкви, употреблявшіе аналогію труда и награды, подвига и венца, никогда не забывали и не скрывали отъ своихъ слушателей, что это только аналогія, только приблизительное сравненіе, существа нашего спасенія отнюдь не выражающее, что спасеніе совершается не по внешнему закону равнаго вознагражденія. Вотъ. напр., несколько примеровъ изъ твореній св. I. Златоуста, который, какъ мы выше замечали, чаще всехъ и подробнее всехъ останавливался на этой аналогіи подвига и венца. Желая объяснить человеку его спасеніе, многіе и въ томъ числе самъ св. отецъ, прибегаютъ вследъ за Ап. Павломъ, къ аналогіи состязаній на ристалище: какъ здесь. такъ и тамъ за победу воздается награда. Но сходство только видимое, различіе же коренное. „(На олимпійскихъ играхъ), говоритъ св. Златоустъ, учитель борцовъ стоитъ, оставаясь только зрителемъ, не имея возможности делать что-нибудь другое, а только выжидая, на чьей стороне будетъ победа. Не такъ Владыка нашъ: Онъ и споборствуетъ и руку свою простираетъ, и соприкасается и какъ бы Самъ со всехъ сторонъ одолевая противника, предаетъ его въ наши руки, все делаетъ и устрояетъ такъ, чтобы мы могли устоять въ борьбе и одержать победу, а онъ могъ возложить на главу нашу неувядаемый венецъ" 158). Пользуются сравненіемъ съ битвой, но и это сравненіе нужно понимать съ большимъ ограниченіемъ. „Не прикрывайся тяжестью трудовъ и подвиговъ: не одною только надеждою будущихъ благъ, но и другимъ способомъ Богъ сделалъ для насъ легкою добродетель: Онъ всегда намъ содействуетъ и помогаетъ. Пожелай только оказать хотя малое усердіе, и тогда все прочее последуетъ само собою. Ибо Онъ для того требуетъ отъ тебя хотя малыхъ трудовъ, чтобы твоей была победа. Какъ царь повелеваетъ сыну своему стоять въ строю, пускать стрелы и быть на виду для того, чтобы ему приписать победу, а между темъ самъ управляетъ ходомъ сражения: такъ и Богъ поступаетъ въ войне нашей противъ діавола. Онъ требуетъ отъ тебя только того, чтобы ты объявилъ открытую вражду къ діаволу,—и если ты это сделаешь, то всю войну Онъ Самъ уже окончитъ" 159). Можно сравнить отношіенія Бога и человека съ отношеніями заимодавца и должника, но „у людей принявшіе закладъ думаютъ, что они оказываютъ милость намъ, сохраняя, что получили; у Христа же наоборотъ: получивши отъ тебя залогъ, Онъ, по его словамъ, не оказываетъ милости, а напротивъ получаетъ, и за самую заботливость, какую Онъ оказываетъ твоему достоянію, не требуетъ Онъ отъ тебя платы, по тебе же отплачиваетъ" 160).

Такимъ образомъ все эти и подобныя сравненія, представляя некоторое внешнее сходство съ деломъ нашего спасенія, не выражаютъ такой существенной, основой его черты безъ которой оно является въ ложномъ свете: по нимъ, должны бы мы служить Богу, тогда какъ Онъ „пришелъ не для того, чтобы ему служили, но чтобы послужить и дать душу Свою" зa насъ (МФ. XX, 28). По правовому пониманію выходитъ, что мы своими делами что-то оказываемъ Богу, что мы должны утолять его гневъ нашими скорбями, страданіями, должны платить за себя, что за будущее наслажденіе, которое обещано намъ Богомъ. Онъ отнимаетъ у насъ наши временныя удовольствія, какъ бы не имея настолько великодушія, чтобы предоставить человеку блаженство всецелое. На самомъ же деле, Богъ все готовъ сделать, чтобы спасти человека, чтобы ввести его въ то блаженство,—Онъ не считаетъ для Себя ничего столь великимъ и дорогимъ, чтобы не жертвовать имъ для спасенія человека. Дела наши ничтожны и призрачны, и, если бы Богъ былъ такимъ, какъ его представляетъ себе правовое жизнепониманіе подобно ленивому рабу, зарывшему свой талантъ, если бы былъ Онъ жнущимъ, где не сеялъ, и собирающимъ где не расточалъ (МФ. XXV, 24),— то, конечно, Онъ ничего и не далъ бы за эти наши дела (да и ихъ у насъ тогда не было бы), и мы такъ и не могли бы „избавится отъ нашего тела смерти" (Римл. VII, 24). Но „благодареніе Богу",—Онъ не таковъ, чтобы бояться миловать и расточать Свои дары,—Онъ не высчитываетъ, сколько следуетъ человеку, наоборотъ, Онъ „ожидаетъ только повода отъ насъ, чтобы показать великую Свою милость" 161). „Человекъ, говорить преп. ефремъ Сиринъ, не иначе можетъ получить награду за трудъ свой более должнаго, какъ по благости. (Но) чей трудъ равноцененъ царству? Кто (следовательно) можетъ получить царство по правде, если не наследуетъ его туне? Разве капля дается по правде, а прочее восполняетъ благость. Трудъ правды подаетъ только случай подателю за малое наградить великимъ богатствомъ" 162).

Въ виду такихъ несообразностей правового жизнепониманія оо. Церкви допускали его только въ виде сравненія, они всегда сознавали, что въ нашемъ спасеніи действуетъ милость Божія, готовая всегда дать более даже, чемъ требуется,—а не сухой разсчетъ, который думаетъ только о томъ чтобы не передать лишнее, чтобы не причинить убытка себе, Поэтому, признавая необходимыми дела для спасенія, именно въ качестве причины, оо. Церкви темъ не менее спасеніе приписывали не деламъ, не заслуге, а исключительно милости Божіей. Мы трудимся, делаемъ добро, но спасаемся не за трудъ, „награждаемся отъ Христа Господа въ будущемъ веке по единой его милости, а не по заслугамъ" 163). „Вечный покой, говорить св. Василій Великій, предстоитъ темъ, которые въ здешней жизни законно подвизались,—(но) покой, не по заслуге делъ воздаваемый, но по благодати великодаровитаго Бога даруемой уповавшимъ на Него" 164). Толкуя Римл. VI, 23, св. I. Златоустъ говорить: „Апостолъ не сказалъ, что она (вечная жизнь) есть награда за ваши заслуги, но: „дарованіе Божіе",—давая темъ разуметь, что мы освободились не сами собою и получили не долгъ, не награду, не воздаяніе за труды, напротивъ все сіе есть дело благодати. И изъ сего видно преимущество благодати: она не только освободила насъ и улучшила нашъ жребій, но даже все сіе совершила безъ нашихъ усилій и трудовъ" 165). „Все доброе и спасительное, совершено не по долгу, а по одной благодати и благодати (χάοιτι πάντα και άγαθόητι), а нами не подано никакой причи-

ны къ оказанію намъ добра" 166). Наше личное участіе въ своемъ спасеніи какъ бы пропадаетъ предъ величіемъ того, что делаетъ для насъ и въ насъ Господь,—такъ что вполне точно выражаетъ православное ученіе о спасеніи человека св. АФанасій Александрійскій, говоря, что все спасеніе наше приписывать должно милости Божіей" 167).

Только такое ученіе и мирится съ темъ понятіемъ о Боге, которое открылъ намъ Самъ же Богъ; только при такомъ представленіи о спасеніи мы поймемъ, что Богъ есть Богъ любви, есть, действительно, Отецъ нашъ небесный, Который безразлично готовъ всехъ миловать, лишь бы только они обратились за этой милостію. „Просите, говорить Господь, и дастся вамъ, ищите и обрящете; толцыте и отверзется вамъ и пр. Аще убо вы лукавы суще, умеете даяніе благо даяти чадомъ вашимъ: кольми паче Отецъ вашъ поднебесный дасть блага просящимъ у Него" (МФ. VII, 7—11). „Вы слышали, что сказано: возлюбиши ближняго твоего и возненавиди врага твоего (вотъ основное положеиіе юридическаго, правового жизнепониманія: воздавать, что каждому следуеть). А я говорю любите враговъ вашихъ, благословляйте проклинающихъ васъ и молитесь за обижающихъ и гонящихъ васъ (настроеніе прямо противоположное законническому. Зачемъ же оно нужно?): да будете сынами Отца вашего Небеснаго; ибо Онъ повелеваетъ солнцу Своему восходить надъ злыми и добрыми, и посылаетъ дождь на праведныхъ и неправедныхъ не спрашивая, насколько они заслужили эти милости, и не боясь наградить недостоя-наго. (МФ У, 43—45). Соответствуетъ ли такому представленію о Боге правовое понятіе о Немъ? Можно ли сказать, что Господь „благъ есть на безблагодатныя и злыя" (Лук. VI, 35), если Онъ воздаетъ только равное, если Онъ милуеть, только достойныхъ Чемъ отличается такое воздаяніе отъ обычной людской справедливости? „Если вы, говорить Господь, будете любить любящпхъ васъ, какая вамъ награда? Не то же ли делаютъ и мытари? И если вы приветствуете только братьевъ вашихъ, что особеннаго делаете? Не такъ же ли поступаютъ и язычники"? (МФ. У, 36—47). Тоже сомое можно сказать и объ правовомъ представленіи о Боге. если Онъ милуетъ только достойныхъ, то разве это любовь? Не сделаль-ли бы того же и каждый изъ насъ, проникнутыхъ себялюбіемъ? Въ чемъ тогда превосходство Божественной милости предъ нашей? „Аще", исповедуемъ мы Богу въ ежедневныхъ вечернихъ мо-литвахъ,—„праведника спасеши, ничтоже веліе; и аще чистаго помилуеши, ничтоже дивно: достойни бо суть милости Твоея". Но „въ томъ любовь, что не мы возлюбили Бога, но Онь прежде возлюбилъ насъ" (I Іо. ІУ, 10); но „Богъ Свою любовь доказываетъ темъ, что Христосъ умеръ за насъ, когда мы были еще грешниками" (Римл. У, 8), „Но на мне (молимся мы), грешнемъ удиви милость твою, о семь яви человеколюбіе Твое, да не одолеетъ моя злоба Твоей неизглаголанней благости и милосердію" 168). Если Господь училъ насъ прощать ближнему его согрешенія противъ насъ, то это потому, что Онъ запретил ь намъ требовать какого-нибудь удовлетворенія за обиды, нанесенные намъ, хотя законъ правды это не только разрешаетъ, но и требуетъ, то запретилъ потому, что Самъ Онъ не требуетъ Себе удовлетворенія отъ насъ, что Самъ прощаетъ намъ туне. Только законъ представлялъ Господа блюстителемъ правды, съ пришествіемъ же Христа законъ признанный несовершеннымъ (Рим. Ш, 21 и др.), прекратилъ» свое существование, и мы увидали своего Небеснаго Отца такъ, какъ явилъ его намъ его единородный Сынъ.

Не имея возможности провести до конца понятіе заслуги и въ тоже время не желая или боясь оставить его совсемъ на западе придумали различіе заслугъ въ собственномъ и не собствевномъ смысле (de cоngruo), при чемъ заслуги человека отнесены ко второму разряду. Богъ, говорятъ они, конечно, не можетъ по всей правде признать дела человеческія такъ, какъ они есть, заслугами, достойными награды, обязывающими его воздать человеку должное (по причинамъ, помянутымъ выше); во, какъ бы закрывая глаза на это, Онъ обьявляетъ человеку что будетъ признавать его дела заслугами и воздавать за нихъ, какъ будто бы они стоили награды. Воздаяние, такимъ образомъ, совершается всетаки по правде, хотя и условной.

Но не похоже ли это на следующее: сущуствуетъ какой-нибудь законъ, исполненіе котораго по чему-либо тягостно или вредно для известнаго человека. И вотъ изъ состраданія къ нему, мы советуемъ ему обойти законъ, не нарушая его по букве. Законъ обходится, а мы делаеыъ видъ, что убеждены въ его полномъ исполненіи. Примеровъ такихъ обходовъ можно много найти въ нравоученіи техъ самыхъ іезуитовъ, кототые, можетъ быть всехъ усерднее проповедывали правовое жизнепониманіе. Но не возмущается ли наше нравственное чувство, когда эту жалкую игру, это лицемерное соблюдение буквы при действительномъ нарушеніи смысла закона, приписывается Богу? Законъ правды, если его понимать какъ воздаяніе за трудъ равнаго наслажденія,—ведь, онъ все таки будетъ нарушенъ,—ведь всетаки человекъ на деле-то вечной жизнин не заслуживаетъ, и вотъ, не смотря на это, Господь будетъ говорить, что человекъ по заслуге получаетъ вечную жизнь. Конечно это будетъ милость,—конечно, это будетъ лучше, утешительнее для насъ, чемъ при отталкивающей сухости строгаго закона, но представленіе о Боге получится далеко не нравственное, недостойное единаго Святаго.

Представляя въ такомъ неправильномть свете отношенія Бога къ человеку, правовое жизнепониманіе извращаетъ и нравственную жизнь человека.

Сущность христианской жизни полагается въ любви, которая „есть исполненіе закона". (Римл. ХПІ, 10). „Іисусъ сказалъ (законнику): возлюби Господа Бога твоего всемъ сердцемъ твоимъ, и всею мыслію твоею, и всемъ разуменіемъ твоимъ. Сія есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: возлюби ближняго твоего, какъ самого себя. На сихъ двухъ заповедяхъ весь законъ и пророки утверждаются (МФ. ХХII, 37—40). „если кто хочетъ идти за мною, говорить Господь, Отвергнись себя, и возьми крестъ свой и следуй за мною (МФ. ХУІ, 24). Отвечаетъ ли этимъ требованіямъ правовое жизнепониманіе? Можно ли сказать, что человекъ любитъ Бога больше всего, можно ли сказать, что онъ совершенно отвергся себя,—когда человекъ исполняетъ волю Божію только въ надежде за это получить высшую награду. Ведь, целью, которая освящаетъ для человека доброделаніе въ данномъ случае служить ни что иное, какъ благополучіе,— средоточіемъ жизни человека продолжаете оставаться его собственное „я", а не Богъ. Делая известную уступку въ пользу закона Божія, человекъ въ душе-то остается все прежнимъ себялюбцемъ, желающимъ только своей выгоды. Правда, изреченіе о крестоношеніи относится къ скорбямъ здешней жизни. Но справедливо ли этими скорбями ограничивать силу словъ Спасителя? Не нужно забывать, что Господь никогда не училъ насъ внешнему благоповеденію, какъ конечной цели, а имелъ въ виду настроеніе. если напр., Онъ заповедалъ остерегаться клятвы, подставлять другую щеку ударившему и пр., то это совсемъ не значитъ, что христіанину предписываются именно эти действія (сектанты не имеютъ права такъ ограничивать смыслъ этихъ словъ). Для христіанина обязательно то настроеніе, которое при известныхъ условіяхъ можетъ выразиться въ указанныхъ действіяхъ; эти посдеднія служатъ только, такъ сказать, нагляднымъ примеромъ къ ученію, а не его содержаніемъ. Точно тоже и о крестоношеніи. Господу, конечно, не нужны наши страданія, а нужно то настроеніе, которое делаетъ для насъ не только безразличнымъ, но и радостнымъ страдать за Христа,—нужно то самоненавиденіе, которое является (не разборчиво) выражениемъ любви къ Богу. Даждь ми, сыне, твое сероце, говорить Премудрый (Притч. 23, 26). Между темъ, деланіе изъ-за награды сердца—то именно и не даетъ, сердце—то именно принадлежитъ по прежнему человеку, а не Богу. „если делаете добро темъ, которые вамъ делаютъ добро; какая вамъ за то благодарность? Ибо и грешники то же делаютъ. И если взаймы даете темъ, отъ которыхъ надеетесь получить обратно, какая вамъ за то благодарность? ибо и грешники даютъ взаймы грешникамъ, чтобы подучить обратно столько же (Лук. VI, 33—34). Опять Господь не о должникахъ нашихъ печется, а хочетъ этимъ примеромъ научить насъ самоотверженно ради нашего Небеснаго Отца. „И будетъ вамъ награда великая и будете сынами Всевышняго; ибо Онъ благъ и къ неблагодарнымъ и злымъ (ст. 35). Если же мы любимъ Христа и следуемъ за Нимъ только потому, что „ели хлебъ и насытились" (Іо. VI, 26),—если мы делаемъ добро только потому, что отъ Бога ожидаемъ большаго вознагражденія, то чемъ наше доброделаніе отличается отъ языческаго? Ведь, и язычники, ожидая награды, могутъ делать добрыя дела,— совершаютъ даже такія подвиги, предъ которыми нельзя не остановиться въ изумленіи? Таковы, напр., факиры, буддійскіе подвижники, некоторые дервиши и т. п. Все они, всякій по своему, ожидаютъ себе награды или выгоды за гробомъ и ради нея удручаютъ свое тело, переносятъ обиды, отказываются отъ удобствъ и почестей мірской жизни и пр. Все отличіе нашего доброделанія отъ языческаго будетъ состоять въ томъ, что мы ожидаемъ себе награды отъ истиннаго Бога, тогда какъ буддисты, факиры и пр. гоняются за призраками; но въ существе своемъ, съ точки зренія настроенія, мы отъ нихъ нисколько не будемъ отличаться; мы будемъ такими же, какъ они, себялюбцами 169). Нетъ, истинный последователь Христа „называетъ субботу отрадою" (Ис. 58 13), а не бременемъ и не средствомъ для выгоды, „рожденный отъ Бога не делаетъ греха" не изъ-за страха наказанія и не по желанію награды, а потому, „что семя Божіе пребываетъ въ немъ" (Іо. Ill, 9). Доброделаніе его, такимъ образомъ, должно находить себе корень внутри души, должно проистекать не изъ саможаленія, по самому существу враждебнаго Христову ученію, а изъ любви къ добру и Богу. Вотъ, почему оо. Церкви со всею решительностью обли-чаютъ доброделаніе изъ-за награды пли изъ-за страха, это „кормчество", по выраженію св. Григорію Богослова 170). „По моему мненію, — говоритъ Климентъ Александрійскій, — мы должны прибегать къ слову спасенія не изъ страха наказанія, ни изъ-за обещанія награды, но ради самаго добра. Делающіе такъ стоятъ на правой стороне святилища,—те же, которые думаютъ, что они, давая тленное, получатъ въ обменъ принадлежащее безсмертію, названы въ притче о двухъ братьяхъ наемниками" 171). „если бы мы могли представить,— говоритъ онъ же,—что кто-нибудь предложилъ гностику, желаетъ-ли онъ выбрать познаніе Бога или вечную жизнь, и если бы эти две вещи, которыя совершенно тожественны, были разделены,— то гностикъ безъ малейшаго колебанія из-бралъ бы познаніе Бога, признавая, что обладаніе верой, которая отъ любви восходитъ къ познанію, желательно само по по себе" 172), независимо отъ того, пріятно-ли или непріятно, выгодно или нетъ для человека. „если ты рабъ,—говорить св. Григорій Богословъ,—бойся побоевъ. если наемникъ, одно имей въ виду: получить. если стоишь выше раба и наемника, даже сынъ,—стыдись Бога, какъ Отца; делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить,—угодить Отцу само по себе награда" 173). „Совершенство,—по словамъ другого Григорія (Нисскаго),—не рабски (δουλοηρεπώς), не по страху наказанія удаляться отъ порочной жизни и не по надежде наградъ делать добро, съ какими-то условіями и договорами торгуя добродетельною жизнію; но теряя изъ виду все, даже, что по обетованію соблюдается надежде, — одно только представлять себе страшнымъ—лишиться Божіей дружбы, и одно только признавать драгоценнымъ и вожделеннымъ — соделаться Божіимъ другомъ; это, по моему мненію, и есть совершенство въ жизни" 174).

Но самаго главнаго, такъ сказать, непримиримаго обличителя наемническое доброделаніе находить себе въ лице св. I. Златоустаго, на котораго иногда можно указать, какъ на его защитника. Онъ прямо открываеть настоящій источникъ этого доброделанія въ себялюбіи въ отсутствіи любви къ Богу и Христу. „Что ты говоришь, малодушный, жалкій человек?—восклицаетъ Святитель:—тебе предлежитъ нечто сделать угодное Богу, и ты стоишь въ раздумьи о награде? если бы тебе, сделавши это, предлежало впасть въ геену, и тогда следовало ли бы откладывать? Напротивъ, не съ большимъ ли усердіемъ надлежало бы приниматься за доброе дело? Ты делаешъ пріятное Богу, и ищешь еще другой награды? Истинно не знаешь ты, какое великое благо угодить Богу; потому что, если бы ты зналъ это, то никакой другой награды не сравнялъ бы (съ этимъ благомъ). Разве не знаешь, что награда тебе будетъ больше, когда ты станешь делать должное, не надеясь на награду?" 175), „Мы,—говорить Святитель въ другомъ своемъ твореніи,—находимся въ столь жалкомъ расположены духа, что если бы не было страха геенны, можетъ быть, и не думали бы сделать что-либо доброе. Потому и достойны мы геенны, если не за другія вины, то за то именно,что страшимся ея более, нежели Христа. Не таковы, но совершенно противоположны были чувствованія блаженнаго Павла. Мы потому и осуждаемся въ геенну, что наши расположенія иныя. если бы мы любили Христа, какъ любить должно, то знали бы, что оскорбить любимаго тяжелее геенны. Но мы не любимъ, потому и не знаемъ великости сего наказания... Хотя всегда мы живемъ во грехахъ и порокахъ; но какъ скоро сделаемъ малое добро, только бы стоило то какой-нибудь награды, по примеру злонравныхъ рабовъ, до последней малости высчитываемъ и вывешиваемъ, какая намъ следуетъ за то плата. Но ты большую получишь награду, если делаешь не въ надежде награды. Говорить о наградахъ и напередъ ихъ исчислять означаетъ больше наемника, чемъ вернаго слугу. Надобно делать все для Христа, а не для награды. Для того и угрожаетъ Онъ геенною, для того и обещаетъ царствіе, чтобы мы его возлюбили. Итакъ, возлюбимъ Христа, сколько любить должно: вотъ высокая награда, вотъ царство и удовольствіе" 176).

Некоторые пытаются, вопреки голосу оо. Церкви, оправдать доброделаніе изъ-за награды темъ соображеніемъ, что оно, хотя, можетъ быть, и не совсемъ нравственно, по полезно. Нужно,—говорятъ—смотреть, какая мзда имеется въ данномъ случае; христіане же имеютъ въ виду мзду, превосходящую все; притомъ, ожиданіе этой мзды заставляетъ христіанъ прилепляться къ Богу, быть нравственными и пр. Но этимъ со-сбражешемъ можно доказать разве разумность, разечетли-вость такого доброделанія, но не чистоту его побужденій. Кроме того, и качество такого доброделанія, его глубина и прочность весьма сомнительны. „Коню,—говоритъ св. I. Златоустъ,—особенно надобно удивляться тогда, когда онъ можетъ безъ узды идти ровно; если же онъ прямо идетъ потому, что удерживается вожжами и уздою, то въ этомъ нетъ ничего удивительнаго: тогда эту стройность приписать должно не благородству животкаго, но силе узды. Это же должно сказать и о душе: неудивительно, если она ведетъ себя скромно, когда гнететъ ее страхъ; нетъ, тогда покажи мне душевное любомудріе и совершенное благонравіе, когда пройдутъ искушенія и снимется узда страха" 177). И это вполне понятно. если человекъ делаетъ добро только изъ-за награды пли по страху наказанія, то все его нравственное развитіе можетъ быть подвергнуто весьма сильному сомненію. Положимъ, онъ теперь делаетъ добро; но, ведь, душа его въ этомъ добре не уча-ствуетъ и имъ не дорожитъ; ведь, смыслъ жизни для него въ самоуслажденіи. Стоитъ только предположить, что обстоятельства изменились, что для человека стало выгоднее делать зло, а не добро, и тогда вся его добродетель, какъ растеніе безъ корня, пропадетъ мгновенно, тогда и окажется, что сердце че-ловека совсемъ не съ Богомъ, хотя языкомъ своимъ онъ и чтилъ его. „Да не приступаетъ никто изъ васъ,—говорилъ не принявшимъ еще крещенія св. I. Златоусгъ:—къ добродетели, какъ наемникъ, какъ неблагодарный, какъ къ чему-то тяжкому и невыносимому; напротивъ, будемъ приступать къ ней съ усердіемъ и радостью. если бы не была обещана награда, то неужели и тогда не следовало бы быть добродетельнымъ? Но будемъ добродетельными по крайней мере изъ-за награды. Не стыдно-ли, не крайне ли безсовестно говорить: если не дашь мне награды, то я и не буду целомудреннымъ. Можно сказать на это вотъ что: хотя бы ты и сохранялъ целомудріе, ты никогда не будешь целомудреннымъ, если делаешь это изъ-за награды; ибо ты нисколько не ценишь доб-родетели, если не любишь ея за нее саму" 178). Подобно фарисею и вообще всякому законнику, такой человекъ будетъ исправнымъ, даже безукоризненнымъ, но сердце его всетаки будетъ греховнымъ, чуждымъ Богу, именно потому, что добродетель, Богоугожденіе для него являются лишь средствомъ къ снисканію его личнаго благополучія, а отнюдь не целыо сами по себе, которая бы осмысливала всю его жизнь. „Добродетель,—говоритъ св. Григорій Богословъ, — должна быть безкорыстна, если хочетъ быть добродетелъю, у которой въ виду одно добро" 179), т. е. добродетелью въ собственномь смысле. „Истинно возлюбившіе Бога,—говоритъ преп. Макарій Египетскій,—решились служить ему не ради царствія, какъ бы для купли и корысти, и не по причине наказанія, уготованнаго грешникамъ, но какъ приверженные къ единому Богу и вместе Создателю своему, по естественному порядку сознающіе, что рабы обязаны благоугождать Владыке и Творцу" 180). Прекрасно описываетъ это подневольное доброделаніе св. Тихонъ Задонскій. „Многіе христіане,—говоритъ онъ,—пришедше въ чувство греховъ своихъ, которыми величество Божіе прогневали, жалеютъ и сокрушаются не ради иной какой причины, какъ только ради того, яко имъ следуетъ мука, грешникамъ уготованная. Сія печаль происходитъ отъ самолюбія, какъ сіе всякъ можетъ видеть; яко жалеютъ о следующей погибели своей, а не о Бозе, грехами ихъ разгневанномъ и оскорбленномъ. Таковые, когда бы не надеялись за грехи последующія казни, и ежели бы возможно было во веки въ міре жить и всегда грешить, никогда бы грешить не переставали. Ибо престаютъ они отъ греховъ не ради Бога, но ради страха своей погибели. И тако неправость сердца, самолюбие и лукавство сердца познается. Все бо мы ради Бога творить, отъ злыхъ уклонятися и добрая творить должны. Яко же бо Богъ все въ нашу пользу творитъ, тако мы все во славу его творить должны. Сіе есть правость сердечная. Не есть убо истинное и правое жаленіе — жалеть и сокрушаться ради страха геенскаго; но требуется отъ христіанина лучшее и совершеннейшее. Можетъ и сія печаль началомъ быть истинныя печали по Бозе, яко таковымъ страхомъ можетъ человекъ возбудитися и познать свое заблужденіе, и тако пріитить къ печали по Бозе якоже таковыхъ примеровъ довольно читаемъ въ исторіи церковной, но назвать того истинною печалію по Бозе невозможно... Истинное жаленіе и печаль по Бозе въ томъ состоитъ, чтобы христіанину сокрушаться и жалеть не ради лишенія вечнаго живота и последующія во аде казни, но ради того, что онъ Бога, Создателя, Искупителя и Промыслителя своего, Котораго долженъ паче всего почитать, любить и слушать,—не почиталъ, не любилъ и не слушалъ. Сія есть истинная печаль по Бозе. О семь печалиться должно христіанину, что онъ не отдавалъ Богу должнаго. Таковую печаль имеющій, хотя бы вечнаго живота и геены не было, будетъ печалиться, плакать и стыдиться; и самъ себя окаевать... Таковая печаль отъ любви происходитъ, и есть истинная, христіанская, праведная по Бозе печаль" 181).

Такимъ образомъ, сама сущность христианства оказывается искаженной при правовомъ жизнепониманіи: теряется возвышенность и духовность представленія о Боге, человекъ же оставляется при его прежнему дохристіанскомъ себялюбивомъ расположеніи.

Но, если такъ, если это жизнепониманіе по самому существу своему противоположно христіанскому и если оно единодушно отвергалось Словомъ Божіимъ и отцами Церкви,— то какъ понять приведенныя выше изреченія, въ которыхъ это жизнепониманіе какъ будто бы признается? Прежде всего, въ весьма многихъ случаяхъ Слово Божіе и отцы Церкви, указывая человеку на вечное блаженство праведниковъ и вечныя мученія грешниковъ хотятъ выразить лишь ту мысль, что святость есть истина, а грехъ — ложь, и потому первая имеетъ въ себе залогъ торжества, вечна, а второй необходимо долженъ привести къ погибели, къ посрамленію". Никто своимъ беззаконіемъ не укрепитъ своей жизни" (Іез. 7, 13). Другими словами, это—убежденіе въ томъ, что нашъ Святый Богъ есть единый Истинный Богъ, и его законъ есть единое истинное устроеніе жизни, есть единый истинный законъ бытія. если за гробомъ нетъ ничего, или если за гробомъ и праведниковъ и грешниковъ ожидаетъ одинаковая участь, тогда добро и зло одинаковы по достоинству, оба они одинаково условны, временны. Добро не имеетъ никакого преимущества предъ грехомъ, оно даже является более слабымъ, чемъ грехъ, потому что въ этой жизни грехъ не редко торжествуетъ. Но это приводить уже къ мысли, что и Богъ, по-велевающій делать добро и Самъ Святый, не есть на самомъ деле Господь всего, ученіе его, следовательно, не есть безусловная истина и т. д., и т. д. Поэтому-то мы и должны держать всегда въ уме „чаяніе жизни будущаго века", чтобы наша жизнь по вере имела смыслъ. если не будетъ того дня, когда можно будетъ „видеть различіе между праведнымъ и нечестивымъ, между служащимъ Богу и не служащимъ ему" (Мал. 3, 18), въ такомъ случае правы те, которые говорятъ: тщетно служеніе Богу и что пользы, что мы соблюдали по-становленія его?.... потому что въ этомъ міре лучше устраи-ваютъ себя делающіе беззаконія" (ст. 14 —15). „Каждый истинно разумный, носящій на себе образъ Божій и сочувствующий высокому и небесному, не захотелъ бы ни жить, ни воскреснуть вместе съ прочими, имеющими жить людьми, если бы не надеялся заслужить похвалу отъ Бога, какъ добрый рабъ, и удостоиться какихъ-нибудь почестей, говоритъ вполне справедливо св. Григорій Нисскій (т. УН. 447). Это не наемническое нежеланіе делать добро иначе, какъ только за соответствующую плату, а прямое требованіе здраваго смысла, потому что въ противномъ случае, добродетель не имеетъ для себя никакого достаточнаго основанія, добродетельный человекъ не можетъ дать отчета въ своемъ упованіи. Наоборотъ, веруя, что Господь есть, и что Онъ есть Богъ истины и святости, и что, следовательно, Онъ не допуститъ, чтобы зло на веки торжествовало, — праведникъ и „ не стыдится" своего упованія, онъ „держитъ свое лицо, какъ кремень" и „знаетъ, что не останется въ стыде", потому что „близокъ оправдывающій его" (Ис. 50, 7 — 8), потому что „спасеніе Божіе пребудетъ вечно и правда его не престанетъ" (51, 6).

Въ такомъ смысле должны быть понимаемы и те очень многія места въ Св. Писаніи, где праведники недоумеваютъ, что „яко путь нечестивыхъ спеется", или что праведники унижены, что законъ Божій въ поруганіи. Мы будемъ очень далеки отъ духа Слова Божія, если поймемъ все такія недоуменія въ смысле самолюбиваго недовольства, ропота на Бога, въ смысле требованія себе платы за исполненія закона. Недо-умепія эти происходили отъ того, что уничиженіе праведниковъ и вообще истинной веры, благочестія представлялось какъ-бы несогласнымъ съ истиною Божіею. если зло торжествуетъ и не видно конца его торжеству, то не оно ли и есть истинный законъ бытія? Неужели же не Богъ управляетъ міромъ, неужели следовать закону Божію есть не больше, какъ заблужденіе? Возможность такъ подумать (не для нихъ, а для неведущихъ Бога) и мучила совесть ветхозаветныхъ праведниковъ: торжество зла давало поводъ врагамъ глумиться надъ закономъ Божіимъ. „Чистымъ очамъ Твоимъ не свойственно глядеть на злодеянія и смотреть на притесненія Ты не можешь. Для чего же Ты смотришь на злодеевъ и безмолвствуешь, когда нечестивый поглощаетъ того, кто праведнее его" (Abb. I, 13). Свои личныя страданія здесь совсемъ не па первомъ месте, неправильность, неестественность порядка вещей мучитъ праведника. Поэтому, если дело въ однихъ личныхъ страданіяхъ, если праведнику доказано, что его Богъ есть истинный Богъ и непременно господствуете надъ зломъ, тогда о своихъ страданіяхъ праведникъ можетъ и не вспомнить и о своей личной судьбе можетъ и не позаботиться: пусть онъ самъ страдаетъ и даже будетъ страдать вечно, онь всетаки знаетъ, что веритъ въ истину и что истина победитъ. Весьма ясно раскрыта эта мысль въ книге Іова. Іовъ терпеливо переносите свои несчастія и не отпадаетъ отъ Бога не потому, что онъ думаетъ о награде, а просто потому, что веруетъ въ Бога. Поэтому на искусительный советъ жены Іовъ даже и не упоминаетъ о будущемъ воздаяніи, а просто еще разъ исповедуетъ свою веру въ Бога: „если мы отъ Него получили доброе, что изъ того, если теперь получимъ злое", что бы ни было съ нами, полезно ли было бы для насъ исполнять законъ Божій или безполезно, отъ этого ничего не пе-ременяется, истина остается истиной, Богъ, по прежнему, есть Богъ. Слушая не совсемъ искрения разсужденія своихъ друзей, Іовъ мучился и ропталъ, но опять таки потому, что, при сознаніи своей невинности, не могъ онъ своихъ несчастій считать наказаніемъ; если же они не наказаніе, то где же ихъ смыслъ и справедливъ ли Господь? Разсужденія друзей, такимъ образомъ, приводили человека или къ лицемерно (въ душе чувствуя, что страданія не заслуженны, все-таки говорить, что они заслужены, защищать правду Божію лицемеріемъ, за что Іовъ и обличаетъ своихъ друзей) или же искренняго заставитъ усумниться въ Боге. Поэтому-то Іовъ и проситъ, чтобы ему дано было видеть Господа, дано было предстать предъ судъ Божій. Когда же Господь является и открываеть Іову и друзьямъ Свое величіе, Іовъ повергается въ прахе и пепле, но вполне успокоенный: теперь его очи видели Господа, о Которомъ онъ слышалъ только слухомъ уха, его вера нашла себе неопровержимое доказательство, истина торжествуете. Объ избавленіи отъ страданій онъ даже и не упоминаетъ: его Богъ, на самомъ деле, есть Богъ, есть истина, для него это главное.

Такимъ образомъ, торжество добра необходимо предполагается его истиной; вечное блаженство праведниковъ есть свидетельство объ истинности Христова ученія. если добро и зло имеютъ одинаковыя права на существованіе, или не имеютъ его, одинаково вечны, тогда нетъ основаній выбирать первое, законъ бытія, въ такомъ случае, „да ямы и піемы". Это одно изъ весьма важныхъ основаній, почему необходимо при ученіи о добродетели указывать на следующее за нею вечное блаженство.

Но намъ скажутъ, что въ Св. Писаніи и твореніяхъ отцевъ Церкви встречаются не только указанія на будущее торжество добра, какъ на залогъ его истинности, но и прямыя попытки побудить человека къ доброделанію обещаніемъ награды, попытки, повидимому, говорящіе въ пользу опровергае-маго нами правового жизнепониманія.

Въ виду всего выше сказаннаго, мы можемъ решительно ответить, что для такихъ попытокъ нужно искать причинъ не въ ученіи, а вне его, ихъ нужно понимать, какъ неизбеж-ныя уступки обычному человеческому настроенію.

Истинные христіане, въ которыхъ „пребывало помазаніе Божіе", конечно, по слову апостола, „не имели нужды, чтобы кто училъ ихъ" (I Іо. II, 27); горя любовію ко Христу, они, конечно, не тяготились исполненіемъ его воли. Проповедникамъ истины приходилось обращаться главнымъ образомъ къ грешникамъ, къ обленившимся нравственно. Какъ же они (проповедники) могли не применяться къ уровню своихъ слушателей? Могъ-ли себялюбецъ понять, что прогневлять Бога тяжело и стыдно, когда вся его забота направлена только на его собственное благополучіе? Необходимо, след., было ему прежде всего указать, что и для его благополучія пребывать во грехахъ пагубно, что прогневать Бога не только прискорбно и стыдно, но и страшно. Нужно было человеку сначала „возбудитися" и познать свое „заблужденіе", чтобы по-томъ уже приступить «съ открытымъ лицемъ» (2 Кор. III. 14—16) къ познанію истины. „Когда, читаемъ мы у св. Григорія Нисскаго, иные, какъ говоритъ Апостолъ, въ нечаяніе вложшеся предадутъ себе (евр. IV, 19) жизни греховной, ставъ подлинно какими-то мертвыми и недействующими для жизни добродетельной, ни мало не чувствуютъ они, что делаютъ. если же каснется ихъ какое-нибудь врачующее слово какъ бы горячими какими π опаляющими составами—разумею строгія угрозы будущимъ судомъ,—и страхомъ ожидаемаго до глубины проникнетъ сердце, и въ немъ, оцепеневшемъ отъ страстей сластолюбія (корень себялюбія), какъ бы растирая и согревая, подобно какому-то горячительному и острому веществу,—страхъ геенны, огнь неугасимый, червь неумирающій, скрежетъ зубовъ, непрестающій плачъ, тьму кромешнюю и все сему подобное, заставитъ почувствовать ту жизнь, какую проводить; то соделаетъ его достойнымъ ублаженія, произведя въ душе болезненное чувство" 182.

Съ другой стороны, себялюбивому человеку нельзя разъяснить и прелести добродетельной жизни, пока онъ себялю-бивъ; необходимо сначала показать ему, что добродетель ведетъ къ блаженству, что труды въ здешней жизни будутъ сторицею вознаграждены въ жизни вечной. Осюда-то происходить стремленіе привлечь къ доброделанію указаніемъ на его полезность,—стремленіе, какое мы встречаемъ въ Св. Писаніи и Преданіи. „Сурова добродетель,—говорить св. I. Златоустъ, отвечая прямо на нашъ вопросъ,—но будемъ представлять ее облеченного въ величіе будущихъ обетованій. Люди съ душею возвышенною находятъ ее прекрасной и безъ того, саму по себе, и потому стремятся къ ней,—живутъ добродетельно не изъ-за наградъ, а для угожденія Богу, и высоко ценятъ целомудріе не для того, чтобы избежать наказания, а потому, что такъ повелелъ Богъ. если же кто более немощенъ—тотъ пусть представляетъ себе и награды" 183).

Такимъ образомъ, только для немощныхъ, несовершенныхъ нужно напоминать о награде за добродетель, совершенные же знаютъ ценность добродетели и потому будутъ добродетельными и безъ наградъ. Становясь на указанную точку зренія немногихъ, оо. Церкви никогда не забывали ея несовершенства, и, допуская ее въ жизни, никогда не освящали ея, никогда не забывали указывать своимъ пасомымъ, что это только подготовительная степень, и только въ этомъ смысле допустима въ христіанстве. „Первый шагъ ко спасенію, говоритъ Климентъ Александрийскій, есть наставленіе, сопровождаемое страхомъ, вследствіе котораго мы отстаемъ отъ того, что худо; второй шагъ есть надежда, въ силу которой мы желаемъ лучшаго; но любовь, какъ прилично завершаетъ, воспитывая соответственно познанію" 184). „Это уже вторая степень похвальной жизни-делать что-либо изъ награды и воздаянія; и третья избегать зла по страху наказанія" 185). „Изъ награды делающіе, что должно, по словамъ преп. Исидора Пелусіота, ниже благоискусныхъ въ добре по любви къ нему, но лучше делающихъ это по страху, а не по любви, и лучше въ большей мере, нежели въ какой сами уступаютъ надъ собою победу упражняющимся въ добродетели по любви къ онойа 186). Поэтому, даже въ своихъ обращеніяхъ къ самымъ начинающимъ и притомъ въ аскетическихъ упражненіяхъ, которыя особенно суровы и, след., по Златоусту, наиболее нуждаются въ подкрепленіи воли обещаніями, даже въ этихъ случаяхъ отцы-подвижники напоминали истину о безкорыстной добродетели. „если возможно для тебя говорить преп. Исаакъ Сиринъ, такимъ ограничительнымъ выраженіемъ указывая на трудность иметь возвышенное настроеніе,—делай" добро и не ради будущаго воздаянія" 187).

След., попытки обосновать добродетель на побужденіяхъ, чуждыхъ чистой нравственности, на выгоде или пользе, имеетъ въ Св. Писаніи и Преданіи происхожденіе совершенно случайное, оне обусловлены степенью развитія читателей и слушателей, а совсемъ не существомъ того ученія, которое тамъ проповедуется. Какъ такое случайное, оно не можетъ поколебать нашего вывода о правовомъ жизнепониманіи: это последнее, повторяемъ, непримиримо противоречитъ христіан-скому жизнепониманію, какъ оно выражено въ Св. Писаніи и твореніяхъ отцовъ Церкви.