Вопросъ о личномъ спасеніи человека,—эта важнейшая истина христіанскаго ученія, (praecipuus locus doctrinae christianae" ²), конечно, уже давно решенъ въ церкви православной. Господь I. Христосъ принесъ это ученіе во всей его небесной чистоте и удобопонятности для всякаго религіозно-нравственнаго сознанія, и не только принесъ, но и Самъ прошелъ указаннымъ Имъ путемъ. Целые полки мучениковъ и исповедниковъ, подвижниковъ и святителей, целые періоды высшаго развитія церковной жизни,—все это образцы деятельнаго последованія Христу, все это живыя воплощенія Христова ученія. Наконецъ целая св.-отеческая литература не имеетъ ли своей единственной целью раскрыть и уяснить истину спасенія именно для частнаго сознанія? Притомъ, все это не соображенія только разума, а прямые снимки съ жизни, плоды личнаго опыта самихъ св. писателей. Вопросъ этотъ, след., более, чемъ решенъ церковнымъ сознаніемъ, да безъ этого не мыслима была бы и церковная жизнь.

He то нужно сказать ο его научной разработке. Здесь до сихъ поръ еще не выработаны твердыя основанія. Причина этого въ томъ, что на западе заботились не столько о  верности св.-отеческому и общецерковному преданію, сколько о  верности принятому по какимъ нибудь основаніямъ началу, ο логической состоятельности своихъ мудрованій; наша же богословская наука, всегда находясь подъ сильнымъ вліяніемъ запада, боялась самостоятелъныхъ изысканій въ завещанномъ ей наследіи греческой, св.-отеческой церкви.   Поэтому тотъ обильный матеріалъ, который дается Св. Писаніемъ и Преданіемъ по данному вопросу, остается еще не обобщеннымъ и не изследованнымъ, какъ должно.

Вопросъ ο личномъ спасеніи не можетъ быть лишь теоретической задачей: это вопросъ самоопределенія. Сеазать себе серьезно, что нужно делать, чтобы спастись, значитъ произнесть судъ надъ всемъ своимъ душевнымъ содержаніемъ,—разрушить понятія, очень дорогія, можетъ быть, наследственныя, и выводы, достигнутые съ пожертвованіями, съ трудомъ. Этого не можетъ сделать человекъ естественный, темъ более полагающійся на силу толъко собственнаго ума. И вотъ, вместо чистой истины, человек в своих разсужденіяхъ предлагаетъ намъ только более или менее удачную сделку истины съ его взглядами и желаніями. Таково происхожденіе всякаго богословскаго заблужденія и всякой ереси. Въ основе своей все они имеютъ, именно это несовершенство нравственное, неспособность или нежеланіе отрешиться отъ себя для воспріятія истины. Исходя изъ своего несовершеннаго религіознаго опыта и свой столь же несо-вершенный разумъ беря руководителемъ, человекъ и доходитъ до искаженія Божественной истины.

Какъ имеющее въ своей основе нравственное несовершенства, всякое такое заблужденіе требуетъ и врачеванія прежде всего нравственнаго, т. е. подлежитъ пастырскому воздействію. Но не можетъ молчать и богословская наука, особенно, когда заблужденіе успело уже развиться въ систему, когда оно даже грозитъ православію, или хочетъ стоять рядомъ съ нимъ въ качестве равноправнаго. Только  пусть наука не забываетъ пріемовъ пастырскаго воздействія, пусть она не пытается разбить своего противника одними силлогизмами: этотъ путь испытанный въ своей непригодности. Наука должна безпристрастно разложить каждую ложную теорію на ея составные элементы, показать то „человеческое", которое своимъ примешеніемъ искажаетъ истину, и потомъ положительно раскрыть эту истину.

Такую задачу мы и осмеливаемся взять на себя въ данномъ вопросе. Мы делаемъ попытку выяснить ту основную ложь западнаго христіанства, которая съ необходимостью влечетъ его къ искаженію христіанской истины, къ нелепостямъ, къ противоречіямъ себе и религіозному опыту,—а, съ другой стороны, мы пытаемся, на основаніи собранныхъ нами данныхъ св.-отеческой литературы и Св. Писанія, выяснить и утвердить въ научномъ сознаніи ту идею, которая, какъ мы убеждены, господствуетъ въ православномъ церковномъ ученіи ο спасеніи и верность которой предохранитъ богослова отъ всехъ помянутыхъ заблужденій.

Тотъ пунктъ, где наиболее харавтерно обнаруживаются особенности православнаго ученія, есть вопросъ объ отношеніи доброделанія въ земной жизни и блаженства за гробомъ. Отъ такого или иного решенія этого частнаго вопроса зависитъ дальнейшій ходъ разсужденій. Этотъ вопросъ мы и ставимъ во главу своихъ изследованій, чтобы вывести право-славное ученіе ο существе спасенія, а отсюда въ свою очередь и объ условіяхъ его достиженія.

 

Происхожденіе правового жизнепониманія.   Католичество.   Протестанство,  какъ   поправка  католичества.Призрачность протестантскаго спасенія

 

Ученіе Христа Спасителя есть ученіе объ отверженіи себя и возлюбленіи Бога и ближняго,—уничтоженіе греховной самости, себялюбія, самосожаленія есть главная задача всякаго христіанина. Поэтому и въ основномъ вопросе нравственности, въ вопросе ο взаимномъ отношеніи добродетели и счастія, доброделанія и вечной жизни Христову ученію свойственно такое же безкорыстіе и таже высшая свобода отъ всякой посторонней примеси, отъ всего, что можетъ нарушать чистоту нравственныхъ побужденій. Въ сознаній Церкви православной, действительно, понятія добра и блаженства всегда имели внутреннюю сообразность и родство; здешнее, земное есть корень, зерно, изъ котораго естественно развивается небесное, отсюда—необходимость перваго для достиженія второго.—Но чтобы быть на уровне этого церковнаго ученія, чтобы понять внутреннюю сообразность доброделанія и вечной жизни, для этого необходимо поднятъся на ту сту-пенъ духовно-нравственнаго развитія, когда добродетель пере-стаетъ быть внешнимъ закономъ и подвигомъ, а делается высшимъ благомъ человека Такой человекъ, ощущая въ себе ихъ качественное тожество, легко пойметъ и ихъ необходимую связь. Но такихъ людей мало. Обычно же человекъ еще долженъ принудить себя къ добродетели; онъ не только не находитъ  въ ней своего высшаго блага,  но и страшится ея; свое высшее  благо онъ   более  склоненъ   полагать   въ самоуслажденіи (какъ  его ни понимать).   Съ точки зренія  этого обычнаго человека   (каковы   все  люди),   блаженство   никакъ не можетъ  быть выведено   изъ   добродетели  и   наоборотъ,— для   него   это   два  явленія    совершенно   иныхъ    порядковъ. Поэтому,   и отношеніе  между  добродетелью  и вечной   жизнію такой человекъ  легче всего   и понятнее   всего  думаетъ выразить подобіемъ труда и награды, подвига и венца, темъ более,   что для него   добродетельная  жизнь   и   есть   именно подвигъ и, притомъ, очень трудный. Самъ по себе неошибочный, этотъ способъ выраженія настолько привыченъ человеку и настолько удобенъ   для него   и настолько  ясно выражаетъ необходимость доброделанія, что неудивительно, если онъ получилъ самое широкое примененіе и въ Слове Божіемъ,   и въ ученіи церкви.   Но,   повторяемъ,   при этомъ   не   забывалось, что это только  весьма подходящее подобіе,   что этимъ существо   спасенія   отнюдь не выражается.   Между  темъ,   жизнь Церкви такъ сложилась, что вполне законное и вполне понятное примененіе къ духовному развитію   членовъ   Церкви послужило  источникомъ   того кореннаго   заблужденія,  которое теперъ отличаетъ христіанство западное;  на этой почве развилась правовая (юридическая) постановка ученія ο спасеніи. Христіанство съ самыхъ первыхъ своихъ историческихъ шаговъ столкнулось съ Римомъ и должно было считаться съ римскимъ духомъ и римскимъ способомъ или складомъ мышленія_? древній же Римъ, по справедливости, считается носителемъ и   выразителемъ права,   закона.   Право (jus)   было   основной стихіей, въ которой вращались все его понятія и представленія: jus было основой   его личной жизни, оно же определяло и все его семейныя, общественныя и государственныя отношенія.    Религія   не   составляла  исключенія,—она    была   тоже однимъ   изъ  примененій  права.    Становясь   христіаниномъ, римлянинъ  и христіанство старался  понять   именно съ этой стороны,—онъ и въ немъ искалъ прежде всего состоятельности правовой. Указанная неуловимость и въ тоже время неразрывность  соотношенія   между качествомъ   здешней   и   будущей жизни,   какъ нельзя   более,   благопріятствовали   такому пониманію;  привычность   же  самой   правовой  точки   зренія Делала, въ глазахъ римлянина, излишними какія-нибудь дальнейшія  изысканія ο свойствахъ этого соотношенія.   Увидавъ, что оно довольно легко укладывается въ рамки правовыхъ отношеній, римлянинъ былъ вполне удовлетворенъ и ο дальней-шихъ какихъ-нибудь основаніяхъ не спрашивалъ. Такъ получила себе начало юридическая теорія, которая состоитъ въ томъ, что помянутая аналогія труда и награды признается (сознательно или безсознателъно, открыто или подъ строкой) подлиннымъ выраженіемъ самаго существа спасенія и потому ставится въ качестве основного начала богословской системы и религіозной жизни, между темъ какъ ученіе церкви ο тожестве добродетели и блаженства оставляется безъ вниманія.

Конечно, этотъ способъ внешняго пониманія спасенія на первыхъ порахъ, не могъ быть опаснымъ для церкви: все неточности его съ избыткомъ покрывались верою и пламен-вою ревностію христіанъ; даже более. Возможность объяснить христіавство съ точки зренія правовой была въ некоторомъ отношеніи полезна для него: она давала вере какъ бы научную форму, какъ бы утверждала ее. Но это было во время разцвета церковной жизни. He то стало потомъ, когда мірской духъ проникъ въ церковь, когда многіе христіане стали думать не ο томъ, какъ бы имъ совершеннее исполнить волю Божію, а, наоборотъ, ο томъ, какъ бы исполнить эту волю поудобнее, съ меньшими утратами для этого міра. Тогда возможность правовой постановки ученія ο спасеніи обнаружила свои губительныя последствія.

Правовой союзъ возникаетъ тогда, когда одному человеку или семейству оказывается не подъ силу бороться съ окружающимъ его міромъ. Чтобы обезпечить себе известную долю благополучія, человекъ и входитъ въ уговоръ съ другимъ человекомъ, находящимся въ такомъ же положеніи. Они принимаютъ на себя взаимныя обязательства и работаютъ иа общую пользу. Но это общеніе совсемъ не общеніе любви, не нравственвый союзъ; эти люди служатъ другимъ только потому, что иначе имъ не получить того, чего они желаютъ себе. Цель ихъ жизни не общество, а свое собственное „я". Правовой строй, т. ο, имеетъ своей задачей сопоставить несколько себялюбій, такъ чтобы ови не мешали другъ другу и чтобы каждое изъ нихъ получало следуемую ему долю. Какъ такой, правовой строй можетъ представить выгоды только себялюбію.— Первая его выгода въ томъ, что онъ вместо живого союза предлагаетъ холодный, внешній.  Для государства или моихъ согражданъ не особенно важно, каково мое внутреннее настроеніе, для нихъ существенно лишь мое внешнее поведеніе, потому-что только зто последнее касается ихъ благополучія, выражаетъ мое отношеніе къ нимъ. Это, конечно, увижаетъ личность, превращая ее въ бездушный винтъ общественной машины, но это же даетъ человеку такую свободу, или лучше сказать, такой произволъ въ душевной жизнн, какого онъ не можетъ получить ни при какомъ другомъ строе, въ особенности въ нравственномъ. Нравственный союзъ требуетъ соответствія нравственнаго, проникаетъ со своими требованіями и указаніями въ самое святилище человеческой совести. Правовой же строй туда не проникаетъ никогда, довольствуясь соблюденіемъ внешнихъ условленныхъ рамокъ и оставляя человека полнымъ господиномъ внутри себя.

Этотъ произволъ увеличивается сознаніемъ полной независимости или необязанности никому своимъ благополучіемъ. Въ самомъ деле, если другіе служатъ человеку чемъ-нибудь, то онъ знаетъ, чтο онислужатъ не изъ расположения къ нему, а изъ необходимости или изъ желанія блага прежде всего себе. За эту службу они получаютъ столько же и съ его стороны: отношенія уравнены, ему, следовательно, не при-ходится никого считать своимъ благодетелемъ. Правда, это обрекаетъ человека на страшное одиночество, но себялюбіе и есть одиночество по существу. Сознаніе независимости, этотъ смутный призракъ самобытности, ценнее для греховнаго „я", какъ такого.

Вместе съ этимъ получаютъ высшее значеніе въ глазахъ человека и все те услуги, даже самыя незначительныя, которыя онъ оказываетъ своимъ союзникамъ. Услуги эти делаются, въ сушности, помимо желанія, не изъ любви къ союзнику, a просто изъ желанія получить равное вознагражденіе. Поэтому, человекъ и требуетъ себе этого возвагражденія, требуетъ, какъ должнаго, и будетъ считать себя въ праве мстить, если это вознагражденіе не последуетъ. Чувства признательности въ собственномъ смысле нельзя найти въ душе себялюбца.

Поэтому, и уверенность, на которой зиждутся все союзы, не имеетъ техъ свойствъ, какъ въ союзе нравственномъ. Въ последнемъ это—радостное и вместе смиренное упованіе,—въ первомъ же это скорее уверенность въ томъ, что союзникъ не можетъ обмануть, такъ какъ есть известное ручательство, въ силу котораго онъ въ некоторомъ роде принуждается исполнить обязательство. Тамъ уверенность покоится на свобод-номъ желаніи личности, и отсюда—постоянная благодарность къ ней, — здесь же на чемъ-то третъемъ, что принуждаетъ личность, и отсюда благодарности нетъ, а естъ одно себялюбивое чувство безопасности. Человекъ теряетъ „ту свободу чада Божія", которая составляетъ высшее достояніе его,—но для себялюбія эта свобода слишкомъ тяжела, чтобы онъ не променялъ ее на рабство, лишь бы оно оставило его при его желаніяхъ.

He трудно видеть, что можетъ произойти, если человекъ (который, заметимъ уже утратилъ жаръ первой ревности ο Христе и теперь съ трудомъ колеблется между любовію къ Богу и себялюбіемъ) если онъ и свои отношенія къ Богу будетъ разсматривать съ точки зренія правовой.

Главная опасность этой точки зренія въ томъ, что при ней человекъ можетъ считать себя какъ бы въ праве не принадлежать Богу всемъ своимъ сердцемъ и помышленіемъ: въ правовомъ союзе такой близости не предполагается и не требуется; тамъ нужно соблюдать только внешнія условія союза. Человекъ можетъ и не любить добра, можетъ оставаться все прежнимъ себялюбцемъ, онъ долженъ только исполнять заповеди, чтобы получить награду. Это, какъ нельзя более, благопріятствуетъ тому наемническому, рабскому настроенію, которое делаетъ добро только изъ-за награды, безъ внутренняго влеченія и уваженія къ нему. Правда, это со-стояніе подневольнаго доброделанія необходимо переживается всяким подвижником добродетели и не одинъ разъ въ его земной жизни, но это состояніе никогда не должно возводится въ правило, это только предварительная ступень, цель же нравственнаго развитія въ доброделаніи совершенномъ, произвольномъ. Правовая точка зренія темъ и грешитъ, что она это предварительное, подготовительное состояніе освящаетъ въ еачестве законченнаго и совершеннаго. Α разъ освящено наемническое отношеніе къ воле Божіей, этимъ раскрыта дверь и для всехъ техъ выводовъ, которые съ необходимостью изъ этого отношенія следуютъ.

Въ правовомъ союзе человекъ стоитъ предъ лицемъ Божіимъ совсемъ не въ положеніи безответнаго, всемъ ему обязаннаго грешника: онъ наклоненъ представлять себя более или менее независимьмъ,   обещанную награду онъ ожидаетъ получить не по милости Божіей, а какъ должное за его труды. Предметъ упованія здесъ,   строго говоря,  не милость Божія, а собственныя силы человека, ручательствомъ же, темъ третьимъ, которое обязываетъ   союзника,   не делая его  въ тоже  время благодетелемъ,    служатъ для человека его собственныя дела. Дела,   т.   о., превращаются  въ нечто само по себе ценное, заслуживающее  награды,—выводъ,  какъ нельзя  более,   подходящій для себялюбивой утратившей первоначалъную чистоту природы, которая, скрепя сердце, принуждаетъ себя къ исполненію заповедей и потому ценитъ свое невольное добро наивысшею ценою. Притомъ, достоинство заслуги приписывается не добродетелямъ или постояннымъ расположеніямъ души,  a отдельнымъ внешнимъ поступкамъ, которые, въ свою очередь, наемническое настроеніе постаралось по возможности сократить и сделать наиболее формальными, по естественному въ наемнике желанію достигнуть своей платы съ возможно меньшей затратой силъ. Жизнь человека   изъ   свободно-нравственнаго возрастанія   превратилась въ бездушное исполненіе частныхъ предписаній. Механизмъ развившійся въ западной церкви, не преминулъ отразиться и на богословской науке, которая подъ вліяніемъ эпохи вполне подчинилась ему и въ свою очередь способствовала дальнейшему его развитію и, такъ сказать, оформленію. Схоластика, съ ея поклоненіемъ Аристотелю, заботилась больше   ο формальной   стройности   своихъ   системъ   и  мало (чтобы   не сказать,   совсемъ не)   справлялась   съ духовнымъ опытомъ, съ жизнью.   Неудивительно,   если она (схоластика) приняла   правовую  точку зренія.   Могъ   ли   схоластикъ  задуматься объ истинности ея, когда подъ каждымъ ея пунктомъ онъ виделъ выдержки  изъ разныхъ знаменитостей,—выдержки прибавимъ,   взятыя вне связи речи?  И  вотъ   такимъ,   такъ сказать, типографическимъ способомъ доказательства  схоластика оправдала все крайніе выводы правового міровоззренія. Вполне естественное ученіе ο взаимопомощи членовъ церкви превратилось подъ перомъ и въ уме схоластика въ совершенно механическій   зачетъ   поступковъ   одного человека   (святаго) другому. Неопределенное положеніе душъ умершихъ и въ по-каяніи, но не принесшихъ плодовъ достойныхъ покаянія,   не утвержденныхъ   въ добре   превратилось   въ   чистилище,   где человекъ платитъ Богу своими мученіями за совершенный на вемле преступленія, и еще не оплаченный. Пастырское руко­водство   при   исповеди   приняло   нелепую  форму   уплаты за: грехи и индульгенцій—отпущенія греховъ безъ нравственнаго напряженія, безъ покаянія.   Таинства превратились въ магическія   действія  opus operatum,  въ которомъ  скорее  нужно телесное участіе,   чемъ душевное и т. д.   Греховная  боязнь нравственной работы, воспользовавшись удачнымъ предлогомъ, придумала много нужныхъ себе ученій и такъ засорила западное христанство   всемъ постороннимъ,   что въ немъ   трудно было и узнать Христову истину. Не даромъ, когда немецкіе реформаторы пришли къ мысли, что одна вера спасаетъ человека,   то   это столь   обычное   въ христіанстве  и   постоянно бывшее на устахъ святыхъ отцевъ выраженіе показалась столь необычнымъ   и страшнымъ,   что одни сочли   его  за ересь  и разрушеніе всякой нравственности, а другіе приняли его почти за  какое-то   новое  откровеніе  и   въ   конецъ   извратили  его сиыслъ.—Такіе плоды принесла западу его юридическая точка зренія на спасеніе.   Главная же опасность  ея въ томъ,   повторяемъ, что она давала возможность человеку, при нежеланіи,   ограничиться   одною внешностью;  нравственная  работа какъ бы позабывалась. Отсюда добрый католикъ былъ внутри часто очень плохимъ христіаниномъ и, не смотря на это думалъ, что онъ спасается, и въ этомъ самообмане погибалъ.

Душа человеческая, въ лучшей части своей, всегда жажду­щая истинной жизни и спасенія, только по недоразуменію можетъ довольствоваться описаннымъ ученіемъ, она непременно ощутитъ его ложность. Это ощущеніе живой души выразилось, хотя и неудачно, въ безчисленныхъ сектахъ, во многихъ попыткахъ поправить католичество, какія мы видимъ во все продолженіе западной церковной исторіи, и наконецъ разравилось темъ страшнымъ переворотомъ, который называется реформацией, и который до сихъ поръ стоитъ предъ католичествомъ въ качестве живого обличенія его неправды, въ свою очередь ожидающаго себе обличителей.

Реформація выступила съ безпощадпымъ обличеніемъ всехъ подделокъ католическихъ въ жизни и ученіи, бездушнаго формализма, царившаго въ немъ, и потребовала для человека жизни и истины. Протестанты и писали и говорили, что источникъ  католическаго  мудрованія   не  евангеліе,   не yченie Христа, а соображенія разума, который стоитъ на своей точке зренія и судитъ объ этихъ вещахъ исключительно по человечески ³). Не проникая во внутреннее деланіе спасаю­щихся, разумъ останавливается на внешней стороне и на ней одной основываетъ свои умозаключенія. Неудивительно, если такимъ путемъ онъ приходитъ къ положеніямъ, нелепымъ съ точки зренія духовнаго опыта и предъ судомъ человеческой совести ⁴); а потомъ, чувствуя ложь и въ тоже время не видя иного пути, кроме существующаго, онъ принужденъ уже противъ своей воли прибегать къ разнымъ искуственнымъ построеніямъ, чтобы ими какъ-нибудь заглушить мучительный голосъ своей совести. (Оттого и происходятъ постороннія дела, посторонніе предметы почитанія, выдуманные людьми въ минуту (ощущенія) опасности (духовной) противъ страха совести ⁵). Чтобы избежать этой печальной и страшной участи, необходимо порвать всякую связь съ принятыми, но немирящимися съ Христовой истиной, философскими воззреніями и обратится къ самой Христовой истине и изследовать ее, при­слушиваясь къ внутреннему голосу своей совести, стараясь уловить, что говоритъ не уму только, но и всей душе Слово Божіе и церковное преданіе ⁶), и заботиться не только о верности логике, а о верности истине, по существу живой и действенной, а не формальной. Протестантство, действительно и провозгласило этотъ единственно истинный и безопасный пріемъ   богословствованія—наведеніе.    Проверку  истинности

своей доктрины они думали видеть не въ согласіи съ мета­физикой Аристотеля (для котораго Лютеръ не могъ подыскать достаточно сильнаго ругательства) ⁷ и съ схоластическими аксіомами, а въ томъ, что въ ней находятъ покой и утешеніе добрыя совести „ріае et pavidae conscientiae"⁸.

Настало, повидимому, время коренного обновленія въ западномъ христіанстве. Действительно, протестантство началосъ яростію опровергать главный догматъ правового воззренія— ученіе о делахъ, какъ заслугахъ предъ Богомъ. Ученіе это потому уже одному несостоятельно, что оно кореннымъ образомъ противоречитъ самому основанію христіанской веры— спасенію единымъ I. Христомъ. „Кто будетъ исповедывать, что онъ посредствомъ делъ заслуживалъ благодать,—тотъ прене-брегаетъ заслугой Христа и благодатію и пути къ Богу ищетъ помимо Христа, человеческими силами"⁹. Да если бы и не было этого противоречія, взятия сами по себе дела человека, по самому существу, не могутъ быть заслугой предъ Богомъ: дела добрыя человекъ творитъ только при помощи благодати Божіей ¹⁰ все же, что онъ делаетъ самъ, неизбежно носитъ на себе печать греха ¹¹ Поэтому, все, кто величаются заслугами своихъ делъ, или надеются на сверхдолжныя дела, величаются суетой и надеются на идолослуженіе, подлежащее осужденію" ¹²    читаемъ мы въ Шотландскомъ исповеданіи.— Такъ решительно и безпощадно обличены были и все те выводы, которые съ необходимостью изъ католическаго ученія следовали: чистилище, индульгенціи и пр.

Но... протестанство было чадомъ своего времени и школы. Первые реформаторы выучились говорить и мыслить на томъ же Аристотеле и Цицероне, какъ и ихъ католическіе про­тивники. Поэтому, возмущаясь темъ вопіющимъ искаженіемъ Христовой истины, которое они видели въ католичестве, они думали объяснить его только причинами случайными злост­ностью іерархіи и т. п. и не подозревали, что вместо этихъ выводов, необходимо явятся другіе, столь же ложные, потому что ложь не въ выводахъ, а въ самой основе, въ самой точке зренія на предметъ Вместо того, чтобы отвергнуть эту ос­новную ложь, протестанты оказались въ силахъ отвергнуть только некоторые отпрыски ея и, такимъ образомъ, только заменили одни искаженія другими.

Оттого, реформація, въ смысле возстановленія Христовой истины, и кончилась полнымъ неуспехомъ.

Протестанты, какъ мы видели, обратились къ самой жизни и старались ею проверять свои выводы,—но на жизнь они смотрели съ правовой точки зренія. Они хотели своимъ ученіемъ принесть миръ совести, но миръ этотъ они поняли вполне по правовому, въ смысле чувства безопасности, безнаказанности за совершенные грехи. Человекъ боится наказанія, и вотъ ему указывается на смерть Іисуса Христа, какъ. на такое великое, чрезмерное удовлетвореніе правде Божіей, что эта правда уже никакъ не можетъ,—не въ праве требовать еще чего-нибудь отъ человека, какихъ-нибудь другихъ удовлетвореній. Человекъ, разъ онъ веритъ въ евангеліе, долженъ успокоиться на счетъ себя.—Мы видимъ, что протестанты поняли эту величайшую и утешительнейшую тайну нашего спасенія не во всей ея глубине и жизненности. Іопечно, человекъ по природе наемникъ, конечно онъ прежде всего боится за себя и ищетъ безопасности себе,—и, следовательно, тайну спасенія усвояетъ прежде съ этой стороны. Но церковь наша, всегда указывая грешнику на эту, именно, сторону (такъ какъ она всего понятнее, ближе къ грешнику), не думаетъ изъ-за нея  позабывать и другихъ более ободряющихъ сторонъ тайны спасенія. Она видитъ во Христе не страдательное орудіе умилостивленія, а возстановителя нашего падшаго естества первенца изъ умершихъ, которыхъ Онъ вывелъ изъ смерти, называетъ его „вторымъ Адамомъ", небеснымъ Господомъ, „небесныхъ" (1 Кор. ХУ, 20. 23. 45. 47. 48.), т. е. какъ бы предводителемъ человечества, но только „Христова" (ст. 23), облекшагося во Христа, идущаго за своимъ Вождемъ въ присущую ему отъ вечности Отчую славу (Кол. III, 1—6). Протестанты же въ этой величайшей тайне думали найти только то „третье" правового союза, ко­торое лежитъ между членами его и которое одно изъ нихъ заставляет не смотря ни на что, сделать уступку въ пользу другаго.

Разъ найдено это „третье" и притомъ не только доста­точное, но и превосходящее всякую меру, тогда не нужно искать никакого другого удовлетворенія. если Христосъ заплатилъ за наши грехи даже более, чемъ онъ стоили, зачем,ъ еще думать, что нужно самому трудиться для этого удовлеренія? Усилія человеческія, не говоря уже о ихъ несовершенстве предъ Богомъ и пр., прямо—излишни и даже опасны: они умаляютъ значеніе заслуги Христовой. Что же такое, после этого, спасеніе? Оно не более, какъ отпущеніе греховъ или избавленіе отъ наказаній за грехи ¹³, оправданіе ¹⁴ за которымъ уже следуютъ пріятіе въ благоволеніе Божіе и пр. Оправданіе же понимается „не въ физическомъ смысле, а во внешнемъ и судебномъ" ¹⁵ Оно значитъ не „делать изъ не-честиваго праведнаго, а въ судебномъ смысле (seusu forensi) провозглашать праведнымъ ¹⁶ праведнымъ считать, объявлять (iustum aestimare, declarare)¹⁷и это ради заслуги I. Христа ¹⁸. е. ради событія посторонняго, съ моимъ внутреняимъ бытіемъ связи не имеющаго. Оправданіе, такимъ образомъ, актъ совер­шенно внешній, „такой актъ, который действуетъ не въ человеке, а вне и около человека" ¹⁹ Поэтому, и следствіемъ этого акта, мож. быть перемена только отношеній между Богомъ и человекомъ, самъ же человекъ не измевяется" ²⁰ Мы по прежнему грешники, но Богъ обращается съ нами, въ силу заслугъ I. Христа, какъ будто бы мы не согрешили, а напротивъ исполнили законъ, или какъ будто бы заслуга Христа была нашей" ²¹ Другими словами, вместо прежней пелагіанской правовой точки зренія, отвергнутой и осужденной, протестантство выдвинуло то же начало права, только взявъ другую его сторону: отвергнувши заслугу человеческую, какъ недостаточную  для   умилостивленія  разгневаннаго Бога, или прямее говоря, для того, чтобы обязать Бога даровать мне животъ вечный, протестанты всетаки смотрели на вечную жизнь, какъ на условленную плату, которую Богъ „долженъ" выдать человеку, только обязующимъ „третьимъ" для проте-стантовъ служитъ не собственная заслуга человека, а заслуга. Христа ²² Въ католичестве мы видели забвеніе Христа въ деле нашего спасенія, здесь же забывается дело самого че-ловека, „наша праведность" сократилась во вмененіе чужой праведности (imputatio alienae iustitiae)²³. Такое представленіе обще протестантамъ всехъ временъ ²⁴ и если   въ новейшихъ догматическихъ системахъ протестантовъ мы встречаемъ по­пытки придать внешне-судебному событію жизненность, реаль­ность, превратить догматическія положенія въ психологическія явленія, то эти попытки или явно не мирятся съ основнымъ протестантскимъ началомъ, по сознанію самихъ же протестан­товъ ²⁵ представляя изъ себя лишь неизбежныя уступки протестанства религіозному опыту, или же оне переменяютъ только имена, не меняя существа дела ²⁶.

Нельзя сказать, чтобы ученіе протестантовъ не имело за себя никакихъ указаній духовнаго опыта. Несомненно то, что только съ развитіемъ въ добре, человекъ можетъ понять всю глубину своей греховности и нравственной немощи. Отсюда, чемъ выше человекъ нравственно, темъ сильнее въ немъ сознаніе своего недостоинства и темъ обильнее его покаянныя слезы. Таковъ, напр., преп. ефремъ Сиринъ, творенія котораго—почти непрерывный плачъ, хотя носятъ на себе неизгладимые следы небесной радости, присущей всякому истинному праведнику. Не тоже ли говоритъ и то всеобъемлющее явленіе, что, когда кончилась эпоха мучениковъ, христіанская ревность нашла себе выраженіе не въ иномъ чемъ, а именно въ монашестве, въ чине кающихся? Протестанты, повторяемъ не ошиб­лись, указывая на это несомненное явленіе и стараясь сделать изъ него выводы и для христіанскаго ученія. Но подобно тому, какъ грубый католицизмъ, исходя тоже изъ потребно­сти религіознаго сознания въ своихь построеніяхъ пришелъ къ наемничеству и пелагіанству,—подобно этому и протестант­ство видя несостоятельность спасенія заслугой человека и въ тоже время не находя иного способа пониманія, кроме пра­вового, создало себе, въ существе дела, лишь духовное обольщеніе, фикцію спасенія, не имеющую истиннаго содержанія. Правда, протестанты, при всемъ своемъ желаніи быть верными своему ученію, не могли не признать необходимо­сти некоторыхъ условій и со стороны человека. Но такимъ условіемь признана была, въ качестве последняго „возможнаго минимума", вера во Христа безъ делъ. Уступая требованіямъ жизни и совести протестанты делаютъ попытку придать этой вере возможно больше жизненности, действенности. Они говорятъ, что оправдываетъ только вера живая ²⁷ т. е. деятельная, которая необходимо сопровождается делами ²⁸ и ни въ какомъ случае не мыслима въ человеке, преданномъ греху ²⁹ и что, след., оправданіе необходимо будетъ сопровождаться нравственнымъ  перерожденіемъ   человека   ³⁰   . „Не   можетъ быть, чтобы эта вера святая оставалась въ человеке празд­ной" ³¹ .Но какъ происходитъ это перерожденіе и въ ка­комъ смысле вера можетъ быть названа „корнемъ добрыхъ делъ" ³² .Отнюдь не въ томъ, что она служитъ побужденіемъ, воодушевляющимъ началомъ, однимъ словомъ, отнюдь не въ смысле какой-нибудь нравственной работы со стороны самого спасающагося. Эта работа съ  оправдывающей верой не имеетъ ничего общаго ³³ и  потому къ оправданію не относится. Вера бываетъ корнемъ добрыхъ делъ въ томъ смысле, что ею мы „воспринимаемъ Христа, Который обещалъ намъ не только освобожденіе отъ смерти и примиреніе съ Богомъ, но вместе и благодать Духа Святаго, которою мы возраждаемся въ обновленіе жизни" ³⁴ Но это уже не оправданіе, а следствіе его. Воспріять Христа можетъ только тотъ, кто уже оправданъ, т. е. провозглашенъ праведнымъ. примиреннымъ съ Богомъ ³⁵ .Имеетъ ли, след., указанная жизненная сторона спасенія какое-нибудь существенное значеніе въ оправданіи, значеніе деятельнаго условія? Нетъ. Чтобы быть оправдывающей, вера должна оставаться „исклю­чительно воспринимающей, должна только и единственно по­лагаться на жертву независимую отъ нашей личности (Subjeсti vitat), но всецело удовлетворяющую Бога" ³⁶. Вера „оп­равдываетъ не темъ, что она есть наше дело" (что предпо­лагало бы нравственное напряженіе и какъ разъ бы вырази­лось темъ душевнымъ переворотомъ, который описываетъ Scheele   ³⁷   ,а  ради   Христа-правды  нашей,  котораго  она воспринимаетъ ³⁸ ,а это понимается такъ, что она воспринимаетъ обещанное милосердіе ³⁹ Вера спасаетъ, такимъ образомъ, внешне, ради правды и святости Христовой, которую она усвояетъ человеку ⁴⁰ ради заслуги Христовой, которая чаловеку вменяется ⁴¹. Другими словами, вера служитъ осно-ваніемъ явленію только внешне-судебному, а не нравствен­ному ⁴²

Какое же значеніе имеютъ после этого въ оправданіи дела человека, т. е. его нравственная работа и развитіе въ добре? Нельзя не видеть, что добрыя дела, если и предпола­гаются при оправданіи, то исключительно, какъ явленіе сосу­ществующее или последующее, а не производящее, не участ­вующее въ самомъ деле спасенія. Эта мысль съ полной ясно­стью выражается въ символическихъ книгахъ. Напр., Аусбургское Исповеданіе, признавая, что „вера (оправдывающая) дол­жна раждать добрые плоды", спешитъ оговорится, что отпущеніе греховъ усвояется верою" ⁴³ Или въ Апологіи: „Полу­чить   прощеніе   греховъ,   значитъ   быть   оправдану...   Одной

верой во Христа, не черезъ любовь ни за любовь или дела мы получаемъ отпущеніе греховъ, хотя любовь и следуетъ за верой". Итакъ, одной верой оправдываемся, понимая слово „оправдывать" въ смысле „изъ неправаго правымъ делать или возраждать" ⁴⁴ Такимъ образомъ, оправдываетъ вера въ отличие отъ добрыхъ делъ, притомъ, понимаемыхъ не въ смысле внешнихъ поступковъ, а въ смысле даже целаго душевваго расположенія или настроенія. Это расположеніе не участвуетъ въ оправданіи, не содействуетъ ему, даже более его и быть въ человеке не можетъ прежде, чемъ онъ оправ-данъ. „Это весьма неразумно пишутъ противники, будто бы люди, повинные вечному гнезу, заслуживаютъ отпущеніе греховъ чрезъ дело любви,—когда невозможно и любить Бога, если прежде не получено будетъ верою отпущеніе греховъ. Не можетъ сердце, истинно чувствующее, что Богъ гневается, любить Бога, прежде чемъ Онъ будетъ умилостивленъ. Пока Онъ устрашаетъ и представляется подвергающимъ насъ вечной смерти, не можетъ природа человеческая победить себя любить гневающагося, осуждающего и наказывающего"⁴⁵ Что же, въ такомъ случае, остается отъ оправдывающей веры, если „поспешествующая ей любовь" должна быть отличаема отъ нея и не должна разделять съ нею оправданія? Протес­танты, вопреки всемъ своимъ разсужденіямъ о вере живой, должны признаться, что по ихъ ученію, оправдываетъ соб­ственно отвлеченное явленіе воспріятія, взятое само по себе, а не въ своемъ воздействіи на душу человека не потому_? что вера эта жива. „Когда люди веруютъ, что они восприни­маются въ благодать и имъ отпускаются грехи ради Христа, который своею смертію удовлетворилъ за наши грехи,—эту веру Богъ вменяетъ въ правду предъ Собою"  ⁴⁶·· Или, еще определеннее въ Апологіи: „Не следуетъ такъ думать, что подъ залогъ этой любви, или ради этой любви мы получаемъ отпущеніе греховъ и примиреніе; равно какъ не получаемъ отпущеніе греховъ ради двухъ последующихъ делъ; но еди­ной верой въ собственномъ смысле (proprie dicta) получает­ся отпущеніе греховъ, такъ какъ обетованіе не можетъ быть усвоено иначе, какъ только верою. Α вера вь собственномъ смысле есть та, которая соглашается съ обетованіемъ" ⁴⁷ Такимъ образомъ, оправдываетъ человека вера, если и бога­тая возможностью делъ, то во всякомъ случае во время оправданія еще только отвлеченная умственная и оправдываетъ именно своей умственной стороной; какъ (средство и орудіе) которымъ мы усвояемъ себе удовлетвореніе I. Христа ⁴⁸ Такимъ образомъ, для человеческаго участія нетъ места въ протестантскомъ оправданіи.

Этимъ протестантство прямо противоречило требованіямъ нравственной природы человека, отъ которой оно исходило. Душа человеческая ищетъ добра ради добра, хочетъ жизни ради: жизни; она хочетъ не числиться только въ царствіи Божіемъ, но действительно жить въ немъ, и переживать свободно ж сознатель­но Богообщеніе. Поэтому, душа человеческая никогда не могла согласиться съ протестантскимъ призрачнымъ оправданіемъ.. Уничтожить эту призрачность можно было только признавъ дела человека не следствіемъ, а именно условіемъ оправданія. Но для прФтестантовъ этФ значило перейти опять въ като­личество съ его человеческФй заслугой, такъ какъ съ правовой точки зренія условіе можно понимать только въ смшсле законнаго основанія, заслуги. Невозможность на строго пра­вовой почве сохранить середину между католичествФмъ и протестантствомъ съ очевидностью доказала примирительная попытка Меланхтона. Въ Апологіи онъ говоритъ: „мы учимъ, что добрыя дела имеютъ силу заслугъ, но заслуживаютъ они не отпущеніе греховъ, не благодать или оправданіе (этого достигаемъ верою), но другія награды телесныя и духовныя во время и после этой жизни... Делами мы не заслуживаемъ оправданія... делами  мы не заслуживаемъ вечной жизни; ибо вера достигаетъ всего этого, такъ какъ вера насъ оправды-ваетъ и умилостивляетъ Бога" ⁴⁹ „Ибо", говорить онъ въ другомъ месте; „праведность евангельская, которая вращается около обетованія благодати, даромъ получаетъ оправданіе и оживотвореніе; но исполненіе закона, которое следуетъ зa ве-рой, вращается около закона, въ которомъ не даромъ, а за наши дела воздается и долженствуетъ награда; но заслуживаю-щіе эту последнюю, оправданы прежде, чемъ они исполняють законъ; они раньше переселены въ царство Сына Божія и сделались сонаследниками Христу" ⁵⁰ Нравственное развитіе человека въ добре, т. о,, въ глазахъ Меланхтона имеетъ значеніе заслуги, но только не для оправданія и вечнаго спасенія, а для полученія различныхъ наградъ на земле и на небе.

Однако этимъ дело не поправлялось, а еще более затруд­нялось. Отрицая достоинство заслуги sa делами до оправданія, Меланхтонъ, въ сущности, призналъ дела по оправданіи не только заслугами, но и сверхдолжными, которыя и награж­даются особой наградой помимо царства небеснаго, даруемаго всемъ и туне. Но отъ того, что эти сверхдолжныя заслуги совершались после оправданія, опасность ихъ для достоинст­ва заслуги Христовой не уменьшалась. если Христосъ принесъ удовлетвореніе чрезмерное, то для чего заслуга со стороны человека? А если необходима заслуга со стороны человека хотя бы только для увеличенія венца, стало бытъ заслуга Христа недостаточна. Главное же, теоріей Меланхтона на­емничество, въ которомъ повинно было католичество и про-тпвъ котораго ратовало протестантство, не только не унич­тожалось, но еще более усиливалось и получало еще более низменный видъ. Уже не ради вечнаго спасенія и веч-ной жизни, а ради или земнаго благополучія или награды, не въ примеръ прочимъ человекъ делаетъ добро.   А съ другой стороны, необходимость доброделанія для спасенія, о которой настоятельно говорить человеку его совесть, именно какъ о необходимости, о долге, а не о пользе, попыткой Меланхтона отнюдь не объяснялась и не доказывалась. Въ самомъ деле, если вечная жизнь въ общеніи съ Богомъ дарована человеку и дарована туне, стоютъ ли чего-нибудь, въ сравненіи съ этимъ высочайшимъ благомъ, все остальныя награды и блага? Будетъ ли человекъ о нихъ думать, и даже сочтетъ ли себя въ праве думать и желать ихъ? Не говоримъ уже о томъ, что добрыя дела, какъ следствіе оправданія, какъ произведенія Св. Духа, обитающаго въ оправданномъ ⁵¹ и не зависятъ, въ сущности, отъ человека, отъ его свободнаго выбора и желанія. Выходило, какъ будто бы, что человекъ, если онъ не желаетъ себе какихъ-нибудь особенныхъ наградъ на земле или на небе, можетъ не за­ботиться о своемъ нравственномъ преуспеяніи, можетъ прос­то предоставить его благодати Св. Духа: спасеніе для него и безъ того обезпечено. Но это прямо шло въ разрезъ съ показаніями опыта, такъ какъ совесть говорить, что заботиться о преуспеяніи въ добре должно и что безь этого спастись нельзя. Попытка Меланхтона, повторяемъ, только доказала, что средины при правовомъ пониманіи нетъ, что при немъ воз­можны только крайности: или заслуга Христа, или заслуга наша, которыя взаимно исключаются.

Какъ ничего не объясняющая въ религіозной жизни и, съ другой стороны, опасная для догмата о спасеніи единымъ Христомъ, попытка Меланхтона потому и ве нашла себе сочувствія въ протестантскомъ міре ⁵² Последующіе протес­танты  отвергли  всякое   различіе   въ   степеняхъ  святости   и блаженства и съ особенною силою утверждали, что святость (не говоря уже о томъ, что она невозможна безъ оправданія) не имеетъ значенія не только для оправданія, но и для вечнаго спасенія вообще ⁵³

Т. о., протестанты, не смотря на свое искреннее желаніе быть верными опыту и дать утешеніе (совести) верующихъ душъ, не могли сделать ничего, оставаясь на правовой почве. Избегая крайности католицизма, они впали въ другую крайность: совершенно зачеркнули внутреннюю сторону оправданія. Правда, протестанты всехъ временъ по­стоянно говорятъ, что они требуютъ добрыхъ делъ ⁵⁴ что они признаютъ ихъ необходимыми для того, чтобы вера была живою верою, которая одна оправдываетъ ⁵⁵ — что обвиненіе, будто они проповедуютъ ученіе опасное для нрав­ственности, основано или на „непониманіи или же на злостномъ искаженіи протестантскаго ученія"⁵⁶ Но все это только

прорывающійся голосъ совести, только уступка требовапіямъ природы человеческой,—уступка, неоправданная въ ученіи. Не смотря на все эти заявленія, необходимость доброделанія остается необоснованной, поскольку лобужденія къ нему положены не въ спасенін, а вне его: въ чувстве долга, благодар­ности Богу и т. п. ⁵⁷ Но ведь разумъ, если онъ будетъ стоять лишъ на правовой точке зренія, всегда имеетъ право спро­сить: если мои дела решительно не имеютъ значенія для Бога, въ смысле какой-нибудь ценности, то могутъ ли они считаться воздаяніемъ благодарности Богу и есть ли какой смыслъ въ подобномъ исполненіи никому не нужнаго долга? А такъ какъ на этотъ вопросъ можетъ быть только отрица­тельный ответъ, то сама собою падаетъ необходимость сознательнаго и намереннаго доброделанія. Жизнь оправданнаго теряетъ нравственный характеръ исовесть успокоенія не получаетъ.

Вместо предисловия.  Вопросъ ο личномъ спасеніи

Введение

Введение (прололжение)