(Речь предъ защитой магистерской диссертаціи)

Ваше Высокопреподобіе и Мм. гг.!

Вашему просвещенному вниманію я предлагаю свою посильную попытку раскрыть на основаніи Св. Писанія  и твореній святоотечесвахъ православное ученіе ο личномъ спасеніи, т. е. ο томъ, въ какомъ смысле и какимъ путемъ человекъ, каждая данная личность получаетъ причастіе истинной, вечно жизни.

He трудно определить побужденія, заставившія меня остановиться именно на этомъ отдеде вероученія. Вопросъ ο жизни, ο цели существованія,—ο томъ, какъ человеку жить, чтобы жить  истинною жизнію,—поистине является альфой и омегой всякой философіи и всякаго религіознаго ученія. Какъ бы ни  были отвлеченны, туманны, подъ часъ странны и даже нелепы логическія построенія того или другаго мыслителя, но разъ онъ действительно мыслитель, а не промышленникъ мысли, разъ онъ хочетъ истины, хочетъ слова, исходящаго изъ устъ Божіихъ, а не хлеба,—последній конецъ и вместе точка отправленія его философской работы всетаки будетъ онъ самъ, его собственное положеніе въ міре и такое или иное определеніе его жизненной задачи. Философія безъ выводовъ для жизни не есть философія, а пустая игра въ философскія слова.

Точно также и въ религіи. Знаніе ο Боге только тогда будетъ иметь смыслъ для человека, когда Богъ будетъ для него „Единымъ святымъ", носителемъ его идеаловъ, законодателемъ его жизни. И бесы веруютъ, говоритъ св. ап. Іаковъ,

но они только трепещутъ. Для нихъ лучше было бы совсемъ не знать   ο   Боге,   и   они,   конечно, предпочли бы состояніе неведенія своему теперешнему состоянію. Человекъ, который живетъ только минутой, который закономъ своего существованія полагаетъ лишь свою   волю,   свое  хотеніе,—такой человекъ, конечно, иногда не будетъ много спорить ο томъ, какую веру онъ исповедуетъ. Для него все веры одинаково отвлеченны и безсодержательны,  и,   следовательно, одинаково безразличны. Истины веры могутъ интересовать его разве,  какъ предметъ спора, въ которомъ онъ можетъ обнаружить свои познанія, свое остроуміе,—будутъ интересовать его, можетъ быть, въ качестве его   природнаго,  національнаго,  достоянія,— однимъ словомъ, могутъ   быть   интересны   своей внешней стороной и по случайнымъ  причинамъ.   Но истинности,  но   объективности   и, поэтому,   обязательности  для  себя   этого   вероученія  такой человекъ  понять и признать не можетъ. Онъ видитъ   только философскія положенія и выводы, видитъ  только   догматъ  и не замечаетъ   того  жизненнаго уклада, который составляегь на деле, въ реалъности содержаніе всехъ этихъ отвлеченныхъ для   него   и невразумителъныхъ   тонкостей   догматики.   „Кто говоритъ,  что любить Бога, а брата своего ненавидитъ, тотъ лжецъ и нетъ въ вемъ истины" (Ι Иο. IV, 20). Знаніе Бога тогда действительно, когда оно сопровождается соответствующею жизнію,—когда человекъ по этому званію себя устрояетъ. Но жизнь является судьей человека не только въ этомъ общемъ   смысле, т. е.   не   въ томъ   только,  веруетъ или не веруетъ онъ въ то, что проповедуетъ. Жизнь служитъ лучшимъ средствомъ   и для определенія и выясненія подлиннаго міровоззренія человека или той или другой философской системы, равно какъ и для оценки этого міровоззренія. Въ вопросе ο Боге, ο міре и объ общихъ отношеніяхъ между ними можно иногда   ограничиться   одной  формой, только внешними соотношеніями   понятій,   не здаваясь   вопросомъ ο томъ, что эта форма или эта оболочка въ себе заключаетъ, не доводя отвлеченныхъ выводовъ до осязаемой, жизненной ясности. Вопросы эти, отвлеченные  по самому существу своему, могутъ иногда и не требовать   (по крайней   мере,   можетъ   показаться. что они не требутотъ) себе такого соответствія въ наличной действитеіьности,—это соответствіе предполагается где то вверху, вдали отъ  этой   жизви  и  отъ окружающей  обстановки. Но лишь только человекъ опустится съ высоты отвлеченія внизъ на землю къ действительной жизни, лишь только онъ оставитъ бытіе въ его целомъ и займется, въ частности, своей собственной личностью, постарается изъ общей основы вывести свои личныя отношенія къ этому целому и къ другимъ подобнымъ же личностямъ,—тогда у него сразу же отнимается всякая возможность ограничиться одной формой, однимъ отвлеченіемъ. Какъ бы ни была стройна его система, какъ бы ни были хорошо принаровлены другъ къ другу разныя его определенія и выводы,—ни онъ самъ, ни кто-нибудь другой въ вопросе ο жизни этой стройностью ве удовлетворится. Необходимо будетъ показать, что въ действительности-то соответствуетъ этимъ стройнымъ понятіямъ и выводамъ. Здесь н можетъ обнаружиться призрачность, выдуманность мшогихъ теорій и системъ. Все старательно и эффектно отделанное построеніе какого-нибудь мыслителя можетъ разлететься въ прахъ отъ одного этого прикосновенія съ жизнью, именно отъ одной невозможности подтвердить ссылкой на опытъ свои умозренія.—если же міровоззреніе истинно, тогда, при сопоставленіи съ жизнію отвлеченныя и малопо-нятныя формулы и термины становятся ясными, понятными, почти осязаемыми,—тогда и действительная жизнь представится уже не страннымъ отрицаніемъ философіи, не грубой насмешкой надъ ея идеализмомъ, а наоборотъ ея разъясненіемъ, комментаріемъ,—прямымъ выводомъ изъ нея.

Вопросъ ο личномъ спасеніи и представляетъ въ системе нашего вероученія именно такой пунктъ, въ которомъ это последнее становится лицемъ къ лицу съ действительностью, съ реальнымъ бытіемъ и хочетъ въ жизни, въ практике показать, въ чемъ собственно заключается та истина, которую оно проповедуетъ.—Въ этомъ пункте каждое вероисповеданіе можетъ найти себе и безпристрастную оценку.—Разъ здесь предполагается определеніе жизненной цели человека, вполне согласное съ доводами разума и требованіями нравственнаго сознанія,—разъ все отвлеченныя формулы и термины находятъ себе полное соответствіе въ данныхъ опыта, не оставляя ничего темнаго, ничего необъясненнаго,—разъ и остальныя части системы, части отвлеченныя, прямо предполагаются и въ свою очередь объясняются даннымъ определеніемъ жизни и ни въ чемь  ему не противоречать,—это  значитъ, что данное вероисповеданіе   представляетъ изъ себя не сводъ человеческихъ измышленій,   а прямой снимокъ съ реальнаго бытія, что оно не искажаетъ факта жизни, а подлинно его воспроизводитъ,— что,   следовательно,   оно есть истина. А, съ другой стороны, разъ найдены въ действительной жизни факты, соответствующіе положеніямъ и выводамъ,—разъ представиласъ, такимъ образомъ,   возможность   опытно   постигнуть,   въ   чемъ   жизнь   по христіанству, тогда освобождается. отъ малопонятности, отвлеченности,   формальности  и вся  систела христіанскаго вероученія. Кто любитъ брата своего, тотъ позналъ Бога и виделъ его,   говоритъ   Апостолъ  (I Іо. IV, 7. 8). Испытавшій фактически суть христіанской жизни, пойметъ и въ чемъ состоитъ жизнь Божія, потому что последняя не метафизическое только основаніе,  но  и прямой прототипъ и источникъ жизни человека.   Въ томъ  (Слове  Божіемъ) была жизнь и жизнь была светъ   человекамъ,   (Іо.   I,   4),   предносилась   человеческому сознанію и въ качестве идеала.

Следовательно,  тоть, кто хочетъ узнать истинное существо католичества, протестантства или православія, тоть долженъ обратиться не къ теоретическому ихъ ученію, а къ ихъ понятію ο жизни, къ ихъ ученію, именно, ο личномъ спасеніи, въ которомъ (ученіи) это понятіе наиболее ясно выражено,— тотъ долженъ опросить каждое изъ вероисповеданій, въ чемъ оно полагаетъ  смыслъ  жизни   человека,   его   высшее   благо. Догматъ ο filioque, несомненно, касается краеуголънаго камня нашей веры,—но выразилъ ли онъ,  этотъ догматъ все католичество и можно ли думать, что съ устраненіемъ его западное христіанство пойдетъ на примиреніе съ нами? Устраненъ будетъ только одинъ   изъ  многочисленныхъ   пунктовъ разногласія,   только однимъ изъ многочисленыхъ поводовъ къ пререканіямъ будетъ меньше, а разделеніе не ослабеетъ нисколько. Ведь,  не отъ   filioque  католичество, а наоборотъ. Догматъ ο папстве, конечно, составляетъ основную пружину, такъ сказать, душу католичества, но опять таки не отъ папства произошло извращенное  католическое жизнепониманіе,   а  отъ этого последняго   папство,   иначе   не   объяснить,   почему   и   какимъ образомъ   папа  нашелъ и находитъ себе въ западноыъ міре столько   покорныхъ,   фанатически   преданныхъ   ему   слугъ и столькихъ   безгласныхъ  последователей,—одними подделками и уловками, однимъ іезуитизмомъ и властолюбіемъ Рима этого явленія объяснить нельзя.   Точно также не вследствіе отверженія таинствъ и церковнаго преданія и не вследствіе пре-увеличеннаго понятія ο падшей природе человека,—протестанты пришли къ своему призрачному, фиктивному спасенію, а, наоборотъ, исказивши самое понятіе ο жизни, они должны были последовательно исказить и все церковное устройство и ученіе. Предположимъ, что все ошибки въ ученіи и устройстве будугъ исправлены,—искаженное понятіе ο жизни докажетъ, что эти исправленія только на словахъ,—чрезъ несколько времени протестанты должны будутъ создать на место устраненныхъ новыя искаженія, новыя ошибки.

Точно также и православіе узнается не изъ его теоретическаго ученія. Отвлеченныя положенія и формулы по самой своей отвлеченности одинаково неудобопонятны, неудобопредставимы для человека, будутъ ли оне католическими или православными. Разве прямая логическая нелепость обнаружитъ несостоятельность инославной системы. Какъ выраженіе именно объективно-данной истины, православіе всего более и гдубже познается темъ, где оно всего непосредственнее соприкасается съ этой объективной истиной, съ областыо действительнаго бытія: въ своемъ описаніи действительной жизни человека, въ своемъ определеніи жизнецели и основанномъ на этомъ посдеднемъ ученіи ο личномъ спасеніи. Только окончательно усвоивши себе православное ученіе ο жизни, можно вполне (не логикой только) убедиться въ непреложной, безусловной истинности православія,—можно понять, наглядно уразуметь эту истинность. После же этого получатъ свой глубокій, полножизненный смыслъ и все те теоретическія положенія, все те догматы, которые раныше казались лишь безразличными метафизическими тонкостями. Все это будетъ одно и тоже, единое по духу и идее, ученіе объ истинной жзни,—только на этотъ разъ жизнь разсматривается не для человека, а въ своей объективной данности, сама въ себе.

Въ этихъ азбучныхъ истинахъ пришлось убедиться на деле и мне при написаніи моего сочиненія. Къ вопросу ο лпчномъ спасеніи я приступилъ на первыхъ порахъ съ интересовіъ чисто теоретическимъ. Мне хотелось выяснить себе вопросъ этотъ просто, какъ темный, запутанный пунктъ вероученія, трудно поддающійся определенію. Какъ точнее выразіть, наше ученіе ο спасеніи? Что вравославному нельзя говорить  такъ,  какъ  говорятъ  католики,—это известно,—что ему еще менее можно говорить такъ, какъ говорятъ протестанты, это тоже выше всякаго сомненія,—но какъ онъ долженъ говорить?

Чтобы дать себе отчетъ въ этомъ, я сталъ читать творенія св. отцевъ Церкви. Читалъ я ихъ не только потому, что понималъ ихъ, такъ сказать, каноническій авторитетъ, не только въ качестве обязательнаго для всякаго христіанина церковнаго преданія. Моя мысль была несколько иная: я искалъ въ твореніяхъ св. отцевъ описанія и разъясненія жизни по Христу, или истинной, должной жизни, т. е. того именно явленія въ объективномъ міре, которое хотятъ дедуктивно вывести и определитъ отвлеченныя формулы догматики. Я хотелъ уяснить себе взгляды отцевъ на жизнь человека, чтобы изъ этого объективнаго основанія потомъ проверить и теоретическое ученіе и дать ему более соответствующее объясненіе.

Такой   пріемъ изследованія въ православіи необходимъ. Мы знаемъ, что Іисусъ Христосъ принесъ намъ не одно ученіе, и что дело апостоловъ и церкви состояло не въ томъ только, чтобы   выслушать   беседы  Іисуса Христа и потомъ передать ихъ въ буквальной  точности   изъ рода  въ родъ:   для   такой цели   лучшее   средство—не  устное преданіе, а какія-нибудь скрижали.   Мы   знаемъ,  что Іисусъ Христосъ принесъ намъ прежде  и  главнее всего новую жизнь и научилъ ей апостоловъ, и что дело церковнаго преданія не ученіе только передавать, но передать изъ рода въ родъ именно эту зачавшуюся съ Христомъ жизнь, передать именно   то,  что не передается никакимъ   словомъ,   никакимъ  писменемъ, а лишь непосредственнымъ общеніемъ личностей. Теоретическое ученіе только обобщаетъ и возводитъ въ систему это ученіе ο жизни. Поэтому, апостолы  и   выбирали своими преемниками и заместителями людей, именно наиболее преуспевшихъ, наиболее сознательно и прочно усвоившихъ себе возвещенную имъ жизнь Христову. Поэтому, и отцами церкви признаются не те изъ церковныхъ писателей, которые были наиболее учены, наиболее начитаны въ церковной литературе,—отцами церкви признаются писатели святые,   т. е.   воплотившіе въ себе ту жизнъ Христову, хранить и распространять которую церковъ получила себе въ уделъ. если же такъ, то составить себе правильное  понятіе ο православіи можно не разборомъ его основоноложительнаго, отвлеченнаго ученія,—а именно наблюденіемъ надъ этой ре-альной жизнью по Христу, которая хранится въ православной Церкви. Α такъ какъ признанными носителями, воплотителями этой жизни, этого жизненнаго преданія были св. отцы, въ писаеіяхъ своихъ подробно толкующіе эту жизнь,—то есте-ственно къ нимъ для наблюденій и обратиться. Я такъ и сделалъ.

Чемъ больше я читалъ св. отцевъ, темъ для  меня ста-новилось все яснее и яснее, что я вращаюсь въ совершенно особомъ міре, въ кругу понятій, далеко не похожемъ на нашъ. Я сталъ понимать, что разность православія и инославія заключается не въ какихъ нибудь частныхъ недомолвкахъ и неточностяхъ  а прямо въ самомъ корне, въ принципе, что православіе и инославіе противоположны между собой такъ же, какъ противоположны себялюбіе, жизнь по стихіямъ міра, ветхій человекъ и самоотверженная любовь, жизнь по Христу, человекъ обновленный. Предо мной встали два совершенно отличныхъ, не сводимыхъ одно на другое міровоззренія: правовое и нравственное, христіанское. Первое я назвалъ правовымъ, потому что лучшимъ выраженіемъ этого міровоззренія служитъ западный правовой строй, въ которомъ личность и ея нравственное достоинство пропадаютъ, и остаются только отделъныя правовыя единицы и отношенія между ними. Богъ понимается главнымъ образомъ первопричиной и Владыкой міра, замкнутымъ въ своей абсолютности,—отношенія его къ человеку подобны отношеніямъ царя къ подчиненному и совсемъ не похожи на нравственный союзъ. Точно также и человекъ представляется въ его отделъности, онъ живетъ для себя и только одной внешней стороной своего бытія соприкасается съ жизнію общаго,—только пользуется этимъ общимъ; даже и  Богъ съ точки зренія человека является только средствомъ къ достиженію благополучія. Началомъ жизни, следовательно, признается себялюбіе, а общимъ признакомъ бытія—взаимная отчужденность всего живущаго. Между темъ, по мысли св. отцевъ, бытіе и жизнь въ собственномъ смысле принадлежатъ только Богу, который и носитъ названіе „Сый",—· все же остальное, все тварное существуетъ и живетъ исключительно своимъ причастіемъ этой истинной жизни Божіей, этой вожделенной Красоте, по словамъ св. Василія Великаго. Богъ, следовательно, связанъ съ своимъ твореніемъ не однимъ абсолютнымъ „да будетъ", Богъ въ прямомъ смысле служитъ средоточіемъ жизни, безъ котораго тварь такъ же немыслима въ своемъ   настоящемъ   существованіи,  какъ и необъяснима въ своемъ происхожденіи. Переводя это метафизическое положеніе  на языкъ нравственной жизни, получимъ правило: ни-кто не можетъ и не долженъ жить для себя,—смыслъ жизни каждаго частнаго  бытія—въ Боге,   что практически значитъ, въ   исполненіи   его воли.   „Я пришелъ   не для   того,   чтобы творить волю Мою, но волю пославшаго Меня Отца". Основнымъ началомъ жизни каждаго признается, такимъ образомъ, уже не себялюбіе, а „любовь истины" (2 Сол. II, 10).   Верный этому закону, человекъ въ своихъ отношеніяхъ къ Богу, міру и къ людямъ   руководится уже ве себялюбивой жаждой бытія (выводомъ   отсюда была бы боръба   за   существованіе), а   безкорыстнымъ   алканіемъ   и   жажданіемъ   правды,    какъ высшаго закона, которому   онъ и приноситъ   въ жертву свое бытіе.   Въ правовомъ жизнепониманіи искали счастія,   здесь ищутъ истины. Тамъ нравствеввое добро, святость, считалось средствомъ къ достиженію блаженства, здесь истинное бытіе и приписывается только одвому нравственному добру, воплощен-вому въ Боге,—и блажевство человека,  следовательво,   считается тожественно съ святостью.

После этого понятно, что произойдетъ, если мы рамки жизнепониманія правового приложимъ къ нравственному, христіанскому. Конечно, буквальвыхъ совпаденій можно будетъ подыскать очевь ашого,— можво будетъ подъ каждую правовую рубрику подогнать, втиснуть то или другое положеніе православное. Но ведь нужно помвить, что правовыя рамки гораздо формальнее, внешнее нравственвыхъ, что оне не могутъ выразить всей глубины, жизненности жизнепониманія нравственнаго. Громадное мнвожество понятій окажется совсемъ ве обобщеннымъ, оставленнымъ безъ вниманія_;—будетъ разделено многое, что вужно непременно представлять единымъ, и, наоборотъ, сбито въ одну рубрику то, что требуетъ строгихъ разгравичевій. Православное ученіе представлено будетъ, следовательво, во всякомъ случае одвосторонне, чтобы не сказать, неправильно.

Этимъ и определилось содержаніе и характеръ моего труда: я должевъ былъ начать съ критики правового жизнепониманія,   чтобы  уже  потомъ въ главахъ: ο вечной жизни, ο возмездіи, ο спасеніи и ο вере раскрыть положительное ученіе православное. Общій мой выводъ таковъ: истивная жизвь человека—въ общеніи съ Богомъ. Быть причастникомъ этой вечвой жизви можво только чрезъ уподобленіе Богу (отсюда необходимость добрыхъ делъ, т. е. духовно-нравствевваго возрастанія), но это уподобленіе возможно только тогда, когда Богъ придетъ къ человеку, а человекъ узнаетъ π приметъ Бога. Необходима, следовательно, благодатная помощь Божія и вера во Христа и Бога, которая делаетъ возможнымъ совершеніе спасенія. „Се стою у двери и стучу. если кто услышитъ голосъ Мой, и отворитъ дверь, войду къ нему, и буду вечерять съ нимъ, и онъ со Мною. Побеждающему дамъ сесть со Мною на престоле Моемъ, какъ и Я победилъ, и селъ со Отцемъ Моимъ на престоле его (Апок. III, 20—21). Къ этому направлено все промышленіе Божіе, все домостроительство вашего спасенія, въ этомъ цель и смыслъ и служенія Іисуса Христа.

Въ основу моего изследованія, какъ выразился одинъ изъ моихъ почтенныхъ рецензентовъ, положена идея тожества блаженства и добродетели, вравственваго совершенства и спасенія. Насколько удачно и последовательно применилъ я эту идею къ тому отделу вероученія, который я хотелъ раскрыть,—это судить ее мне,—но я утешаю себя мыслію, что въ богословскомъ сочиненіи я напомнилъ эту идею, или точнее говоря, напомнилъ необходимость иметь ее въ виду при догматическомъ изследованіи православнаго ученія.

Вместо предисловия.  Вопросъ ο личномъ спасеніи

Введение