Творение - дело Пресвятой Троицы. Символ веры именует Отца «Творцом неба и земли», о Сыне говорит: "Имже вся быша", Духа Святого называет «Животво­рящим», (ζωοποιόν). Воля Трех едина, она является творческим действием; поэтому Отец не может быть Творцом без того, чтобы не был Творцом Сын и не был Творцом Дух. «Отец творит Словом в Духе Святом» - неоднократно встречаем мы у отцов, а святой Ириней Лионский называет Сына и Духа «двумя руками Бо­жиими». Это - икономическое, домостроительное про­явление Троицы. Три Лица творят совместно, по каж­дое присущим Ему образом, и тварное бытие есть плод их сотворчества. По слову Василия Великого, Отец - первопричина всего сотворенного. Сын - причина дей­ствующая, Дух - причина совершенствующая. Имею­щее свое начало в Отце, действие Пресвятой Троицы проявляется в двойной икономии Сына и Духа: Один осуществляет волю Отца, Другой завершает се в добре и красоте; Один призывает тварь, чтобы привести ее к Отцу, и зов этот сообщает тварному всю его онтологиче­скую конкретность, Другой помогает ей ответить на этот зов, сообщая ей совершенство.

Говоря о проявлении домостроительства Пресвятой Троицы, отцы предпочитают имени «Сын», которое ско­рее указывает на внутритроичиые отношения, имя «Сло­во». Действительно, Слово есть проявление, откровение Отца - следовательно, откровение кому-то, что в свою очередь связывает понятие «Слово» с областью домо­строительства. Святой Григорий Богослов в своем чет­вертом богословском слове анализирует эту функцию Слова. Он говорит, что Сын есть Логос, ибо, оставаясь единым с Отцом, Он Его открывает, Сын дает опреде­ление Отца: «Итак, Сын и есть краткое и простое вы­ражение природы Отца».

У каждой твари есть свой «логос», свой «сущност­ный смысл». Следовательно, говорит святой Григорий Богослов, может ли существовать что-либо, что не ут­верждалось бы на Божественном Логосе? Нет ничего, что не основывалось бы на «"смысле всех смыслов» - Логосе. Все было создано Логосом; именно Он сообщает тварному миру не только тот «порядок», о котором говорит само Его имя, но и всю его онтологическую ре­альность. Логос - это Божественный очаг, откуда ис­ходят те творческие лучи, те присущие каждой твари «логосы», те «непреходящие» словеса Божии, которые одновременно вызывают к бытию всю тварь и призы­вают ее к Богу. Таким образом, каждое тварное суще­ство имеет свою «идею», свой «смысл» в Боге, в замыс­ле Творца, Который созидает не по прихоти, но «разум­но» (и в этом еще одно значение Логоса). Божествен­ные мысли - это извечные причины тварных существ. Здесь в умозрении отцов как бы звучит отголосок Пла­тона, но можно ли это определить как христианский пла­тонизм? Краткое сопоставление позволит нам понять, что если отцы и использовали некоторые элементы гре­ческой философии, то полностью обновили их содержа­ние, которое, в конечном счете, является у них гораздо более библиейским, нежели платоновским.

У Платона «идеи» представляют саму сферу бытия. В мире чувственном нет истины, в нем есть только прав­доподобие; он реален лишь в меру своей причастности идеям. Чтобы их, идеи, созерцать, необходимо вырвать­ся из зыбкого мира изменчивости, из смены рождений и распада. Идеи - более высокий уровень бытия: это не Бог, но божественное. «Демоны», то есть боги, сравни­тельно с идеями находятся на более низком уровне. «Творение», о котором говорится в «Тимее»,- все же миф, потому что мир существовал всегда: его извечно устрояет «демиург», копируя его по образу мира иде­ального, истинного. Неоплатонизм, который, по опреде­лению Жана Валя, «ипостазирует гипотезы Платона», ставит неизреченное Единое над κόσμος νοητός (космо­сом познаваемым); здесь идеи суть мысли Божествен­ного Разума, того «Нус», который является эманацией Абсолюта, превосходящего само бытие. Блаженный Ав­густин, прочитав переведенные на латинский язык от­рывки «Эннеад», поддался очарованию этой платонов­ской тематики. Но греческие отцы, знавшие философов гораздо лучше, с большой легкостью сумели подняться над их мыслью и использовали ее совершенно свободно. Для отцов Бог есть не только Разум, содержащий Бо­жественные идеи; Его сущность превышает идеи. Он Бог - свободный и личный, Который все творит Своей волей и Своей премудростью; идеи всех вещей содер­жатся в этой Его воле и этой премудрости, а не в самой Божественной сущности. Следовательно, греческие отцы равно отказались как вводить умозрительный мир во внутреннее бытие Бога, так и отделять его от мира чув­ственного. Присущее отцам чувство Божественного бы­тия побудило их отвергнуть Бога «умозрительного», а их чувство тварного не позволило свести тварное к дур­ной копии. Сам блаженный Августин в последние годы своей жизни отказался в своих Retractationes от косвен­ного дуализма своей статичной системы «прообразов». «Двух миров не существует»,- решительно заявил он в своем труде. Тем не менее, его учение об идеях, содер­жащихся в самом бытии Божием как определения сущ­ности и как причины всего тварного, утвердилось в за­падном богословии и заняло значительное место в си­стеме Фомы Аквината. В православии же, напротив, представляется немыслимым, чтобы Бог в Своем твор­честве довольствовался «репликой» на Свою собствен­ную мысль; в конечном счете - па Себя Самого. Это значило бы лишить тварный мир его оригинальности и самоценности, принизить творение, а значит и Бога, как его Творца. Ведь вся Библия, и, в особенности, книга Иова, Псалмы, Притчи, подчеркивает совершенную и великолепную новизну творения, перед которым радо­стно восклицали ангелы; творения-благословения книги Бытия, творения-игры книги Премудрости, «этого дивно сочиненного гимна всемогущей Силе», как пишет святой Григорий Нисский.

Так, греческие отцы увидели в платонизме проблеск некоей реальности, но проблеск не полный и опасный; не дуализм, но проницаемость видимого для невидимо­го. Они без колебания пользовались языком Платона, говоря о «парадигмах» и «идеях». Но у них этот язык проникнут истинно библейским уважением к миру чув­ственному и благоговением перед живым Богом. Они сближают Логос с «глаголами», о которых говорят псал­мы, и, в особенности, с теми творящими словами, кото­рые звучат в книге Бытия. Здесь идеи являются у них уже не необходимым определением Божественного су­щества, но творческой волей, живым словом Божиим. Это не «потусторонний» фон тварного, но сама его глу­бина, модус причастности тварного Божественным энер­гиям, его призвание к высочайшей любви. Творческая воля Бога предполагает порядок и разум, она засевает живыми идеями все «пространство» тварного, она тре­бует для своего распространения некое «вне» Божест­венной природы. Святой Иоанн Дамаскин в своем «Изложении православной веры», говоря о творении, поль­зуется терминами «идеи-воления» или «волящие мыс­ли». Таким образом, Божественные идеи неотделимы от творческого произволения. Бог несомненно мыслил все­ленную извечно в отношении к тому «другому», которое должно было начаться, то есть положить начало вре­мени. Так, по слову Священного Писания, именно Пре­мудрость утверждает семь столпов дома. Здесь мир пла­тоновских идей опрокинут, они суть орудия, творения, а не «потусторонность» тварного. Бог, сотворяя, мыслит творение, и эта мысль и придает бытию вещей ого ре­альность. Идеи - это премудрость Божественного дей­ствия, или, вернее, Премудрость в действии, если угод­но, даже «образы», но образы динамические, образы «во-лений-мыслей», «мыслей-слов», в которых коренятся «логосы» вещей: Божественным словом мир вызван из своего небытия, и есть слово для всего существующего, слово в каждой вещи, для каждой вещи, слово, которое является нормой ее существования и путем к ее преоб­ражению. Святой, тварная воля которого свободно сора-ботает волениям-идеям Божиим, его утверждающим и зовущим, в своем бесстрастном созерцании природы про­видит мир, как некое «музыкальное согласие»: в каж­дом творении слышит он слово Слова, и в этом ревност­ном чтении «книги вселенной» каждая тварь теперь для пего уже есть слово пребывающее, потому что «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф. 24, 35).