Святитель Григорий Богослов (Назианзин) родился около 330 г. в Арианзе, недалеко от города Назианза в Каппадокии, от которого он и получил прозвание Назианзин. Его отец был епископом назианзским, мать Нонна - очень благочестивой христианкой. Родители дали Григорию блестящее воспитание. Он учился сна­чала в Кесарии Каппадокийской, а потом в Кесарии Палестинской, где все еще существовала школа, основанная Оригеном. Свое образование он продолжил в Александрии и, наконец, в Афинах, где Григорий встре­тился и на всю жизнь подружился с Василием Вели­ким. В своей речи на смерть друга он с большим чув­ством вспоминает годы совместного учения в Афинах:

Когда же по прошествии некоторого времени откры­ли мы друг другу желания свои и предмет их - любомуд­рие, тогда уже мы стали друг для друга все - и товари­щи, и сотрапезники, и родные; одну имея цель, мы не­престанно возрастали в пламенной любви друг к другу. В таком расположении простирались мы вперед, имея содейственниками Бога и свою любовь. Нами водили равные надежды и в деле самом завидном - в учении. Но далека была от нас зависть, усерднейшими же делало нас соревнование... Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. У обоих нас одно было упражне­ние - добродетель и одно усилие - до отшествия отсюда, отрешась от здешнего, жить для будущих надежд... Нам известны были две дороги: одна - это первая и превос­ходнейшая, вела к нашим священным храмам и к тамош­ним учителям; другая - это вторая и неравного достоин­ства с первой, вела к наставникам наук внешних. У дру­гих бывают иные прозвания, или отцовские или свои, по роду собственного звания и занятия, но у нас одно вели­кое дело и имя - быть и именоваться христианами...

(«Слово надгробное Василию, архиепископу Кесарии Каппадокийской»)

Григорий крестился, вернувшись домой по оконча­нии своего учения в Афинах. Тогда же он решил пре­даться аскетическому образу жизни. Вместе с Васили­ем они попытались создать полумоашескую интеллек­туальную общину в имении отца Василия. В общину входил также и Евагрий Понтик, ставший впоследствии знаменитым аскетом в Египте.

Григорий был утонченным и интеллигентным моло­дым человеком. Он писал стихи и даже написал стихо­творную автобиографию. Обладая слабым и несколько капризным характером, он был способен на непоследовательные поступки. Когда в 361 году отец призвал его, чтобы поставить пресвитером, Григорий яростно про­тестовал. Потом он поддался на уговоры и принял ру­коположение, но на следующий же день убежал в горы. В бытность свою пресвитером он прославился по всей Малой Азии как прекрасный оратор и богослов.

Тем временем его друг Василий сделался архиепис­копом Кесарии Каппадокийской и начал борьбу с ари­анством. Чтобы обеспечить себе поддержку в борьбе с префектом Модестом, который, покровительствуя арианам, исключил из его юрисдикции часть Каппадокии, Василий назначил епископами в различных городах области двух своих братьев и всех друзей-единомыш­ленников. Итак, около 370 года Василий призвал Гри­гория и предложил ему сделаться епископом. На этот раз Григорий не сопротивлялся и был рукоположен в епископа города Сасимы. Согласно правилу, епископ должен был жить в том месте, епископом которого он назначен, и Григорий отправился в Сасимы, но не­медленно оттуда уехал. По-видимому, это было дей­ствительно весьма непривлекательное место, особенно для такого утонченного интеллектуала. Вот как он опи­сывает Сасимы в своей биографии:

На большой дороге, пролегающей через Каппадокию, есть место обычной остановки проезжих, с которого одна дорога делится на три, место безводное, не произращающее и былинки, лишенное всех удобств, селение ужасно скучное и тесное. Там всегда пыль, стук от повозок, сле­зы, рыдания, собиратели налогов, орудия пытки, цепи: а жители - чужеземцы и бродяги. Такова была церковь в моих Сасимах.

(«Стихотворение, в котором святой Григорий пересказывает жизнь свою»)

Такого рода подробности показывают нам наших святых отцов в их человеческом облике, с их слабостя­ми и недостатками. Если их терпел Господь и даже про­славил за их истинные таланты и добродетели, то, мо­жет быть, Он и нам простит наши слабости!

Убежав из Сасим, святой Григорий вернулся к свое­му отцу, который был уже стар и нуждался в помощи для управления епархией. Но уже через год непоседли­вый молодой человек уехал в Селев-кию Исаврийскую, где он намеревался уединиться в монашеском подвиге. Но и тут он пробыл не очень долго. В 378/9 году дру­зья призвали его в Константинополь. Хотя в столице в то время преобладало арианство, все же там сохранил­ся оплот Православия – небольшая церковь Воскресе­ния в частном доме, где собиралась маленькая право­славная община, уцелевшая от гонений арианских им­ператоров. Уже незадолго до своей смерти (379 год) Василий написал Григорию, что эта община нуждается в хорошем, красноречивом пастыре. Григорий принял приглашение и именно там, в скромном храме святой Анастасии (Святого Воскресения), прочитал свои зна­менитые пять «Слов о богословии», в которых изложе­ны основы учения каппадокийцев о Святой Троице.

В 381 году к власти пришел император Феодосий I,восстановивший Православие и собравший Второй Все­ленский Собор. Григорий, уже осевший в столице, был признан архиепископом Константинопольским. Новая ответственность преобразила его: он неожиданно раз­вивает бурную деятельность, принимает активное уча­стие в церковной жизни и становится одним из веду­щих организаторов Вселенского Собора. При этом ему пришлось вступить в борьбу с приверженцами старо-никейской веры (единосущие без трех ипостасей), пре­тендовавшими на главенствующую роль в восстанов­лении Православия на Востоке. Одним из его основ­ных соперников был епископ Петр Александрийский, племянник святого Афанасия Великого и убежденный сторонник никейской веры в ее «старой» формулиров­ке, утвержденной на Первом Вселенском Соборе (еди­носущие без трех ипостасей). Петр считал себя един­ственно православным и упрекал каппадокийское бо­гословие в компромиссности.

От Антиохии на собор был приглашен епископ Ме-летий, друг каппадокийских отцов, разделявший их богословские взгляды. Но в той же Антиохии была староникейская партия, не признавшая Мелетия и возглав­ляемая епископом Павлином. Петр Александрийский и папа Римский Дамас признавали только Павлина, ко­торого когда-то рукоположил во епископа неразумный ревнитель староникейства западный епископ Люцифер Каглиарский.

Григорий предложил избрать председателем собора Мелетия, и это предложение было исполнено импера­тором. Последовал взрыв негодования со стороны Пет­ра, который не признавал ни Мелетия, ни даже самого Григория. Петр самовластно посвятил другого еписко­па константинопольского, Максима Циника, разделяв­шего его взгляды (Циником он прозывался из-за его бороды). Таким образом, несмотря на общую победу над арианством, возник раскол между православными.

Положение усложнялось тем, что правительство было на стороне каппадокийцев и новоникейской веры. Император Феодосий выслал Максима Циника из Константинополя, и тот нашел себе прибежище в Риме. Нужно заметить, что Второй Вселенский Собор проходил без участия римских представителей. Запад­ные богословы вообще не признавали учениякаппа­докийцев и предпочитали старую никейскую форму­лировку. (Как уже обсуждалось, их понимание учения о трех ипостасях затруднялось тем, что «ипостась» пе­реводилась на латынь как «substantia», что в своюочередь мало чем отличалось от «essentia», то есть«сущность». В латинском переводе учение каппадокийцев выглядело как учение о трех сущностях, то есть трех богах.)         

Во время собора Мелетий Антиохийский неожидан­но умер. Вместо него было предложено назначить пред­седателем святого Григория. Все же оставалось решить вопрос, кого считать законным епископом антиохийским. Ради установления мира преемником Мелетия было бы естественно стать Павлину, и именно такой выход был предложен святым Григорием, однако антиохийцы выбрали другого епископа. Тщетно старался Григорий примирить враждующие партии - на Со­боре царили нескончаемые раздоры и неразбериха. Не­которые епископы самого Григория стали обвинять в том, что он незаконно присвоил себе константинополь­скую кафедру: ведь он был рукоположен в Сасимы, а перемещение епископов с кафедры на кафедру почита­лось тогда невозможным. Наконец, святому Григорию все это надоело, и он, исполнившись отвращения, по­кинул собор и уехал из Константинополя. Сохранились его письма, в которых он выражает негодование и воз­мущение по поводу безответственного поведения вос­точного епископата.

Григорий удалился на покой на родину в Каппадо­кию, где умер в 390 году.

Творения святителя Григория Богослова

До нас дошли лишь немногие сочинения святого Григория, но и их достаточно, чтобы включить его в ряды самых блестящих богословов всех времен.

1. 45 проповедей, из которых наиболее важны 27-31,известные под названием «Слова о богословии». В них обсуждаются проблемы богопознания и учение о Святой Троице. Они были опубликованы в 379-380 годах и принесли ему репутацию и прозвание Богослова. Проповеди написаны в крайне возвышенном стиле и очень сложны по содержанию, так что трудно поверить, что он произносил их устно в церкви.Из других проповедей несколько посвящены различным церков­ным праздникам и особым случаям. Особенно важно надгробное слово святому Василию. Одна проповедь направлена против импера-тора Юлиана Отступника.

2.       Поэтические произведения, среди которых мы на­ходим автобиографию святого Григория, несколько стихотворений на смерть друзей и стихи на богословские темы.

3.   Из 243 писем святого Григория важны для нас два его письма к Кледонию (101, 102), в которых об­суждается природа Христа с критикой учения Аполли­нария Лаодикийского.

4.   Влияние святителя Григория на богословов последу­ющих времен было огромным. Его произведения едва ли не приравнивались к Священному Писанию. Его очень почитал преподобный Максим Исповедник. Тек­сты сочинений Григория использовались гимнографами, и, в частности, наши рождественский, богоявленский и пасхальный каноны - не что иное, как перефразирован­ные преподобным Иоанном Дамаскином отрывки из проповедей святителя Григория. Также и на Западе свя­титель Григорий Богослов всегда пользовался большим уважением. Так, Фома Аквинский утверждал, что, в то время как у любого отца Церкви можно найти какую-нибудь ересь, у Григория Богослова нет ни одной.

Богословские взгляды святителя Григория

Учение о богопознании

В вопросе о богопознании Григорий вместе со свя­тыми Василием Великим и Григорием Нисским дока­зывал абсолютную недоступность божественной сущ­ности человеческому разуму. Как уже обсуждалось выше, Евномий, представлявший крайнее арианство (аномейство), считал, что человеческий разум может познать Бога.Такой рационалистический оптимизм был характерен для неоплатоников и оригенистов. Сам Ориген тоже верил, что человеческий разум может со­зерцать Бога и что божественное Слово, Христос, было единственным «тварным разумом», который не отвлек­ся от созерцания Бога и не пал грехом. В этом - две основные характеристики арианской мысли: доступ­ность божественной сущности человеческому созерца­нию и тварная природа Слова.

Этому еретическому учению отцы-каппадокийцы противопоставили свое апофатическое²⁰ (отрицатель­ное) богословие и учение о триедином Боге. Бог абсо­лютно непознаваем в Своей сущности. Вот как гово­рит об этом святой Григорий (впрочем, без стеснения пользовавшийся неоплатоническими образами, которые от него перешли в литургические тексты):

Но что со мною сделалось, друзья... и подобные мне любители истины? Я шел с тем, чтобы постигнуть Бога; с этой мыслью, отрешившись от вещества и веществен­ного, собравшись, сколько мог, сам в себя, восходил на гору. Но когда простер взор, едва увидел задняя Божия (Исх. 33, 22-23) и то покрытый Камнем (1 Кор. 10, 4), то есть воплотившимся ради нас Словом. И приникнув не­сколько, созерцаю не первое и чистое естество, познава­емое Им Самим, то есть Самою Троицею, созерцаю не то, что пребывает внутри первой завесы и закрывается херувимами, но одно крайнее, к нам простирающееся. А это, сколько знаю, есть то величие или, как называет бо­жественный Давид, великолепие (Пс. 8, 2), которое види­мо в тварях, Богом и созданных и управляемых. Ибо все то есть «задняя Божия», что после Бога доставляет нам познание о Нем, подобно тому, как отображение и изоб­ражение солнца в волнах показывает солнце слабым взо­рам, которые не могут смотреть на него, потому что живость света поражает чувство.

(«Слово о богословии второе»)

Образом Моисея, восходящего на гору, как прото­типом души, стремящейся к Богу, пользовались еще Филон Александрийский и Ориген. «Покрытый Кам­нем», человек не может видеть Бога телесными очами; иначе говоря, воплощенный Бог, Христос, Слово, став­шее плотью, не только являет нам Бога, но и как ка­мень (имеется в виду скала в эпизоде явления славы Господней Моисею (Исх. 33, 22) укрывает нас от все­поглощающего огня Его присутствия. Тело Христа — как бы темное стекло, через которое мы можем созер­цать Бога. Сущность же Бога абсолютно недоступна человеческому разуму: все, что мы знаем о Боге, до­ступно нам лишь постольку, поскольку Бог сам прояв­ляет себя: «Созерцаю не первое и чистое естество... но одно крайнее, к нам простирающееся». Согласно нео­платоническим образам, в которые Григорий облекает свою мысль, мы можем видеть только «спину» Бога, да и то спрятавшись за «камнем». Даже ангелы не видят сущности божества и, подобно нам, созерцают лишь Его славу, величие, силу (святитель Григорий Палама сказал бы «энергии»).

Великий христианин и церковник, святой Григорий был взлелеян греческой философией, и в некоторых его высказываниях проглядывает ученый платоник. Основ­ная интуиция платонизма в очень упрощенном виде состоит в том, что Бог есть Дух и что в человеке заключена божественная искра, частица божественно­го Духа, посредством которой возможно общение меж­ду человеком и Богом. Цель человеческой жизни - воз­вращение к Богу и единство с Ним. Это единство пла­тонизм рассматривает только на духовном уровне - ма­терия не представляет никакой важности, так как над миром царит всеобъемлющая и всепроникающая духов­ная реальность, к которой все стремится и в которой все растворяется. Такое мировоззрение не оставляет места для личных различий: разнообразие материального мира есть результат греха, и потому - зло, кото­рое в конце концов будет преодолено. Поэтому плато­низм просто не интересуется ни существованием отдель­ных личностей, ни человеческой историей.

Все образованные люди того времени были воспи­таны на платонизме или неоплатонизме. Христианское богословие, провозгласившее, что Бог есть единая Лич­ность, существующая в трех ипостасях, каждая из ко­торых имеет личный характер, произвело коренной переворот в духовном опыте греко-римской цивилизации. Потому так и трудна была задача отцов-каппадокий­цев, что им нужно было убедительно и последователь­но сформулировать христианское учение в категориях греческой философии, дабы произвести революцию в умах современной им интеллигенции.

Абсолютная трансцендентность и непознаваемость Бога вытекает из Его личного характера. В сущности, даже человеческую личность нельзя понять до конца: по словам святого Григория, «нам даже едва ли воз­можно и точное познание твари» - насколько же спра­ведливо это утверждение для божественной Личности!

В писаниях Григория Богослова очевидно намерение   отстоять трансцендентность Бога, отмежеваться от пла­тонизма:         

«Уразуметь Бога трудно, а изречь невозможно», - так любомудрствовал один из эллинских богословов. Но как я рассуждаю, изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно. Обнять мыслию столь великий предмет не имеют ни сил, ни средств не только люди, оцепе-невшие и преклоненные долу, но даже весьма возвышенные и боголюбивые, равно как и всякое рожденное естество, для которого этот мрак, эта грубая плоть служит препятстви­ем к уразумению истины. Нам даже едва ли возможно и точное познание твари. Но в сравнении с тварями гораз­до несовместимее и непостижимее для ума то естество, которое выше их и от которого они произошли.

(«Слово о богословии второе»)

Здесь Григорий спорит с Платоном, который в ди­алоге «Тимей» в сущности утверждает, что Бога труд­но постичь и невозможно выразить словами. Апофатическое богословие у Платона начиналось на словесном уровне.

Хотя Григорий изо всех сил старался избавиться от влияния платонизма, иногда он делал ему уступку, гово­ря, что, может быть, когда-нибудь, в загробной жизни, мы сможем созерцать самое сущность Бога. Эта мысль сохранилась в христианской традиции в виде средне-ве­кового учения о «блаженном видении» (visio beatifica). Восточное христианство, начиная с IV века, твердо от­рицало такую возможность. У святого Григория Бого­слова мы еще замечаем некоторую неясность по этому поводу, но уже святой Григорий Нисский, говоря о богопознании, всегда недвусмысленно утверждает абсолют­ную трансцендентность Бога: ни в этой жизни, ни в за­гробной исчерпать Его сущность мы не можем. Вместо этого Григорий Нисский говорит 6 бесконечном прибли­жении к неисчерпаемой божественной жизни.

Опровергая учение ариан, отцы-каппадокийцы боро­лись с философским подходом к тайне Божества. Для философов Бог - понятие, доступное человеческому ра­зуму и потому определимое. Однако любое положитель­ное утверждение о Боге ограничивает Его и по сути дела ведет к идолопоклонству. Достижение каппадокийского богословия состояло в безусловном отказе от такого подхода. Божественная сущность, усия, абсолютно трансцендентна, совершенно недоступна человеческому разуму. Поэтому апофатическое, отрицательное (от греч. άπόφασις - отрицание) богословие каппадокийцев, особенно четко выраженное святым Григорием Нис­ским, делает лишь отрицательные утверждения о Боге, говорит, чем Бог не является. Примеры отрицательного богословия мы находим в евхаристических молитвах Литургий святых Иоанна Златоуста и Василия Велико­го: «Ибо Ты есть Бог неизреченный, неведомый, неви­димый, непостижимый» - все, что мы знаем о Боге, мо­жет быть выражено лишь в терминах отрицания.

Сделав это очень важное утверждение, каппадокий­цы на этом не остановились. Надлежало ответить на следующий вопрос: существует ли возможность поло­жительного опыта Божества? На это каппадокийское богословие отвечало утвердительно. Сущность Бога превосходит все наше понимание, но встреча с Ним возможна, потому что Он - Личность и Его личное присутствие в мире и в нашей жизни мы ощущаем и признаем.

Иллюстрацией и доказательством возможности та­кого опыта служит разговор Христа с Апостолом Пет­ром на пути в Кесарию Филиппову (Мф. 16, 16-19). На вопрос Господа: «А вы за кого почитаете Меня?», -Петр ответил: «Ты - Христос, Сын Бога живого». Петр понял, что он стоит перед Богом, разговаривает с Ним, что вот этот человек, Иисус, и есть Бог. Апо­стол Петр был простым галилейским рыбаком и ко­нечно же не знал о существовании Платона и Ари­стотеля. Его опыт не укладывается в категории грече­ской философии, но он разговаривал с Сыном Божи­им, и для него это была несомненная реальность, не требующая доказательств.

От утверждения реальности личного опыта Божества мы можем перейти к Святой Троице. Сын Божий, Хри­стос, говорил, что у Него есть Отец. Кроме того, в Новом Завете все время упоминается Святой Дух. До­казать троичную природу Бога в философских катего­риях нельзя, но и оспаривать ее тоже невозможно - это просто непреложный жизненный факт, живая реаль­ность человеческого опыта. Именно поэтому каппадо­кийцы так настаивали на троичности Бога - для них это была совершенно бесспорная истина, основанная на опыте и запечатленная новозаветным Откровением. Необходимость объяснить этот опыт грекам, привык­шим к философским идеям и рациональной аргумента­ции, породила новоникейское богословие, объясняющее Бога как единство трех ипостасей. При этом приходи­лось пояснять, что термин «ипостась» употребляется в ином смысле, нежели у Аристотеля. В учении каппадо­кийцев ипостась означает не «первосущность», а Лицо, собственно же «сущность» соответствует тому, что Ари­стотель называл «второй сущностью». Она едина для всех трех ипостасей и также имеет личный характер (см. также главу о Василии Великом).

Следует особо подчеркнуть, что вся греческая свя­тоотеческая литература начинает разговор о природе Божества с утверждения существования трех Лиц и лишь потом переходит к Их существенному единству. Такая направленность логики их рассуждений вызвана тем, что для восточных отцов отправной точкой всех утверждений о Боге всегда служил личный опыт реаль­ной встречи, вера Апостола Петра во Христа, Сына Бога живого. Сущность Бога трансцендентна по опре­делению, в каком-то смысле ее утверждение всегда спекулятивно и есть плод наших размышлений, а не ре­ального опыта. Однако сделать это утверждение необ­ходимо, ибо мы веруем в единосущную Троицу, кото­рая есть единый Бог. Именно поэтому каппадокийцы и старались выработать сбалансированное учение об единосущии трех ипостасей. Термин единосущие пра­вильно выражал «единство сущности», но был недостаточен, так как самое понятие «сущности» необъяснимо и трансцендентно. Следовательно, необходимо было говорить о трех ипостасях, трех божественных Лицах, как первооснове нашей веры.

Эта каппадокийская интуиция - от Троицы к единосущию, - унаследованная всей восточно-христианской традицией, в корне отличается от современного западного понятия о Боге. Средний западный христи­анин (в особенности протестант) рассуждает как раз наоборот: он верует в Бога вообще, но утверждение Его троичности как Отца, Сына и Духа считает ненуж­ным умствованием и пережитком прошлого. Такое понимание Бога как небесного Отца или «Бога вообще»называется деизмом, и оно зародилось на Западе в XIII веке с развитием рационалистической мысли и гума­низма. Различие между этими двумя подходами можно охарактеризовать как различие между рациональным,о абстрактно-философским пониманием Бога и истинно-христианским, то есть библейским, опытным, можно даже сказать, мистическим (понимая «мистический» не как «иррациональный», но в том смысле, что любая личная встреча в какой-то степени носит мистический характер).           

Защищая, троичную веру, отцам приходилось как можно больше пользоваться философскими категория­ми, потому что их объяснения были адресованы гре­кам, которые в других категориях мыслить не умели. Вот как говорит о Святой Троице Григорий Назиан­зин в «Слове на святое крещение»:

Сие исповедание вверяю тебе ныне, с ним погружу в купель, с ним и изведу. Его даю тебе на всю жизнь това­рищем и заступником –единое Божество и единую Силу, Которая обретается в Трех единично, и объемлет Трех раздельно, без различия в сущностях или естествах, не возрастает и не умаляется через прибавления и убавле­ния, повсюду равна, повсюду та же, как единая красота и единое величие неба. оно есть Трех Бесконечных бес­конечная соестественность, где и каждый, умосозерцаемый сам по себе, есть Бог, как Отец и Сын, Сын и Дух Святой, с сохранением в каждом личного свойства, и Три, умопредставляемые вместе, - также Бог; первое по при­чине единосущия, последнее по причине единоначалия. Не успею помыслить об Едином, как озаряюсь Тремя. Не успею разделить Трех, как возношусь к Единому. Когда представляется мне Единое из Трех, почитаю сие целым. Оно наполняет мое зрение, а большее убегает от взора. Не могу объять Его величия, чтобы к оставшемуся при­дать большее. Когда совокупляю в умосозерцании Трех, вижу единое светило, не умея разделить или из-мерить соединенного света.

Для святого Григория наш личный опыт крещения –доказательство троичности Бога. Для него слова «Лицо» и «ипостась» - не философские категории, а Имена Бога:

Когда же произношу слово «Бог», вы озаряйтесь еди­ным и тройственным светом - тройственным в отноше­нии к особенным свойствам, или к ипостасям (если кому угодно называть так), или к Лицам (ни мало не будем препираться об именах, пока слова ведут к одной и той же мысли), - единым же в отношении к понятию сущно­сти и следственно Божества. Бог разделяется, так сказать, неразделимо и сочетается нераздельно, потому что Бо­жество есть Единое в трех, и едино суть Три, в Которых Божество или, точнее сказать, Которые суть Божество. (Слово 39, «На святые светы явлений Господних»)

И здесь святитель Григорий снова говорит о том, что три Лица - основная реальность, которую наша вера открывает в Боге. Эти три Лица «обладают» Бо­жеством («в Которых Божество») - опять логика рас­суждения от трех к единству. Ниже будет сказано о том, как в западной христианской мысли с появлением на сцене блаженного Августина возобладает философ­ский подход: есть один Бог, в котором три Лица по­знаются только как бы спекулятивно.