СПИРИТИЗМ. Отличительной особенностью спиритизма служит признание вещественного общения людей с душами умерших через посредство (medium) особых лиц, называе­мых медиумами. Верование в возможность вызывания ду­хов или душ умерших людей известно с глубокой древно­сти и имело широкое распространение у древних вавило­нян, халдеев, египтян, греков и других народов. В новей­шее время это верование возродилось в конце 1847 г. в Америке и стало известно под наименованием «спиритиз­ма» (от spiritus — дух). Из Америки современный спири­тизм был разнесен по всем странам и быстро распростра­нился во Франции, Германии, Англии, России и несколько позднее в Италии. В России он появился среди образован­ного общества — сначала в столицах, а оттуда проник в провинцию. В конце семидесятых годов прошлого столетия у нас увлечение спиритическими сеансами приняло эпиде­мический характер, так что круглые столики, употребляв­шиеся для спиритических сеансов, сделались принадлежно­стью почти каждого интеллигентного семейства. В ряды сторонников спиритизма вступали даже многие серьезные писатели и ученые, напр., писатель В. И. Даль (1801-1872), проф. П. Д. Юркевич (1827-1874), проф. А. М. Бутлеров (1828-1886), академик М. В. Остро­градский (1801-1861) и другие. Впоследствие интерес к спиритизму в русском обществе понизился, хотя никогда не падал совершенно. По-видимому, большое оживление спиритизму дало наше «освободительное движение»; по крайней мере, именно с 1905 г. у нас возник второй спи­ритический орган — журнал «Спиритуалист», в добавление к издавна существовавшему «Ребусу». Необычайные явле­ния,  наблюдаемые присутствующими на спиритических сеансах,—   весьма разнообразны. Одни из этих явлений про­исходят   при   видимом   непосредственном   участии   медиума. Так,  напр.,   при  наложении  рук медиума  на стол послед­ний сам собой приходит в движение,  приподнимается, на­клоняется,   вращается  и  т. п.,   или  рука  медиума  с  непо­стижимой   поспешностью   автоматически   пишет   на   разные вопросы   ответы   даже   на   языках,   неизвестных   ему,—   и разными почерками,  в зависимости как бы от разных ду­хов, таинственно диктующих ему; иногда медиум сообщает о   событиях,   совершающихся   в   данную   минуту   за   сотни тысяч верст от него, описывая их с поразительной точно­стью  (как это впоследствии устанавливалось самой строгой проверкой событий  на  месте их  происшествия).  При  этом надо   заметить,   что   медиумы —   всегда   люди   в   большей или меньшей степени нездоровые, невропаты, а называемое «трансом»  состояние,  в  которое  обыкновенно они  впадают во время сеансов,—   прямо невменяемое, и в этом состоя­нии они действуют, как автоматы, ничего не помня и ни­чего не сознавая. Вторую группу составляют спиритические явления,   совершающиеся   в   присутствии   медиума,   но   без его непосредственного  участия  и  без  всякой видимой  при­чины.  Сюда  принадлежат:  стуки,  передвижение мебели  по всем направлениям,   перемещение вещей  из  одного  храни­лища в другое, хотя бы и запертое,  появление неизвестно откуда   и   несмотря  на   запертые  двери  цветов,   коробок  с конфетами и др. предметов, письменные ответы на бумаге, предварительно  запертой  в  ящике  или помещенной между двумя сжатыми стеклянными и другими пластинками,  игра музыкальных   инструментов,   появление  света,   голосов,   му­зыкальных звуков и т. п.  Но самое главное поразительное явление    на    спиритических    сеансах  —     так    называемая телесоматия    или    материализация «духов», т. е. явление «духов» в чувственно-доступной ося­заемой форме.  Большей частью материализация бывает не­полная и появляются лишь части человеческой фигуры или отдельные  органы —   руки,   ноги,   лица,   то  маленькие,   то громадной   величины.   На   ощупь   они   или   холодны,   как труп,   или  тепловаты  и  гибки,  как  у  здорового  человека, или  пылают  жаром,  точно  при сильной лихорадке;  но  все они  одарены  движением  и  необычайной  силой.   В  случаях полной материализации явившийся «дух» обыкновенно име­ет парообразный,  прозрачный вид с туманными и расплыв­чатыми очертаниями,  иногда  же  в  виде вполне ясной  фи­гуры,   доступной   осязанию.   Его   внешний   вид,   выражение лица,   покрой   одежды —    такие   же,   какие   существовали при земной жизни этого духа, согласно историческим дан­ным,   или  памяти  лиц,   знавших  его.   Иногда  да  обладает кроткой добродушной  физиономией,  голова окружена свет­лым   ореолом,   на   плечах   крылья,   иногда,   наоборот,   он имеет дикий, зверский вид. При полной законченной мате­риализации   «духов»   их  можно  касаться,   ласкать  и  обни­мать;   они   громко   поют,   присаживаются   к   письменному столу и  пишут ответы  на  заданные вопросы.  Иногда  «ду­хи» позволяют даже фотографировать себя при дневном ос­вещении   или   при   свете   магния.   Редко   «духи»   являются уже   цельными,   сформированными   перед   собранием;   чаще всего   они   возникают   и   образуются   на   глазах   зрителей. Обыкновенно  в   углу  комнаты  появляется  сначала светлое облачко,  затем в центре  этого облачка выделяется темное ядро, которое очень быстро начинает уплотняться.  Из это­го ядра незаметно вырисовывается голова, шея, грудь, пле­чи и остальные части фигуры. Очертания из расплывчатых делаются  все   более  и   более  определенными   до  тех   пор, пока   не   появится   полная   человеческая   фигура.   Исчезает эта фигура разными способами: то расплывается в облаке, из  которого  появилась,  то  внезапно  пропадает необъясни­мым образом,  то уходит в пол,  в  стену  и т. п.  Во всех таких необыкновенных  явлениях спириты видят обнаруже­ние душ умерших людей.  Но  весьма  большое  количество явлений,  которые  первоначально считались действием  «ду­хов»,   оказались   поддельными.   В   1875  и   1876 гг.   явления спиритизма   исследовала   комиссия   из   русских   ученых   во главе с профессором Д. И. Менделеевым и признала  (боль­шинством —   9 голосов   против   3)   спиритизм  за   обман  и суеверие. Однако это объяснение является легковесным для того,  чтобы противопоставить его призванию реальности и таинственности явлений спиритизма целым рядом  научных и  других  авторитетов,   среди  которых  достаточно  указать, например,    на    французского    астронома    К. Фламмариона (род. в       1842 г.),       английского      физика      Д. Тиндаля (1820—1893),      итальянского      антрополога      Ч. Ломбразо (род. в   1836 г.),  президента  Соединенных  Штатов А. Лин­кольна    (1809—1865), английского министра-президента В.-Э. Гладстона   (1809—1898),   Московского  митрополита   Фи­ларета    (1783—1867),    Вышенского   подвижника,    епископа Феофана     (1815—1894)     и     Кронштадтского     протоиерея о. Иоанна Сергиева (1829—1908). Те же авторитеты в на­учном мире лишают всякой ценности и теорию галлюцина­ций и иллюзий для объяснения спиритических феноменов. Несомненно,   что   обман,   шарлатанство   и   фокусничество всех видов имели и могут иметь место при спиритических сеансах в качестве постоянных спутников спиритизма. Но несомненно также и то, что в основе спиритизма, как ут­верждают некоторые, лежат действительные факты, реаль­ные события. Те спиритические явления, которые состоят в автоматических движениях, могут быть удовлетворительно объяснены гипотезой полусознательных движений: когда, напр., к опытам приступают лица с предвзятыми убежде­ниями и получают ответы, вполне согласные с убеждения­ми, ничего другого не происходит, кроме полусознательного выражения этими лицами своих убеждений в соответствую­щих движениях. Причина других непонятных спиритиче­ских явлений может лежать в особых, до сих пор неизве­стных науке, силах природы и человека. Но за всем тем все-таки остается ряд спиритических явлений, свидетельст­вующих о присутствии в них элемента сверхфизического. Самые попытки к физическому объяснению явлений спири­тизма в конце концов знакомят нас только с механизмом, с аппаратом этих явлений, а не с агентом или агентами, чрез них действующими. Участие в явлениях спиритизма других агентов, кроме лиц присутствующих на сеансах, вынуждает признать сила фактов, и к этому выводу при­ходят даже известные естественники, врачи, натуралисты, предубежденные против всего сверхъестественного. Знамени­тый английский физик и химик В. Крукс (род. в 1832 г.), не имеющий ничего общего с мистикой, прямо заявляет, что среди спиритических явлений есть такие, которые «убедительно свидетельствуют о действии разумной силы, внешней и посторонней для всех присутствующих при этом лиц». Спиритизм, как было сказано выше, эту таинствен­ную разумную силу считает проявлением душ умерших. Но между живыми людьми и душами умерших людей сто­ит стена нерушимая и препятствующая грубо-вещественно­му общению, ибо вещество плоти находится по одну сто­рону стены, а по другую сторону такого вещества нет. Проникновение через эту стену может быть только делом особого чуда, т. е. нарушением обычных естественных за­конов, делом сверхъестественным, актом особой благодат­ной воли Бога. Низведение таких чудес на степень обыч­ных явлений представляет собой коренное заблуждение тех, которые на спиритических сеансах с кощунственной развязностью обращаются со своими вопрошениями к явля­ющимся им будто бы душам умерших. «Спрашивают ли мертвых о живых»,— говорит пророк Исаия (VIII, 19). «Невозможно,  как  учит  св. Иоанн  Златоуст,  здесь  блуждать   душе,   уже   отделившейся   от   тела»    (Бес. к   анти-ох. нар. о Лазаре). По земле,  «яко лев рыкая,  ходит,  не­кий кого поглотити», дьявол (1 Пет. V, 8). Для уловления людей в свои сети он может принимать всякие виды и да­же образ ангела света. И на спиритических сеансах таин­ственные деятели,   как   хамелеоны,   меняющие  свой   вид  в зависимости от среды и обстановки, не кто иные, как де­моны.   Поэтому,   как   писал   известный   святитель   Феофан затворник, «спиритизм —  прямо бесовщина, ничем не при­крытая. Тут осязательна нечистая сила. Кто тут действует, можно судить по  явлениям. Да они и сами  не скрывают, что суть бесы». Никем и из других наших церковных пи­сателей не отрицается, что спиритизм есть сфера деятель­ности злых духов. Отсюда и занятие спиритизмом, подобно занятиям  волшебством,   колдовством  и  т. п.,   является  ду-шепагубным, страшным грехом, как «мерзость перед Госпо­дом»   (см.   Второз. 18,   Анк. 24,   Вас.   Вел. 65,   72,   Григ. Нис. 3,  VI Всел.  Соб. 61).  Еще  большую опасность  пред­ставляет собой спиритизм с его внутренней стороны,  буду­чи одним из злейших и коварнейших врагов христианства, ибо враг этот, как вероломнейший волк, облекся в овечью шкуру.     Истые     последователи     спиритизма   утверждают, что    получаемые     ими   во   время   спиритических   сеансов «откровения духов»  не ограничиваются  ответами на  рядо­вые   и     не     имеющие     существенной   важности   вопросы (каковы, напр., «кто стучит»? «чей дух»? «долго ли я про­живу»?  и  т. п.),    а  представляют собой  целую  стройную религиозно-нравственную      философскую      систему    нового духосообщенного учения,  способного «морализовать челове­чество,  произвести    в    нем    великую нравственную рево­люцию».    Правда,    среди    спиритов    есть  христиане  раз­ных   исповеданий,   не   исключая   и   православного,   вероот­ступничество    которых    ограничивается  увлечением спири­тическими сеансами,  и многие спириты,  наряду с призна­нием некоторых, наиболее пришедшихся им по вкусу, спи­ритических  воззрений,   продолжают  держаться   и  обрывков своих   прежних,   приобретенных   с   детства   верований.   Но спиритизм   и   его   истые   последователи   считают   истинной свою «духосообщенную»  религию,  а не религию христиан-скую¹. Христианское учение о живом Боге, Троичном в Лицах, спиритизм заменяет своим учением о Боге, которое носит в себе следы пантеизма (хотя спириты формально и отрицают пантеизм) и близко подходит к учению индий­цев и, особенно, древних гностиков. Отрицая Божество Иисуса Хряста, спиритизм признает Его лишь за одного из высших духов, взявшего на себя миссию открыть людям истину. Отвергая, тем самым, и христианский догмат ис­купления человечества Иисусом Христом, спиритизм пропо­ведует самоискупление людей путем их многократных перевоплощежжй. На место Святого Духа спиритизм ставит высших духов, способствующих нравственному совершенст­ву человека. Наряду с этим спиритизм, льстиво суля со­вершенство и блаженство решительно всем, даже падшим ангелам, отрицает христианские догматы о первородном грехе, об аде и вечных мучениях, о Церкви, таинствах и обрядах. Что касается морали спиритизма, выдаваемой им тоже за «откровения духов», то она состоит из общих хри­стианских нравственных начал, но с примесью крайней мечтательности и самообольщения, по которому спириты считают для себя вполне возможным осуществление всех высших христианских идеалов. Спиритизм, крикливо рекла­мируя себя сторонником прогресса, равенства и братства, проповедует безграничную терпимость и совершенно одина­ковое  отношение  ко  всяким  верованиям  и  учениям. При такой веротерпимости, являющейся не чем иным, как са­мым крайним индифферентизмом, спиритизм, однако, стре­мится заменить собой всякую религию вообще и самому стать мировой религией. С этой целью спиритизм старает­ся убедить всех, будто бы он дает то, чего люди не знали и что стоит несравненно выше того, что они знали; между тем как вера- и нравоучение спиритизма, выдаваемое им за «новое откровение духов», является не только не «но­вым», а даже и не самостоятельным, как заимствованное отовсюду. Отрицая богочеловечество Иисуса Христа, спири­тизм позволяет себе называть «откровение» своих духов даже «истинным христианством». Но, по слову Апостола, «всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа при­шедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихри­ста» (I Иоан. IV, 3), а потому и спиритизм есть учение антихристианское. Самое верование спиритов в истинность и полноту открытого им чрез посредство их «духов» зна­ния, если и может на чем обосновываться, то только на их убеждении, что у них среди «духов» «не менее собст­венных корреспондентов, чем в любом из городов».

ТЕОСОФЫ (современные)¹. Исходным пунктом стремле­ний современных теософов служит желание «братски прими­рить все расы на религиозной почве, в единой всеобщей ис­тине» и воспитать братское чувство народов. По их мнению, ни одна из исторических религий не давала и не даст такой почвы в полноте. Они отрицают Божественность происхож­дения христианского Откровения, его учение о падении пра­родителей, о воплощении Сына Божия, об Его воскресении и вознесении на небо, о воскресении мертвых, разрушая, тем самым, христианство в самой его основе. Христианское нравственное учение хотя и признается ими, но наряду с моралью Будды, Магомета и других основателей языческих религий. Правда, из среды их иногда раздаются заявления, что «с глубоким благоговением теософия преклоняется пред Божественным Учителем», но это только маска, личина. В действительности же, по теософическому учению, христиан­ство не более истинно, чем и буддизм, и учение Спасителя будто не менее ложно, чем и суеверные традиции седой ста­рины Востока. Если же так, то, как заключают теософы, всецелая истина должна быть открываема из совокупности всех религиозных верований путем аналитического выделе­ния и разложения, причем дело синтеза соединить эти раз­розненные и раздробленные куски в настоящий рельефный образ и вложить в него дыхание жизни, которым будет су­ществовать человечество. Но, под видом совершенной веро­терпимости, теософы на самом деле пытаются обратить всех к священной религии индусов с центральными понятиями Абсолютного, высшего принципа мира, его эманации и духа, привить буддийскую веру в перевоплощения, убедить в воз­можности для каждого совершать свое спасение без Христа и Его св. Церкви, упразднить безусловный авторитет Боже­ственного Откровения в решении всех вековых вопросов. Они даже не прочь признавать древнюю магию жрецов и проделки современных факиров совершенством человеческого знания, идеалом стремлений человечества. Своими усилиями проникнуть в тайны мироздания, жизни и смерти и овла­деть тайнами психического и сверхъестественного миров, или так называемым окультатизмом, по древним традициям и догмам Египта, Индии, Вавилона, Ассирии и Персии, тео­софическое движение в существе дела возвращает человече­ство к грубым временам древнего суеверного язычества. Но выставляя своей задачей извлечение, путем будто бы бес­пристрастного изучения и исследования всех религий и ве­рований, истины из-под их символических покровов, крикливо беря на себя заботу будить в людях совесть, про­тиводействовать губительному действию на человека все­возможных пороков, распространять повсюду понятия о трезвости, целомудрии, честности, справедливости, крото­сти, содействовать устройству всякого рода благотвори­тельных учреждений и обществ и т. п., теософическое дви­жение влияет на умы людей, успевших оторваться от жи­вой веры во Христа, но не смогших еще совсем оторваться от всяких устоев жизни и наивно верящих в возможность бескорыстной любви к страждущему человечеству при пол­ной утрате любви ко Христу, и в последнее время захваты­вает все более широкие круги общества. Вследствие этого теософическое учение признается великой опасностью для нашего времени.

ТОЛСТОВСТВО. Замечательный писатель, выдающийся поэт-художник, граф Л. Н. Толстой (1828—1910) во вто­рую половину своей жизни отпал не только от Православ­но-христианской Церкви, но и, вообще, от всей догматиче­ской стороны христианства, явился в роли нового истолко­вателя сущности учения Иисуса Христа и выступил с про­поведью об отрицании Церкви, государства, собственности и современной цивилизации человечества. Свои рассужде­ния о предметах веры Толстой раскрыл в брошюрах, изве­стных под названием «Исповедь», «В чем моя вера», «Но­вое Евангелие», «Царство Божие внутри нас», «Критика догматического богословия» и др. Толстой в своем учении изменяет коренным основам не только православной хри­стианской веры, но и всякой религии. По его учению, «ожидать новой лучшей жизни, той жизни, в которой бу­дет доступно человеку ближайшее общение с Богом, бла­женство личности, рай, мы не должны». Иисус Христос, Которого Толстой считает религиозным реформатором, по­добным Конфуцию, Будде, Магомету и пр., будто бы не только никогда не говорил ничего в подтверждение личного бессмертия, но, напротив, даже отрицал его. Иисус Хри­стос также будто бы «никогда и нигде не говорил и о Своем личном бессмертии». Бессмертие состоит единственно и исключительно в неумирающей жизни человеческого ро­да. В отношении к источникам христианского вероучения, книгам Св. Писания, у Толстого господствует полнейший произвол. Все книги Ветхого Завета, а также и Апостоль­ские Писания Толстой отвергает без всякого основания и признает только Евангелие. Но и к последнему он отно­сится не так, как следует относиться истинному христиа­нину. Приняв за правило, чтобы «каждый из людей ста­рался понимать учение Христа сам своим разумом, а от­нюдь не обращался за толкованием его к церкви», Толстой произвольно толкует различные места Евангелия, исключив при этом из него все чудесное и сверхъестественное. Су­щественное содержание Евангелия, по Толстому, заключа­ется в следующем: 1) человек есть сын бесконечного нача­ла, сын Отца, но не личного Бога, сын не плотью, но ду­хом; 2) и потому человек должен служить этому началу, отцу и Богу (но не личному), духом (но не таинствами, не богослужением, не молитвами); 3) жизнь всех людей имеет божественное начало: «она одна свята»; 4) и потому человек должен служить этому началу в жизни всех лю­дей, в жизни сынов человеческих, или же сына человече­ского,—   это  воля   Бога   (безличного);   «жизнь   всех  людей единственная достопоклоняемая святыня»; 5) истинная жизнь есть только в каждый миг настоящего; «обман жиз­ни во времени, жизни прошедшего и будущего», т. е. «ве­ра в вечность личного Бога, как и надежда на личное бес­смертие, скрывает от людей истинную жизнь настоящего», и 6) потому человек должен стремиться к тому, чтобы «разрушить обман прошедшего и будущего» (обманчивую надежду на будущую премирную жизнь); 7) «истинная жизнь есть жизнь настоящего, присущая всем людям»; 8) потому живущий в настоящем общей жизнью всех людей, жизнью сына человеческого, соединяется «с Отцом, нача­лом и основой всей жизни». По учению Толстого, в мире разлито божественное начало «любви», как некий тонкий «дух», проникающий все живые существа и сосредоточива­ющийся, главным образом, в человеке. Эта «мировая сила любви»,— назовите ее и «Духом», «Богом», безразлично, так как эти названия нисколько не объясняют самого су­щества этой «силы»,— проявляется в человеке то как «ра­зум» (Дух), то как «любовь» (Отец), то как «разумение жизни» (Сын), т. е. осуществление «разумной любви» в практической жизни людей. Толстой в своем ответе на по­становление Св. Синода об его отлучении (см. Миссион. обозр., 1901, 6) еще нагляднее подтвердил свое без­божное учение. Вот что он, между прочим, писал: «Я от­вергаю Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицаю Господа Иисуса Христа, Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, отрицаю бес­семенное зачатие по человечеству Христа Господа и девст­во до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о паде­нии первого человека, историю о Боге, родившемся от Де­вы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами и рая — постоянного блаженства,— совершенно справедли­во, что я не признаю такой загробной жизни. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно спра­ведливо. Все таинства я считаю низменным, не соответст­вующим понятию о Боге и христианскому учению колдов­ством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия». Не обращая внимания на то, что в христиан­ской религии нравственное учение стоит в прямой и не­разрывной зависимости от ее догматической стороны, Тол­стой в своем учении, являясь самым решительным антидогматистом, выступает с моралью,  выдаваемой  им за специально христианскую, прямо и положительно не связывая ее не только ни с какими религиозными, но и философ­скими началами. По его мнению, нравственные правила, им будто бы впервые открытые, таковы, что их могут принять все люди, хотя бы они держались самых противо­положных воззрений по самым существенным для человека вопросам. Вместе с извращением религиозных основ Тол­стой изменяет самым коренным основам общественного и государственного порядка. Взяв будто бы из Евангелия пять следующих заповедей: 1) не противься злу или зло­му, 2) не прелюбодействуй, 3) не клянись, 4) не судись и 5) не воюй,— он отверг клятву, присягу, суд, всякую власть и собственность всякого рода. Американское, фран­цузское, японское, английское, русское, словом, все суще­ствующие правительства Толстой считает сложным, освя­щенным преданием и обычаем, учреждением для соверше­ния посредством насилия безнаказанно самых ужасных преступлений, убийств, ограблений, спаивания, одурения, развращения, эксплуатации народа богатыми и властвую­щими. И представительное правительство, как и народное представительство, по мнению Толстого, неразрывно связа­но с участием народа в политических делах, тем самым «вовлекает людей в интриги, хитрости, борьбу, озлобление, доходящее до убийства»; оно развращает политических дея­телей, как и «королей, министров, президентов, членов парламентов, всякого рода революционеров, либералов». «При представительном правлении вместо одного или не­многих центров разврата является большое количество та­ких центров, т. е. появляется большое количество людей, праздно живущих трудами рабочего народа». «Дело как нас, русских, так и всех людей, порабощенных правитель­ствами, не в том, чтобы заменять Одну форму правитель­ства другой, а в том, чтобы избавиться от всякого прави­тельства, чтобы уничтожить его». Толстой отверг также отечество и всякую любовь к нему, всякую ему верность. Защиту отечества от врагов и войну он считал преступле­нием и приравнивал к простому «разбою, убийству». По его учению, различение между своим народом и другими народами есть зло; любовь к отечеству или «патриотизм есть чувство неестественное, грубое, постыдное, неразум­ное, вредное» и даже «корыстное» и «безнравственное». Идея патриотизма, заявляет он, лежит в основе государст­венности и потому «чувство патриотизма должно быть по­давлено и уничтожаемо». Патриотизм, по мнению Толсто­го,  есть орудие власти правительств над народами; он является средством обмана народа со стороны императоров, королей, членов парламентов, правителей, военных, капи­талистов, духовенства, писателей, художников и проч., чтобы жить трудами народа; а для управляемых патрио­тизм есть «отречение от человеческого достоинства разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти; он есть рабство». Вся наша жизнь, учит Толстой, негодна в самом своем корне; вся она основана на насилии; от наси­лия вся наша теперешняя жизнь проникнута развратом; разврат скрывается и там, где его никак не предполагают; разврат гнездится и в том, что нынешние люди считают самым законным пользованием своими правами или испол­нением своих обязанностей; на насилии основана админист­рация, на насилии основан суд; разврат, произведение на­силия — вся наша культура, вся цивилизация; нужно ра­дикально изменить всю теперешнюю нашу жизнь; всякая внешняя сила, самая законная власть — есть насилие, ко­торое должно быть изгнано из человеческого общества; нужно уничтожить насилие вообще и всецело; уничтожать насилие (т. е. весь нынешний общественный порядок) во­обще, везде и всецело — это и значит не противиться злу или злому... Наконец, Толстой в своем учении изменяет самым коренным началам общечеловеческого чувства. В со­чинении, лод заглавием «Крейцерова соната», граф пропо­ведует о необходимости уничтожения плотской любви; если не уничтожить ее одно поколение и вследствие этого поя­вится новое поколение, то пусть уничтожает ее следующее поколение, затем еще дальнейшее поколение, пока плот­ская любовь не уничтожится совсем; вследствие же полно­го уничтожения плотской любви сам собою уничтожится весь человеческий род. То, «что у нас называется нравст­венной жизнью», по учению графа, есть «безнравственная жизнь», так как даже «нравственный брак» есть «разреше­ние на разврат». Таким образом, Толстой проповедует не­обходимость самоуничтожения человечества, прекращения размножения человеческого рода и учит о брачном сожи­тии, как разврате. Если резюмировать «веру» Толстого, то окажется, что это — странная смесь всех заблуждений на­шего века, заблуждений, идущих к нам с Запада и восп­ринятых им в течение своей жизни, а именно: рациона­лизма и так называемой «отрицательной критики», затем атеизма или, по крайней мере, пантеизма, буддизма (соб­ственно в учении о нравственности и, в частности,— о не­сопротивлении злу), космополитизма и даже просто ниги­лизма и анархизма (в смысле отрицательно-разрушительного начала), именно там, где он подвергает беспощадному осуждению и отрицанию существующий общественный по­рядок и проповедует всеобщий переворот и разрушение этого порядка.

ТРАДИЦИОНАЛИЗМ. По учению традиционализма, хо­тя существование в нас идеи о Боге несомненно предпола­гает воздействие на наш дух Божества, но вследствие падения человека, разрушившего союз его с Богом и возмож­ность живого взаимодействия между ними, такое воздейст­вие могло иметь место только в первобытном состоянии человека. Бог сообщил первому человеку понятие о Себе путем откровения; затем, когда постоянная возможность такого откровения, вследствие повреждения человека, пре­кратилась, действительное распространение религиозных ис­тин могло происходить только путем предания, преемствен­ной передачи первоначально полученного религиозного по­знания. К защитникам этого учения принадлежат француз­ские философы: Ламеннэ (1782—1854), Ботэн (1796-1867), Бональд (1753-1840) и др.

УТИЛИТАРИЗМ. Наивысшим благом и принципом дея­тельности утилитаризм признает пользу. Полезным для нас мы вообще должны признавать все, что содействует нашему благосостоянию, хотя бы оно не всегда доставляло удоволь­ствие, но сопровождалось бы и страданием; напр., полезно для нас образование ума, хотя оно достигается трудом; по­лезны умеренный образ жизни, неприятное лекарство для сохранения жизни. Основанное на требованиях разумной природы, предпочтение полезного приятному и составляет основание учения о пользе, как главном принципе нравст­венности. Хотя утилитаристы и говорят о хороших и дурных поступках, проводят границу между добродетельными дейст­виями человека и действиями нехорошими, но в существе дела утилитаризм не признает добродетели. Он есть как бы отрицательное направление в этике. Рассматривая все наши поступки с точки зрения их полезности, утилитарное на­правление совершенно отрицает нравственность и доброде­тель, а счастье человека видит в удовольствиях.

ФАТАЛИЗМ (от fatum — судьба, рок, предопределе­ние). См. о детерминизме.

ФИЛАНТРОПИЯ И ГУМАННОСТЬ. Хотя без религии не может быть между людьми ни истинной нравственно­сти, ни истинного человеколюбия, но некоторые, отвергая религию, в основу нравственности полагают так называе­мую гуманность, т. е. естественное чувство человеколюбия. Чтобы это учение совсем не казалось без всякого смысла и опоры, защитники его выставляют несколько оснований в его пользу. К этим основаниям относятся: а) общие права человечества, по которым каждый может рассчитывать на участие других людей и одинаковую с другими людьми до­лю счастья на земле; б) возвышенность и благородство идеи гуманности самой в себе, внутреннее удовольствие, которое всякий может находить в добром деле, во взаим­ной любви и помощи; в) солидарность личных интересов с общими, по которой каждый, действуя для блага других, получает в то же время пользу себе; г) общественное мне­ние развитых людей, обязывающее к тому, чтобы люди поддерживали друг друга и помогали друг другу. Но все эти основания, будучи шаткими, не дают достаточной опо­ры для гуманности. Если и встречаются люди, отрешивши­еся от религиозного убеждения и, однако, проникнутые высокими гуманными идеями и чувствами, то это объясня­ется только тем, что в этих людях, независимо от их соб­ственного сознания и расположения, еще держатся остатки религиозно-нравственных влияний, полученных ими от того общества, среди которого они родились. Если бы остатки этих влияний совершенно исчезли между людьми, вместе с тем исчезли бы между ними и все добрые чувства и гу­манные отношения, и люди пришли бы в такое состояние, что «человек для человека стал бы зверем». Вообще, вся­кая естественная филантропия, разрушающая под собой ре­лигиозную основу, тем самым разрушает и свое собствен­ное существование. Что же касается признаваемого некото­рыми сходства между гуманностью и христианской любо­вью к ближним, то это сходство только внешнее; по свое­му же существу та и другая резко различаются между со­бой. Христианство принимает во внимание, прежде всего, отношение человека к Богу, т. е. признает равенство всех людей перед Богом по их нравственному и духовному су­ществу; тогда как гуманность не обращает внимания на отношение человека к Богу, но берет человека только в его земном положении, во внешних жизненных отношени­ях. Как проявление только естественных чувств природы человеческой, гуманность простирается даже на нравствен­ное несовершенство ближнего, любит наряду с истинно добрыми качествами и все недоброе, греховное, свойственное человеку. В противоположность христианскому учению: «положить душу свою за друга своя», гуманность, благо­творя другим, ищет своей славы, т. е. к ней примешивает­ся эгоистическое начало. Тогда как любовь христианина должна простираться на всех, филантроп любит только по выбору, именно тех, которые, по личному мнению его, представляются ему достойными любви; любя таких лиц, он им желает добра и блага настолько, насколько все это не препятствует его личному благополучию; следовательно, в гуманности деятельностью человека руководит эгоизм, а это отнимает у нее всю нравственную цену и достоинство поступков. Полагая целью своей благотворительности толь­ко временное, земное благополучие, гуманность поставляет счастье в земном, материальном благосостоянии и ограни­чивает его только здешней жизнью, с ее мирскими блага­ми и наслаждениями, тогда как христианство поставляет сущность счастья собственно в духе, духовном наслаждении и удовлетворении и простирает его, главным образом, вме­сте с бессмертным духом, в будущую вечную жизнь.

ЭВОЛЮЦИОНИЗМ. Основателями теории эволюциониз­ма, или трансформации, были французский естествоиспыта­тель Ламарк (1744—1829) и, преимущественно, английский натуралист Дарвин (1809—1882), по имени которого она часто и носит название дарвинизма. По этой те­ории роды и виды организмов произошли путем постепен­ного преобразования их из менее совершенных в более со­вершенные. Защитники этой теории предполагают, что один вид растительного или животного царства произвел из себя множество других видов; так, напр., из травы могли постепенно произойти кустарники и деревья, из рыбы, ко­торая, выпрыгнув из воды сначала случайно, потом не­сколько раз повторяла опыт как бы летания над поверхностыо воды,— произошли летающие рыбы, а от них — птицы   и   т. д.¹   Вообще   вся   органическая   жизнь,   по   этой теории, происходит от немногих простых и элементарных форм и даже только от одной первичной формы, при со­действии двух факторов: внутреннего, заключающегося в самих организмах, и внешнего, именно внешних благопри­ятных обстоятельств и условий. Таким образом, по этой теории, все органические существа в истории своего воз­никновения и образования связаны между собой и состав­ляют неизмеримо длинную цепь постепенных образований и преобразований из известных первичных зачатков орга­нических форм под влиянием естественных условий и пу­тем чисто механического взаимодействия их. Родовых пер­воначальных свойств нет; все черты живых существ имели свое происхождение в определенное время в процессе по­степенного образования их, имели свой эмбриональный пе­риод, свой период развития и утверждения. Относительно самых первичных зачатков сторонники теории не могут до­казать, что они образовались или, по крайней мере, могли образоваться из материи сами собой, при надлежащем сое­динении в ней заключающихся нужных для того условий, тем не менее убеждены, что они должны были образовать­ся именно таким образом. Человек есть только завершение развития животного мира; в нем, как во всяком животном, все — продукт естественного развития. Первоначальные предки нынешних людей произошли из чашечки какого-ни­будь допотопного цветка или из гриба, или от допотопных гигантских лягушек, или от обезьяны. И духовные силы человека не суть нечто существенно новое, чего не было бы в животных и в зачаточной форме; напротив, для всех духовных сил человека можно указать зачатки в психиче­ских силах, обнаруживаемых животными. Все различие и здесь в степени развития, и очень естественно думать, что образовалось это различие постепенно и что постепенное развитие зачатков духовных сил в животном мире до вы­соты их в человеке произошло таким же путем, при дей­ствии тех же средств, как и постепенное, по теории, раз­витие животного мира на земле. Сторонники теории не могут не видеть и не отрицают громадного различия в ду­ховном отношении между представителем низшей человече­ской расы, низшим дикарем, и высшей обезьяной, наибо­лее человекоподобным животным. Но дарвинисты совершен­но неосновательно утверждают, что все это различие, т. е. вообще разумность человека, могло и должно было образо­ваться путем естественного развития, что все это различие должно быть следствием какого-нибудь усовершенствования организма, какой-нибудь органической способности, жиз­нью, развитой у человека из зачатков ее в животном, воз­высившей интеллектуальную силу человека, развиваемой далее деятельностью последней и в то же время этим сво­им развитием способствовавшей ее развитию. Стремясь на началах эволюции уяснить все области не только мировой, но и человеческой жизни во всех ее проявлениях, позд­нейшие эволюционисты стали прилагать основные принци­пы теории Дарвина: приспособление и наследственность, и к нравственности человека. Так, по мнению английского мыслителя Герберта Спенсера (1820—1904), нравственность есть продукт развития; нравственное чувство не есть ос­новная принадлежность человеческой природы, но вырабо­талась постепенно из более простых чувствований, по мере того, как приспособление человека к условиям существова­ния становилось более полным, более совершенным. По та­кому взгляду на нравственность выходит, что чем развитее и культурнее народ, тем он нравственнее, чему противоре­чат факты; достаточно указать на то, что, напр., первенст­вующие христиане, не отличавшиеся ни внешней культу­рой, ни высоким умственным развитием, стояли на такой высокой степени нравственного совершенства, которая для нас, живущих спустя  19 веков после них, обладающих не-сравненно высшей цивилизацией, остается неосуществимым идеалом. Несостоятельность теории эволюции в ее приме­нении к нравственности можно видеть и из того, что если нравственность, как утверждает названная теория, есть продукт эволюции, если возникновение нравственности обусловливается наследственной передачей нравственного характера, выработанного опытами предков на счет полез­ности действий, то отсюда следует, что кто не имеет тако­го нравственного характера, тот не может иначе изменить­ся к лучшему, как только путем длинной и упорной борь­бы с собой, путем постепенного и весьма медленного про­цесса работы над развитием своего ума и своей воли; между тем и в истории, и в современной жизни мы видим примеры почти внезапного нравственного перерождения, или точнее — возрождения. Все это говорит в пользу той истины, что в основе нравственности лежит начало Боже­ственное. Нравственность не могла бы возникнуть эмпири­ческим путем, если бы в человеческой природе не были заложены нравственные потребности и влечения и если бы Господь не сообщил нам в Своем Откровении о назначе­нии нашего земного существования и о тех средствах, ко­торые способствуют выполнению этого назначения.