11. Пришедши в некоторое общежитие, видел я страшное судилище доброго судьи и пастыря. В мою бытность там слу­чилось, что один разбойник пришел, изъявляя желание вступить в монашество. Превосходный пастырь оный и врач ве­лел ему семь дней пользоваться совершенным покоем, и только рассматривать устроение обители. По прошествии седьмого дня пастырь призывает его и спрашивает наедине: желает ли он остаться с ними жить? И увидев, что он со всей искреннос­тью согласился, опять спрашивает его, что он сделал худого, живя в мире? Разбойник, немедленно и со всем усердием, исповедал ему все грехи свои. Тогда пастырь, искушая его, сказал: "Хочу, чтобы ты объявил все это перед всем братст­вом." Он же, истинно возненавидивши грех свой, и презрев­ши весь стыд, не колеблясь обещался исполнить сие, говоря: "Если хочешь, то сделаю это даже посреди Александрии." Тогда пастырь собрал в церковь всех своих овец, которых было триста тридцать, и во время совершения Божественной литургии, (ибо день был воскресный), по прочтении Еванге­лия, повелел ввести сего непорочного осужденника. Некото­рые из братии влекли его и слегка ударяли; руки были у него связаны назади; он был одет в волосяное вретище, и голова его была посыпана пеплом, так что от одного этого зрелища все ужаснулись и воскликнули с плачем; ибо никто не знал, что все это значит. Потом когда он был близ святых дверей, священный оный и человеколюбивый судия воззвал к нему громким голосом: "Остановись, ибо ты недостоин войти сюда." Пораженный исшедшим к нему из алтаря гласом пастыря (ибо, как он после с клятвою уверял нас, ему казалось, что он слышит гром, а не голос человеческий), разбойник пал на землю, трепеща и весь потрясен быв страхом. Когда он, та­ким образом повергшись на землю, омочил помост слезами; тогда сей чудный врач, который всеми мерами устраивал его спасение и всем подавал образ спасения и действительного смирения, повелел ему объявлять перед всеми, подробно, все сделанные им беззакония; и он с трепетом исповедал один за другим все возмутительные для слуха грехи свои, не только плотские, по естеству и против естества сделанные с людьми и с животными, но и чародеяния, и убийства, и другие зло­деяния, которые не следует ни слышать, ни придавать писа­нию. Тотчас после сей исповеди пастырь повелел его постричь и причислить к братии.

12.  Удивляясь премудрости сего преподобного, я спросил его наедине, для чего он употребил столь странный образ покаяния? По двум причинам, отвечал сей истинный врач: во-первых для того, чтобы исповедавшегося настоящим по­срамлением избавить от будущего; что и сбылось, ибо он, брате Иоанне, не прежде встал с помоста, как получивши прощение всех согрешений. И не сомневайся в этом; ибо один из братий, присутствовавших при сем, уверял меня, что он видел некоторого страшного мужа, державшего писанную бумагу и трость; и как только лежащий выговаривал какой-нибудь грех свой, то он тростью своей изглаждал его. Да и справедливо; ибо Давид говорит: рех, исповем на мя беззако­ние мое Господеви, и Ты оставил еси нечестие сердца мое­го (Пс. 31,5). Во-вторых, как в числе братий моих есть и такие, которые имеют согрешения неисповеданные: то я хо­тел сим примером побудить их к исповеданию, без которого никто не может получить прощения.

13.  Видел я и другое многое достойное удивления и па­мяти у достославного оного пастыря и в пастве его; и боль­шую часть из этого постараюсь вам сообщить; ибо я не малое время находился у них, рассматривая их образ жиз­ни, и весьма удивлялся, видя, как сии жители земли под­ражали небожителям.

14.  Они были связаны друг с другом неразрывным со­юзом любви; и что еще удивительнее, при такой любви, они были чужды всякой вольности и празднословия; преж­де же всего обучались тому, чтобы не уязвить чем-нибудь совести брата. Если же в ком обнаруживалась ненависть к брату; то пастырь отсылал такого, как преступника, в осо­бенный монастырь. Некогда один брат оклеветал перед ним ближнего: сей преподобный тотчас повелел его выгнать, говоря, что не должно допускать быть в обители двум дья­волам, т. е. видимому и невидимому.

15.  Видел я у сих преподобных отцев дела поистине полез­ные и удивительные: братство собранное и связанное о Гос­поде, имевшее чудное деяние и видение; ибо они так упраж­няли сами себя и обучали божественным добродетелям, что почти не имели нужды в напоминании настоятеля, но добро­вольно возбуждали друг друга к божественной бдительности. У них были установлены и навыком утверждены некоторые преподобные и божественные обычаи. Например, если случа­лось, что кто-нибудь из них, в отсутствии предстоятеля, на­чинал укорять или осуждать кого-нибудь, или вообще празд­нословить; то другой брат неприметным мановением напоми­нал ему о бесчинии и удерживал его; если же тот не вразум­лялся тогда напоминавший, сделав поклон, удалялся. Когда нужно было беседовать, то память смерти и помышление о вечном суде были всегдашними предметами их разговоров.

16.  Не премину сказать вам о преславнейшей добродете­ли тамошнего повара. Видя, что он, в своем служении, имеет непрестанное умиление и слезы, я просил его открыть мне, каким образом он сподобился сей благодати? Будучи убеж­ден моей просьбой, он отвечал: "Я никогда не помышлял, что служу людям, но Богу; я счел себя недостойным ника­кого безмолвия и, смотря на огонь сей, непрестанно вспо­минаю о вечном пламени."

17.  Послушаем и о другой православной добродетели та­мошних отцев. Блаженные сии и во время трапезы не прекра­щали умного делания; но некоторыми обычными у них, тай­ными знаками, напоминали друг другу о внутренней молитве; и делали это не только на трапезе, но и при всякой встрече друг с другом, и при всяком собрании.

18.  Если же кому-нибудь из них случалось пасть в какой-нибудь проступок, то братия убедительно просила его сложить на них все попечение по сему случаю, и ответ перед пастырем, и наказание. Посему и великий сей муж, зная об этом деянии своих учеников, назначал уже легчайшие наказа­ния, будучи уверен, что наказываемый не виноват; даже он и не изыскивал, кто из них подлинно впал в проступок.

19.  Как могло иметь у них место празднословие или ко­щунство? Если же кто-нибудь из них начинал распрю с ближ­ним, то другой брат, тут случившийся, делал поклон, и тем укрощал их гнев. Когда же замечал в них памятозлобие, то объявлял о раздоре второму по настоятеле; и тот приводил их к примирению прежде захождения солнца. А если они упорствовали в ожесточении, то им или запрещалось вкушать пищу до примирения, или они были изгоняемы из обители.

20.  Сия достохвальная предосторожность наблюдалась у них не напрасно, но приносила и оказывала обильный плод; ибо многие между сими преподобными просияли как деятель­ной жизнью, так и рассмотрительностью, рассуждением и смиренномудрием. У них можно было видеть чудное и анге­лоподобное зрелище: украшенные сединами и священнолепные старцы, как дети, притекали к послушанию, и имели ве­личайшей похвалой — свое смирение. Там видел я мужей, пребывавших в послушании лет по пятидесяти, которых я просил сказать мне, какое утешение получили они от такого труда? Одни из них говорили, что низошли в бездну смирен­номудрия, которым на век всякую брань отразили; а другие сказывали, что достигли совершенного неощущения и безбо­лезненности в укоризнах и досадах.

21.  Видел я и других, между сими приснопамятными, ук­рашенных белизною ангеловидной, которые пришли в состо­яние глубочайшего незлобия и простоты упремудренной, про­извольной и Богоисправленной. Ибо как лукавый человек есть нечто двойственное, один по наружности, а другой по сердеч­ному расположению; так простой — не двойственен, но есть нечто единое. Простота же оных отцев была не безрассудная и несмысленная, по примеру старых людей в мире, которых называют выжившими из ума. По наружности они всегда были кротки, приветливы, веселы; и слова и нрав их были непри­творны, непринужденны и искренни, что не во многих мож­но найти; внутри же, в душе, они, как незлобливые младен­цы, дышали Богом и наставником своим, и на бесов и на страсти взирали твердым и строгим оком ума.

22.  Времени жизни моей не достанет мне, о священный пастырь и боголюбивое собрание, на описание добродетелей и небоподражательного жития сих блаженных отцев. Однако . слово наше к вам лучше украсить повествованием о их подви­гах, и тем возбудить вас к Богоугодной ревности, нежели наполнять оное собственными моими наставлениями; ибо без всякого прекословия худшее украшается лучшим. Только не думайте, прошу вас, чтобы мы написали здесь что-нибудь вымышленное; ибо от неверия обыкновенно всякая польза теряется. Но возвратимся к продолжению нашего слова.