Из основ христианского учения о смысле земного пу­ти вытекает и отношение к различным формам и внеш­ним условиям жизни, среди которых приходится жить и действовать христианину.

Как указывалось выше, по святоотеческому учению, зло лежит не в самой природе человеческого существа, а в воле, направленной ко злу и. извращающей естест­венный порядок вещей. Злая воля вызывает извращение и искажение природы, нарушение нормального порядка и соотношения вещей. Все обретает свой смысл, если принимается не как самоцель, а ставится в связи с выс­шей целью, с высшим смыслом жизни. С исключитель­ной ясностью это понимание смысла земных благ и земных форм жизни выражено ап. Павлом. ...Нет ничего в себе самом нечистого, — говорил апостол по пово­ду осуждения употребления некоторых родов пищи, — только почитающему что-либо нечистым, тому нечисто (Рим 14, 14). Ибо Господня земля, и что наполняет ее (1 Кор 10, 26). Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть (Тит 1, 15). Апостол осуждает лице­мерие лжесловесников, сожженных в совести своей, за­прещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил... Ибо всякое творение Божие хорошо и ничто не предосудительно, если принимается с благо­дарением (1 Тим 4, 4). Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает (1 Кор 10, 23), — делает общий вывод апостол об от­ношении к земным благам. Все мне позволительно, не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною (1 Кор 6, 12)

Основная мысль в приведенных местах послания (содержащаяся также в святоотеческих творениях) — та, что благом является все, что используется в соот­ветствии своему назначению, в соответствии с высшей целью самой жизни и призванием человека. Но эти бла­га перестают быть благами, если они становятся пред­метом искания сами по себе и сами для себя, если они занимают место самой высшей цели, иначе, если вместо относительной и условной ценности (которую они име­ют) им приписывается абсолютное и безусловное значе­ние. Вместо земных благ они превращаются в идо­лов и кумиров, порабощающих человека, и закры­вают от него смысл его жизни. Ныне же, познав Бо­га, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным веществен­ным началам и хотите еще снова поработить себя им? (Гал 4, 9). Правильное использование высших благ, внешних условий и обстоятельств жизни может быть только в том случае, если человек сохраняет внутрен­нюю свободу от порабощающей привязанности к ним. Никакие вещи и никакие блага, с точки зрения христи­анского сознания, не могут обладать человеком и отвле­кать его от того пути, к которому он призван

Это общее положение апостола об отношении к внеш­ним благам распространяется и на отношение к обще­ственным и личным связям, к таким формам жизни, как государство, семья и брак, к таким формам деятельно­сти, как труд и собственность.

Рассмотрим прежде всего вопрос об отношении к личным, семейным и бытовым связям.

Христианство, заповедуя деятельную любовь к ближ­ним, ко всем людям (и на высшей ступени ко всем тва­рям вообще), признает и особые обязанности к людям, находящимся, в силу естественных связей, в особо близких жизненных отношениях — к «близким» по плоти. Евангелие подтверждает библейскую заповедь о почита­нии родителей и необходимости особой заботы о них (Мф 15, 1—6), а апостол Павел видит в этом «основа­ние справедливости». Пренебрежение заботами о близ­ких он рассматривает как нарушение справедливости, как признак отсутствия действительной, конкретной, а не отвлеченной только любви к людям. Тот, кто пренебре­гает своими обязанностями также и в отношении к близким, пренебрегает выполнением минимальных тре­бований к людям. Ведь если любовь к людям не может быть замкнутой в узком круге естественных связей, то она в то же время предполагает, как само собой разумеющеся, и этот круг — требуя больше, она тем самым предполагает и меньшее. Живая и деятельная (а не от­влеченная только) любовь к людям в своем практичес­ком осуществлении, естественно, прежде всего обнару­живается в отношении к тем людям, с которыми в силу жизненных условий приходится входить в ближайшее к непосредственное соприкосновение. В то же время эта забота о людях не должна превращаться в такую угод­ливость перед ними, в такую слепую привязнность, ко­торая побуждает к отказу от своего призвания, к забве­нию своего высшего назначения, к отречению от заветов Христовых. Если близкие, ради своего интереса или ра­ди ложно понятой пользы самого лица, посягают на его душу, побуждают его сойти с духовного пути и отречься от христианского дела, то не может быть выбора между угождением близким в их ограниченности и слепоте, в их ложных понятиях и стремлениях и верностью своему пути. Христианская любовь не имеет ничего общего со слепой стихийной страстью, не различающей добра и зла, с безрассудной привязанностью, уступающей дур­ным стремлениям, ложным понятиям, слепоте и ограни­ченности или, наконец, тому, что называется «обыватель­щиной», «житейской пошлостью».

Христиански понимаемая любовь к близким, забота ' о близких есть обязанность заботы не только о необхо­димых жизненных потребностях, но и прежде всего за­бота о духе, о раскрытии той «искры Божией», которая заложена, по христианскому пониманию, в каждом, о том, что составляет смысл самой их жизни. Забота о близких не может быть никогда оправданием «соглаша­тельства» и беспринципности в том, что является для человека самым главным, без чего жизнь его теряет смысл.  На эти  конфликты  между притязаниями окружающих близких и совестью, верностью своему пути, на противодействие и вражду, которые часто вызывают в домашних и близких исповедание истины и следование ей в жизни, указывает и Евангелие. В условиях непреображеной еще действительности евангельское слово является как бы «мечом разделяющим», открывая но­вую жизнь для одних и вызывая слепоту и упорное про­тиводействие, часто вражду и озлобленность в других. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разде­лить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и неве­стку с свекровью ее. И враги человеку — домашние его (Мф 10, 34—36). ..Отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трех (Лк 12, 52).

«Враги человеку домашние его», конечно, не в том смысле, что христианин может испытывать враждебное чувство в отношении к ним. Для христианина вообще не может быть личных врагов, ибо и в отношении к ним Евангелие заповедует любовь. ...Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите нена­видящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф 5, 44).

«Враги человеку домашние его» прежде всего в том смысле, что именно у них, у домашних, часто вызывают вражду следование пути Христову, утверждение высших духовных начал жизни.

В особенности часто это разделение, эти конфликты в среде близких, внутри семьи на почве выбора духовного пути обнаружи­ваются в духовно критические эпохи, когда открыто выставляется противопоставление двух начал жизни, «двух градов», по выраже­нию бл. Августина, как это было в период первых веков христиан­ства, на который во многих отношениях похожа современная эпоха.

«Врагами» часто оказываются они и объективно, по­скольку они стараются препятствовать человеку в  том, что составляет единственный смысл и ценность его жиз­ни, стараются принести вред его душе и его делу. И в этом случае христианство последовательно не признает никакого компромисса, исключает всякую сентименталь­ную слабость и беспринципную уступчивость. Можно по­жертвовать всеми благами жизни для своих близких, но ни при каких обстоятельствах, с этой точки зрения, и ни для кого нельзя жертвовать своей верой и своими убеждениями. Выше всяких естественных связей долж­на ставиться верность тому, в чем высший смысл и выс­шая цель всей   жизни, без чего лишены смысла и все связи и блага мира. Здесь мы встречаемся с неумолимой жизненной и логической последовательностью: или нет вообще конечного смысла жизни, или высшему смыслу должно быть подчинено все. Об этом говорит Евангелие вслед за приведенными выше словами — «враги человеку домашние его». Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не бе­рет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня (Мф 10, 37—38). Это подчинение естественных связей и отношений к близким единой высшей цели не означает устранение или унижение их, а, наоборот, при­дает им осмысленность, содержательность, глубину и одухотворенность.

В христианстве мы не найдем уклада семейного бы­та, как в нехристианских религиях (иудейство, мусуль­манство, конфуцианство), превращающих определенную форму быта (патриархальную) в закон самой религии. Христианство признает свободу в выборе внешних путей жизни, свободу избрания семейной или несемейной жиз­ни в зависимости от духовной целесообразности для данного лица, того или другого положения. Для христи­анина возможен и путь брачной жизни и путь девства. Оба они равночестны, оба могут привести к спасению идущего по избранным путям должным образом. По­этому апостол Павел указывает, что он не имеет опре­деленного указания от Господа, который из этих двух путей предпочтительней для христианина.

Но вместе с тем он указывает на трудности, связан­ные с семейной жизнью для того, кто вступил в брак, особенно во времена гонений, которые он предвидел в самом близком будущем. Избравшему путь девства лег­че идти по пути тяжких испытаний, который предстоит христианину, особенно в некоторые исторические эпохи, и в этом именно смысле апостол рекомендует верующим «святым» избрать путь девства, а не потому, что по су­ществу девство выше брака. Наоборот, христианство одухотворяет брак и семью, поднимает их на такую вы­соту, которую они не могут получить в мире нехристи­анском и с точки зрения нехристианского мировоззре­ния.

Брак и семья в христианском понимании не хозяйст­венная только организация, не бытовое только общение, не естественно-биологический только союз (существую­щий и в животном мире), имеющий целью поддержание рода, наконец, не единство только общественно-политического строя, — моменты, выступающие на первый план. в нехристианской жизни, в нехристианском быте и соз­нании Христианство возводит брак и семью на степень высшей духовной связи и с точки зрения данной духов­ной основы подходит ко всем внешним проявлениям се­мейной жизни. Брак основан на глубоких внутренних личных отношениях, проникающих все стороны жизни. Это союз для совместного прохождения жизненного пути в свете высшей цели жизни и при взаимной поддержке. Это союз любви, при котором соединяющиеся составля­ют как бы единое целое, единый организм, не теряя при этом своей личности.

В силу указанных свойств и в силу связи христиан­ского брака и семьи с общими началами христианского дела апостол называет семью «малой Церковью», а брачный союз уподобляет союзу Христа и Церкви. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее, чтобы освятить ее, очи­стив банею водною посредством слова; чтобы предста­вить ее Себе славною Церковью, не имеющею пятна, или порока, или чего-либо подобного, но дабы она была свята и непорочна. Так должны мужья любить своих жен, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никогда не имел ненависти к своей плоти, на­питает и греет ее, как и Господь Церковь, потому что мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к же­не своей, и будут двое одна плоть (Быт 2, 24). Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церк­ви» (Еф 5, 25—32).

Об этом значении семьи, как «малой церкви», о про­никновении задач и целей брака задачами осуществле­ния дела Христа на земле, требующими благодатных средств, получаемых от общения со Христом, ясно гово­рится в христианском учении о браке. Брачный союз как таинство освящается, преображается, становится в связь с жизнью Церкви (как «соборного христианства») и с теми задачами, которые составляют смысл жизни христианина. В рождении и в христианском воспитании детей брак и семья выполняют задачу подготовки буду­щих поколений для общего дела Христова.

Христианская идея брака в этом смысле противопо­ставляется, с одной стороны, тому нехристианскому пат­риархально-бытовому строю, при котором в семье по­глощалась всякая личность и члены семьи беспрекос­ловно подчинялись домовладыке, а, с другой стороны, безрелигиозным течениям так называемой «свободной любви», по существу беспринципным и безыдейным, для которых целью всех связей мужчины и женщины явля­ются лишь мимолетные удовольствия, по существу эго­истические, — течениям, лишающим брак и семью вся­кой высшей цели и основания, по существу уничтожаю­щим их.

Со стороны врагов христианства часто слышатся уп­реки в том, что оно якобы принижает женщину, поддер­живает взгляд на нее как на существо низшее, препят­ствует ее общественному и семейному «раскрепощению». Эта распространенная клевета на христианство находит­ся в самом решительном противоречии и с основами хри­стианской догматики и с общественно-христианской тра­дицией, и с историей христианства. Именно в христиан­стве раскрывается во всей его полноте значение женщи­ны, ее достоинство и призвание и дается ему глубоко религиозное обоснование. Оно содержится, прежде всего, в почитании Богоматери и в том смысле, который дается этому почитанию в христианской догматике, и в христи­анской традиции. Если грехопадение, по библейскому преданию, совершилось через женщину, то через жен­щину же совершилось и спасение. С одной стороны, Ева падшая, с другой стороны — «благодатная Мария», «Благословенная между женами», воплотившая в себе, по церковным представлениям, ту высшую добродетель нравственной чистоты, совершенства и святости, до ко­торой смогло подняться человечество и которая сделала ее достойной воспринять в себя Спасителя мира. Рас­сматриваемая как низшее существо в дохристианском языческом мире, как нечто «нечистое», женщина возвы­шается в образе Девы Марии в христианском сознании, делаясь основанием возрождения человека, так как че­рез Нее совершается «таинство явления». «Сын Божий Сын Девы бывает» (тропарь Благовещения). В лице Богоматери женщина становится реально приближен­ной к делу спасения и возрождения человечества. В об­разе ее христианским сознанием воспринимается ука­зание на высокое назначение и призвание женщины, на участие ее в осуществлении христианского дела. Об этом" свидетельствует евангельское повествование о женах-мироносицах, первыми возвестивших о воскресении Хри­ста, высоко почитаемых в христианском предании. На это же указывают многочисленные образы христианских женщин, прославленных подвигами мученичества, исповедничества, святости и сохраненных в житиях святых, в церковных традициях и преданиях. С самого начала христианства женщина деятельно участвовала в устрое­нии христианского общества, в деле миссии и проповед­ничества, в деле христианской благотворительности и взаимопомощи.

Антирелигиозная литература обычно использует те места послания ап. Павла, где говорится о «повинове­нии мужу». Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Гос­поду... Так каждый из вас да любит свою жену, как самого себя; а жена да боится своего мужа (Еф 5, 22, 33). В этих словах якобы находится подтверж­дение узаконения христианством семейного закрепоще­ния. Такой вывод, однако, можно получить лишь путем выдергивания отдельных слов апостольских посланий вне общей связи их с содержанием послания и истолко­вания их совершенно не в том смысле, в каком они упот­ребляются у апостола, а в прямо противоположном. Прежде всего, совершенно ясно из содержания послания, что речь идет о нравственных, а не о внешне-юридичес­ких отношениях, о свободном следовании другому лицу и согласовании с ним своей воли, а не о внешнем при­нудительном «закрепощении». На это ясно указывают уже и те слова, которые непосредственно предшествуют словам о «повиновении». ...Исполняйтесь Духом, назидая самих себя... и воспевая в сердцах ваших Господу, бла­годаря всегда за все Бога и Отца, во имя Господа наше­го Иисуса Христа, повинуясь друг другу в страхе Божием. Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу... (Еф 5, 18—22). В связи с предыдущим текстом, «повиновение мужьям» оказывается видом «повиновения друг другу в страхе Божием», которое уже никаким образом не мо­жет быть рассматриваемо, как «закрепощение» кого-то чьему-то господству, а может быть понято только как акт взаимного признания, взаимного уважения и созна­ния обязанностей перед Богом. «Страх Божий», г кото­ром говорит апостол, не имеет ничего общего с рабским страхом из боязни кары, страхом перед властью и пр. Такое отношение, характерное для «законнического» иудейства исключается всем существом Евангелия и апостольских посланий, все время и везде противопоставля­ющих «богосыновство», благодатную свободу — рабству закона. «Страх Божий» в этом смысле вытекает из люб­ви и благоговения; это — боязнь пренебрежения к свя­тыне Божией, боязнь отдалить себя от Бога, боязнь быть недостойным милости Божией.

Такие слова апостола: жена да боится своего му­жа» (в русском переводе, не отражающем впол­не греческого слова φοβηται), по установившемуся в традиции толкованию, означают собой не что иное, как высшую степень внимательности, заставляющую боять­ся огорчения любимого, наконец, как боязнь оказаться недостойной любви, и именно в этом смысле неразрывно связана с любовью «боязнь» (в некоторых славян­ских переводах слово «боится» прямо заменяется на «да любит»).

Моменты подавленности, «закрепощения» и пр. со­вершенно исключаются уже самим образом отношений Христа и Церкви, применяемым к отношениям мужа и жены. Как отношение Христа к Церкви есть отношение внутреннего, органического духовного единства и связи, так, по образу их внутренний органический характер (исключающий самую возможность постановки вопроса о каком-либо «подавлении» или «закрепощении») долж­ны, по апостолу, иметь отношения и в браке. О каком «подавлении» может быть речь, когда оставит человек отца и матерь свою и прилепится к жене своей и будут двое одна плоть? О каком семейном «деспотизме» мо­жет быть речь, когда, по заповеди апостола, мужья должны любить своих жен, как свои тела, когда орга­ническое единство в любви настолько велико, что лю­бящий свою жену любит самого себя. Ибо никто никог­да не имел ненависти к своей плоти, но питает и греет ее» (Еф 5, 28—29)?

В соответствии с этим апостол заповедует мужу: мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее... (Еф 5, 25).

Апостол признает относительные естественные разли­чия положений, но они отступают перед конечным рели­гиозным призванием, они — ничто в свете высшего на­значения. Ибо не муж от жены, но жена от мужа... Впрочем ни муж без жены, ни жена без мужа, в Госпо­де. Ибо как жена от мужа, так и муж через жену; все же — от Бога (1 Кор   11, 8, 11 — 12).

Полная равноправность в самом  существе брачных «отношений, равное право на верность, на взаимную отдачу себя, взаимное «благорасположение» утверждается в 7-й главе 1-го послания к Коринфянам. Муж оказы­вай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим целом, но жена (1 Кор 7, 3—4).

Какая пропасть отделяет эту характеристику отно­шений в браке и семье от тех, которые мы можем найти, например, в мусульманстве. Христианское учение о бра­ке и семье поднимает женщину на неизмеримую высоту по сравнению с современными безрелигиозными течени­ями так наз. «свободной любви», претендующими на ви­димое «освобождение» женщины, «раскрепощение» ее, на видимое расширение стоящих перед ней перспектив. С точки зрения такого безрелигиозного понимания, от­ношения мужчины и женщины определяются лишь вре­менными и капризными чувствами и влечениями и столь же временным расчетом, иногда по соображениям бытового удобства. Такие отношения в действительности влекут не освобождение женщины от семейного «ига», а неуважение к женщине, превращение ее в игрушку муж­ских страстей. Именно — женщина, гораздо более по природе своей, нежели мужчина, связанная с последст­виями половых отношений, более, нежели мужчина, от­дающая себя в любви, оказывается прежде всего стра­дающей стороной. Влечение поддерживает связь, лишь пока оно в достаточной степени не удовлетворено, инте­рес — пока он сохраняет значение новизны. Влечение, если оно только влечение, всегда случайно и непостоян­но. «Эта страсть, как всякая страсть, ненасытна. Как пьяница переходит от бутылки к бутылке, изменяя каж­дой, как купец вожделеет лишь той горсти денег, кото­рая не приобретена, так любовник, отведав одной связи, непременно ищет другой, подобной же. Предмет страсти есть всегда средство и, раз оно не нужно, теряет всякий интерес. Страсть длится только до удовлетворения, а затем предмет ее превращается в то же, что и этот гра­фин для пьяницы. Становится желанным лишь новый графин. Здесь нет по существу настоящей любви к че­ловеку: любят по существу не человека, как самоценную личность, а свое собственное состояние, самое влече­ние... Любят не самих себя, а свое, вызванное ими со­стояние». Последствия таких взглядов уже до такой сте­пени обнаружились в современной жизни, что об этом не приходится говорить. Беспорядочная смена связей исключает всякую глу­бину и серьезность отношений и приводит в конечном итоге к потере всякого уважения к самому по себе пред­мету страсти. Непосредственным следствием таких отно­шений является расторжение брака, для которого дети становятся ненужным осложнением и обузой (отсюда -ставшее распространенным стремление избавиться от рождения детей). Но и в тех браках, в которых имеются дети, крайняя неустойчивость брачных отношений, пере­ход из одних рук в другие, делают невозможным сколь­ко-нибудь серьезное влияние на воспитание детей и ду­ховный их рост. Более того, эта неустойчивость создает разлад в психике самих детей, отравляет их лучшие чувства к близким людям и лишает семью всякого авторитета. Наконец, при отсутствии собственного ду­ховного содержания и высших начал, дающих единую целеустремленность, единый смысл жизни, семья не в состоянии что-либо дать детям, указать направление их жизни, захватить в какой-либо мере эту жизнь, руково­дить ею и, в лучшем случае, ограничивается внешними задачами. Дети, сталкиваясь с важными вопросами жиз­ни, оказываются без руководства со стороны тех, от ко­го в силу естественных отношений, создаваемых самими законами природы, они могут ждать этой помощи. След­ствием такого положения является отделение половых отношений от семейных, от связи с воспитанием детей и передача этого воспитания государственным и общест­венным организациям. Но с лишением детей связи с семьей из их жизни устраняются те личные отношения, основанные на непосредственной, глубокой, внутренней, органической близости, которые не могут заменить, в особенности для детского возраста, никакие государст­венно-общественные связи. Из жизни детей устраняется та атмосфера особого личного внимания, личной заботы и поддержки, которая так нужна, особенно в детском возрасте, когда еще только слагается личность. Что мо­жет заменить заботу и любовь семьи в государственной общественной организации, где воспитуемый чувствует себя в атмосфере в той или иной степени официальной, где он рассматривается как один из объектов для целей организации, наряду с другими. В семье он является ценным и незаменимым сам по себе, как личность, в си­лу естественной связи он видит к себе внимание и под­держку при всяких обстоятельствах. Устранение семей­ных отношений из жизни детей поэтому неизбежно свя­зано с искажением их жизни и накладывает долгий, в известной мере, неизгладимый отпечаток на всю жизнь.

Только в христианстве, где брак и семья рассматри­ваются не как случайный союз, а как дело жизни, под­чиненное высшим целям, они достигают той полноты всесторонней связи, которые характерны именно для че­ловеческих отношений.

Другое возражение против христианского учения о браке, которое выдвигается сторонниками атеистичес­кого мировоззрения, заключается в том, что христианст­во якобы «унижает» брак, рассматривая его лишь как терпимое зло. Об этом говорит, например, Бебель в книге «Женщина и социализм». Ту же клевету повто­ряют такие представители декадентского мистицизма, как В. В. Розанов. Эти учения не нуждались бы в спе­циальном опровержении, если бы они не были распро­странены в разнообразных кругах. Как явствует уже из предыдущего, данный взгляд опровергается самим апо­стольским и святоотеческим учением о «таинстве» бра­ка, которому в корне противоречит мысль об отношении к нему как к «терпимому злу», с которым несовместимо представление о «низости» брака. Как можно говорить об «унижении» брака в христианстве, когда брачный союз в нем рассматривается по образу союза Христа и Церкви, когда в самом Евангелии говорится об освяще­нии брака Христом в рассказе о Кане Галилейской. В Евангелии, в апостольских посланиях, содержатся высказывания, в которых брак рассматривается как Бо­гом установленный и Богом освященный союз. Этот во­прос обсуждается в замечательном произведении Кли­мента Александрийского «Строматы», в котором дается всесторонняя критика гностического учения о браке; то же находим и у Иринея Лионского в его книге «Против ересей». Особенно полно раскрывается христианское от­ношение к браку в творениях Иоанна Златоуста. «Не брак порочное дело, но порочно прелюбодеяние; пороч­ное дело — блуд, а брак есть врачество, истребляющее блуд». Если бы брак был делом нечистым, то Павел не назвал бы брачующихся женихом и невестой, не привел бы для увещания слова: «оставит человек отца и мать», не присоединил бы, что это сказано: «во Христе...» («Толкование па послание ап. Павла к Ефесянам и Ко­ринфянам»).

В приведенных местах творений Златоуста ясно об­наруживается отношение христианства к плотской и хозяйственно-житейской сторонам брака. Кто гнушается браком, как злом, или порицает его по сравнению с девством и почитает его препятствием к достижению спасе­ния, тот «подлежит отлучению» по соборным правилам. Отсюда ясно, как далеко христианское сознание от отрицания брака или пренебрежения им, как не соответ­ствует христианскому сознанию фарисейско-брезгливое отношение к «плотской» стороне брака и к «жи­тейскому» и «естественному» моменту в нем. Не устра­няя ни «плотской», ни «хозяйственно-бытовой» стороны брака, но освящая и благословляя их, христианство тре­бует для него «целомудрия», и в этом отношении оно в корне расходится как с безрелигиозным отношением к браку, так и с гностически-мистическим осуждением его.

Самое слово «целомудрие» означает «цельность» ду­ши, подчинение ее единому началу. Целомудренная любовь, на которой основан христианский брак, означает, по прямому смыслу слов Писания, отношение «целостно­го» человека к «целостному» человеку как личности. Этим отличается целомудренная любовь от страсти и голого плотского влечения, основанного лишь на низших сторонах природы, как бы самостоятельно взятых. Страсть и влечение слепы и односторонни; более того, как только физическое влечение оказывается удовлетво­ренным, отношения к его объекту сразу изменяются, и самая пылкая страсть сменяется полным равнодуши­ем, а иногда и ненавистью к тому, кто вызвал к себе пламенную страсть (в этом корни донжуанства). В этом смысле можно сказать, что страсть и влечение унижают того, на кого они направлены, они не видят в своем предмете того, что составляет в нем самое главное — той духовной основы, которая делает человека лично­стью в полном смысле слова.

Элемент естественной связи, который существует в плотском союзе, взятый в своем готовом виде, вне отно­шения к целостной личности, является, в известном смысле, «снижающим» человека, низводящим его на бо­лее низкую ступень — ступень животного состояния. На­оборот, при целомудренном отношении к брачным свя­зям находят свое подлинное место и так наз. плотские отношения. Являясь лишь одной стороной в целостно-одухотворенной любви мужчины и женщины, они входят в комплекс других, более высоких и более глубоких чувств и покрываются ими, не вызывая ни стыда, ни унижения. Разрыв связи плотского с духовным в отно­шении мужа и жены нарушает целомудренность этих отношений, вносит разрушение в целостную гармонич­ность человека, ставит во враждебное отношение дух и плоть, вносит «развороченность» и «разорванность» в са­мое существо человека, в его душу, «развращая» ее («разврат», развороченность, нарушение цельности).

Отсюда, если плотские отношения являются лишь од­ной стороной супружеских отношений и при этом, как вытекает из самого их существа, низшей стороной, они должны управляться высшей стороной человеческой личности и подчиняться ей, — не господствовать над че­ловеком и не подчинять его себе, а вводиться в извест­ные рамки и ограничиваться в тех или иных пределах, с той или иной стороны. Из этого вытекают своеобраз­ная «дисциплина» и «гигиена» брака— подчинение брач­ных отношений правилам и установлениям. В этом смысл и того места из послания ап. Павла Коринфянам, в котором он говорит: я вам сказываю; братия, время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие... И пользующиеся миром сим, как не поль­зующиеся; ибо проходит образ мира сего. А я хочу, что­бы вы были без забот (1 Кор 7, 29—32).

Указывают обычно на слова ап. Павла (1 Кор 7, 32—34), где он говорит о преимуществе девства, стараясь истолковать слова эти так, как будто они со­держат если не осуждение, то унижение брака. Однако из приводимых выше посланий ап. Павла ясно видно, насколько такое толкование противоречит всему духу апостольского учения. Толкование это никак не может быть соединено и с текстом тех самых суждений апосто­ла, на которые ссылаются эти толкователи. «Девство» советуется апостолом лишь в тех случаях, когда оно яв­ляется наилучшим средством служения христианскому делу для тех людей, для которых, по их дарованиям и свойствам, именно путь этого служения является наибо­лее подходящим. Апостол со всей справедливостью ука­зывает на отсутствие какого-либо специального «законо­дательства» в отношении выбора того или иного пути, брака или безбрачия, как, равным образом, нет никако­го «законодательства» в отношении выбора пищи и пр. Наоборот, апостол со всей решительностью осуждает «лжесловесников, сожженных в совести своей», за их брезгливое отношение к браку и к пище, как несвойст­венные, по их мнению, людям «духовным», «пневматикам». Такое отношение к браку было распространено в гностических кругах и вытекало последовательно из гностического учения о мире, материи и плоти как о порождении темной силы. Ссылаясь на отсутствие ка­кого-либо определенного постановления, апостол указывает, что каждый человек имеет право решать этот во­прос в зависимости от свидетельства своей собственной совести, сам же лишь дает совет, основанный на жизнен­ном опыте. Относительно девства я не имею повеления Господня, а даю совет, как получивший от Господа ми­лость быть Ему верным. ...Говорю это для вашей поль­зы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развле­чения (1 Кор 7 25, 35).

Апостол Павел никогда не ставил «девства» непре­менным условием христианского служения и не исклю­чал брачного пути, а указывал только на те жизнен­ные тяготы, которые на нем встречаются, в особенности в напряженные моменты, которые переживаются хри­стианином в эпоху гонения. По настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так. Соединен ли ты с женою? не ищи развода. Остался ли без жены? не ищи жены. Впрочем, если и женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль (1 Кор 7, 26—28). Этот вопрос в каждом отдель­ном случае решается с точки зрения духовной целесо­образности, в связи с особенностями каждого состояния. Эта же целесообразность допускает различные решения, предполагающие различные дарования. ...Каждый име­ет свое дарование от Бога, один так, другой иначе (1 Кор 7, 7). Идеи внутренней свободы, несвязанность духовного призвания с одним определенным состояни­ем — брачным или безбрачным, — выбор этих путей с точки зрения высшей целесообразности, учитывающей особые условия и дарования, проводятся с совершенной ясностью и в святоотеческих творениях. «Какая жизнь кажется тебе удобнее, той и следуй», — говорит Иоанн Златоуст. «Авраам прославился в супружестве, и Илия девством. Иди тем или другим путем; тот и другой при­водит к небу» (Климент Александрийский «Строматы»).

И девство «со смирением проходимое», и «брачное честное сожительство» одинаково равны — так форму­лирует этот общий вывод постановление Гангрского со­бора.

Соответственно должно быть понимаемо следующее знаменательное место ев. Луки: если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником (Лк 14, 26—27). «Возненавидеть» здесь можно понимать только в смысле постоянной готовности пожертвовать всем, — когда этого требует де­ло Христово, а не в смысле вражды к кому-либо или че­му-либо, что исключается вообще прямым указанием Евангелия. Этот смысл ясно обнаруживается из сопоставления эгого текста с Евангелием от Матфея: кто любит отца и мать более Меня, тот недостоин Меня. Любовь к близким сама собой предполагается, но она не должна противостоять любви Христу. «Бог мира, — говорит по поводу этого места Евангелия от Луки Кли­мент Александрийский, — который увещевает любить даже врагов своих, не заповедует ненависти к. людям более близким и отделения от них. Заповедуя вознена­видеть отца или матерь (и т. д.), Христос предостерегает от такого отношения к родным, которое вредит делу спасения. Поэтому у кого отец, сын, брат враждебен вере, и совместная жизнь с ними представляет препят­ствие жизни по высшим началам по вере, то христианин не только не должен склоняться к единому житию с та­кими родственниками, но должен разорвать союз с ни­ми...»  (Климент Александрийский «Строматы»).

По мнению Симеона Нового Богослова, предпочита­ющие в чем-либо родителей своих заповедям, «веры во Христа не имеют». В то же время сама правильная лю­бовь к близким исключает эту беспринципную уступчи­вость им в вопросах высших целей жизни. Обычным мо­тивом для такой беспринципности является опасение причинить беспокойство близким, выбить их из колеи, помешать им удобно «плыть по течению», которое пред­ставляется в этот момент обладающим силою. В даль­нейшем присоединяется и мотив боязни нарушить быто­вое благополучие близких, отвлекать их собственным отношением от жизни по течению. Мотивы боязни соз­дать какое-либо расхождение для них с окружающими условиями, с теми настроениями, которые в данный мо­мент в силе или в моде, тщательное оберегание от вся­ких принципиальных вопросов и «разлада в душе», в ко­нечном итоге приводят к прямому отступничеству. Такое отношение противоречит не только верности своему при­званию, но и подлинной осмысленной любви к близким. Осмысленная любовь желает любимому не спокойной жизни во что бы то ни стало, ценою утраты внутренне­го содержания, не внешнего благополучия, сопряжен­ного с пустотой потери личности, пошлостью или опустошенностью и извращением души, — а жизни достой ной и осмысленной. Осмысленная любовь хочет видеть любимого преуспевающим при всяких обстоятельствах— не скрывающим заложенные в нем высшие способности  не угашающим в себе образ Божий. Осмысленное отно­шение к жизни, наличность веры, убеждений исключает возможность подчинения соображениям правильно или) ложно понимаемой любви — соображениям «внешней силы», мотивам успеха. Подлинный «дух» момента про­веряется истиной. В каждом таком моменте есть неиз­бежное соединение сторон истинных и ложных и поэто­му понять «дух» момента и правильно оценить его мож­но только применяя критерий истины (а не наоборот). Эти выводы необходимо вытекают из разумного отно­шения к жизни.

Наконец, последний вопрос, вызывающий также воз­ражения со стороны противников христианства, есть вопрос о расторжимости брака. Обычно говорят о том, что христианское учение о «единственности» и «нерасторжи­мости» брака накладывает тяжелые путы на людей и не дает им никакого выхода в случае неудачных браков. Отсюда обычно, далее, противопоставление советского понятия о браке с его легкостью развода церковному учению с его затруднениями в вопросах развода.

Христианское учение об отношении к государству.

Христианское    учение о семье и браке.