О страхе Божием

Святой Иоанн говорит в соборных посланиях своих: Совершенна любы вон изгоняет страх (1 Ин. 4: 18). Что хочет сказать нам через это святой апостол? О какой любви говорит он нам и о каком страхе? Ибо пророк Давид гово­рит в псалме: Бойтеся Господа вcu святии Его (Пс. 33: 10), и много других подобных изречений находим мы в Божест­венных Писаниях. Итак, если и святые, столько любящие Господа, боятся Его, то как же святой Иоанн говорит: совершенна любы вон изгоняет страх? Святой хочет нам показать этим, что есть два страха: один первоначальный, а другой совершенный, и что один свойствен, так сказать, начинающим быть благочестивыми, другой же есть страх святых совершенных, достигших в миру совершенной любви. Например, кто исполняет волю Божию по страху мук, тот, как мы сказали, ещё новоначальный: ибо он не делает добра для самого добра, но по страху наказания. Другой же исполняет волю Божию из любви к Богу, любя его, собственно, для того, чтобы благоугодить Ему. Этот знает, в чём состоит существенное добро, он познал, что значит быть с Богом. Этот-то имеет истинную любовь, которую святой называет совершенной. И эта любовь приводит его в совершенный страх, ибо таковой боится Бога и исполняет волю Божию уже не по страху наказания,

уже не для того, чтобы избегнуть мучений, но потому что он, как мы сказали, вкусив самой сладости пребывания с Богом, боится отпасть, боится лишиться её. И сей совер­шенный страх, рождающийся от этой любви, изгоняет первоначальный страх. Поэтому-то апостол и говорит: Совершенна любы вон изгоняет страх.

Однако, невозможно достигнуть совершенного страха [иначе], как только первоначальным страхом, ибо троя­ким образом, как говорит Василий Великий, можем мы угодить Богу или благоугождаем Ему, боясь муки, и тог­да [находимся] в состоянии раба; или ища награды, вы­полняем повеления Божии ради собственной пользы и потому уподобляемся наёмникам; или делаем добро ради самого добра, и [тогда] мы находимся в состоянии сына. Ибо сын, когда приходит в совершенный возраст и в ра­зум, исполняет волю отца своего не потому, что боится быть наказанным, и не для того, чтобы получить от него награду, но, собственно, потому и хранит к нему особен­ную любовь и подобающее отцу почтение, что любит его и уверен, что всё имение отца принадлежит и ему. Тако­вой сподобляется услышать: Уже неси раб, но сын... и на­следник Божий Иисус Христом (Гал. 4: 7). Такой уже не боится, как мы сказали, Бога конечно, тем первоначал!, ным страхом, но любит Его, как и святой Антоний гово­рит: «Я уже не боюсь Бога, но люблю Его».

И Господь, сказав Аврааму, когда он привёл для жерт­воприношения Ему сына своего: Ныне познах, яко боишися ты Бога (Быт. 22: 12), этим означил тот совершен­ный страх, который рождается от любви. Ибо [иначе] как бы он сказал: Ныне познах, когда [Авраам] уже сделал столько из послушания Богу: оставил всё своё и пересе­лился в чуждую землю к народу, служившему идолам, где не было и следа Богопочитания, и сверх [всего] этого навёл [на него Бог] такое страшное искушение — жертво­приношение сына, и после сего сказал ему: Ныне во познах, яко боишися ты Бога. Очевидно, что Он говорил здесь о совершенном страхе, свойственном святым, которые уже не по страху мучения и не для получения награды ис­полняют волю Божию, но любя Бога, как мы многократ­но говорили, боятся сделать что-либо против воли Бога, ими любимого. Поэтому-то и говорит [апостол]: Совер­шенна любы вон изгоняет страх (1 Ин. 4: 18), ибо они уже не по страху действуют, но боятся, потому что лю­бят. В этом состоит совершенный страх. Но невозможно, (как мы уже сказали выше), достигнуть совершенного страха, если кто прежде не приобретает первоначально­го. Ибо сказано: Начало премудрости страх Господень (Притч. 1: 7), и ещё сказано: Страх Божий есть начало и конец (ср.: Сир. 1: 15, 18). Началом назван первоначаль­ный страх, за которым следует совершенный страх свя­тых. Первоначальный страх свойствен нашему душевно­му состоянию. Он охраняет душу от всякого зла, как полировка медь, ибо сказано: Страхом же Господним уклоняется всяк от зла (Притч. 16: 6). Итак, если кто уклоняется от зла по страху наказания, как раб, боящий­ся господина, то он постепенно приходит и к тому, чтобы делать благое добровольно и мало-помалу начинает как наёмник надеяться некоторого воздаяния за своё благое делание. Ибо когда он постоянно будет избегать зла, как мы сказали, из страха, подобно рабу, и делать благое в надежде награды, подобно наемнику, то пребывая по бла­годати Божией во благом и соразмерно сему соединяясь с Богом, он получает вкус благого и начинает понимать, в чём истинное добро, и уже не хочет разлучаться с ним. Ибо «Кто может разлучить такового от любви Христо­вой?» — как сказал апостол (Рим. 8: 35).

Тогда достигает он в достоинство сына и любит добро ради самого добра, и боится, потому, что любит. Это-то есть великий и совершенный страх. Поэтому и пророк, уча нас отличать один страх от другого, сказал: Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас. Кто есть человек хотяй живот, любяй дни видети благи? (Пс. 33: 12, 13). Обратите внимание ваше на каждое слово пророка, как каждое речение его имеет свою силу. Спер­ва говорит он: Приидите ко мне, призывая нас к доброде­тели, [потом] прилагает и чада. Чадами называют святые тех, которые их словами обращаются от греха к доброде­тели, как и апостол говорит: Чадца моя, имиже паки бо­лезную, дондеже вообразится Христос в вас (Гал. 4: 19). Потом, призвав нас и приготовив к тому обращению, [про­рок] говорит: Страху Господню научу вас.

Видите ли дерзновение святого? Мы, когда хотим ска­зать что-либо доброе, всегда говорим: «Хотите ли, мы побеседуем с вами несколько о страхе Божием или о дру­гой какой-либо добродетели?» Святой же пророк не так, но с дерзновением говорит: Приидите, чада, послушайте мене, страху Господню научу вас. Кто есть человек хо­тяй живот, любяй дни видети благи? Потом, как бы услы­шав от кого-либо в ответ: «Я желаю, научи меня, как жить и видеть дни благие», он научает, говоря: Удержи язык твой от зла, и устне твои, еже не глаголати льсти (Пс. 33: 14). Итак, он прежде [всего] отсекает действие зла страхом Божиим.

Удерживать язык свой от зла — значит не уязвлять чем-либо совести ближнего, не злословить, не раздражать. А уста­ми своими не глаголати льсти — значит не обольщать ближнего (В греч.: не обличать ни в чём ближнего и не соблазнять его.). Потом [пророк] прибавляет: Уклонися от зла. Сперва сказал он о некоторых частных грехах: о злосло­вии, обмане. А потом говорить вообще о всяком зле. Укло­нися от зла, т.е. избегай вообще всякого зла, уклоняйся от всякого дела, ведущего ко греху. Опять, сказав это, он не остановился на этом, но прибавил, и сотвори благо (Пс. 33: 15). Ибо случается, что иной не делает зла, но и добра не делает. Иной также не обижает, но не оказывает и милосердия. Иной не ненавидит, но и не любит. Итак, хорошо сказал пророк: Уклонися от зла и сотвори благо. Вот он показывает нам ту постепенность трёх устроений [душевных], о которой мы упоминали выше. Страхом Божиим он научил уклоняться от зла и тогда уже повеле­вает начать благое. Ибо когда кто сподобится освободиться от зла и удалиться от него, тогда он естественно соверша­ет доброе, наставляемый святыми.

Сказав об этом столь хорошо и последовательно, он продолжает: Взыщи мира и пожени и (Пс. 33: 15). Не ска­зал только взыщи, но усильно стремись за ним, чтобы достигнуть его. Следите внимательно умом вашим за этой речью и примечайте точность, наблюдаемую святым. Когда кто сподобится уклониться от зла и [потом] будет стараться с помощью Божией делать благое, тотчас восста­ют на него брани вражеские, и он подвизается, трудится, сокрушается, не только боясь возвратиться опять на злое, как мы сказали о рабе, но и надеясь, как было упомянуто, награды за благое, подобно наёмнику. И таким образом, терпя нападения от врага, борясь с ним и сопротивляясь ему, он делает благое, но с большой скорбью, с великим трудом. Когда же он получит помощь от Бога и приобретёт некоторый навык в добре, тогда видит он покой, тогда вкушает мир, тогда ощущает, что значит печаль брани и что — радость и веселье мира. И потом уже ищет мира, усиленно стремится к нему, чтобы достигнуть его, приоб­рести совершенно и водворить его в себе.

Что может быть блаженнее души, сподобившейся прий­ти в эту меру [духовного возраста]? Таковой, как мы неод­нократно говорили, находится в достоинстве сына. Ибо поистине блажени миротворцы: яко тии сынове Божии нарекутся (Мф. 5: 9). Кто может отселе побудить душу сию делать добро ради чего-либо иного, кроме наслажде­ния тем самым добром? Кто может знать радость эту кро­ме того, кто испытал её? Тогда-то таковой, как мы уже несколько раз говорили, познаёт и совершенный страх. Вот мы и слышали теперь, в чём состоит совершенный страх святых. И в чём состоит первоначальный страх, свой­ственный [нашему] душевному устроению, и с чего чело­век начинает и чего достигает через страх Божий. Теперь мы желаем узнать и то, как вселяется в нас страх Божий, и хотим сказать, что нас отлучает от страха Божия.

Отцы сказали, что человек приобретает страх Божий, если имеет память смерти и память мучений, если каж­дый вечер испытывает себя, как он провёл день, и каждое утро, как прошла ночь, если не будет дерзновенен в обра­щении и, наконец, если будет находиться в близком об­щении с человеком, боящимся Бога. Ибо говорят, что один брат спросил некоторого старца: «Что мне делать, отче, для того, чтобы бояться Бога?» Старец отвечал ему: «Иди и живи с человеком, боящимся Бога, и тем самым, что он боится Бога, научит он и тебя бояться Бога». Отгоняем же страх Божий от себя тем, что делаем противное это­му: не имеем ни памяти смертной, ни памяти мучений, тем, то не внимаем самим себе и не испытываем себя, как проводим время, но живём нерадиво и обращаемся с людьми, не имеющими страха Божия, и тем, что не охра­няемся от дерзновения. Это последнее хуже всего — это совершенная погибель. Ибо ничто так не отгоняет от души страх Божий, как дерзость. Посему, когда спросили авву Агафона о дерзости, он сказал: «Она подобна сильному, жгучему ветру, от которого, когда он подует, все бегут и который портит всякий плод на деревьях». Видишь ли, брат, силу этой страсти? Видишь ли лютость её? И когда его опять спросили: «Ужели так вредна дерзость?», он отвечал: «Нет страсти вреднее дерзости, ибо она есть мать всех страстей». Весьма хорошо и разумно сказал он, что она есть мать всех страстей, потому что она отгоняет страх Божий от души. Ибо если страхом же Господним уклоня­ется всяк от зла (Притч. 16: 6), то, конечно, где нет страха Божия, там всякая страсть. Бог да избавит души наши от всегубительной страсти — дерзости.

Дерзость бывает многообразна: можно быть дерзким и словом, и осязанием, и взором. От дерзости иной впада­ет в празднословие, говорит мирское, делает смешное и побуждает других к непристойному смеху. Дерзость и то, когда кто прикоснётся другого без нужды. Когда поднимет руку на кого-либо смеющегося, толкает кого-нибудь, выр­вет у него что-нибудь из рук, бесстыдно смотрит на кого-нибудь — всё это делает дерзость, всё это происходит от того, что в душе нет страха Божия, и от сего человек мало-помалу приходит в совершенное нерадение.

Посему-то, когда Бог давал заповеди закона, Он ска­зал: Благоговейны сотворите сыны Израилевы (Лев. 15: 31), ибо без благоговения и стыда человек не чтит и Самого

Бога и не хранит ни одной заповеди. Поэтому-то нет ни­чего вреднее дерзости, поэтому-то она и есть мать всех страстей, что она изгоняет благоговение, отгоняет страх Божий и рождает пренебрежение. А оттого что мы дерз­ки друг с другом и не стыдимся один другого, случается, что мы и злословим, и оскорбляем друг друга. Бывает, что кто-нибудь из нас увидит что неполезное. Он отходит и осуждает это, и влагает то в сердце другому брату сво­ему, и не только сам повреждается, но вредит и брату своему, вливая в сердце его злой яд. И часто случается, что ум того [брата] был занят молитвой или другим доб­рым делом, а этот приходит и увлекает его в пустословие, и не только лишает его пользы, но и вводит в искушение. А нет ничего тяжелее, ничего пагубнее, как вредить не только себе, но и ближнему.

Потому хорошо нам, братья, иметь благоговение, бо­яться вредить себе и другим, почитать друг друга и осте­регаться даже смотреть друг другу в лицо, ибо и это, как сказал некто из старцев, есть вид дерзости. И если слу­чится кому видеть, что брат его согрешает, не должно презреть его и умолчать об этом, попуская ему погиб­нуть, не должно также ни укорять, ни злословить его, но с чувством сострадания и страхом Божиим должно ска­зать тому, кто может исправить его, или сам видевший пусть скажет ему с любовью и смирением, говоря [так]: «Прости, брат мой, если не ошибаюсь, мы не хорошо это делаем». И если он не послушает, скажи другому, о ко­тором знаешь, что он имеет к нему доверие, или скажи старцу его, или авве, смотря по важности согрешения, чтобы они его исправили, и потом будь спокоен. Но го­вори, как мы сказали, с целью исправить брата своего, а не ради празднословия или злословия, и не для укорения его, не из желания обличить его, не для осуждения, и не притворяясь, что исправляешь его, а внутри имея что-либо из упомянутого. Ибо поистине, если кто скажет и самому авве его, но говорит не для исправления ближ­него или не для избежания собственного вреда, то это грех, ибо это злословие. Но пусть он испытает сердце своё, не имеет ли оно какого-либо пристрастного движе­ния, и если так, то [пусть] не говорит.

Если же он, рассмотрев себя внимательно, увидит, что хочет сказать из сострадания и для пользы, а внутренне смущается некоторым страстным помыслом, то пусть он скажет авве со смирением и о себе, и о ближнем, говоря так: «Совесть моя свидетельствует мне, что я [это] хочу сказать для исправления [брата], но чувствую, что имею внутри какой-то смешанный помысел. Не знаю, оттого ли [это], что имел некогда [неприятность] с этим братом, или это искушение, препятствующее мне сказать о брате для того, чтобы не последовало [его] исправления. И тогда авва скажет ему, должен ли он сказать или нет. Бывает же, что иной говорит не для пользы брата своего, но по опасению собственного вреда. И не потому, что помнит какое-либо зло, но рассказывая просто так, из праздносло­вия. Но к чему такое злословие? Часто и брат узнаёт, что о нём говорили, смущается, отчего приходит в скорбь и ещё больший вред. А когда кто говорит, как мы сказали, единственно ради пользы брата, то Бог не попустит, чтобы произошло смущение, чтобы последовали скорбь или вред. Итак, постарайтесь, как мы сказали, удерживать язык свой, чтобы не сказать чего-либо худого ближнему и ни­кого не соблазнять ни словом, ни делом, ни взглядом, ни другим каким-либо образом. И не будьте удобораздражительны, чтобы, когда кто-нибудь из вас услышит от бра­та своего [неприятное] слово, не возмущаться тотчас гне­вом, не отвечать ему дерзко и не оставаться в оскорблении на него — это неприлично хотящим спастись, неприлич­но подвизающимся. Приобретите страх Божий и с благо­говением встречайте друг друга, каждый преклоняя главу свою перед братом своим, как мы сказали. Каждый сми­ряйся перед Богом и перед братом своим и отсекай свою волю. Поистине хорошо, если кто, делая какое-либо и доброе дело, предпочтёт [в нём] брата своего и уступит ему, — таковой получит большую пользу перед тем, кому он уступит. Не знаю, сделал ли я когда что-либо доброе, но если Бог покрыл меня, то знаю, что покрывал потому, что я никогда не считал себя лучше брата своего, но все­гда ставил брата своего выше себя.

Когда я ещё был в монастыре аввы Серида, случи­лось, что служитель старца аввы Иоанна, ученика аввы Варсонофия, впал в болезнь, и авва повелел мне служить старцу. А я и двери келии его лобызал извне [с таким же чувством], с каким иной покланяется честному кресту, — тем более [был я рад] служить ему. Да и кто не пожелал бы сподобиться послужить такому святому? Само слово его было достойно удивления. Каждый день, когда я, окон­чив моё служение, делал перед ним поклон, чтобы полу­чить от него прощение и уйти, он всегда говорил мне что-нибудь. Старец имел обыкновение повторять четыре изречения, и, как я сказал, всякий вечер, когда мне надле­жало уходить, он всегда говорил мне сверх всего иного одно из четырёх изречений и начинал так: «Сказал я одна­жды, брат», ибо у старца было обыкновение ко всякой речи прибавлять «Сказал я однажды, брат: „Бог да сохра­нит любовь", — отцы сказали: „Через сохранение совести в отношении к ближнему рождается смиренномудрие».

Опять в другой вечер он говорил мне: «Сказал я одна­жды, брат: „Бог да сохранит любовь", — отцы сказали: „Никогда не должно предпочитать свою волю воле брата своего"». Иной раз он опять говорил: «Сказал я однажды, брат: „Бог да сохранит любовь", — отцы сказали: „Бегай от всего человеческого и спасёшься"». И опять говорил он: «Сказал я однажды, брат: „Бог да сохранит любовь", — отцы сказали: Друг друга тяготы носите и тако исполни­те закон Христов (Тал. 6: 2)».

Каждый вечер, когда я уходил, старец всегда давал мне одно из этих четырёх наставлений, подобно тому, как кто-либо даёт наставление отправляющемуся в путь. И так они служили охранением всей моей жизни. Одна­ко несмотря на то, что я имел такую любовь к святому и столько заботился о служении ему, лишь только я узнал, что один из братии скорбит, желая служить ему, пошёл я к авве и просил его, говоря: «Этому брату приличнее меня послужить святому, если это угодно тебе, господине [авва]». Но ни авва, ни сам старец не дозволили мне это­го, однако я сделал прежде по силе своей [всё], что мог, дабы предпочесть брата. И, проведя там девять лет, не знаю, сказал ли я кому-нибудь худое слово, хотя я имел послушание, — чтобы не сказал кто-нибудь, что я не имел его. И, поверьте, я очень помню, как один брат, идя вслед за мной от больницы до самой церкви, поносил меня, а я [шёл] впереди него, не говоря ни слова. Когда же авва узнал это — не знаю, кто сказал ему об этом, — и хотел наказать брата, я пошёл и пал ему в ноги, говоря: «Ради Господа, не наказывай его, я согрешил, брат нисколько не виноват».

И другой также, по искушению ли или от простоты, Бог знает почему, немалое время каждую ночь пускал свою воду над моей головой так, что и сама постель моя бывала омочена ей. Также и некоторые другие из братьев приходили ежедневно и вытрясали свои постилки перед моей келией, и я видел, что множество клопов набира­лось в моей келии, так что я не в силах был убивать их, ибо они были бесчисленны от жара. Потом же, когда я ложился спать, все они собирались на меня, и я засыпал [только] от сильного утомления. Когда же вставал от сна, находил, что всё тело моё было изъедено, однако же я никогда не сказал кому-нибудь из них: «Не делай этого», или «Зачем ты это делаешь?» И я не помню, чтобы я когда-либо произнёс слово, [могущее] смутить или оскор­бить брата. Научитесь и вы друг друга тяготы носити, научитесь благоговеть друг перед другом. И если кто из вас услышит от кого-нибудь неприятное слово или если потерпит что сверх ожидания, то он не должен тотчас малодушествовать (В греч.: соблазняться.) или тотчас возмущаться [гневом], что­бы во время подвига и пользы не оказался он имеющим сердце расслабленное, беззаботное, нетвёрдое, не могущее выдержать никакого приражения, как бывает с дыней: если хотя малый сучок коснётся её, тотчас делает в ней по­вреждение — и она гниёт.

Напротив, имейте сердце твёрдое, имейте великоду­шие. Пусть ваша любовь друг к другу побеждает всё слу­чающееся. И если кто-нибудь из вас имеет послушание, или какое-либо дело у садовника, или келаря, или повара, или вообще у кого-нибудь из служащих с вами, то да по­стараются и тот, кто поручает дело, и тот, кто исполняет его, прежде всего сохранять своё собственное устроение. И пусть они никогда не позволяют себе уклониться от заповеди Божией или в смущение, или в упорство, или в пристрастие, или в какое-либо своеволие и самооправдание.

Но каково бы то ни было дело, малое или великое, не должно пренебрегать им и не радеть о нём, ибо пренебре­жение вредно. Но не должно также и предпочитать ис­полнение дела своему устроению, чтобы [усилиться] испол­нить дело, хотя бы то было и со вредом душе. При всяком встречающемся деле, хотя бы оно было крайне нужно и требовало тщания, не хочу, чтобы вы делали что-либо со спорами или смущением. Но будьте уверены, что всякое дело, которое вы делаете, велико ли оно, как вы сказали, или мало, есть восьмая часть искомого. А сохранить своё устроение, если и случится от этого не исполнить дела, есть три восьмых с половиной.

Видите ли, какое различие? Итак, если вы делаете какое-либо дело и хотите совершенно и всецело испол­нить его, то постарайтесь исполнить самое дело, что, как я сказал, есть восьмая часть искомого, и вместе сохра­нить своё устроение неповреждённым, что составляет три восьмых с половиной. Если же для того, чтобы испол­нить дело вашего служения, будет надобность увлечься, отступить от заповеди и повредить себе или другому, споря с ним, то не следует терять три восьмых с полови­ной для того, чтобы сохранить одну восьмую. Поэтому, если вы узнаете, что кто-нибудь так поступает, то знайте, что такой неразумно исполняет своё служение, но или из тщеславия, или из человекоугодия спорит и томит и себя, и ближнего, чтобы после услышать, что никто не мог его победить.

О, удивительно, какое великое мужество! Это не побе­да, братья, это потеря, это погибель, если кто спорит и соблазняет брата своего для того, чтобы исполнить дело своего служения. Это значит из-за восьмой части поте­рять три восьмых с половиной. Если останется [неиспол­ненным] дело служения — потеря невелика. Спорить же и соблазнять брата, не давая ему нужного, или предпо­честь дело служения и отступить от заповеди Божией — это великий вред. Вот что значит восьмая часть и три восьмых с половиной. Поэтому, говорю вам, если и я по­шлю кого-нибудь из вас по какой-либо надобности и он увидит, что возникает смущение или другой какой вред, оставьте дело и никогда не вредите себе самим или друг другу. Но пусть дело это останется и не будет исполнено, только не смущайте друг друга, ибо теряете вы три восьмых с половиной и терпите большой вред, а это явное неразумие.

Говорю же я вам это не для того, чтобы вы тотчас предавались малодушию и оставляли дело или пренебре­гали им и легко бросали его, и попирали совесть свою, желая избежать скорби, и опять не для того, чтобы ослуши­вались и чтобы каждый из вас говорил: «Я не могу этого сделать, мне это вредит, это меня расстраивает. Ибо таким образом вы никогда не исполните никакого служения и не возможете сохранить заповеди Божией. Но старайтесь всеми силами вашими с любовью исполнять всякое слу­жение ваше, со смиренномудрием преклоняясь друг пе­ред другом, почитая и прося друг друга, ибо нет ничего сильнее смиренномудрия. Однако, если когда кто увидит, что сам он или ближний его скорбит, то оставьте дело, которое производит соблазн, уступайте друг другу, не настаивайте на своём до того, чтобы последовал вред. Ибо лучше, как я тысячекратно говорил вам, пусть дело не исполнится так, как вы хотите, но будет так, как случит­ся и как требует того нужда, нежели чтобы от усилия ва­шего или самооправдания, хотя бы они и были благовидны, вы смущали или оскорбляли друг друга и через то теряли многое ради малого.

Случается же часто, что иной теряет и то и другое. И совершенно ничего не исполнит, ибо таково свойство любящих спорить. С самого начала все дела, которые мы делаем, делаем для того, чтобы получить от них пользу. Какая же польза, если мы не смиряемся друг перед дру­гом, но, напротив, смущаем и оскорбляем друг друга! Разве вы не знаете, что сказано в Отечнике: «От ближнего — жизнь и смерть». Поучайтесь всегда в этом, братья, сле­дуйте словам святых старцев, старайтесь с любовью и страхом Божиим искать пользы своей и братий ваших. Таким образом, можете от всего, случающегося с вами, получать пользу и преуспевать с помощью Божией. Сам Бог наш, как человеколюбец, да дарует нам страх Свой, ибо сказано: Бога бойся и заповеди Его храни (Еккл. 12: 13), потому что это требуется от всякого человека. Само­му же Богу нашему да будет слава и держава вовеки. Аминь.

Поучение третье

Поучение четвертое

Поучение пятое