Учебные Материалы >>
История Русской Церкви.
Глава: IV. Общий взгляд на состояние православной Церкви
Непрерывная борьба, которую уже около тридцати трех лет выдерживала православная Церковь в Западнорусском крае, против протестантства и иезуитизма была для нее крайне тяжела и гибельна по своим последствиям. В этой борьбе нападающими являлись всегда враги Западнорусской Церкви, а она представляла собою сторону более страдательную, чем деятельную. И борьба лишила ее многих, весьма многих сынов, потеря которых тем была для нее чувствительнее, что они принадлежали преимущественно к более образованному классу. Но, что еще важнее, эта борьба обнаружила во всем свете, пред взорами самих последователей Западнорусской Церкви ее жалкое состояние, ее внутреннее расстройство и бессилие и породила в них желание искать какого-либо выхода из такого состояния, какой-либо перемены к лучшему.
Оба короля, Сигизмунд Август и Стефан Баторий, в царствование которых происходила эта борьба, более благоприятствовали врагам Западнорусской Церкви, нежели ей. Сигизмунд Август, хотя принадлежал к Римской Церкви, был постоянно явным покровителем протестантов, по крайней мере в Литве, а под конец жизни склонился на сторону иезуитов. Веротерпимость, которою он отличался, простиралась и на православных. Он не притеснял их, старался даже ограждать их, как в Галиции, от притеснений со стороны латинян. Он не отказывал в просьбах и православным иерархам, церквам, монастырям, но некоторые просьбы, более важные, каковы, например, были заявленные на гродненском сейме от лица митрополита Ионы, отклонял и отлагал до будущего времени, а другие если и удовлетворял, то сам же иногда и нарушал данные по ним распоряжения. Самое важное для православных дело его царствования состояло в том, что он отменил несправедливое Городельское постановление, устранявшее православных дворян от высших общественных и государственных должностей, но и это он сделал не столько ради православных, сколько ради своих возлюбленных протестантов. А два другие важнейшие деяния его царствования — соединение Литвы с Польшею и допущение в Литву иезуитов направлены были решительно ко вреду православных, или русских, к постепенному подавлению их народности и веры. Стефан Баторий, при самом вступлении на престол сделавшийся из протестанта католиком, до конца жизни остался покровителем иезуитов. Он окружил себя ими, умножал их коллегии, наделял их имениями, возвел их Виленскую коллегию на степень академии, предоставив ей одной высшее образование во всем Литовском княжестве. При своей коронации он дал клятву соблюдать веротерпимость в государстве, установленную Варшавскою конфедерациею 1573 г., но не всегда исполнял эту клятву по отношению даже к протестантам, которым запретил, например, открывать в Вильне кирхи и школы, а тем более по отношению к православным. Он подтвердил всему православному духовенству его древние права, подтверждал и отдельным иерархам, церквам и монастырям их имущественные права, но он отнял у православных в Полоцке все их церкви, кроме одной, соборной, со всеми церковными имениями и отдал иезуитам, чтобы они устроили там свою коллегию и совращали православных в латинство. Отнял некоторые права у православных в Галиче, которые сам же прежде подтвердил было за ними для уравнения их с латинскими обитателями города. Он издал указ о принятии нового календаря и всеми православными в государстве, хотя вскоре принужден был отменить этот указ, увидев его последствия.
Все четыре православных митрополита, при которых происходила эта борьба, нимало не соответствовали потребностям времени. Сильвестр Белькевич, прямо из мирянина митрополит, человек едва грамотный, даже не в состоянии был, если бы и хотел, действовать словом истины, наставлять и вразумлять вверенных его пастырскому водительству, охранять и защищать их от нападений врагов. Иона Протасевич показал себя пастырем ревностным и попечительным, но и его заботы не простирались далее материальных нужд Церкви и охранения ее прав, имущественных и судебных. Илья Куча, также из мирян прямо митрополит, появился на своей кафедре на самое короткое время и потом навсегда сокрылся, не оставив по себе никакого следа. Последний митрополит, Онисифор Девочка, был ниже даже этих своих предместников и своею невнимательностию к долгу и допускаемыми злоупотреблениями возбуждал ропот и жалобы в самих своих пасомых. Из числа прочих тогдашних архиереев в западнорусских епархиях мы не можем указать ни одного, который бы засвидетельствовал о себе своею ревностию о вере и вообще о высших интересах православной Церкви. Напротив, в этот именно несчастный для Литовской митрополии период и процветали в ней целые десятки лет такие иерархи, как Феодосий Лозовский и Иван, или Иона, Борзобогатый-Красенский,— иерархи, какие возможны были только в Западнорусском крае под владычеством Польши и каких даже там в прежние времена не бывало. В этот же период начали свою деятельность и довольно проявили себя и два другие владыки, разве немного уступавшие только что названным, Кирилл Терлецкий и Гедеон Балабан, хотя во всем свете они показали себя уже впоследствии. Первою заботою всех тогдашних владык была забота о собственных выгодах, из-за которых единственно они и домогались архиерейских кафедр, наделенных церковными имениями, и за которыми гонялись потом всю жизнь, добывая себе новые и новые имения, выпрашивая у короля в свое управление новые монастыри и доводя эти монастыри до крайнего разорения, хотя имения владык, особенно Владимирского, Луцкого и Полоцкого, были и без того очень не скудны{457}. Самое коренное зло для высшей западнорусской иерархии и всей Церкви состояло в том, что короли-латиняне раздавали в ней архиерейские кафедры по своему произволу и часто одну и ту же кафедру отдавали двум-трем лицам, вследствие чего возникали между последними препирательства, тяжбы, взаимные насилия, нередко кровопролития к соблазну для православных, к глумлению для иноверцев. Но никогда это зло не достигало до такой высокой степени, до какой достигло при Сигизмунде Августе и Стефане Батории.
То же самое зло простиралось и на православные церкви и монастыри. Особенно монастыри раздавались теперь светским людям так часто и так неразборчиво, как никогда прежде; иногда раздавались даже иноверцам, иногда один монастырь отдавался двум лицам разом. Последствия известны: имения монастырей постепенно разорялись и истощались; самые монастыри с их церквами оставлялись в совершенном пренебрежении, ветшали и обрушались, все ценное из них уносилось или увозилось; монашеская жизнь падала ниже и ниже{458}. Ввиду всего этого и усердие православных к святым обителям ослабевало, пожертвования на монастыри становились реже и реже, новых монастырей почти не возникало. Во весь период встречаем только три новых монастыря: Корецкий, Марецкий и Городинский, основанные, впрочем, одним только лицом, князем Корецким, в его имениях, да еще три-четыре монастыря, упоминаемые в первый раз: Дворецкий Богородичный в имении князя Жеславского, Ильинский и Николаевский Мороцкий в Слуцке, Чернчицкий на Волыни и монастырь Честного Креста в имении князя Чарторыйского, хотя все они могли быть основаны прежде{459}. Число православных церквей даже в главных городах, где находились кафедры владык, не возрастало, а в некоторых и уменьшалось. В Вильне, по свидетельству Одерборна, бывшего около 1580 г. протестантским пастором в Ковне, русские будто бы «имели тридцать церквей, и почти все каменные». Но это свидетельство сомнительно. Другой иностранец, Гваньини, живший в то же самое время воинским начальником в витебской крепости, говорит только, что в Вильне «всех церквей римского и русского исповедания, каменных и деревянных, находится около сорока» и что «русских церквей виднеется в ней более, нежели римских»{460}. По нашим же домашним документам, кроме тех 18 или 20 церквей, которые мы видели в Вильне еще в 1-й половине ХVI в., можем указать разве только на одну новую церковь — Пречистенскую на Росе (упоминается около 1582 г.), если и она не появилась в предшествовавшее время; кроме того, вновь сооружены (1560) две погоревшие церкви из прежних: Рождественская и Пятницкая{461}. В Луцке и Владимире было по осми церквей, но нет основания думать, чтобы какая-либо из них была основана и построена в настоящий период. В Новогродке существовало прежде десять церквей, а теперь, по свидетельству митрополита Ионы, некоторые из них опустели, хотя, с возвращением им церковных имений, быть может, открылись вновь. В Полоцке число православных церквей, приходских и монастырских, восходило в прежние времена до пятнадцати; когда же Стефан Баторий отдал (1579) все эти церкви, кроме соборной, вместе с их имениями иезуитам, православные едва в состоянии были в течение десяти следующих лет соорудить себе или только обновить три церкви{[195*]}: Спасскую, Христо-Рождественскую и Козмодамианскую{462}. Нужно при этом сказать, что православные церкви и монастыри, несмотря на их бедность и разорения, каким подвергались от своих светских, да и от духовных, владельцев, должны были еще по назначению от правительства отбывать земские подати и другие повинности, от которых не освобождались и владыки, равно как и латинские бискупы с своим духовенством{463}.
Не осталась, впрочем, борьба православия с протестантством и особенно с иезуитами в Западнорусском крае и без добрых последствий для православных. Она пробудила их от духовного усыпления и застоя, возбудила в них энергию и вызвала их на такую деятельность, какой прежде они не знали. И прежде уже существовали между ними, хотя немногие, братства, так называемые медовые, с религиозною целию, но вся эта цель ограничивалась попечением лишь о материальных нуждах некоторых церквей и богаделен. Теперь начали возникать в Западной России такие братства, которые желали служить не своим только церквам, а всей Церкви православной для удовлетворения не столько вещественных, сколько духовных ее потребностей, способствовать распространению просвещения в русском народе, приготовлять ему учителей веры и благочестия, защитников православия от иноверцев. Такие братства и возникли теперь в Львове и Вильне. Сам патриарх Вселенский благословил их и принял под свое особое покровительство, надеясь со временем увидеть в них надежный оплот против подготовлявшейся уже в крае церковной унии с Римом. Одновременно с братствами возникли в крае и православные училища, о каких прежде русские и понятия не имели: училища Острожское, Львовское, наконец Виленское. В них начали обучать не одной славянской грамоте, но и языкам: греческому, латинскому, польскому — и наукам: грамматике, риторике, диалектике и другим. И таким образом для русских в первый раз открылась возможность получать научное образование в своих собственных школах и в духе своей веры, без опасения увлечься при воспитании в какое-либо иноверие. За училищами и из училищ начала возникать и русская духовная литература на пользу родной Церкви, и вскоре появились даже такие удачные литературные опыты, каковы Книга о вере и История о листрийском, или Флорентийском, Соборе острожского клирика Василия. К услугам литературы стали открываться в крае одна за другою и славянские типографии, и нашлись люди, достойные признательной памяти, которые не щадили ни своих трудов, ни издержек для издания в этих типографиях таких книг, в которых наиболее нуждалась местная православная Церковь. Первая изданная теперь здесь книга было Евангелие учительное{[196*]}, точнее, сборник проповедей и поучений из разных святых отцов и других духовных писателей на все воскресные и праздничные дни для наставления православных в истинах веры и нравственности, известный по рукописям еще с ХIV в. Книга напечатана в Заблудове, имении наивысшего гетмана литовского Григория Александровича Ходкевича, но в той самой типографии, в которой напечатан и первопечатный московский Апостол и которую перенесли с собою в Литву первые московские печатники диакон Иван Федоров и Петр Тимофеев Мстиславец, принужденные удалиться из Москвы. Литовско-русский православный вельможа принял их у себя с любовию, водворил в названном своем имении и дал им все средства для издания в 1569 г. этой книги «к научению,— как сам говорит,— людем христианским закону нашего греческаго». В следующем году издана в Заблудове и вторая книга, Псалтирь с Часословцем{[197*]}, иждивением того же вельможного пана, но трудами только одного Ивана Федорова. Вскоре за тем, когда Ходкевич, удрученный глубокою старостию и недугами, приказал прекратить книгопечатание в Заблудове, Иван Федоров отправился с своею московскою типографиею в город Львов{[198*]}, но нашел здесь мало себе сочувствия и только при пособии немногих, священников и мирян, а более при пособии двух сыновей прежнего своего покровителя Ходкевича, уже скончавшегося, издал в 1574 г. книгу Апостол, а за нею, как можно догадываться, и некоторые другие книги{[199*]}. Но крайняя бедность, в какую впал здесь Федоров, вынудила его в 1579 г. заложить свою типографию одному еврею, у которого она и куплена была лет через шесть львовским Успенским братством, и послужила основанием для знаменитой впоследствии Львовской братской типографии. Между тем сотрудник Федорова Петр Тимофеев Мстиславец{[200*]} перешел из Заблудова в Вильну и напечатал здесь в 1575–1576 гг. две книги: Евангелие напрестольное и Псалтирь — иждивением двух братьев, панов Зарецких, в только что основанной типографии братьев Мамоничей{464}. А Иван Федоров, лишившийся своей типографии в Львове, переселился, по приглашению князя К. К. Острожского, в Острог, где заводил князь свою собственную типографию.
Давно уже благочестивый князь, скорбя глубоко о несчастном положении своей Церкви и своих единоверцев, задумал издать для них полную славянскую Библию. Но не находил сначала во всех славянских странах ни полного списка священных книг, ни «делателей». Потом, продолжая свои поиски, нашел такой список в Москве (это был список так называемой Геннадиевской Библии), который и выпросил у царя Ивана Васильевича; достал «много и иных Библий различных письмен и языков». Но когда повелел сличить между собою добытые списки, то оказалось множество разностей и повреждений. Это заставило князя послать в далекие страны, в монастыри греческие, сербские, болгарские и к самому Вселенскому патриарху Иеремии и просить себе новых, самых исправных и свидетельствованных, списков Библии, а также и «людей наказанных в писаниях святых, еллинских и словенских». Получив желаемое, князь приказал избранным лицам сличить списки славянской Библии, исправить ее, где нужно, по греческому тексту семидесяти толковников и приготовить к напечатанию{[201*]}. Самое же печатание поручил лучшему тогда в крае мастеру печатных дел Ивану Федорову. Приступив к печатанию полной Библии, вероятно, еще в 1579 г., требовавшему продолжительного времени, Федоров, по мысли князя, издал прежде, в 1580 г., один Новый Завет с Псалтирью, который и поднес князю, «яко первый овощь от дому его печатнаго». А 12 июля того же года выпустил из типографии первое издание и всей славянской Библии, за которым последовало и второе ее издание, помеченное 12 августа 1581 г. Впрочем, в строгом смысле это вовсе не было второе издание Библии, потому что она не была напечатана вновь, а осталась та же, но только перепечатаны в ней: лист заглавный, лист 276-й, которым оканчивались исторические книги Священного Писания, и лист последний, на котором помещены послесловие от типографа и выход. Кто были трудившиеся над приготовлением текста для Острожской печатной Библии, неизвестно, может быть, к числу их принадлежали первый ректор Острожского училища Герасим Данилович Смотрицкий, написавший одно из предисловий к этой Библии вместе с стихами, и первый дидаскал того же училища Кирилл Лукарис, как знаток греческого языка. Но труд их, как первый в своем роде опыт, был очень несовершенен: в тексте Острожской Библии много неточностей, неправильностей и иногда весьма важных ошибок. При всем том издание Острожской Библии было в свое время величайшим благодеянием для всех сынов Русской Церкви, не только Западной, но и Восточной, не имевших дотоле в печати своей славянской Библии, и остается доныне драгоценным памятником, свидетелем как о благочестии знаменитого князя и существовавшем тогда общении между обеими половинами Русской Церкви — ибо Библия была напечатана преимущественно по списку, присланному из Москвы, и московским типографщиком,— так и об этом самом типографщике, весьма искусном и всею душою преданном своему делу, положившем начало печатанию славянских книг для православной Церкви не в одной Московской, но и в Западной России, где вскоре по отпечатании Острожской Библии он и нашел себе могилу{465}.
В остальные годы настоящего периода печатание таких же книг на Западе России продолжалось в Остроге и Вильне. В Острожской типографии изданы{[202*]}: Послания Константинопольского патриарха Иеремии к князю острожскому и другим по случаю нового календаря (1584); «Календарь римскы новы» Герасима Даниловича Смотрицкого (1587) и Сборник, или Книга, о вере — клирика Василия (1588). В Вильне, в типографии Мамоничей, напечатаны: Псалтирь (1581), Октоих — Василием Михайловичем Гарабурдою (1582), Служебник (1583), Сборник, содержащий диалог патриарха Геннадия и пр. (1585), и следованная Псалтирь (1586). В последней типографии издана в 1588 г. и не церковная книга — «Статут великого княжества Литовского», но служившая руководством и для церковных судов в порядке и формах судопроизводства{466}.
Нельзя умолчать здесь и о бывших тогда попытках к переводу священных книг на язык общенародный. Гетман Ходкевич в предисловии к изданному им (1568) Учительному Евангелию сознается, что он имел намерение переложить эту книгу, «выразумения ради простых людей», на «простую мову», но не решился только из опасения ошибок. Другие были смелее и решительнее. Пересопницкий архимандрит Григорий перевел полное Четвероевангелие «на мову рускую из языка блъгарскаго», т. е. с церковнославянского языка на ту южнорусскую или малорусскую речь, с множеством польских слов, какою говорили тогда в Западной России. Переводчик трудился целые пять лет, с 15 августа 1556 по 29 августа 1561 г.{[204*]}, в монастыре Жеславском при церкви Святой и Живоначальной Троиой, а все необходимые при труде издержки доставляла благоверная княгиня Анастасия Юрьевна Гольшанская, дочь князя Козмы Ивановича Жеславского. Южнорусское Евангелие предназначалось и для употребления церковного и, может быть, действительно употреблялось в церкви местного монастыря, потому что снабжено указателями, какие обыкновенно делались в Евангелиях такого рода, да и переводчик ясно сказал в одной из своих приписок, что перевел Евангелие «для читания церквей Божиих, для науки люду христианскаго». Единственный список этого Евангелия, самый подлинник переводчика, писанный прекрасным уставом на тонко выделанном пергамене, доселе цел и хранится в библиотеке Полтавской духовной семинарии. А спустя лет двадцать, около 1580 г., какое-то малороссийское Евангелие даже напечатано было вместе с славянским текстом, в два столбца в типографии Василия Тяпинского. Был ли то новый перевод Евангелия на малорусское наречие или перевод пересопницкого архимандрита Григория, сказать не можем{467[204*]}.
Существовали, без сомнения, и тогда в Западнорусской Церкви люди благочестивые, искренне ей преданные, желавшие ей добра и трудившиеся для нее. Но все усилия их оказывались слишком недостаточными, чтобы извлечь ее из того плачевного состояния, до которого она была доведена не одними своими врагами, постоянно ратовавшими против нее, но и самыми своими первосвятителями. Весьма краткое, но яркое изображение этого состояния находим в послании галицко-русских дворян к последнему митрополиту Онисифору (от 14 февраля 1585 г.). Упомянув здесь прежде всего о грубом насилии, совершенном тогда латинянами православным во Львове, по поводу нового календаря и о запечатании церквей их, дворяне продолжали: «А что сказать о порубании св. крестов, об отобрании колоколов в замок и отдаче их жидам? И ты еще сам даешь открытые листы на помощь жидам против церкви Божией, к потехе их, а к большему поруганию нашего св. закона и к нашему сожалению. Какие при том совершаются опустошения церквей! Из церквей делаются иезуитские костелы, и имения, что бывали наданы на церкви Божии, привернуты к костелам. В честных монастырях вместо игуменов и братии живут игумены с женами и детьми, и владеют, и правят церквами Божиими; из больших крестов делают малые, и из того, что подано в честь и хвалу Богу, совершают святокрадство, и устрояют себе пояса, ложки, злочестивые сосуды для своих похотей; из риз делают саяны, из епитрахилей брамы. Но что еще прискорбнее, Ваша милость, сам один поставляешь епископов, без свидетелей и без нас, братии своей, чего и правила Вам не дозволяют. И при таком незаконном поставлении возводятся в великий епископский сан люди негодные, которые, к поруганию святого закона, на епископском седалище живут без всякого стыда с женами и рождают детей. И множество иных и иных великих бед и нестроений, о чем мы, к сожалению, теперь писать не можем. Епископов наставилось много, по два на каждую кафедру, оттого и порядок сгиб. Мы, по своему долгу, предостерегаем Вашу милость, и молим, и просим: Бога ради, осмотрись, вспомни святых твоих предместников, митрополитов Киевских, и возревнуй их благочестию. Не прогневайся на нас: нам жаль души твоей; ты за все должен дать ответ Господу Богу. Особенно же даем знать твоей милости, что архиепископия Киевская (т. е. Киево-Софийский собор), находящаяся ныне под твоею властию, отдана некоему еретику жолнеру, а архимандрития уневская обещана такому же...» и пр.[!{468