Учебные Материалы >>
История Русской Церкви.
Глава: III. Митрополит Онисифор Петрович Девоча
В июне 1579 г. кафедру Литовской митрополии занимал уже новый нареченный митрополит, Онисифор Петрович Девоча, или Девочка. Родом он был, как можно догадываться, из галицких дворян и до поступления на митрополию имел в своем управлении, еще по грамоте короля Сигизмунда Августа, Лаврашевский монастырь, который потом удерживал за собою и в продолжение своего митрополитствования. На высшую церковную должность назначен был, вероятно, прямо из светских людей, нимало не подготовленный к ней предшествовавшим служением Церкви, как прежде назначены были Сильвестр Белькевич и Илия Куча: по крайней мере, ни в числе архиереев, ни в числе настоятелей и других духовных лиц того времени имя Онисифора Девочки не встречается. Еще прискорбнее было то, что он возведен был в сан архиерея-митрополита вопреки канонов из двоеженцев, к общему соблазну верующих{409}. А между тем Западнорусская Церковь нуждалась тогда, более чем когда-либо прежде, в пастырях и архипастырях достойнейших как по умственным качествам, так и по нравственным. Враги ее — латиняне, особенно иезуиты, с каждым днем усиливались и усиливали на нее свои нападения. Завязывалась борьба открытая, в которой православные хотя старались принимать все меры для своей обороны, но, достаточно не приготовленные и не имея искусных вождей, поневоле во многом должны были уступать своим противникам.
Доселе деятельность литовских иезуитов сосредоточивалась в Вильне и направлена была преимущественно на подавление протестантства. Теперь они успели утвердиться и в других местах Западнорусского края, и в некоторых почти исключительно для совращения православных. В августе 1579 г. Стефан Баторий осадил Полоцк. При короле и войске постоянно находились иезуиты. Сначала осада шла неудачно от постоянных проливных дождей. По совету иезуитов король приказал служить в лагере молебствия, а сам дал обет основать в Полоцке, как только он будет взят, иезуитскую коллегию. По взятии города (27 сентября) Баторий в благодарность Богу за одержанную победу действительно тотчас же основал там коллегию и костел для иезуитов, отдал им во владение все русские церкви и монастыри в Полоцке, именно восемь церквей и семь монастырей, большею частию разоренных, а вместе и все принадлежавшие им имения. Некоторые из этих имений были расхищены в предшествовавшее смутное время, а три находились в пожизненном владении смоленского каштеляна Зеновича, но король велел назначить комиссию, которая расследовала дело и возвратила иезуитам одиннадцать сел, а в 1583 г. к ним присоединены королевскою грамотою и три села, бывшие во власти Зеновича. Новою своею грамотою (11 апреля 1584 г.) король уступил иезуитам и разные дани, которые прежде шли с пожалованных им крестьян в королевскую казну и на земские повинности. Варшавский сейм 1585 г. утвердил за полоцкими иезуитами все подаренные им православные церкви, монастыри и их имения. Такое действие Стефана Батория было вопиющею несправедливостию. Жители Полоцка почти все были православные, и он оставил им только одну церковь, кафедральную Софийскую, и за одним только владыкою-архиепископом утвердил все прежние его имения, а все прочие церкви и монастыри с их имениями насильно отнял у православных и отдал иезуитам. И для чего отдал? Для того, как сам говорит в грамоте (20 генваря 1582 г.), чтобы они основали семинарию для воспитания юношества, распространяли в схизматических странах католическую веру, устрояли латинские приходы и, следовательно, искореняли православие. Очень естественно, если православные жители Полоцка относились вначале к иезуитам враждебно и противодействовали им, как только могли. Открытая иезуитами семинария, или школа, едва имела до пяти учеников, но вскоре в ней находились уже многие ученики, и в числе их даже дети местного православного владыки{410}. В 1582 г., получив под свою власть Ливонию, Баторий лично посетил город Ригу, сопровождаемый иезуитами и принимая меры к восстановлению между жителями страны католицизма, основал и в Риге иезуитскую коллегию при церкви святого Иакова. Эта коллегия, при которой скоро открыта была и школа, назначалась прежде всего для привлечения к латинству местных протестантов, но могла оказывать влияние и на православных, которые имели в самой Риге свою церковь святого Николая, находившуюся в ведомстве Полоцкого архиепископа. Третью коллегию иезуитов и при ней школу основал (1585) в своем имении Несвиже князь Николай Христофор Радзивилл и наделил ее богатыми имениями. Из Несвижа, который находился в Новогрудском воеводстве, иезуиты часто предпринимали путешествия по соседним городам, и особенно в Новогрудок, и в нем одном обратили в латинство до тридцати человек православных. Следует упомянуть и о четвертой коллегии иезуитской, которую основала еще в 1571 г. по совету Скарги, тогда пока львовского каноника, одна польская магнатка, София Одровонж, в своем городе Ярославле{[174*]}, потому что город этот, находившийся в Галиции, в Перемышльской епархии (ныне местечко Люблинской губернии), был окружен сплошным православным народонаселением. Ярославская коллегия имела свои миссии, при латинских бискупах, в городах Львове и Луцке, где также много обитало православных, а ярославская школа, существовавшая при коллегии, по своему устройству принадлежала к числу высших{411}. Но главным местом иезуитской деятельности оставалась Вильна. Здесь кроме академии, которая быстро возрастала и в 1586 г. имела уже 54 иезуита и 700 воспитанников, в руки иезуитов отданы были еще два новые училища, две семинарии. Одна из них, епархиальная семинария, устроена была (1582–1584) Виленским бискупом — кардиналом Юрием Радзивиллом, который на содержание ее пожертвовал несколько своих имений. Другая получила начало по мысли Антония Поссевина{[175*]}. Совершив путешествие в Москву без всякого успеха для католицизма, Антоний пришел к убеждению, что для обращения русских Московского государства к римской вере надобно прежде обратить к ней их единоверцев, живущих в Литве и Польше под властию короля-латинянина, что при этом обращении можно на время дозволить им богослужение на славянском или греческом языке, чтобы они мало-помалу от своих несовершенных обрядов переходили к древним греческим и наконец перешли к обряду латинскому, лишь бы только приняли догматы Флорентийского Собора{[176*]}, и указывал папе Григорию XIII как на первое средство к обращению русских на учреждение двух семинарий: в Риме и в Вильне. В Риме семинария, или коллегия, была учреждена в 1581 г. для молодых людей из греков и других восточных христиан, в том числе и русских, и из нее вышло немало ученых мужей, особенно греков, бывших усердными пропагандистами католицизма и унии между своими прежними единоверцами. В Вильне семинария{[177*]} основана в 1582 г. папою Григорием ХIII, обещавшим отпускать на нее ежегодно по 1200 коропатов из собственной казны, и основана собственно для воспитания русских юношей с целию пропаганды между православными обитателями края. Впрочем, эта последняя семинария существовала недолго, потому что, как объясняет сам Поссевин, преемники папы Григория ХIII († 1585) перестали высылать на содержание ее ту сумму денег, которую назначил и высылал Григорий ХIII{412}. Кроме коллегий и других учебных заведений иезуиты старались учреждать церковные братства. Старшее из них, братство Тела Господня, или Евхаристии, основанное по мысли Скарги, как мы видели, еще в 1573 г. при костеле святого Яна, ежегодно совершало в Вильне свою церковную процессию, при особом участии всех отцов иезуитов и их многочисленных питомцев, и всегда привлекало ею толпы народа всех исповеданий. Но никогда эта процессия не отличалась такою торжественностию, пышностию и обстановкою, как в 1586 г., когда она привлекла к себе несметное множество разноверцев даже из окрестных мест Вильны и произвела на них такое впечатление, что многие родители побрали своих детей из протестантской школы и отдали в иезуитскую, а из взрослых вскоре за тем более трехсот человек приняли латинскую веру. Самым важным для себя приобретением в это время считали иезуиты обращение знаменитого впоследствии канцлера Льва Сапеги, который еще в юности, когда воспитывался в Саксонии, изменил православию и принял кальвинство, а теперь, под влиянием Скарги, сделался католиком. В том же 1586 г. учреждено при иезуитском Свято-Яновском костеле братство Марии (sodalitas Mariana), вскоре распространившееся по всей стране. А в 1588–1589 гг., когда в Вильне свирепствовало поветрие, образовалось при том же костеле братство милосердия Господня, и члены братства, преимущественно иезуиты, с великим усердием посещали больных, без различия вероисповедания, в домах и гошпиталях, кормили бедных и убогих у своего кляштора{*}, утешали и напутствовали умирающих и не упускали случаев обращать облагодетельствованных ими иноверцев к своему исповеданию, в это время одних православных они обратили пятьдесят три человека{413}. Таким образом, иезуитские братства имели главною своею целию латинскую пропаганду.
Православные ничего не могли противопоставить с своей стороны всем этим коллегиям и семинариям, которые заводили иезуиты в разных местах Литвы и Польши, и, чувствуя потребность в образовании, волею или неволею принуждены были отдавать своих детей в те же училища. Антоний Поссевин сам видел русских детей и студентов из бедного сословия и из богатого в Виленской коллегии-академии и свидетельствовал, что русские обучались также в Ярославской коллегии и Ольмюцкой семинарии. Но, зная по опыту, как видно из отзыва Курбского княгине Чарторыйской о Виленской коллегии, что в иезуитских училищах дети могут потерять веру отцов и затем сделаться проводниками латинства в родную среду, православные начали заботиться об учреждении своих собственных училищ. Доселе мы не встречали никаких следов даже первоначальных школ в Литовской митрополии и ни одного об них свидетельства; теперь находим указания на существование (1572) церковной школы в Турове и на учреждение (1577) такой же школы во Владимире Волынском{[178*]}. А один протестантский писатель (Павел Одерборн), бывший пастором в Ковне, входивший в собеседования с русскими священниками, посещавший Вильну и в Пречистенском соборе видевший богослужение самого митрополита Онисифора, в своем сочинении, писанном в 1581 г., свидетельствует следующее: «Русские всегда имеют при церквах школы; здесь тридцатилетний юноша обучает детей первым начаткам грамоты; алхвавит их весьма похож на древний греческий. Катехизиса не преподают никакого, а предлагают детям только молитвы к Пресв. Деве и св. Николаю, написанные в книгах; впрочем, изучают апостольский Символ, несколько измененный. Затем следуют псалмы Давида, которые они употребляют и днем и ночью». Без сомнения, такие школы мало могли оказывать помощи для противодействия латинской пропаганде: они давали только своим питомцам возможность развиваться и обогащаться познаниями впоследствии чрез чтение книг. Но «князья острожский и слуцкий,— как писал Антоний Поссевин в 1581 г.,— имели типографии и школы, которыми далеко и широко поддерживалась схизма», следовательно, школы, уже не первоначальные{414}. О Слуцкой школе дальнейших известий не сохранилось, но Острожская школа, основанная князем Константином Константиновичем около 1580 г., по сношению с Цареградским патриархом и с благословения его, продолжала существовать и действительно была не из первоначальных. В ней обучали не только славянскому языку, но и наукам греческим и латинским. Первым ректором этой гимназии князь определил ученого мужа Герасима Смотрицкого, бывшего дотоле подстаростою каменецким, уважаемого русскими, назначив ему достаточное жалованье и подарив два села, Баклаевку и Борисовку, в Острожском княжестве. Учителем школы был приглашенный князем из Греции известный Кирилл Лукарис, сделавшийся впоследствии Цареградским патриархом. В гимназии воспитывались многие русские юноши как благородного, так и простого звания, и в числе их два сына Герасима Смотрицкого. Острожская школа, при которой тогда же открыта была и типография{[172*]}, называлась не только гимназиею, но иногда даже академиею, как назвал ее в своем сочинении сам Герасим Смотрицкий, и принесла немало пользы православной Церкви в ее борьбе с латинянами — это увидим впоследствии{415}. Не менее принесла пользы православной Церкви в том же отношении и другая школа — львовская. К началу 1586 г. прибыл в город Львов патриарх Антиохийский Иоаким, путешествовавший в Москву за милостынею. Увидев во Львове «нерадение о исправлении в росском роде», первосвятитель дал совет православным жителям завести братство, школу и типографию и известил о том Вселенского патриарха Иеремию{[180*]}. Братство во Львове существовало издавна при городской церкви Успения Пресвятой Богородицы, но оно, видно, не имело определенного устава и прочного внутреннего устройства. Теперь братство испросило себе устав у Антиохийского патриарха и как бы образовалось вновь. Этот устав гласил: 1) всякий желающий вступить в братство, мещанин, шляхтич или кто другой, из жителей города или из сторонних, должен дать вступного в братскую кружку шесть грошей. Живущие в городе братья должны сходиться в братский дом однажды в четыре недели или как случится надобность и давать в четыре недели по полгроша в братскую кружку. А братья, живущие далеко от братства, дают по шести грошей в год. 2) Каждый год братья избирают из среды себя четырех старшин, которые по окончании года и дают отчет пред всеми. Кружка братская должна находиться у старшего из них, а ключ от нее — у младшего. 3) В своих заседаниях, окончив все дела, братья должны читать священные книги и скромно друг с другом разговаривать. 4) Если брат заболеет, не имеющий достатка, братья помогают ему братскими деньгами; если впадет в беду и напасть, ему дают деньги в долг без лихвы; если умрет, все провожают его в церковь и потом до могилы с братскими свечами. 5) Все братья записывают своих родственников в поминник братской Успенской церкви, по которому они и поминаются братским священником, а дважды в год должны совершаться литургии за все братство: заздравная и заупокойная, и при этом раздается посильная милостыня бедным. Кроме того, в уставе говорилось о самоуправлении и самосуде братства и определялись наказания виновным: виновный осуждался или сидеть на колокольне, или давать братству определенное количество воску, или на то и другое. А «если кто из братий,— присовокуплялось в уставе,— пренебрежет с гордостию церковным братским судом, тот да судится как преступник Церкви, и если в четыре недели не покается, то как поганец и явный грешник отлучается: священник имеет обличить его пред всеми в церкви и отлучить от Церкви. И когда какой-либо брат будет отлучен братством от Церкви чрез братского священника, тогда ни протопоп, ни епископ не вправе благословить отлученного, пока он не покорится братству...»
Далее братству этому предоставлялась власть и по отношению к лицам сторонним, не входившим в состав его: а) если братия увидят или услышат, что при какой-либо церкви или в ином каком-либо братстве живут не по закону миряне или духовные, то должны напомнить таковым словесно или письменно, а в случае их неисправления, донесть о них епископу; б) если и епископ пойдет против закона истины и станет править Церковию не по правилам святых апостолов и святых отцов, то такому епископу да противятся все как врагу истины; в) этому львовскому братству дается первенство и старейшинство между всеми братствами, как прежде основанными, так и имеющими возникнуть,— все они должны сообразоваться с его правилами и ему подчиняться... и пр. В заключение устава патриарх написал: «Этому праву, данному нами в вечные роды, не должны противиться ни епископ, ни мирские власти и никто другой, а иначе будут под клятвою св. богоносных отцов седми Вселенских Соборов». Дав братству устав, патриарх Иоаким написал
от 1 генваря 1586 г. окружное послание ко всему духовенству и мирянам Западнорусской Церкви, в котором, объявляя, что граждане львовские желают открыть у себя школу и при ней печатню греческого и русского письма и построить новую каменную церковь и домы для школы, печатни и гошпиталя, приглашал всех православных делать вспоможение на такие богоугодные дела. Подобные же воззвания от 1 и 20 мая делал по своей епархии и Львовский епископ Гедеон Балабан. В июне того же года прибыл от Вселенского патриарха в качестве экзарха его Елассонский митрополит Арсений и сам начал обучение в школе, которое и продолжал два года. Тогда же начертан был и порядок, или устав, этой школы, устроенной, как сказано в начале его, «при храме Успения Пречистыя Божия Матери накладом всего братства львовскаго и всего посполитаго народа российскаго». В уставе довольно подробно определены обязанности учителя (дидаскала) и учеников и отношения к школе членов братства и родителей учеников и сказано, что учитель должен обучать не только чтению и письму, но и грамматике, риторике, диалектике, музыке, святому Евангелию и книгам апостольским и по всем этим наукам выдавать записки ученикам, а после обеда обучать пасхалии, арифметике, церковному пению; в субботы после вечерни учить детей страху Божию и обязанностям их к родителям и другим людям; в праздники и воскресные дни объяснять ученикам значение праздников и положенные на те дни чтения, евангельские и апостольские. Из устава не видно, чтобы в Львовской школе преподавался латинский язык, и она называлась только школою греческого и славянского письма. Во всяком случае по составу наук это была школа если не из высших, то из средних. К концу 1586 г. Львовский епископ Гедеон письмом к львовскому братству (16 декабря) совершенно одобрил порядок, заведенный в братской школе и типографии. А к концу следующего года пожаловал братству свою грамоту (от 1 декабря) и Цареградский патриарх Иеремия, которою благословил и утвердил и братство, и его училище и типографию и в заключение которой сказал: «Если же кто явится растлителем всего этого, тот, как враг Божий, и убийца, и ненавистник добра, да будет отлучен от Св. Живоначальной, Единосущной и Нераздельной Троицы, и проклят, и не прощен по смерти»{416}.
Кроме львовского православные имели у себя и другие братства, получившие устройство гораздо прежде, нежели появились в Литве братства иезуитские. Таковы были православные братства в Вильне, панское, купецкое и кушнерское, нам уже известные, и в Мстиславле — мещанское. Три первые испросили себе теперь подтвердительные грамоты от короля Стефана Батория в 1582 и 1584 гг., а последнее, мстиславское,— в 1579 г.{417} К ним начали присоединяться и новые братства: например, в 1582 г. образовалось братство росское в предместии города Вильны — Росе, при церкви Пречистой Богородицы, называвшееся братством шапошников, сермяжников и ноговичников, которые, впрочем, составили собою не только церковное братство, но и цех и потому имели в уставе своем правила двоякого рода, а в 1589 г. образовалось братство кушнерское, или скорнячное, в городе Могилеве{418[181*]}. Все эти братства, совершенно сходные между собою по устройству, с которым мы имели случай познакомиться прежде, приносили свою долю пользы уже тем, что, заботясь «о потребах церквей Божиих и гошпиталей», доставляли им вещественные средства для содержания, а еще более тем, что, соединяя православных в церковные союзы во имя православной веры, поддерживали и возбуждали в своих членах любовь к ней и привязанность и тем предохраняли их от увлечения в другие исповедания. Но по обстоятельствам времени для православных нужны были теперь еще братства другого рода, с более широкою задачею,— братства, которые заботились бы не о вещественных только потребностях своих храмов, при которых они существовали, и своих гошпиталей, но и о духовных потребностях самой Церкви православной, об ограждении и защищении ее от врагов — иезуитов при помощи школы, науки, просвещения. Одно из таких братств, львовское, мы уже видели, другое подобное братство образовалось в Вильне при Свято-Троицком монастыре под названием «братство церковное Троицкое»{[182*]}. В уставе нового братства нет и помину ни о покупке меда, ни о братских пиршествах в известные праздники года, продолжавшихся по три дня, и хотя оно не отказывалось от преследования тех же целей, к каким стремились и прежние братства, т. е. от вспомоществования церквам и гошпиталям
и вообще бедным и несчастным, но главнейшим своим делом считало содержание училища и типографии, воспитание юношества в духе православия и издание книг, потребных Церкви. В частности, в уставе говорилось: 1) всяк желающий вписаться в духовное братство, должен внести в братскую кружку (скрынку) вписного, сколько хочет и может. Потом каждый вписавшийся брат обязан в каждое воскресенье, после ранней обедни зайти в церковное братство и по своей воле и возможности дать в братскую кружку на милостыню. Каждый год однажды, в четвертую неделю по Рождестве Христове, имеет быть общая складчина братчиков по воле и силе каждого из них на поддержание братства. Наконец, в братскую кружку поступает и то, что кто-либо при кончине своей сам добровольно даст и запишет на церковное братство. 2) На эти доходы имеет быть совершаема ранняя Божия служба братским попом и диаконом у братского алтаря в Троицком монастыре четыре раза в неделю: в воскресенье, среду, пятницу и субботу, а в каждую пятницу, после ранней обедни должно совершаться еще всем Троицким собором молебствие за братчиков, за господаря и за все христианство, за то попам, и диакону, и слугам церковным будет идти плата из братской кружки. Из нее же братство будет посылать и в каждую церковь, где случится храмовый праздник, по шести грошей на богомолье, а чернецам и черницам будет давать на содержание каждую неделю по мере возможности. 3) По гошпиталям, тюрьмам и убогим по улицам братство будет раздавать милостыню два раза в год: на Рождество Христово и на Пасху. Равным образом, если кто-либо из братчиков, по допущению Божию, обеднеет, он будет получать пособие из братской кружки; если убогий братчик подвергнется болезни, и ему будет даваться вспоможение и все нужное от братства; если братчик скончается и не на что будет погребсти его, братство погребет его на свои средства. 4) Братство содержит школу, и в братской школе будут даром обучаться дети членов братства и убогие сироты языкам русскому, греческому, латинскому и польскому. Братство имеет содержать в своем распоряжении людей ученых, духовных и светских, для науки школьной, для поучения народа в церкви и для церковного пения. Братство открывает собственную типографию, в которой будут печататься книги, потребные для школы и для церкви, на языках греческом, славянском, русском и польском. Подробный свой устав виленское Троицкое братство напечатало с благословения митрополита Онисифора еще в 1588 г. и тогда же вошло в сношения с братством львовским. Львовское братство, основавшее у себя школу за два года пред тем, начав печатание «Еллино-словенской граматики», собранной спудеями (студентами) его школы из разных грамматик, поспешило послать первые печатные листы книги братству виленскому. Это последнее в своем ответном письме к львовскому братству, выразив благожелание, чтобы Бог помог ему окончить печатание грамматики, просило выслать сто или двести экземпляров книги по отпечатании ее в Вильну с обозначением цены, а также прислать одного или двух дьяков, которые, сами зная науку, могли бы обучать и других, обещая им щедрое вознаграждение. При письме виленское братство отправило к львовскому тридцать экземпляров своего печатного устава и еще книгу Маргарит (не видно, печатную или рукописную) с статьею «На арменьскую ересь», последователей которой немало было во Львове. В заключение письма виленские братчики просили львовских, чтобы они выслали копию с грамоты, данной их братству Вселенским патриархом Иеремиею{419}.
Иезуиты не ограничивались заведением в разных местах своих коллегий и школ, устроением братств, но действовали на иноверцев, и в частности на православных, еще словом устным и печатным. Проповедовали не только в церквах, но и на площадях, на торжищах и на других общественных сборищах; всегда и везде искали случаев вызывать православных на открытые состязания о предметах веры; издавали и распространяли между православными сочинения для совращения их в латинство. В последнем отношении более всех показал ревности Антоний Поссевин. Во время своего непродолжительного пребывания в Вильне он издал на русском языке несколько сот латинских Катехизисов, хотя, как сам сознавался впоследствии, русские типографщики — «схизматики» посмеялись над ним и при печатании книг «внесли в них различные заблуждения», т. е. исправили Катехизисы по-своему. А чего не успел сделать сам, то советовал сделать другим. Он советовал прежде всего издать{[183*]} на латинском языке два извлечения из Истории, или Апологии, Флорентийского Собора, которую приписывали тогда латиняне уважаемому православными Цареградскому патриарху Геннадию Схоларию,— извлечение в вопросах и ответах о происхождении Святого Духа и извлечение о главенстве папы — и потом раздать эти книги в виде подарка всем русским студентам в Виленской академии, ярославской коллегии и Ольмюцкой семинарии, чтобы они распространяли книги между своими родными, друзьями и знакомыми, а также издать для тех же студентов сочинение Фомы Аквината против заблуждений греков. Советовал затем напечатать на русском языке Катехизис Петра Канизия и так называемый Римский катехизис, сократить и издать на русском языке сочинение Скарги О единстве Церкви и некоторые из житий святых, составленных Скаргою, и последние даром раздавать русским попам для чтения в церквах; пересмотреть и исправить, разумеется в латинском духе, русские Евангелия, псалмы, молитвы, Минеи и другие богослужебные книги, и для подобных изданий оставил в Вильне иезуитам денег{420}. Не знаем, все ли эти советы Поссевина исполнились, но некоторые действительно исполнились. В 1581 г. издано в Вильне, в Радзивилловской типографии, первое извлечение из подложного сочинения Геннадия Схолария — Апологии Флорентийского Собора о происхождении Святого Духа, расположенное в вопросах и ответах. Извлечение это сделал иезуит Василий Амасский, или Замасский, родом русский, находившийся с Поссевином в Москве, и назначил свою книгу именно для русских студентов. В 1582 г. издан в Риме на русском языке катехизис, или Богословие, Петра Канизия, а в 1585 г. напечатан в Вильне на том же языке переведенный с латинского «Катехизис, или наука всем православным христианам». Скарга хотя не сделал сокращения своей книги О единстве Церкви, но издал в 1582 г. небольшое дополнение к ней{[184*]} на латинском и на польском языках «О заблуждениях русских и причинах, по которым Греция отделилась от Римской Церкви». Иезуит Гербест, бывший ректором ярославской коллегии, издал в 1586 г. на польском языке сочинение под заглавием: «Выводы веры Костела Римского и история греческой неволи до унии — из более обширной церковной истории, написанной для обращения Руси, выписал каплан Гербест»{[185*]}. Наконец, один из четырех братьев Радзивиллов — детей Николая Черного, самый младший, Станислав, перевел с греческого и издал в том же 1586 г. на латинском и польском языках все подложное сочинение патриарха Геннадия Схолария — Апологию Флорентийского Собора{421[186*]}.
Православные очень хорошо понимали, что для многих из них, особенно слабых и неискусных в вере, иезуитские проповеди и диспуты могут быть очень опасными, и потому признавали за лучшее по возможности уклоняться от тех и других или ходить к иезуитам на диспуты только с своими учеными. «Советуйте нашим,— писал князь Курбский одному из бурмистров Вильны, Кузьме Мамоничу, известному содержателю славянской типографии,— чтобы без ученых нашей страны они не сражались с иезуитами и не ходили к ним на их поучения», и далее: «Снова прошу, чтобы наши не ходили к ним часто на их поучения без искусных наших». Вместе с тем православные знали, что лучшая защита для православия против всех нападений иезуитов заключается в писаниях древних святых отцов Церкви и что все новоизмышленные догматы и заблуждения латинства, проповедуемые иезуитами, уже достаточно опровергнуты в писаниях некоторых позднейших греков, и потому старались добыть себе те и другие писания. Курбский († 1583) приобрел себе все творения Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и Церковную историю Никифора Каллиста с латинским переводом и сам на старости лет выучился по-латыни, изучив также грамматику, диалектику и другие науки; упросил своего родственника молодого князя Михаила Оболенского, который был уже женат, оставить жену и детей и провести три года в Кракове и два года в Италии для изучения высших наук на латинском языке, а по возвращении князя вместе с ним и при содействии какого-то юноши Амвросия, «в писании искуснаго и верха философии внешней достигшаго», принялся переводить с латинского писания святых отцов. Он переводил не целиком, а отдельные Беседы и отрывки, которые считал наиболее нужными для обличения иезуитов, например те, где говорилось об исхождении Святого Духа, против чистилища и подобные, и эти Беседы рассылал для чтения и поучения своим знакомым. Целиком же перевел только две книги святого Иоанна Дамаскина: Богословие или, точнее, Изложение православной веры и Диалектику — книги, самые необходимые для приготовления православных к борьбе с иезуитами{[187*]}. Небольшой сборник переводов Курбского, содержавший всего три статьи: одну патриарха Геннадия Схолария, другую Дамаскина, третью Златоуста, напечатали в 1585 г. в Вильне братья Мамоничи{[188*]}, посвятив книгу пану Воловичу{422}. В то же время князь Константин Константинович Острожский успел приобресть с Афона в славянском переводе два лучшие, хотя и не обширные, сочинения позднейших греков, направленные против латинян, именно Григория и Нила, митрополитов Солунских, и дал прежде всего списать приобретенную книгу пану Гарабурде, типографщику в Вильне, и князю Курбскому. Последний, прочитав книгу, был в восхищении и писал к виленскому бурмистру Козьме Мамоничу: «Не ужасайтесь софизматов иезуитских, но стойте твердо в православной вере и будьте бодры и трезвенны... Пусть они выдали книжки против нашей Церкви, прикрашенные языческими силлогизмами и превращающие апостольскую теологию. Вот, по милости Божией, нам подана в помощь книга от Св. горы и принесена как бы рукою Божиею... В этой книге не только теперешние иезуитские дудки, но все силлогизмы, измышленные их папою, кардиналами и выше небес превознесенным их богословом Фомою (Аквинатом) и ядовито изрыгнутые на Восточную Церковь, опровергнуты ясно и полно... Советую вам прочитать это мое письмо всему Собору виленскому, мужам, в правоверных догматах стоящим, да возревнуют ревностию Божиею по праотеческом родном своем правоверии. Наймите доброго писаря, возьмите ту книгу у пана Гарабурды или у меня и, списав ее, читайте прилежно...» Эту же самую книгу, принесенную князю Острожскому с Афона, Курбский посылал и к какому-то латинянину, а с нею еще известное нам послание Максима Грека к боярину Федору Карпову против Николая Немчина и советовал, чтобы латинянин не только сам прочитал посылаемые рукописи, но и дал прочитать их своим иезуитам, говоря, что там найдут они готовые ответы на все свои силлогизмы{423}. Позаботились православные, в частности, дать ответ и на те сочинения, которые изданы были тогда для совращения их иезуитами. Против книги Гербеста «Выводы веры Римского Костела» издано было в 1587 г., вероятно в Остроге, сочинение «Ключ Царства Небесного», посвященное сыну князя Острожского Александру Константиновичу{424[189*]}. Против небольшой книги Василия Амасского об исхождении Святого Духа напечатано в Остроге «Исповедание об исхождении Св. Духа» (1588){ [124][190*]}. Против сочинения Скарги О единстве Церкви, равно как и против названной книги Амасского, написано клириком острожским Василием в том же 1588 г. и тогда же или вскоре за тем напечатано в Остроге большое сочинение — Сборник (в 339 листов, т. е. 678 страниц), заключавший в себе шесть отделений: а) О единой истинной православной вере и о святой соборной апостольской Церкви (этим заглавием первого отдела обыкновенно называется и весь Сборник, не имеющий общего заглавия); б) Об исхождении Святого Духа от единого Отца; в) О первенстве Римского епископа; г) Об опресноках, о субботнем посте, о литургии Великого поста, о безженстве священников, о чистилище; д) Об изменении дней праздников и самого дня Пасхи вследствие нового календаря; е) О святых храмах и почитании святых икон. Это последнее сочинение, по тому времени весьма основательное и направленное не только против латинян-иезуитов, но отчасти и против протестантов, могло приносить существенную пользу православным{[191*]}. Наконец, против подложной Истории, или Апологии, Флорентийского Собора, переведенной Станиславом Радзивиллом, явилась тогда «История о листрийском, т. е. разбойническом Феррарском, или Флорентийском, Соборе, вкратце, но справедливо написанная», как догадываются, тем же острожским клириком Василием{425}. Можно по справедливости сказать, что если православные, едва начинавшие знакомиться со школою и наукою, еще не в состоянии были успешно бороться с иезуитами на диспутах, то нимало не уступали своим противникам по сочинениям, которые сумели отыскать в защиту себя, а отчасти и сами составляли и издавали в свет. Слова Скарги, будто книгу его О единстве Церкви русские скупили и сожгли, не подтверждаются более никем, а о самих иезуитах достоверно известно, что они жгли книги иноверцев. Главный патрон виленских иезуитов бискуп Юрий Радзивилл, как только прибыл из Рима на свою епархию (1581), приказал силою забрать из всех книжных магазинов Вильны иноверческие книги и сжечь; равно и старший брат его, воевода виленский Николай Сиротка, не только отбирал, но и скупал подобные книги и предавал огню и, в частности, пожертвовал 5000 дукатов, чтобы скупить, по возможности, экземпляры кальвинской Библии, изданной некогда его отцом, и также сжечь. Сожжение этих книг совершилось торжественно пред иезуитским костелом святого Иоанна{426}.
В 1582 г. папа Григорий ХIII обнародовал буллу (от 13 февраля) о введении нового календаря, известного теперь под именем григорианского. Король Стефан Баторий вскоре за тем издал указ, чтобы новый календарь был принят в Польше и Литве всеми его подданными, не только католиками, но и иноверцами, и в том числе православными. Иезуиты и вообще ревнители латинства не могли не воспользоваться таким благоприятным случаем для своих целей. Они рассчитывали, что если православные примут новый календарь и, следовательно, начнут праздновать свою Пасху и другие подвижные праздники вместе с католиками, то это послужит первым шагом к дальнейшему религиозному сближению и соединению тех и других. Но православные никак не соглашались подчиниться новому календарю и отказаться от прежнего, очень хорошо понимая, что тут вопрос касается их церковного обряда и веры и потому не может быть решен властию короля, а подлежит решению Вселенского патриарха. Между ними начались волнения, как и между армянами и другими иноверцами, равно не хотевшими принимать нового календаря. Князь К. К. Острожский поспешил написать к Цареградскому патриарху Иеремии и просил его наставлений. Иеремия вместе с Александрийским патриархом Сильвестром прислал князю еще в конце того же 1582 г. послание, в котором объяснял, что новый календарь нарушает постановление Первого Вселенского Собора о времени празднования Пасхи, огражденное анафемою, что этот календарь есть новая схизма папы и отступление от Вселенской Церкви, что самые астрономические вычисления, положенные в основу нового календаря, далеко не точны, и потому убеждал князя и всех православных не отступать от древнего календаря и не принимать нового. В самом начале следующего года (11 января) патриарх написал по тому же случаю грамоту к Киевскому митрополиту Онисифору и всем подчиненным ему епископам, извещая их, что посылает к ним двух своих экзархов, Никифора протосинкелла и Дионисия архимандрита, чтобы они подробнее разузнали дело на месте, а с ними в качестве переводчика и спудея Феодора, родом из Западнорусского края. С этим же Феодором послал патриарх по тому же случаю краткую грамоту православным жителям города Вильны и более подробную ко всем православным Киевской митрополии, извещая, что еще прежде писал об этом предмете князю Острожскому. Оба патриаршие экзарха, по случившимся татарским набегам на Южную Россию, не могли туда проникнуть, а послали только спудея Феодора для доставления патриарших грамот кому следовало, от себя же написали (28 апреля 1583 г.) к Пинскому епископу Кириллу Терлецкому, чтобы он, равно как митрополит и все епископы, порассказали о происходящих у них притеснениях православным от латинян спудею Феодору для передачи патриарху. Достойно замечания, что как патриарх в своих грамотах митрополиту и жителям Вильны, так и оба экзарха в письме к Пинскому епископу усильно просили оказать спудею Феодору денежное пособие для его учения и для покупки книг «внешних любомудрецов и ученых феологов», а патриарх давал обещание вскоре отпустить Феодора на родину, «да и тамо им процветут учения», и послать с ним еще другого «мужа упремудрена» с тою же целию{427}. В ноябре (20-го числа) 1583 г. патриарх Иеремия издал еще грамоту о новом календаре по просьбе обратившихся к нему армян, которых также принуждали к принятию этого календаря. В этой окружной грамоте ко всему и православному и армянскому духовенству в Литве патриарх снова убеждал не следовать новому календарю, но праздновать Пасху и прочие праздники по пасхалии, установленной на Первом Вселенском Соборе{428}.
Несмотря, однако ж, на все эти грамоты патриарха, на которые, без сомнения, ссылались православные, их хотели силою принудить к принятию нового календаря. Это особенно обнаружилось во Львове. В 24 день декабря 1583 г., когда православные готовились праздновать Рождество Христово по старому календарю, известный поборник иезуитизма Львовский арцибискуп Ян—Димитрий Суликовский велел своему брату Войцеху запечатать все православные церкви в городе. Войцех, взяв с собою каноников из капитулы и отряд вооруженных и сопровождаемый толпою латинской черни, обошел все русские церкви, выгнал из них богомольцев и священников, не дав иным окончить литургии, потом запер церкви и запечатал печатью арцибискупа, а ключи от церквей взял с собою. Православные сильно волновались и негодовали, а Львовский епископ Гедеон внес протест в городские книги. Когда весть об этом дошла до короля, он написал (9 января 1584 г.) бурмистру и радцам львовским: «Мы узнали, что армяне и люди греческого обряда упорно держатся старого календаря, невзирая на данные нами доселе по этому предмету запрещения (значит, король действительно издавал такие запрещения). Посему повелеваем, чтобы все люди того обряда, соблюдая свою веру и держась старого календаря (король, очевидно, делает уступку), не дерзали нарушать святость и католических праздников, случающихся по новому календарю. А если кто из них будет в эти праздники заниматься работами или производить торговлю, того, без всякого извинения, наказывать лишением сработанных вещей и полученных за торговлю денег». Но, верно, не в одном Львове, а и в других местах, и особенно в Вильне, православные подвергались таким же притеснениям от латинян, потому что через двенадцать дней король принужден был издать другую, более решительную, грамоту ко всем властям в государстве, и особенно в Вильне. «Принимая новоисправленный календарь,— говорил король,— мы и в мыслях не имели запрещать обряды и праздники греческие, а учинили то для порядка дел гражданских... Всяк волен теперь и впредь содержать свою веру и богослужение и отправлять свои праздники, и никто не должен за то терпеть никакого затруднения, укоризны, убытка и грабежей; и люди греческого закона без соизволения своего старшего патриарха не должны быть насильно принуждаемы к новому календарю. Мы желаем и повелеваем, чтобы вы не возбраняли им совершать и праздновать свои праздники и не делали им за то укоризны, грабежей и никакого бесчестия, но более старались о сохранении мира и согласия между разноверцами. Мы обязаны, по силе законов и присяги нашей, одинаково охранять спокойствие всех наших подданных»{429}. Между тем епископ Львовский Гедеон, не ограничиваясь одним протестом, решился позвать арцибискупа Суликовского на собиравшемся тогда в Варшаве сейме к ответу за оскорбление святыни и нарушение общественной тишины. Вместе с Гедеоном прибыли на сейм многие галицко-русские дворяне; обещался приехать и митрополит Онисифор, чтобы вместе отстаивать право православной Церкви, но не приехал. Тогда огорченные дворяне написали к митрополиту послание, в котором говорили, что считают за великое несчастие находиться под его пастырством, что он нисколько не радит ни о святой вере, ни о защите своих словесных овец от волков, что при нем православные терпят такие беды, каких не бывало никогда, каковы поругание святыни, запирание и запечатание церквей и пр. А Гедеон, уступая посредничеству сильных лиц, канцлера Евстафия Воловича, воеводы киевского князя Острожского и других, согласился прекратить дело и заключить мировую с своим противником. В мировой записи (15 февраля 1585 г.) оба иерарха, забывая все прежние взаимные оскорбления и протесты, условились, чтобы обе стороны, католики и православные, не делали одна другой никаких препятствий в праздновании праздников и в отправлении обрядов богослужения впредь до будущего соглашения относительно календаря между Греческими патриархами и Римским папою. Король же вслед за тем издал новую грамоту (18 мая 1585 г.), в которой, повторяя, что принял в своих владениях новый календарь только для лучшего порядка дел, а вовсе не для того, чтобы делать людям греческой веры какое-либо насилие в богослужении и обрядах, правах и вольностях, и упоминая о состоявшемся на варшавском сейме соглашении между Львовскими арцибискупом и епископом, говорил: «Посему, чтобы на будущее время тверже и надежнее мог быть сохраняем мир между разноверцами, мы вознамерились дать, позволить и утвердить людям греческой веры, обитающим в великом княжестве Литовском, полную власть и свободу — спокойно содержать все уставы и обряды греческого богослужения по порядку и расписанию старого календаря, также строить церкви своего благочестия, госпитали и школы, каменные и деревянные, снабжать их доходами и содержать по принятым у них добрым обычаям, которые дозволены и утверждены привилегиями от наших предков... И пока между Римским папою и Греческими патриархами не будет окончательно решен спор об употреблении календаря, ни мы, ни наши урядники не будем принуждать сохраняющих греческие обряды к принятию нового календаря». Но и после этого волнения из-за календаря не прекращались. К изумлению, сами православные в Полоцке, составлявшие большинство народонаселения, вздумали принуждать латинян, которых было там вместе с иезуитами весьма мало, к празднованию праздников по старому календарю и в латинские праздники по новому календарю занимались работами, ремеслами, торговлею. Потому король дал приказ (18 июля 1586 г.) полоцким властям, чтобы никто из местных обитателей не принуждал католиков совершать праздники по старому календарю и никто не работал в католические праздники по новому календарю. Но в Вильне и других местах по-прежнему латиняне принуждали православных праздновать праздники по новому календарю, так что сам митрополит Онисифор, а с ним бурмистры, радцы и некоторые из посольства города Вильны, греческого закона, приезжали к королю в Гродно с жалобою за все эти принуждения на латинян и просили себе свободы вероисповедания, как говорит король в своей грамоте (8 сентября 1586 г.), «на основании вольностей, дарованных им от предков наших, на основании конфедерации (Варшавской), данной диссидентам во владениях наших, которая принята и утверждена была нами при нашем короновании, и на основании наших грамот, данных по этому предмету». Перечислив затем все эти грамоты, нами только что рассмотренные, король продолжал: «Посему приказываем вам, уряду городскому виленскому и всем вообще обывателям, а особенно начальствующим в государстве нашем, великом княжестве Литовском, не делать людям греческой веры в Вильне и во всех других городах никаких затруднений и препятствий в праздновании по древнему закону и обычаю их праздников... и не позывать и не отдавать их в эти дни в ратушу к суду войтскому, радецкому, лавничему...» и пр.{430} Эта грамота дана Стефаном Баторием незадолго до его кончины (12 декабря 1586 г.), и других королевских грамот по вопросу о новом календаре уже не было, но споры и столкновения из-за него между латинянами и православными не прекращались. Завязалась даже литературная полемика: иезуиты отстаивали новый календарь, православные писали против него и защищали старый календарь, и это продолжалось еще очень долго{431[192*]}.
Для характеристики тогдашних отношений между православными и латинянами можно указать еще на два случая. В 1579 г., декабря 15, король писал к двум владыкам, Луцкому и Владимирскому, что, по дошедшим до него сведениям, попы греческой веры вмешиваются в справы Луцкого бискупства и по обрядам своего закона крестят детей католиков, совершают им браки, дают разводы, напутствуют Святыми Тайнами умирающих латинян, а умерших погребают, отчего происходит великое смущение в народе. И потому приказывал, чтобы впредь в епархиях Луцкой и Владимирской православные священники не совершали ничего подобного для исповедников римской веры, а за нарушение этого приказа угрожал тому и другому владыке штрафом в десять тысяч коп грошей литовских. В 1584 г. ксендзы викарии главного костела луцкого заявили жалобу в городской ратуше, что четвертого генваря, когда они начали служить в своем костеле Божию мшу, явились пред дверьми костела бурмистры, радцы и лавники города Луцка (которые в жалобе поименованы), их помощники и весьма многие другие их соумышленники, с великим шумом и криком, начали поносить срамными словами духовных особ и всех слуг костельных, грозили всех их схватить и избить, а самый храм разрушить и что, не довольствуясь этим, похваляются еще и на будущее время делать такие же нападения на костел и на ксендзов. Важно здесь то, что подобные действия против латинян совершала не простая чернь, а позволяли себе некоторые даже из представителей городской власти, бурмистры, радцы и лавники, конечно, не римской веры{432}.
Вообще, во дни митрополита Онисифора борьба между латинянами и православными обнаружилась в таком виде, в каком не обнаруживалась доселе. Православные начали противодействовать латинянам не одним терпением, не одними протестами пред властями и жалобами королю, но и теми же оружиями, какие употреблялись самими латинянами: их школам противопоставляли свои школы, их братствам — свои братства, их сочинениям — свои сочинения, их посягательствам и притеснениям в спорах о календаре — свои посягательства и притеснения, где могли. К изумлению, во всей этой борьбе, касавшейся непосредственно веры и Церкви, не принимали почти никакого участия Западнорусские архипастыри. Пусть будет справедливо, что сами они по своей малообразованности, не способны были охранять и защищать свое духовное стадо мечом слова Божия, но они имели немало материальных средств, чтобы заводить школы для приготовления образованных пастырей Церкви, приглашать и содержать ученых мужей, издавать готовые сочинения, направленные против латинства{433}. Правда, и архипастыри наши, начиная с митрополита, не всегда были недеятельными, и они имели свои заботы и нередко даже вели своего рода борьбу, но из-за чего? Из-за своих личных интересов, а не интересов Церкви, из-за своих прав имущественных и судебных.
Митрополиту Онисифору еще в 1579 г. король пожаловал виленский Троицкий монастырь в пожизненное владение. Митрополит для непосредственного заведования монастырем назначил от себя игумена Сильвестра, которому при королевском дворянине и передали все монастырское имущество виленские бурмистры, радцы, лавники и мещане православной веры. Эти лица издавна пользовались правом, по укоренившемуся обычаю, ежегодно поверять и переписывать имущества всех виленских церквей и Троицкого монастыря. Но игумен Сильвестр не стал допускать их к такой поверке в своем монастыре. Бурмистры и радцы не раз жаловались митрополиту; митрополит не хотел уважить их жалобы и просьбы. Тогда они, замечая в монастыре «шкоды немалые» и опасаясь, чтобы не произошло еще больших шкод, обратились с своими жалобами к самому королю, и король приказал (7 июля 1582 г.) митрополиту допускать виленских бурмистров и радцев к ежегодной поверке имущества в Троицком монастыре. Через два года те же православные бурмистры и радцы доносили королю, что Троицкий монастырь, «для нечастаго быванья до Вильны и отлеглости митрополитовы», пришел в великое обнищание, здания в нем исказились и по другим делам нет никакого порядка, и потому просили, чтобы король, хотя по смерти митрополита, отдал им тот монастырь в заведование. И король своею грамотою (27 мая 1584 г.) предоставил виленским бурмистрам и радцам Троицкий монастырь, с тем чтобы они приняли его в свою власть и подаванье уже по смерти митрополита Онисифора и, собирая всякие доходы и пожитки с того монастыря, с его дворцов, людей и земельных владений, употребляли эти доходы, как сами выразили желание в своей просьбе, на церковные потребности монастыря, на поправку монастырских зданий, на содержание архимандрита, попов, чернецов и убогих черниц (о существовании женского монастыря в Вильне при мужеском Троицком не упоминалось уже более полстолетия), а также на построение школ и на содержание людей, в грамоте умелых, для обучения детей греческого закона (вот когда еще православные жители Вильны помышляли о заведении у себя школ, между тем как митрополиту и на мысль не приходило употребить на это доходы с своего Троицкого монастыря!). В следующем году митрополит принес жалобу королю, что некоторые власти, особенно урядники и наместники в городах и селах господарских, вступались в духовные справы, принадлежащие ему, митрополиту, и его духовенству, и разводили жен от мужей, получая себе от того прибыток, к ущербу епархиального архиерея. И король издал окружную грамоту (25 февраля 1585 г.), чтобы никто из обитателей великого княжества Литовского, ни светские, ни духовные лица как римского, так и греческого закона, по силе дарованных митрополиту привилегий, не вмешивались в принадлежащие ему и его духовенству церковные доходы и во все духовные справы и суды и не расторгали браков, к нарушению его прав{434}.
В то же самое время митрополит, а с ним и прочие русские владыки представили королю грамоту, данную им еще в 1511 г. королем Сигизмундом I на все вообще церковные права их по грамотам великого князя Витовта и королей Казимира и Александра, и просили Стефана Батория, чтобы он подтвердил представленную ему грамоту. И Баторий приказал вписать эту грамоту в книги своей королевской канцелярии, подтвердил на вечные времена своею грамотою от 25 февраля 1585 г. и в заключение последней сказал, что Русский митрополит и подчиненные ему епископы имеют беспрепятственно отправлять все свои духовные дела и суды а все князья, и паны, и люди всякого звания римской веры и греческой никогда не должны вступаться в их церковные дела, суды и доходы{435}. В 1589 г. митрополит, а с ним и все епископы, архимандриты, игумены и все православное духовенство писали к королю Сигизмунду III, находившемуся на варшавском сейме, что пожалованные им в разные времена польскими королями и великими князьями литовскими, также шляхтою и другими благочестивыми людьми церковные имения более и более приходят в опустошение, обнищание и уменьшение, потому что когда умирает митрополит или кто-либо из владык, архимандритов и других духовных владельцев, тотчас его бывшие имения берут в свою власть местные воевода, или староста, или державца, и сами пользуются ими до тех пор, пока на место умершего не будет назначен королем другой законный владелец. В этот промежуток времени светские чины не только опустошают церковные имения и своими вымогательствами разгоняют церковных крестьян, но и утрачивают или истребляют королевские грамоты и другие документы, данные владыкам, монастырям и церквам на их имения. Почему и просили короля, чтобы впредь по смерти митрополита, владык и других духовных особ принадлежавшие им церковные имения поступали в ведение не светских властей, а епархиального крылоса и чтобы крылошане каждой соборной церкви, т. е. протопоп и старшие с ним пресвитеры, принимали в свои руки эти имения по описи, собирали с них доходы и потом все в целости передавали тем законным владельцам, которые будут назначены вновь. Просьбу православного митрополита и духовенства на сейме поддержали все паны рады и все прочие члены сейма. И Сигизмунд III пожаловал митрополиту Онисифору и подведомым ему владыкам грамоту (22 марта 1589 г.){[193*]} в том самом смысле, как они просили, выражаясь в ней, что считает своим долгом сохранять неприкосновенными все права и русского духовенства, как духовенства римского, католического, а ко всем светским сановникам в государстве издал окружную грамоту, чтобы они по смерти тех или других духовных сановников не присваивали себе управы в принадлежавших им церковных местностях{436}.
В Полоцкой епархии продолжал владычествовать архиепископ Феофан—Богдан Рыпинский. Он уже имел в своем владении, как мы видели, три монастыря: один в Могилеве — Спасский и два в Мстиславле — Нагорный и Пустынский. В 1581 г., когда скончался мстиславский хорунжий Богдан Селицкий, державший по грамоте еще Сигизмунда Августа монастырь Онуфриевский, самый богатый из мстиславских монастырей, владыка Феофан выпросил себе у короля Стефана Батория в пожизненное управление и этот монастырь, четвертый, со всеми людьми и землями, со всеми данями, доходами и пожитками. Как управлял Феофан своими монастырями, можно заключать из жалобы могилевских бурмистров, радцев и всех жителей королю, в которой они говорили, что Спасская церковь в монастыре, сооруженная их собственным накладом и всегда находившаяся в их власти и подаванье, теперь, когда по воле короля стал держать монастырь владыка Феофан, «вельми опала», потому что сам он в Могилеве никогда не бывает, а отдал монастырь арендатору, который заботится только о своих прибытках, но церкви не поправляет и о богослужении в ней не старается, так что чернецам и черницам в монастыре нечем содержаться. Вследствие чего Стефан Баторий и приказал (5 марта 1585 г.) архиепископу уступить ту церковь с монастырем жителям города, чтобы они ее оправили и имели в своей власти и подаванье и чтобы монастырские доходы употребляли на нужды церкви и на содержание монастырских попов, чернецов и черниц, как подтвердил (14 июня 1588 г.) и король Сигизмунд III. По кончине Феофана король Сигизмунд III назначил (22 сентября 1588 г.) на Полоцкую епархию архимандрита пинского Лещинского монастыря Афанасия Терлецкого, «человека учтиваго, побожнаго и в Письме Святом закону греческаго добре ученаго», как рекомендовали его некоторые паны рады, и пожаловал ему в держанье те же три монастыря, которые держал вначале Феофан: могилевский Спасский (значит, опять отнятый у горожан) и мстиславские — Нагорный Николаевский и Пустынский. Но об этом Полоцком владыке, который приходился родным дядею известному епископу Пинскому, потом Луцкому Кириллу Терлецкому, наша речь впереди{437}.
Владимирской епархии пришлось еще увидеть и испытать немало прискорбного во дни своего пресловутого епископа Феодосия Лозовского. Ссылаясь на свою глубокую старость и неспособность править делами епархии и охранять свои церковные имения от сторонних нападений, Феодосий просил у короля дозволения «спустить», т. е. уступить свою епархию киево-печерскому архимандриту Мелетию Хрептовичу Богуринскому. Король изъявил на то свое согласие и по ходатайству панов рад дал Мелетию грамоту (23 декабря 1579 г.), чтобы он принял от Феодосия Владимирскую епархию со всеми церковными скарбами, привилегиями, фундушами, со всеми имениями, пожитками, доходами, со всеми слугами и боярами церковными и чтобы вместе с владычеством Владимирским продолжал держать и киево-печерское архимандритство со всеми его правами до конца своей жизни. Вслед за тем Феодосий дал Мелетию запись (15 генваря 1580 г.), что спустил ему, по своей доброй воле, с дозволения короля, Владимирскую епархию со всеми ее имениями, а королевский дворянин Черниковский действительно ввел Мелетия как нареченного епископа Владимирского в управление епархиею (20 апреля) и передал ему все имения, которые прежде держал бывший епископ Феодосий. И что же? Спустя четыре дня Мелетий заявил во владимирской ратуше и просил записать его заявление в городские книги, что он, по весьма важным причинам, арендовал свою Владимирскую епископию со всеми ее имениями бывшему ее епископу Феодосию до его живота, что сам будет постоянно пребывать в Киеве, на настоятельском месте в Печерском монастыре и что управлять всеми делами Владимирской епархии доверил и поручил брату своему Семену Хрептовичу Богуринскому и зятю епископа Феодосия Михаилу Дубницкому, владимирскому войту. А на следующий день (25 апреля) представил в ту же ратушу для внесения в городские книги свою расписку, в которой говорил, что арендовал все свои епископские имения бывшему Владимирскому епископу Феодосию за тысячу польских злотых ежегодно и что Феодосий уже заплатил ему, Мелетию, по его просьбе, разом сполна всю арендную сумму за все годы до своего живота, как будто время кончины Феодосия наперед было известно. Сделка очевидная и самая недостойная! Феодосию хотелось сложить с себя бремя епархиального управления, но не хотелось расстаться с архиерейскими имениями, и он достиг своей цели. Мелетий желал приобресть себе право на богатую Владимирскую епархию без всякой за нее платы и издержек, и он приобрел: вместо платы Феодосию собственных денег он только оставил за ним его прежние доходы с архиерейских имений до его кончины. А кроме того, доходы с епархии по делам управления и суда предоставил своему брату и зятю Феодосия. Правда, нашелся у Мелетия совместник, пан Станислав Жолковский, судя по имени латинянин, суррогатор белзский, которому еще прежде король пожаловал грамоту на владычество Владимирское, но Мелетий «досыть учинил», т. е. удовлетворил Жолковскому, и он навсегда отказался от своего права на эту епархию за себя и за своих детей. Мелетий, вероятно, рассчитывал, что глубокий старец Феодосий скончается скоро, а между тем он жил еще почти десять лет. И во все это время несчастная епархия находилась под игом войта Михаила Дубницкого, который забирал себе церковную казну, разорял епископские имения, истреблял жалованные на них грамоты, выскабливал даже в напрестольном Евангелии фундушевые записи. Соборный крылос, или капитула, как начал он тогда называться во Владимире по примеру латинской капитулы, решился было заявить на Дубницкого жалобу в городском уряде, или ратуше, но Феодосий строго возбранил это священникам-крылошанам и некоторых из них избил своим посохом{438}. Заслуживает внимания и то, что бывший владыка Феодосий, хотя арендовал только епископские имения, вмешивался, однако ж, и в дела епархиальные, обещавшие ему выгоду. В 1583 г. он разбирал судное дело брацлавского каштеляна Василия Загоровского, вступившего во второй брак с княгинею Чарторыйскою при жизни первой жены, не получившей развода, и признал Чарторыйскую законною женою Загоровского вопреки всякому праву, конечно, из корыстных побуждений. В продолжение своего многолетнего управления епархиею Феодосий, заботясь только о своих личных выгодах, не обращал внимания ни на свой кафедральный собор, ни на свой епископский замок: тот и другой пришли в крайнюю ветхость и требовали существенных исправлений; в соборе недоставало сосудов и украшений, не было достаточно духовенства и певчих. Князь Константин Константинович «напомнил» владыке Феодосию, что надобно все это исправить и восполнить. И вот Феодосий вместе с крылошанами соборной церкви составил письменный акт (25 июля 1588 г.), в котором назначал: семь своих епископских сел с их доходами на исправление соборной церкви и епископского замка и на другие их потребности; два села — на то, чтобы иметь еще при соборе двух дьяконов, двух или трех дьяков и нескольких певчих, больших и малых; два села — чтобы содержать при соборе двух «казнодеев», или проповедников, для поучения народа в церкви; всех епископских людей, живших в городе Владимире,— на заведение школы при епископском замке и на содержание двух бакалавров, которые бы обучали детей по-гречески и по-славянски, и одно село — на устройство и содержание при соборной церкви гошпиталя. Для того чтобы собирать доходы с этих сел и употреблять по назначению, составлена была комиссия из двух духовных лиц — протоиерея и священника и двух владимирских мещан, а для наблюдения за ними определены были владимирский подстароста Андрей Романовский и войт Михаил Дубницкий. Комиссия должна была собирать и употреблять доходы с означенных сел только в продолжение трех лет, а потом передать все те имения опять Владимирскому епископу в его полное владение. Дело, без сомнения, весьма доброе, но сомнительно, чтобы Феодосий мог действительно принесть от себя такую большую жертву, а не ограничился только составлением письменного акта. Еще сомнительнее, чтобы дело это доведено было до конца, если бы оно и началось, потому что Феодосий скоро скончался (прежде 30 апреля 1589 г.), и ниоткуда не видно, чтобы преемник его Мелетий Хрептович, все еще называвшийся лишь нареченным епископом, согласился исполнить волю своего предместника{439}.
Имя Феодосия Лозовского невольно напоминает имя другого, подобного ему, епископа, бывшего некогда ему совместником по Владимирской епархии, Ионы Борзобогатого-Красенского, правившего теперь Луцкою епархиею. Иона также жил исключительно для своих личных интересов, и, не довольствуясь доходами с своих церковных имений и обыкновенными пошлинами, какие шли ему со всего епархиального духовенства, он налагал на священников еще новые подати по своему произволу, делал вымогательства и, если священники не уступали, запечатывал их церкви, как запечатал в 1583 г. все семь приходских церквей в самом Луцке, предоставляя священникам служить только в соборе. А сын Борзобогатого, Василий, и его дети, Константин и Василий, грабили архиерейские имения и церкви. Из замка Жабче взяли пять пушек и множество другого оружия и частию раздарили, а более — перевезли в свое имение. В селе Рожищах совершенно опустошили церковь, забравши из нее и книги, и образа, и колокол, и все прочие вещи. В монастыре Дубищском разогнали монахов, взяли из церкви несколько книг и два больших колокола, разобрали деревянные кельи, перевезли дерево в свое имение и там пожгли на уголья, а из монастырского железного клепала велели наковать топоров{440}. Всего же более Иона показал себя в своих действиях и сопротивлениях самому королю Стефану Баторию как архимандрит Жидичинского монастыря. Получив этот монастырь еще от Сигизмунда Августа в пожизненное управление, Иона расточал его казну, разорял имения и отчуждал их то меною, то другими способами и довел монастырь до великого обнищания. Стефан Баторий приказал князю К. Острожскому отобрать Жидичинский монастырь от Ионы Борзобогатого и отдать в управление греку Феофану, епископу Меглинскому (28 мая 1580 г.). И так как Иона не хотел повиноваться, ссылаясь на грамоту Сигизмунда Августа, то князь Острожский с толпою слуг и татар насильно овладел монастырем и его имениями и выгнал из монастыря Иону (30 июня). Последний принес на князя жалобу в луцкий городский суд за насилие, но суд, имея в виду, что князь исполнял только волю короля, признал дело подлежащим суду самого короля (августа 1). Тогда Иона и сын его Василий Красенский начали делать всякие неправды и притеснения епископу Меглинскому Феофану, стараясь вытеснить его из монастыря. Феофан пожаловался королю, и король поручил Жидичинский монастырь в опеку и оборону князю К. К. Острожскому, чтобы он всячески оберегал монастырь от притязаний и нападений епископа Ионы (5 декабря). Иона, однако ж, не унимался и продолжал свои происки. Король счел нужным выдать Феофану Меглинскому новую подтвердительную свою грамоту на Жидичинский монастырь (23 ноября 1582 г.), а Ионе приказал дать отчет в управлении этим монастырем каштеляну земли Волынской Михаилу Мышке и старосте луцкому Александру Пронскому, назначенному теперь опекуном Жидичинского монастыря (18 февраля 1583 г.). Несмотря на все это, Иона напал на монастырь с отрядом вооруженных людей, произвел в нем кровопролитие, выгнал из монастыря Феофана и сам поселился там с своими близкими родными. Князь Пронский послал на монастырь своих вооруженных людей, чтобы выгнать из него Иону, но на первый раз не имел успеха (26 августа 1583 г.). Иона проживал в монастыре и владел им еще почти год. Князь Пронский вновь послал (10 мая 1584 г.) на монастырь до трехсот человек, пеших и конных, с пушками и другим огнестрельным орудием, овладел монастырем, выгнал оттуда Иону с его семейством, велел выкопать кости его невестки и сына и выбросить за монастырские стены, а чтобы Красенские вновь не завладели монастырем, окопал его рвом, укрепил и оставил в нем сотню воинов. Между тем Иона вместе с сыном своим Василием и внуком Михаилом Гулевичем, по жалобе Феофана Меглинского, за насильственное изгнание последнего из Жидичинского монастыря, за окровавление монастыря и за раны, нанесенные слугам и приятелям Феофана, присужден был к банниции, т. е. к лишению всех гражданских прав и изгнанию из отечества, и король, по просьбе обвиненных, только на шесть месяцев отсрочил (15 февраля 1585 г.) исполнение этого приговора, чтобы дать им время перенесть дело на рассмотрение высшего суда. Но еще до истечения шести месяцев Иона скончался{441}.
Преемником Ионы назначен был (29 мая 1585 г.) епископ Кирилл Терлецкий, доселе занимавший кафедру в Пинске. И этот владыка как в Пинской епархии, так и в Луцкой ознаменовал свое управление преимущественно заботами о своих архиерейских правах, имущественных и судебных. В 1582 г. он вел тяжбу с пинским земянином Тенюкою об одной своей отчине и имел успех; в 1584 г. подал разом шесть жалоб на замковский уряд в Пинске о невыдаванье доходов с пинского староства на соборную владычную церковь и на другие, о вмешательстве уряда в справы и суды духовные и пр.; в 1585 г., февраля 15, исходатайствовал у короля своим церковным людям освобождение от дачи подвод послам и гонцам господарским и другим лицам и право производить местную торговлю без платежа пошлин{442}. Еще более подобных хлопот предстояло Кириллу в Луцкой епархии. Когда королевский коморник начал (9 сентября 1585 г.) вводить Кирилла в управление епархиею и передавать ему соборную церковь святого Иоанна Богослова, то оказалось, что невестка покойного владыки Феодосия{*}, находившаяся при его кончине вместе с двумя своими сыновьями, Константином и Василием Красенскими, забрала из собора всю ризницу с церковным серебром и епископскими облачениями, сундук с привилегиями и грамотами на архиерейские имения; большой золотой крест с дорогим камнем, стоивший тысячу золотых; дорогое, серебром окованное Евангелие, писанное на пергамене и называвшееся Екатерининским, и некоторые другие книги и вынула из иконы Богородицы большой драгоценный камень в шестьсот талеров и отослала в Данциг для продажи. А при передаче королевским коморником новому владыке архиерейских имений обнаружилось, что некоторые из них разорены и ограблены бывшим епископом Феодосием{*} и его детьми, другие обменены, третьи подарены им его родным{443}. Кирилл предал суду всех своих крылошан, или «капитулу епископии Луцкой», обвиняя их в том, что они вместе с покойным владыкою раздавали церковные имения светским лицам, отдавали в аренду, меняли и закладывали ко вреду Церкви. Но крылошане и пред судом земским в Луцке, и пред митрополитом объяснили (в мае 1586 г.), что они никогда не были приглашаемы покойным владыкою для совещаний об его имениях и ни в каких его сделках об имениях не участвовали, ни к каким записям и листам касательно их не прикладали своих печатей и не подписывались. Для возвращения же себе своих архиерейских имений Кирилл решался на самые крайние меры. Одно из таких имений — замок Жабче, как мы упоминали, Феодосий{*} отдал в приданое за своею дочерью зятю своему, старосте луцкому Александру Жаровницкому. Чтобы отнять у Жаровницких этот замок, Кирилл еще в ноябре 1585 г. поручил родному своему брату Ярошу Терлецкому с несколькими десятками вооруженных слуг, бояр, гайдуков, конных и пеших, сделать нападение сперва на самый замок, потом на два принадлежавшие к нему приселка — Колодязи и Губин, но слуги Жаровницкого там и здесь отбили это нападение. Спустя почти год Кирилл послал (25 октября 1586 г.) на замок более сильный отряд, из тысячи человек с лишком, в котором находились татары, угры, сербы, волохи, гайдуки, с пушками и другим оружием. Эти воины обложили Жабче со всех сторон, пошли на штурм и, вломившись в замок, многих убили, других ранили и избили, а имущество разграбили и поделили между собою; так же поступили потом с обоими приселками замка, прогнали Жаровницких и возвратили Луцкому епископу одно из принадлежащих ему имений. Жаровницкие заявили пред судом протесты на действия епископа Кирилла и записывали в актовые книги, но потом примирились с ним, уступили ему имение Жабче, и король велел записи их в актовых книгах уничтожить{444}. Кирилл, очевидно, принадлежал к тому же разряду западнорусских архиереев, к какому принадлежали Феодосий Лозовский и Иона Борзобогатый, и хотя был избран на святительство из протоиереев, но, происходя из знатного дворянского рода, жил не как духовное лицо, а по обычаю тогдашних магнатов, держал в епископском замке многочисленную толпу слуг, имел собственные пушки и отряд вооруженных гайдуков, всегда готовых на борьбу с неприятелями своего владыки{445}.
Едва прошел год со времени удаления Ионы Борзобогатого из Жидичинского монастыря, как на этот монастырь сделал нападение другой епископ — Львовский и Галицкий Гедеон Балабан. Он послал родного брата своего пана Григория Балабана с несколькими десятками жолнеров, которые, внезапно вторгнувшись в стены монастыря, овладели им, «выбили» из него настоятеля епископа Меглинского Феофана и объявили монастырь принадлежащим епископу Гедеону Балабану (8 августа 1585 г.). Напрасно Феофан протестовал и жаловался: Гедеон не хотел отдать ему монастыря. Прибывший в конце года во Львов Антиохийский патриарх Иоаким старался склонить Гедеона к уступчивости, и Гедеон действительно примирился было с Феофаном и дал даже письменное обязательство возвратить ему отнятый монастырь, но потом отказался от своего обязательства и сумел повести дело так, что сам король Стефан Баторий, доселе защищавший Феофана, пожаловал Жидичинский монастырь Гедеону (6 сентября 1586 г.) и в своей грамоте даже не упомянул, что монастырь находился в управлении Феофана, а выразился, что жидичинское архимандритство передается Гедеону как вакантное после Луцкого владыки Ионы Борзобогатого{446}. В то же время Гедеон показал и другой пример своеволия. Когда Антиохийский патриарх Иоаким находился во Львове и узнал, что русские имеют обычай приносить в церковь на второй день праздника Рождества Христова и на святую Пасху пироги и мяса для освящения, то издал от имени Цареградского патриарха окружное послание по Львовской епархии, чтобы русские оставили этот обычай как не существующий на Востоке. Братство львовское охотно покорилось распоряжению патриарха, но Гедеон не хотел покориться и того же требовал от братства. А как члены братства предпочитали повиноваться более патриарху, то Гедеон двукратно (22 марта и 30 апреля 1586 г.) предал их анафеме как непокорных своему епархиальному владыке. И хотя вскоре он примирился было с братством и показывал свое сочувствие заведенному им училищу, но так же скоро снова прогневался на братство и начал делать ему всякие притеснения. Узнав об этом, Цареградский патриарх Иеремия писал (в ноябре 1587 г.) Гедеону: «Мы слышали, что ты сопротивляешься, и возбраняешь, и вредишь делающим доброе... Испытав все истинно, мы обрели в тебе убийцу и ненавистника добра; ты поступаешь не как архиерей, а как враг Божий. Завещаваем тебе, чтобы ты нимало не противоречил существующему во Львове братству в заботах его о делах, потребных роду благочестивых. Если же еще услышу, что ты возбраняешь благое, то сначала как обидчик будешь отлучен, а потом подвергнешься и более тяжкому церковному наказанию». Но на Гедеона не действовали патриаршие угрозы и не прекратили его враждебных отношений к братству. В 1588 г., генваря 7, он запретил священникам отправлять богослужение в братской церкви и совершать христианские требы для львовских мещан за то будто бы, что они присвояли себе власть в делах церковных; на Светлый Праздник приказал своему наместнику святить пасхи в церкви только для верных, а не для тех, которые дерзновенно отлучаются от Церкви, разумея членов братства; наконец, в августе требовал старших братчиков в Вильну на суд Собора за то, что они, находясь под анафемою от своего епископа, осмелились войти в церковь и сбросили с кафедры присланного им священника. Кроме того, Гедеон старался вооружить против братства и братской школы местную шляхту и обитателей соседних городов и запрещал учить в этой школе{447}.
На Пинскую архиерейскую кафедру после Кирилла Терлецкого перемещен был епископ Леонтий Зиновьевич Пельчицкий, управлявший дотоле епархиею Холмскою и Белзскою, где упоминается еще в 1583 г. По поводу этого перемещения Стефан Баторий издал (8 июля 1585 г.) разом три грамоты, объясняющие весь ход назначения и вступления тогдашних архиереев на епархии. В первой грамоте объяснял всем, что Леонтий Зиновьевич Пельчицкий с молодых лет оказал «добрые, верные и цнотливые{*} заслуги» своим государям и что, желая вознаградить его за это, он — король — по ходатайству некоторых панов рад дал Леонтию епископию Пинскую и Туровскую с церковию соборною Успения Пресвятой Богородицы, и со всеми другими церквами и монастырями епархии, и со всем духовенством, и со всеми имениями и подданными, издавна принадлежащими той епископии. Другою грамотою приказывал дворянину своему Сарницкому, чтобы он отправился в Пинск и «увязал» вновь назначенного епископа, передал ему церковь соборную и все другие церкви епархии, а равно передал по инвентарю и все «добра», или имения, архиерейской кафедры. Третьею грамотою король уведомлял всех духовных и светских людей Пинской епархии о назначении им нового владыки — Леонтия Зиновьевича Пельчицкого и приказывал им признавать его за истинного своего владыку и оказывать ему надлежащую честь и послушание. В 1588 г. архимандрит пинского Лещинского монастыря Афанасий Терлецкий, будучи назначен на Полоцкую архиепископию, уступил свои права на этот монастырь местному епископу Леонтию, и король Сигизмунд III по просьбе Леонтия утвердил за ним этот монастырь в пожизненное управление{448}.
Сохранились немногие известия еще об одном епископе того времени — Перемышльском и Самборском. В 1585 г. галицко-русские православные дворяне писали митрополиту Онисифору, между прочим, следующее: «Перемышльская епископия отдана некоему тиуну Стефану Брылинскому, подданному пана старосты перемышльского. Пан староста, взяв в свою власть это епископство и привилегию на монастырь Святого Спаса в горах, распоряжается церковными имениями, как ему угодно, а тот негодный нареченный епископ не смеет против него ничего сказать, ни сделать как подданный... А что тот тиун не годен к епископскому служению как человек неученый в слове Божием и по другим причинам, об этом мы все знаем и даем свидетельство, посему и просим усердно, чтобы твоя милость не производил его в епископский сан до другого сейма, на котором шляхта и обыватели земли Перемышльской и Самборской покажут пред королем и панами радами о негодности того тиуна. Если бы даже твоя милость имел о том негодном нареченном епископе листы от короля и панов рад, не спеши производить его во епископа...» Несмотря, однако ж, на все это, Брылинский был произведен во епископа: в 1591 г., по актам, упоминается, что епископ Перемышльский Арсений (вероятно, монашеское имя Стефана) Брылинский скончался и оставил свою епархию в самом расстроенном состоянии{449}.
Пособия и благотворения православным монастырям и церквам становились все реже и незначительнее. Король Стефан Баторий дал подтвердительные грамоты: Киево-Печерскому монастырю на два села, Хомичи и Озеряне, двум гомельским священникам на прежние церковные угодья и доходы и одному пинскому священнику на небольшой участок поля, а кроме того, дозволил Киево-Печерскому монастырю возобновить город Василев и даровал жителям его магдебургское право и другие привилегии (1579–1586){450}. Слуцкий князь Юрий Юрьевич подтвердил грамоту своего отца о денежной, хлебной и медовой дани причту Успенского собора в Слуцке (1583). Пан Иван Хрептович записал пять уволок земли на церковь Пречистой Богородицы в Липске (1585). Староста остринский Ярослав Солтан, построив в селе Волчинцах церковь во имя святого Николая и святого Георгия, назначил на содержание священника три уволоки земли под тем условием, чтобы он и преемники его совершали богослужение на славянском языке по греческому обряду,— замечательная черта времени (1586). Княгиня Анна Свирская завещала на виленский Пречистенский собор свой дом в Вильне, на Троицкий монастырь в том же городе десять коп грошей и столько же на прочие виленские церкви (1588){451}.
Между тем раздача православных монастырей людям светским и иногда духовным продолжалась по-прежнему, если даже не усиливалась. Король Стефан Баторий раздал монастыри: а) Спасский во Владимире — земянину своему Михаилу Оранскому и его детям без обязательства вступать в духовный сан (1578 и 1580){[194*]}; б) Варваринский женский в Пинске, находившийся дотоле в пожизненном управлении земянки Софии Воловичевой-Кирдеевой, другой земянке, Раине Воиновой (1580); в) Уневский в городе Львове — дворянину Василию Балабану (1581); г) Брацлавский на озере Неспеши, который держал дотоле Семен Волович, дворянину Ждану Левоновичу с условием, чтобы он принял духовный сан (1581); д) Пречистенский женский в Луцке, на Святой горе,— Феодоре Боговитиновне-Загоровской (1583); е) мстиславский Пустынский — поповскому сыну Матфею Евпатьевичу, с согласия Полоцкого архиепископа Феофана—Богдана, которому монастырь этот прежде был пожалован (1585); ж) кобринский Спасский — дворянину Ивану Гоголю под условием, чтобы он принял духовный сан (1586). Король Сигизмунд III пожаловал мстиславский Онуфриевский монастырь князю Богдану Озерецкому-Друцкому, изъявившему желание принять духовный сан (1588), а мстиславский Нагорный — местному протоиерею Ивану Ипатьевичу в пожизненное управление (1589). Следует присовокупить, что не одни архиереи имели в своем управлении по нескольку монастырей, а иногда и архимандриты. Так, архимандрит Михаил Рагоза, управлявший с 1579 г. минским Вознесенским монастырем, получил еще от слуцких князей в пожизненное управление слуцкий Троицкий монастырь в 1582 г. и слуцкий Мороцкий в 1589 г., мая 20{452}.
Вести о нестроениях в Западнорусской Церкви, без сомнения, не раз доходили до ее верховного пастыря, Вселенского патриарха,— наконец, он увидел их и собственными очами. До 1588 г. ни один из Цареградских патриархов не посетил Русской Церкви, хотя под властию их она находилась уже ровно шесть столетий. Патриарх Иеремия II первый решился отправиться в Москву и избрал путь чрез Польшу и Литву. В начале мая 1588 г. он прибыл на границы Польши и послал письмо к польскому канцлеру Яну Замойскому, прося у него дозволения остановиться в его имении Замостье. Канцлер, хотя был латинской веры, принял у себя первосвятителя Востока и всю его свиту с полною предупредительностию и любовию. В свите патриарха находился митрополит Монемвасийский Иерофей, а в Замостье к ним присоединился еще, около 20 мая, архиепископ Елассонский Арсений, бывший дотоле учителем в львовской братской школе, который и описал это путешествие патриарха. Замойский исходатайствовал своему высокому гостю королевскую грамоту на свободный проезд в пределах Польши и Литвы и распорядился, чтобы на всем пути ему оказываемы были надлежащее внимание и почесть. Быстро проехал Иеремия через Брест и к 3 июня прибыл в Вильну. Здесь на встречу его вышли все (православные) жители города, большие и малые, и потом принимали его с величайшими почестями. Члены недавно образовавшегося Свято-Троицкого виленского братства представили первосвятителю свой печатный устав. Иеремия одобрил устав и укрепил своей печатью. Дал братству благословенную грамоту (от 5 июня) и дозволил ему иметь братскую школу греческого, латинского и русского языка (о польском не упомянул), равно и друкарню для печатания книг. Предоставил митрополиту с его наместником и со всем духовенством по просьбе всего братства отлучать от братства всенародно в церкви тех братчиков, которые будут не покоряться истине и подавать соблазн другим, а сам наперед изрек свое неблагословение на всякого, кто дерзнет разорять братство, или клеветать на него, или вносить в него несогласие и раздор, будет ли то архиепископ, или епископ, или кто-либо иной из духовенства, или кто из мирян всякого чина, возраста и сана. В заключение же грамоты, которую приказал прочитать по всем церквам, убеждал православных не отступать от того «праведного пути», на котором они находятся, и пребывать верными во всем церковным постановлениям, какие приняли они изначала. В Вильне также предстал пред патриархом епископ Меглинский Феофан и жаловался на Львовского епископа Гедеона за то, что последний насильно отнял у него Жидичинский монастырь и не возвращает, хотя дал письменное обязательство пред Антиохийским патриархом Иоакимом возвратить отнятый монастырь Феофану. Иеремия, рассмотрев эту жалобу вместе с находившимися при нем двумя греческими иерархами, послал свою окружную грамоту во Львов, Каменец и Галич к местным священникам и градоначальникам и извещал в ней, что епископ Гедеон, как отвергшийся всего, в чем обещался пред Антиохийским патриархом, и преступивший свое письменное обязательство, лишается сана и власти, если не исполнит данного обещания, не примирится с Феофаном и не возвратит ему Жидичинского монастыря. В Вильне оставался Иеремия только двенадцать дней и затем через Оршу отправился в Россию, везде сопутствуемый вниманием и почестями{453}.
Ровно через год, на возвратном своем пути из Москвы, патриарх Иеремия испросил себе 7 июля у польского короля Сигизмунда III дозволение обозреть находящуюся в его владениях православную митрополию и совершать в ней духовною властию все, что окажется нужным. Через восемь дней, когда Иеремия уже прибыл в Вильну, король написал универсал ко всем властям и жителям королевства, чтобы никто не препятствовал патриарху совершать свое дело и судить, рядить и чинить расправу над всеми духовными лицами греческого закона, от самых высших до низших{454}. А 21 июля патриарх уже издал окружную грамоту ко всем литовским епископам, в которой говорил: «Мы слышали от многих благоверных князей, панов и всего христианства и сами своими очами видели, что у вас двоеженцы и троеженцы литургисают...»— и повелевал низложить всех таких священников, епископу же Пинскому Леонтию угрожал отлучением за то, что он утаил таких священников, бывших в его епархии. В этой грамоте Иеремия ни слова не сказал о самом митрополите Онисифоре, но как и он оказался двоеженцем, то патриарх теперь же низложил и его своим патриаршим декретом, под которым подписались и Западнорусские владыки{455}. Надобно заметить, что к приезду Иеремии в Вильну здесь собраны были митрополит, епископы, архимандриты, игумены, протоиереи и священники, т. е. целый Собор; что недостатки литовского духовенства патриарх мог видеть и слышать об них еще в то время, когда путешествовал через Литву в Москву; что необходимые для патриарха сведения могли быть уже подготовлены по его предварительному распоряжению и что потому-то он и в состоянии был так скоро, в присутствии Собора или вместе с Собором, издать постановление о низложении священников двоеженцев и троеженцев и составить декрет о низложении митрополита, подписанный самими литовскими епископами, хотя потом и говорилось, даже в официальных бумагах, будто Онисифор оставил митрополию «по своей доброй воле в облегчение своей старости и болезни»{456}. Таковы были первые действия патриарха Иеремии в Литве на возвратном пути его из России.