Изучая служение Церкви в тюрьмах, невозможно не говорить о том, в каких условиях находятся заключенные, как к ним относится общество, какова специфика внутренних отношений тюрем и колоний. Ведь все вышеперечисленные вопросы являются важным фактором безусловно влияющим на людей, по тем или иным причинам оказавшимся за решеткой. Рассмотрению этих вопросов и будут посвящены следующие главы.

О внутреннем мире тюрьмы кратко и точно сказал прот. Глеб Каледа, с 90-х годов служивший в храме Бутырской тюрьмы: “Тюрьма... это большой, сложный мир со своими законами, иерархией, взаимоотношениями внутрикамерными, заключенных и охраны, начальствующего состава и подчиненных; взаимоотношениями межкамерными, заключенных и воли. Одни сидят, но множество людей болеет и страдает за них на воле, раздается плач матерей и глухие стоны отцов. Один сидит, но за ним в горе пребывают жертвы им сотворенного: обворованные, избитые, изнасилованные, изуродованные, убитые; за ним - слезы матерей и вдов, осиротевшие дети. Разрушено, повреждено, травмировано множество жизней.”[1]

 

 

 1. Отношение общества к заключенным.

 

Помещая преступника в места лишения свободы, общество лишает его части прав на строго определенный период. Вместе с тем оно высказывает ему моральный упрек за совершенное преступное деяние.

 С другой стороны, меняется критерий ценностей общества, так как преступлений совершается все больше, а значит в обществе появляется все больше людей, отсидевших в тюрьмах и колониях, или же людей, совершивших преступления и оставшихся без наказания, и таким образом, предметом уважения становится богатство и сила. Такие качества, как милосердие и христианская любовь к ближнему, стали для общества забыты.

Но в целом, когда общество в лице каких-либо государственных чиновников,

или простых людей сталкивается с "уголовниками", между ними появляется

непробиваемая стена, делающая практически невозможными любые взаимоотношения. "Миллионные жертвы, счет которым в XX веке еще не закрыт, были бы невозможны без внутреннего согласия огромного количества их современников, что человечество можно разделить на людей и нелюдей. Неважно, какое имя дается этим последним - враг народа, еврей, красный, белый, черный, мразь-уголовник, неверный, нехристь. По-видимому, стремление разделить себе подобных на "чистых и нечистых" изначально присуще человеческой природе, главное что "нелюдь" какими-то своими признаками или поступками сама выводит себя за круг обычных человеческих норм и запретов."[2]

И все же не всегда было так. История Руси знает примеры того, как милосердно относились православные к несчастным узникам - страдальцам, подавая и кто что мог на пропитание. "Источник благотворения лежит в том же чувстве и сердечном убеждении, которое в давние времена застроило все широкое раздолье русской земли монастырями и церквами, и снабдило те и другие громкими звонами, драгоценным вкладами, богатыми дачами. Родительские субботы и радоницы, страстная неделя, многие Господские и Богородичные праздники, издавна обусловлены обязательною хлебною жертвою и денежным подаянием в пользу страждущих, гонимых и заключенных - Христа ради. Обычай этот, равно присущий и одинаково исповедуемый всем русским купечеством ближних и дальних, больших и малых городов, особенно свят и любезен тому большинству его, которое вместе со старым обычаем, придерживается и старой веры... "Оденем нагих - говорят они в своей пословице - оденем босых, накормим алчных, напоим жаждных: заслужим Небесное Царствие"; "денежка - молитва, что острая бритва: все грехи соберет", "а потому одной рукой собирай, а другой раздавай", ибо "кто сирых питает, того Бог знает", а "голого взыскать: Бог и в окошко подаст." Эти правила-пословицы дошли до нас от давних времен нашей истории, когда народ наш понятия о ссыльных и тюремных сидельцах безразлично смешал с понятием о людях несчастных, достойных сострадания."[3]

Как же все изменилось после революции 1917 года. Вместе с искоренением православной веры, в народе искоренялась и сама мысль о милосердии к заключенным. “А прежняя всеобщая традиция праздничных передач арестантам?

Никто в России не начинал разговляться, не отнеся передачи безымянным арестантам на общий тюремный котел. Несли рождественские окорока, пироги, кулебяки, куличи. Какая-нибудь бедная старушка - и та несла десяток крашеных яиц, и сердце ее облегчалось. И куда же делась эта русская доброта? Ее заменила сознательность! До чего ж круто и бесповоротно напугали наш народ и отучили заботиться о тех, кто страдает...”[4]

Сейчас самое время вспомнить именно о таком - сострадательном отношении к согрешившим, но страждущим близким. И как верно отмечено (в книге Абрамкина В.Ф. Поиски выхода.): "само помещение значительной части населения в условия, в которых они отчуждены от основных человеческих ценностей и подвергаются воздействию тюремной субкультуры, создает угрозу внутренней безопасности общества. Появление большой прослойки людей, которые провели свои молодые и важные для становления личности годы в заключении, является так же источником дестабилизации и социальной напряженности... С точки зрения социально - значимых целей, преступники и заключенные - не инопланетяне или чужеземные захватчики. Это часть народа, и, как заметил Достоевский, самая энергичная его часть, которую надо не уничтожать, а включать в нормальные формы общественной жизни."[5]

 

2. Условия в местах лишения свободы.

 

Для обычного человека, никогда реально не сталкивавшегося с тюрьмой, это слово "тюрьма" ассоциируется с большим количеством заключенных - уголовников, с внутренним беспределом, с тяжелыми условиям жизни. Все это верно, и значит верно и то, что такой обычный человек, встречаясь с бывшим заключенным, ведет себя по меньшей мере настороженно. Это говорит о том, что очень слаба вера в то, что в заключении можно исправить преступника, даже если он попал в тюрьму случайно - потому, что "Бытие определяет сознание", или "С кем поведешься от того и наберешься" и т.д. Поэтому в вопросе о нравственном воздействии на заключенных важно знать, в каких условиях они содержатся в следственных изоляторах (СИЗО), исправительных колониях, тюрьмах.

Начиная с конца 80-х годов нашего столетия, в колонии и тюрьмы получили доступ и священнослужители и журналисты и представители разных общественных организаций. Они дали свою оценку по этому вопросу:

"Причины тяжелейшего положения пенитенциарной системы - пишет в своем исследовании Абрамкин В.Ф. - кроются прежде всего в огромном количестве заключенных, превысившем только по учреждениям ГУИН МВД РФ 1 млн. человек, и достигшем рекордных цифр советского ГУЛАГа."[6] Тюрьма - это тюрьма, не санаторий, и понятно, что условия жизни очень непростые, но наиболее тяжелое положение в следственных изоляторах.

“Открывается дверь тюремной камеры - и шибает оттуда горячим зловонием. Страшно входить в это логово, где мгла и с потолка свисает темное тряпье (это арестантское белье). Ты видишь верхний ярус лежанок: тесно сжавшись, здесь стоят полуголые люди - тощие, синие - а нижнего яруса не видно за другими стоящими. Да, остальные стоят, как в трамвае, потому что им нет даже места, чтобы сесть на пол. Нет места - они стоят часами...(Ольга Чайковская. Председатель Общества попечителей пенитенциарных учреждений).”[7]

“В общих камерах невероятно тяжелые условия. Постоянное кислородное голодание, повышенная влажность, отвратительный запах... Не все заключенные имеют возможность присесть. При построении люди стоят прижавшись друг к другу. У многих на теле кровавые язвы, распухшие (от долгого стояния) ноги, много больных чесоткой и другими кожными заболеваниями. Стол рассчитан максимум на 10 человек. Основной массе заключенных приходится есть стоя. (Из справки экспертов Государственной Думы).”[8]

“Оценка ситуации в российских следственных изоляторах, не вызывает разногласий между официальными должностными лицами, правозащитниками, экспертами

ООН и СЕ: сами условия содержания в СИЗО являются пыткой: "Условия в наших следственных изоляторах - сказал начальник ГУИН МВД РФ Ю.И.Калинин в интервью газете Лос-Анджелес Таймс, - по международным нормам можно квалифицировать как пытки. Это лишение сна, воздуха, пространства.

Бывшие узники ГУЛАГа, посещая камеры СИЗО в последние годы, считают, что таких бесчеловечных условий в следственных тюрьмах не было даже в самые страшные годы сталинской диктатуры. По существу, речь идет не только о нарушениях прав человека, а о преступлении против человечества, которое российское государство совершает против сотен тысяч своих граждан, не являющимися юридически виновными, поскольку суд еще не вынес им приговора... И тем не менее такое положение в СИЗО не удается даже законсервировать - с каждым годом ситуация ухудшается.”[9]

“Условия содержания заключенных в СИЗО являются не только пыткой, но и приводит к смерти заключенных. В жару, когда температура в камерах поднимается до 45-55 градусов, происходят массовые обмороки и смерти от кислородного голодания. Последний такой случай, получивший широкую огласку произошел в июле 1995г., когда в СИЗО г. Новокузнецка погибло сразу 11 человек, несколько десятков заключенных были доставлены в больницу в тяжелом состоянии. Многие заключенные в знак протеста против невыносимых условий содержания вскрыли себе вены.”[10]

“СИЗО и колонии являются одним из источников распространения туберкулеза среди населения. Ежемесячно из мест лишения свободы освобождается около 2000 заключенных с открытой формой туберкулеза. В 1995г. уже 2% населения России были больны туберкулезом. По международным стандартам эпидемией считается болезнь, охватившая 1% населения.”[11]

“Средства Массовой информации все чаще сравнивают российские СИЗО с пороховой бочкой:" Следственные изоляторы стали источником постоянной социальной напряженности. Условия содержания в местах предварительного заключения провоцируют массовые беспорядки заключенных. При аварийном состоянии зданий СИЗО, полуразрушенных охранных сооружениях и нехваткой персонала, Эксцессы и

массовые беспорядки могут привести к непредсказуемым последствиям.

Процессы, происходящие в СИЗО приобретают необратимый и неконтролируемый характер.” Таким образом российские СИЗО создают угрозу жизни и безопасности населения.””[12]

Поместив преступника, но все же человека, в такие невероятно тяжелые условия жизни, трудно рассчитывать на то, что он, "отсидев" положенный срок, выйдет на свободу полноценным членом общества. Но, как известно, "вор должен сидеть в тюрьме", и тюрьма - как наказание, часто расценивается обществом, как наиболее эффективное средство для уменьшения преступности. Поэтому необходимо рассмотреть наказание - как фактор, воздействующий на преступника.

 

 

                 3. Отношение к наказаниям.

 

Существует мнение, что можно искоренить (или по крайней мере уменьшить) преступность, ужесточая наказания за совершенные преступления. Поскольку это мнение достаточно широко распространено, то необходимо также рассмотреть и этот метод - как возможную меру, применяемую для исправления заключенных. Причем мнение это появилось в мире гораздо раньше, чем мнение другое - исправлять преступников не только тяжестью и страхом наказаний, но и заботой об их нравственном исправлении.

"По мнению проф. свящ. М.И. Горчакова особенность взгляда нашей Церкви на наказание заключается в том, что наказания должны иметь как указывает Кормчая V.5, исключительно исправительное действие на наказуемаго и чуждо устрашения (1 Вс.соб.12; VI Вс.соб. пр.102, Анкирский соб.5, пр.Василия Великого и др.)... Устрашительный характер наказаний ни на кого и никогда, как доказывает история всех народов и веков, не имел решительно никакого влияния на воздержание преступной воли. Мало того: в день самых лютых казней повторялись чуть ли не на самых тех местах, на которых, за несколько часов перед тем, были казнены преступники, точно такие же, или даже гораздо тягчайшие преступления. Оттого все государства постепенно смягчали наказания, заменяя их нравственным воздействием на ум и сердце преступников."[13] "Понятно, - продолжает эту же мысль исследователь тюремного вопроса Галкин М.Н. - что боязнь наказания - избегнуть которого всегда остается надежда - не может остановить от совершения преступления. Еще не состоятельнее был расчет на предупреждение преступлений, жестокостью взысканий. Преступнику, заклейменному позором наказания, жизнь представляется еще труднее чем прежде, и если до того он мог дойти до преступления, то по перенесении наказания, отталкиваемый всеми окружающими, он естественно предается своим порочным наклонностям."[14]

Исследователь тюремного вопроса нашего времени Абрамкин В.Ф., рассматривая современное состояние положения мест для заключения и самих заключенных, приводит различные мнения по этому поводу: "Юрий Блувштейн. Академия полиции Р.Литва. Один из самых устойчивых стереотипов советского мышления сводится к тому, что кратчайший путь в светлое будущее лежит через тюрьму, что нет таких проблем, которые нельзя было бы решить с помощью уголовных законов и следующих за этими законами наказаний. Избавиться от этого стереотипа не так просто, особенно в условиях лавинообразного роста преступности."[15]

Председатель Совета судей Украины Василий Белоусенко: "Увеличение наказания (на два-три года лишения свободы) ничего не изменит, не будет способствовать перевоспитанию. Скорее наоборот. Из мест лишения свободы люди выходят более озлобленными, склонными к паразитическому образу жизни...

Жестокость наказания  нельзя  рассматривать как эффективный метод борьбы с преступностью. В наказании должна проявиться не только жестокость к совершившему преступление, наказание должно прежде всего способствовать воспитанию и перевоспитанию человека."[16]

"Ужесточение наказаний не снижает уровня преступности и результаты криминологических исследований показывают, что страх перед наказанием останавливает лишь незначительную часть потенциальных преступников. По результатам опросов осужденных, большинство из них в момент совершения преступления вообще не думало о возможности наказания. К тому же нестабильность, кризис власти и 

правопорядка создает у населения представление о безнаказанности тех, кто совершает преступление, и страх перед наказанием вообще перестает играть сколько-нибудь заметную роль.

Значительная часть правонарушителей в России в момент совершения преступления вряд ли вообще способна адекватно оценить опасность уголовной ответственности. К ним, помимо лиц, совершивших преступление в состоянии аффекта, относится большая часть находящихся в состоянии алкогольного опьянения и подростков."[17]

Об этом также говорят и другие исследователи: "Одна из целей наказания - это перевоспитание осужденных. Но именно оно вызывает больше всего сомнений. Нелепо требовать от прооперированного, чтобы он самостоятельно покинул операционную. Нелепо применяя "энергичные меры перевоспитания" в исправительно-трудовых учреждениях, рассчитывать на самоустранение социальных пороков в заключенных."[18]

Таким образом, коротко рассмотрев данный вопрос, можно отметить, что так как сама идея исправления получила свое начало от идеи милосердия, снисхождения и внутреннего исправления наказуемых, то и надежды на лучшее воздействие на заключенных следует возлагать не на устрашение, угрозы и жестокость, а на добрые отношения и братскую любовь к ближнему.

 

4. Особенности внутритюремных отношений.

 

Тюрьма - это огромный сложный мир, где на замкнутой территории собраны вместе и заперты в камерах совершенно разные люди - люди разных судеб, разных характеров, разных стремлений и разного жизненного опыта.

"Массовое обыденное сознание наделяет преступников своеобразным ярлыком, обозначающим образ, лишенный нравственной привлекательности. Это не только способствует отчуждению преступников от общества, но и вызывает у них протест, стремление как - то реабилитировать себя хотя бы в глазах ближайшего его окружения. Чувство отторженности способствует объединению осужденных в свое собственное сообщество, наделяемое ими общеразделяемыми ценностями."[19]

Безусловно, Христос и Его Заповеди неизменяемы и одинаковы для представителей любых внутри тюремных категорий и групп, но так как на самих заключенных, а так же их охранников, внутренние взаимоотношения сильно влияют на образ жизни в заключении, то необходимо рассмотреть и этот вопрос.

В настоящее время, как это ни странно, фактом является то, что колонии более строгих режимов содержания являются более спокойными и безопасными для заключенных. Так например осужденные, отбывающие наказание в колонии строгого режима, находятся среди людей, имеющих сроки в несколько лет. Такое длительное совместное проживание само по себе стабилизирует и образ жизни - там все яснее и спокойнее. В СИЗО и в колониях общего режима все гораздо сложнее. Там текучесть людей больше, значит и больше беспредела (т.е. полного отсутствия порядка). К тому же практически неограниченную власть имеет администрация мест заключения над заключенными, что в свою очередь усложняет жизнь: "Произвол и насилие, жестокое обращение с заключенными превращает места лишения свободы в зоны, опасные для жизни и здоровья человека. Эта система не исправляет, а морально и физически калечит заключенных, развращает персонал и воспроизводит криминогенную опасность в обществе."[20]

Известный писатель А.Солженицын, описывая советские лагеря, так говорит о заключенных своего времени: ”Одеты зэки даже и летом в мягкую серую броню телогреек. Одно это вместе со сплошною стрижкою голов у мужчин придает им единство внешнего вида: осуровленность, безличность. Но даже немного понаблюдав их, вы будете поражены также и общностью выражений их лиц - всегда настороженных, неприветливых, безо всякого доброжелательства, легко переходящих в решительность и даже жестокость. Выражения их лиц таковы, как если б они были отлиты из этого смугло-медного (зэки относятся, очевидно, к индейской расе), шершавого, почти уже и не телесного материала, для того, чтобы постоянно идти против встречного ветра, на каждом шагу еще ожидая укуса слева или справа. Также вы могли бы заметить, что в действии, работе и борьбе их плечи развернуты, груди готовы принять сопротивление, но как только зэк остается в бездействии, в одиночестве и в размышлениях - шея его перестает выдерживать тяжесть головы, плечи и спина сразу выражают необратимую сутулость, как бы даже прирожденную. Самое естественное положение, которое принимают его освободившиеся руки, это - соединиться в кистях за спиною, если он идет, либо уж вовсе повиснуть, если он сидит.”[21]

Это описание заключенных сталинских лагерей. В настоящее время, наверное, немногое изменилось в зеках и в их внутренних отношениях.

Ни для кого сейчас не является секретом то, что в местах лишения свободы заключенные делятся на несколько обособленных, замкнутых групп: 

Блатные (самая влиятельная группа заключенных в тюрьме, состоящая из профессионалов преступного мира, возглавляемых “ворами в законе”. Причем зачастую именно они - “воры в законе”, или поставленные от них “смотрящие” являются внутренней властью в тюрьме.).

 “Мужики” (самая многочисленная в тюрьмах прослойка заключенных. “”Мужиками” живут в зоне и тюрьме как случайные люди (“бытовики”), так и преступники-профессионалы, не примкнувшие ни на воле, ни за решеткой к какой-либо преступной группировке. “Мужики” тянут срок, вкалывая до седьмого пота, но при случае не упустят возможности обхитрить начальство с его невыполнимым планом и бригадира с его приписками (“туфтой”).”[22]

 “Козлы” - актив зоны, или те из заключенных, кто в каком-либо виде сотрудничает с администрацией учреждения (будь он повар в столовой или “секретный сотрудник” оперчасти);

 Неприкасаемые - группа заключенных, привлекающих у обывателей повышенный интерес. “Неприкасаемые - это “петухи”, то есть настоящие или “опущенные” в ходе отсидки педерасты, “сексуальное меньшинство”. В условиях тюрьмы и зоны “петух” - самое унижаемое и гонимое существо... Наибольший процент “опущенных” давали “малолетки” (несовершеннолетние преступники), на втором месте - тюрьмы (камеры общего режима, первоходочники)... Крысятники (крадущие у своих), фуфлыжники (не отдавшие карточный долг), стукачи, особо активные беспредельщики - наиболее вероятные, в перспективе, кандидаты в “петухи”. Обманывают и приглянувшихся “простецов” - возможны сотни способов “уболтать” наивного первоходочника. В зонах общего режима “петухи” составляют иногда целые отряды. Жизнь их адская: их забрасывают камнями, загоняют на деревья, заставляют рыть норы и спать в них. Намного меньше “петухов” на строгом режиме. В хорошей зоне они раскиданы по разным отрядам и спят у самого входа в барак. У них отдельная посуда, отдельные столы в столовой, отдельная работа. С ними нельзя здороваться за руку - вообще прикасаться. Давать им что-либо можно - сигарету, например... Кроме истинных “петухов” в этой группе неприкасаемых находятся и так называемая “чухна”, “чушки”, сами сломившиеся к “петухам” по причине “самоопущения” - нечистоплотности, тотальных “косяков” (серьезных нарушений тюремно-лагерного закона) и т.д.;

 Есть еще небольшие группы зеков, незамкнутые какими-то рамками, а определяемые как “класс” лишь в словесном выражении. Так, среди “мужицкого сословия” есть группы “упирающихся рогом”, то есть работающие бесхитростно и тупо до седьмого пота. Есть бессловесные пожилые зеки, не имеющие никакой поддержки ни изнутри, ни извне, называемые рьяной молодежью презрительно “мышами” и “овцами”, “старыми мухоморами”. “Барыги”, торгующие чаем, да и вообще - всем, что есть, обыкновенные спекулянты. Это публика ругаемая и поносимая за глаза всеми: пашущими “мужиками” и блатными. Однако именно через них попадает в пределы зоны чай, доставляется водка. Цена на эти и другие “предметы первой необходимости” устанавливается не сама собой, “сверху”, “командным методом”: “свободный рынок” с конкуренцией в зонах не в чести. Барыга, самовольно взвинтивший цену, рискует быть ограбленным, искалеченным, а то и убитым. “Маклеры” - вечно что-то меняющие, выкручивающие льготы, лекарства, конфеты, тряпье. Они сродни барыгам.”[23]

Взаимоотношения всех строго определены “тюремно-лагерным законом”. У всех свое место, очерченное четкими границами. Причем спуститься по этой тюремной “лестнице” сверху вниз можно, но подняться обратно уже нельзя. Так из активистов в “мужики” дороги нет. И из блатных можно опуститься.

Эти внутренние взаимоотношения заключенных для постороннего человека на первый взгляд почти незаметны. Особенно священнику, пришедшему для служению в тюрьму, стараются не показать никаких  особенностей своих внутренних

отношений. Со временем, конечно, все это проявляется. И выясняется, что в зону назначен новый “смотрящий”, и стало легче с водкой, или что в церковь пытался войти “опущенный” и его чуть не спустили с лестницы. Подобные подробности тюремной жизни, конечно, имеют значение во взаимоотношениях священника и заключенных. И, к сожалению, священник не всегда может повлиять на ход тех или иных специфических вопросов. Например, вопрос о том, присутствовать или не присутствовать “опущенным”, или “обиженным” на богослужении в разных тюрьмах и зонах решается по разному: где-то удается объяснять заключенным, что в церкви все равны пред Богом, и что наибольший грешник, раскаявшись может обрести большую благодать у Бога; где-то заключенные просят поставить “обиженного” последним в таинстве крещения, или исповеди (чтобы после него никто из остальных заключенных не подходил к купели или аналою с крестом и Евангелием); где то “обиженные” не просто подходят на исповедь последними, но приносят свои крест и Евангелие; где то их просто не впускают в храм. И священнику в этом отношении очень тяжело повлиять на такую ситуацию. Ведь дело заключается не только в том, что заключенные брезгливо относятся к “неприкасаемым”, но и в том, что верующих заключенных в зонах обычно насчитывается десятки человек, а остальных заключенных - сотни, и поэтому у верующих преобладает естественный страх за себя: ведь если они вступят в обычное общение с отверженными заключенными, может наступить расплата - перевод в отряд “обиженных”, а это действительно страшно. В большинстве случаев, как было уже выше сказано, такие вопросы заключенные стараются при священнике не вскрывать, оставляя их решение за собой.      

Особенно тяжелое положение среди заключенных у подростков: "Подростки обычно содержатся в отдельных от взрослых блоках СИЗО. Камеры для несовершеннолетних не так переполнены как у взрослых, рассчитаны на меньшее количество мест (4-12 человек), но в остальном они ни в чем не отличаются от камер для совершеннолетних заключенных.

Большинство несовершеннолетних лишены квалифицированной юридической помощи, так как не имеют средств на платного адвоката. Они не знают своих прав, не понимают смысла процессуальных действий, не способны написать жалобу или какой - либо другой документ по делу. От несовершеннолетних заключенных практически не поступает жалоб в государственные надзирающие инстанции и неправительственные организации на условия содержания и нарушения их прав, поскольку по неформальным тюремным правилам это жестоко преследуется сокамерниками.

Количество сотрудников, работающих с несовершеннолетними, явно недостаточное, и в условиях, когда осуществлять эффективный контроль за подростками невозможно, часто происходят случаи самого жестокого насилия, в том числе сексуального, издевательств друг над другом в камере, попытки суицида. В последние годы ситуации внутрикамерного насилия стали характерны не только для мальчиков, но и для девочек.

Избежать внутрикамерного насилия и издевательств в камерах подростков практически невозможно, поскольку по неформальным правилам, распространенным в этой группе заключенных, обращение за помощью к администрации считается позорным поступком, за который над жалобщиком будут издеваться в других камерах, на этапе, в колонии.

Подростки, подвергавшиеся насилию, даже в случаях, когда это известно администрации, не получают специальной помощи от психолога, психиатра, гинеколога.

Надо отдавать себе отчет в том, что в имеющихся условиях СИЗО невозможно обеспечить личную безопасность подростков от внутрикамерного насилия, которое носит крайне жестокие и изощренные формы."[24]

А. Солженицын также характеризует поведение в лагере подростков как бессмысленно жестокое и практически неуправляемое (во времена сталинских лагерей было время, когда все заключенные “сидели” все вместе - и мужчины и женщины и дети). “И во взрослых лагерях малолетки сохраняют черту своего поведения - дружность нападения и дружность отпора. Это делает их сильными и освобождает от ограничений. В их сознании нет никакого контрольного флажка между дозволенным и недозволенным, и уж вовсе никакого представления о добре и зле. Для них то все хорошо, чего они хотят, и то все плохо, что им мешает. Наглую нахальную манеру держаться они усваивают потому, что это - самая выгодная в лагере форма поведения. Притворство и хитрость отлично служат им там, где не может взять сила... Пронять малолеток словами - просто нельзя, человеческая речь

вырабатывалась не для них, их уши не впускают ничего, не нужного им... Малолетки безумышленны, они вовсе не думают оскорбить, они не притворяются: они действительно никого за людей не считают, кроме себя и старших воров! Они так ухватили мир! - и теперь держатся за это.”[25]

"Еще одним серьезным вопросом является атмосфера конфронтации между администрацией и заключенными. Такая психологическая атмосфера сложилась в пенитенциарных учреждениях, как реакция на вынужденное проживание на одной территории несовместимых по культурным установкам групп. В таких условиях говорить о возможности конструктивной работы по исправлению заключенных не приходится."[26]

Иначе описывает свой опыт писатель Сергей Довлатов в "Записках надзирателя": "Я перехожу к основному. К тому, что выражает сущность лагерной жизни. К чертам подозрительного сходства между охранниками и заключенными.

Есть две шкалы нравственных представлений. По одной каторжник является фигурой страдающей, трагической, заслуживающей жалости и восхищения. Охранник соответственно монстр, злодей, воплощение жестокости и насилия.

По второй - каторжник является чудовищем, исчадием ада. А полицейский, следовательно - героем, моралистом, яркой творческой личностью. Я обнаружил третий путь. Я  обнаружил поразительное сходство между заключенными и надзирателями. Между домушниками - рецидивистами и контролерами производственной зоны. Между зеками - нарядчиками и чинами лагерной администрации.

По обе стороны расстилался единый и бездушный мир.

Мы говорили на одном языке, распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения."[27] Можно добавить, что до революции в такой конфронтации участвовали также тюремные священники и доктора: "Здесь же кстати и отметим, что кроме Бреста, везде, между начальством роты с одной и священниками и докторами с другой стороны, существовал антагонизм во всем. Происхождение этого антагонизма следует приписать единственному впрочем, обстоятельству: доктора и священники люди образованные, развитые, никак не могли примириться со взглядами на  значение рот офицеров, обладавших только

фронтовыми познаниями, что крайне недостаточно для перевоспитателей порочных людей."[28]

"Как показывают результаты социологических исследований, в 70-80е годы произошла потеря сотрудниками лагерей и тюрем веры в то, что они совершают нужное и полезное дело, за которое человек может уважать себя сам и требовать уважения со стороны окружающих. Как отмечают некоторые исследователи, "восстановить в этой системе авторитет закона можно только через восстановление авторитета администрации, - и наоборот. Пока что мы имеем перед собой только все усугубляющийся процесс разложения этого авторитета."[29]

 Из этого следует, что состояние тех, кто охраняет места лишения свободы также нуждается во внимании и попечении. Администрация, воспитатели, охранники - те, кто должен заниматься заключенными и их воспитанием находятся сейчас в сложном положении, поэтому Церковь должна помочь и им тоже. Как было верно отмечено на московском международном семинаре "Диакония и попечение" 1997г.: "Сотрудники органов внутренних дел мало просвещены, мало знает о традиционных культурообразующих религиозных конфессиях, у которых сложились устойчивые и конструктивные правовые отношения с государством. Трудность заключается в том, что за десятилетия существования советского государства традиции веротерпимости в стране были основательно подорваны. В обществе долгое время воспитывались атеистические убеждения, недоверие и враждебность к верующим. Вследствие этого возникла довольно устойчивая духовная отчужденность в отношении инакомыслящих. Православная церковь воспринималась под влиянием многолетних штампов как слабое, отсталое, аполитичное и консервативное учреждение. Результатом действия закона о свободе вероисповедания явилось то, что первоначальное отчуждение и нежелание использовать потенциал священнослужителей в процессе исправления осужденных все-таки преодолено.

Следующим шагом должна стать организация катехизаторских курсов для сотрудников в системе служебной подготовки, изучение истории религии, основ вероучений, отечественных традиций, а так же ограничение доступа тоталитарных сект в закрытые учреждения. Хотя некоторые из них зарегистрировали свои уставы в Министерстве юстиции, а мы, по закону, органы, исполняющие закон, и обязаны предоставлять им возможность работать в закрытых учреждениях. (Марина Шульженко. Отдел воспитательной работы УИН МВД Нижегородской обл.).”[30]

Знать о особенностях внутри тюремных отношениях очень важно особенно для тех, кто желает принимать участие в работе с заключенными. Но еще важнее их духовно-нравственное состояние, так как именно оно определяет жизнь человека - в заключении, и после него.

 

 

5. Особенности духовно-нравственного состояния заключенных.

 

Преступник, попадая в заключение, оказывается в тяжелейших условиях жизни - не только физической, но и духовной. И даже если человек осознает свою вину, недовольство рано или поздно все равно появляется. Ведь совершенно разные люди должны жить вместе. И возникающие конфликты часто не могут быть разрешены из-за невозможности сменить окружение. Поэтому обиды переживаются в глубине души, затаиваются, люди замыкаются в себе. Но то, что еще не все человеческое в нем потеряно, можно увидеть даже в тюрьме. Об этом говорит опыт исследования - и дореволюционный и современный: "Здесь, среди людей, во многом, действительно преступных, да еще извращенных жизнью среди развращения и распущенности старого русского острога, приходилось увериться в общих свойствах человеческой природы, - видеть порывы искренних чувств доброты и любви к ближнему. Не говоря уже об отдельных индивидуумах, не вполне испорченных, - в самой коллективной жизни острога нельзя было не найти иногда самых симпатичных сторон. Жизнь преступников, как нам казалось, может служить поводом не к порицанию только человеческой природы вообще, но иногда наоборот доказательством того, что инстинкты общежития, взаимных привязанностей и симпатий лежат столь глубоко в природе человека, что не пропадают даже в самой отверженной тюремной общине."[31]

Это слова исследователя времен конца XIX века. Но по мнению многих исследователей, тюрьмы в дореволюционной России отличались большей мягкостью и гуманностью в отношении к заключенным, чем тюрьмы молодой Советской Республики. И если преступники, содержавшиеся на каторге, имели достаточное для нормального существования питание, могли разводить гусей в остроге, и довольно обеспеченно жить в ссылке, то у них соответственно могли быть нормальные взаимоотношения друг с другом, заключенные могли оставаться людьми, и могли после освобождения вернуться к полноценной гражданской жизни. После 1917 года все изменилось. А.Солженицын так пишет о заключенных советских лагерей: “Вообразите, что человеку пришло бы внезапно и вопреки желанию, но с неотклонимой необходимостью и без надежды на возврат, перейти в разряд медведей или барсуков ( уж не используем затрепанного по метафорам волка) и оказалось бы, что телесно он выдюживает (кто сразу ножки съежит, с того и спроса нет), - так вот мог ли бы он, ведя новую жизнь, все же остаться среди барсуков - человеком? Думаем, что нет, так и стал бы барсуком: и шерсть бы выросла, и заострилась бы морда, и уже не надо было бы ему вареного-жареного, а вполне бы он лопал сырое. Представьте же, что островная среда (архипелага ГУЛАГА) так резко отличается от обычной человеческой и так жестоко предлагает человеку или немедленно приспособиться или немедленно умереть, - что мнет и жует характер его куда решительней, чем чужая национальная или чужая социальная среда. Это только и можно сравнить с переходом именно в животный мир.

В жестоких островных условиях (столь близких к условиям животного мира, что мы безошибочно можем прилагать сюда дарвиновскую борьбу за существование) от успеха или неуспеха в борьбе за место часто зависит сама жизнь - и в этом пробитии дороги себе за счет других туземцы не знают сдерживающих этических начал. Так прямо и говорят: совесть? В личном деле осталась...

Сообразно обстановке и психологически оценивая противника, зэк должен проявить гибкость поведения - от грубого действия кулаком или горлом до тончайшего притворства, от полного бесстыдства до святой верности слову, данному с глазу на глаз и, казалось бы, совсем не обязательному. (Так почему-то все зэки свято верны обязательствам по тайным взяткам и исключительно терпеливы и добросовестны в выполнении частных заказов. Рассматривая какую-нибудь чудесную островную выделку с резьбой и инкрустацией, подобные которым мы видим только в музее Останкино, бывает нельзя поверить, что это делали те самые руки, которые сдают работу десятнику, лишь колышком подперев, а там пусть сразу и рухнет.)

Эта же гибкость поведения отражается и известным правилом зэков: дают - бери, бьют - беги.

Скрытность - едва ли не самая характерная черта зэковского племени.  Скрытность зэка вытекает из его круговой недоверчивости: он не доверяет всем вокруг. Поступок, по виду бескорыстный, вызывает в нем особенно сильное подозрение. Закон - тайга, вот как он формулирует высший императив человеческих отношений.

Первое, что мы сразу же замечаем в сыне ГУЛАГа и потом все более и более наблюдаем: душевная уравновешенность, психологическая устойчивость. Тут интересен общий философский взгляд зэка на свое место во вселенной...Зэк всегда настроен на худшее, он так и живет, что постоянно ждет ударов судьбы и укусов нечисти. Напротив, всякое временное полегчание он воспринимает как недосмотр, как ошибку. В этом постоянном ожидании беды вызревает суровая душа зэка, бестрепетная к своей судьбе и безжалостная к судьбам чужим. Отклонения от равновесного состояния очень малы у зэка - как в сторону светлую, так и в сторону темную, как в сторону отчаяния, так и в сторону радости...У зэка притуплены все чувства, огрублены нервы. Став равнодушным к собственному горю и даже к наказаниям, накладываемым на него опекунами племени, и почти уже даже - ко всей своей жизни, - он не испытывает душевного сочувствия и к горю окружающих. Чей-то крик боли или женские слезы почти не заставляют его повернуть голову - так притуплены реакции. Часто зэки проявляют безжалостность к неопытным новичкам, смеются над их промахами и несчастьями - но не судите их за это сурово, это они не по злу: у них просто атрофировалось сочувствие, и остается для них заметной лишь смешная сторона бытия.

Самое распространенное среди них мировоззрение - фатализм. Это - их всеобщая глубокая черта. Она объясняется их подневольным положением, совершенным незнанием того, что случится с ними в ближайшее время и практической неспособностью повлиять на события. Фатализм даже необходим зэку, потому что он утверждает его в его душевной устойчивости...

Но пожалуй самый интересный психологический поворот здесь тот, что зэки воспринимают свое устойчивое равнодушное состояние в их неприхотливых убогих условиях - как победу жизнелюбия. Достаточно череде несчастий хоть несколько разредеть, ударам судьбы несколько ослабнуть - и зэк уже выражает удовлетворение жизнью и гордится своим поведением в ней. Может быть читатель больше поверит в эту парадоксальную черту, если мы процитируем Чехова. В его рассказе “В ссылке” перевозчик Семен Толковый выражает это чувство так:

“Я... довел себя до такой точки, что могу голый на земле спать и траву жрать. И дай Бог всякому такой жизни. Ничего мне не надо и никого не боюсь, и так себя понимаю, что богаче и вольнее меня человека нет.”

Это странное чувство наблюдал и Чехов на острове впрочем не нашего Архипелага: “Каторжник, как бы глубоко ни был он испорчен и несправедлив, любит больше всего справедливость, и если ее нет в людях, поставленных выше него, то он из года в год впадает в озлобление, в крайнее неверие.”[32]

Описание духовно-нравственного состояния было бы наверное неполным, если опустить мнение воспитательного аппарата колоний и тюрем. Ведь так или иначе, именно воспитательные отделы на местах непосредственно должны заниматься перевоспитанием заключенных. (Уместно будет напомнить, что тюрьмы официально носят название Исправительно-Трудовые Учреждения, указывая на то, что государство не только наказывает преступников, но и пытается их перевоспитать.). Можно по разному судить об эффективности работы тюремных воспитателей, но интересны их рассуждения о нравственном состоянии заключенных:

“Классифицируя осужденных по степени нравственной запущенности, можно выделить следующие типологические варианты их поведения в процессе перевоспитания.

Первую группу составляют осужденные, которых мы условно называем: “активные, с положительной направленностью”. Это как правило осужденные, которые полностью осознают свою вину в совершенном преступлении и искренне раскаиваются в нем. Они самостоятельны и инициативны, в нравственном отношении менее запущены (положительно реагируют на замечания, четко отличают добро и зло), их поведение не зависит от отрицательного влияния среды. Эта категория как бы “отстранена” от ситуации, высказывает собственное мнение и отстаивает его даже в условиях группового давления.

Вторая группа - “Пассивные, с положительной направленностью”. Это осужденные, которые считают своим долгом добросовестно работать, не нарушать

режима отбывания наказания, но в то же время они уклоняются от участия в работе самодеятельных организаций, от активного сотрудничества с работниками ИТУ. Они самокритичны, способны объективно оценивать свои способности, качества и состояния, проявляют меньше импульсивности в поступках. К нравственным нормам относятся избирательно, принимая в основном те, которые затрагивают их лично.

Третий вариант поведения - “осужденные с неопределенной направленностью, или колеблющиеся”. Их поведение зависит от ситуативных влияний среды. В положительной среде они ведут себя положительно, в отрицательной - становятся на сторону нарушителей. Их поведение очень изменчиво, беспринципно, характеризуется потерей собственной нравственной позиции. В условиях группового давления они не могут отстоять свое мнение, проявить самостоятельность. Эти осужденные, как правило, руководствуются личными потребностями, у них нет осознанных и ясных целей, перспектив, конкретных планов.

Четвертую группу составляют осужденные, которых условно можно назвать: “пассивные, с отрицательной направленностью.” Они держатся независимо и имеют свою точку зрения, которую отстаивают. Только их мнение противоречит коллективному, преследует узколичные, эгоистичные интересы. Как правило, эти осужденные критически не оценивают свои поступки, а напротив гордятся ими. Направленность на себя, ложное самоутверждение - вот характерные особенности этих осужденных. Их самооценка, как правило завышена, у них довольно прочные отрицательные установки, мотивы, убеждения.

Пятая группа - “активные, с отрицательной направленностью.” Основным регулятором поведения у них является не нравственно-правовые нормы, а неофициальные, основанные на соблюдении воровских традиций, что выражается в негативном, конфликтном отношении, даже противодействии администрации ИТУ, самодеятельным организациям, доминировании над другими осужденными.

Шестая группа - это “пренебрегаемые осужденные”, с которыми никто не хочет общаться. Как правило, у них заниженная самооценка, они служат объектом издевательств, притеснений, выполняют всю “грязную” работу. Для них характерна деформация нравственных понятий, извращенное представление о них, подчинение своего поведения асоциальным нормам.

Знание особенностей типологических вариантов осужденных - необходимое условие их нравственного перевоспитания.”[33]

Интересно и то, что кроме классификации заключенных по степени нравственной запущенности, исправительная педагогика МВД также характеризует различные типы верующих заключенных:

“В среде осужденных можно выделить ряд типов верующих осужденных, каждый из которых обладает характерными личностными качествами и особенностями религиозных взглядов, специфическим положением в среде осужденных и требует особого подхода в воспитательной работе с ними.

Тип “нейтрального верующего”. Характерен для представителей всех религий и верований. Может достаточно глубоко верить в Бога, обладать знаниями в религиозной сфере, стремиться к соответствию своего поведения основным нравственным догматам своей веры... верно осознавать тяжесть своего преступления и справедливость наказания... Вера в Бога выступает для такого осужденного как устойчивое внутреннее состояние, не оказывает зачастую внешнего влияния на его поведение, в частности на возможные нарушения режима.

Тип религиозного фанатика. Среди осужденных встречается редко. Чаще всего - сектант, интеллектуально ограничен, обладает догматическим мышлением, хотя может быть хорошо подготовлен в области религиозной догматики. Вера имеет сильную эмоциональную окраску... Неверующих считает существами низшего сорта... Может стать опасным исполнителем воли лидера отрицательно настроенной группы. Иногда сам становится лидером отрицательной группы.

Воспитательная работа с такими осужденными не всегда приводит к успеху, особенно если у них сохраняются связи с единоверцами на воле, если они уверены, что единоверцы их ждут и считают мучениками за веру.

Тип верующего “интеллектуала”. Также достаточно редок в ИУ , но представляет один из наиболее сложных в плане перевоспитания... Религиозное мироощущение такого осужденного может быть эмоционально насыщено, его чувства и эмоции более сложны и разнообразны, чем у религиозного фанатика. Но основу отношений, поведения определяет, как правило, хорошо развитая и устойчивая система религиозных взглядов, опирающаяся на соответствующие знания в религиозной сфере. Для доказательства или подтверждения истинности своей веры может приводить аргументы как религиозного, так и светского характера.

Тип “эмоционального верующего”. Весьма распространен среди верующих осужденных... Для таких осужденных вера в Бога не столько система религиозных взглядов или знаний, сколько религиозные чувства, тем более, что подобные осужденные могут иметь самый средний уровень интеллектуального развития... в условиях ИУ они редко соблюдают пост, или отказываются от каких-либо видов пищи по соображениям веры. Вера для таких осужденных в первую очередь является средством эмоционально-психологической саморегуляции, снятия эмоционального напряжения, приглушения тяжелых переживаний.

Тип верующего “по привычке”. Встречается в ИУ все чаще. Может не быть глубоко религиозным, однако исполнение определенных действий, связанных с верой, чаще всего молитв, является для него системой укоренившихся жизненных привычек... В то же время “отстаивания веры”, точнее, права на определенное внешнее поведение, связанное с религиозной атрибутикой, может стать для такого осужденного устойчивой линией поведения, превратиться в скрытую форму противодействия требованиям администрации совсем не по религиозным мотивам, а, скажем, как средство завоевать авторитет среди осужденных единоверцев.

Тип “религиозный безбожник”. Для такого осужденного вера в Бога непосредственно может не играть сколько-нибудь серьезной роли в системе его взглядов и отношений. Он может вообще не верить в ортодоксальный вариант бытия Божия, бессмертия души и т.п. Но для него религия выступает как единственная носительница нравственно-этических начал, общечеловеческих ценностей, которые не искажены и не обесценены, а церковь, как единственная земная организация, которая по крайней мере, в последние десятилетия не запятнала себя антигуманными или безнравственными действиями.

Тип “псевдоверующего” осужденного. По сути, к верующим осужденным его отнести нельзя, т.к. в данном случае осужденный, не веря ни в Бога, ни в ч..., использует религиозную демагогию или религиозную атрибутику для достижения личных, нередко корыстных целей. По “соображениям веры” отказывающийся работать в субботу, требует себе особую пищу, не желает выполнять отдельные виды работ по самообслуживанию, вступать в самодеятельные организации...

Более сложный вариант “псевдоверующего” - это осужденный, который не веря в Бога, религиозными мотивами оправдывает совершенное им преступление, например, отказ от службы в армии. И такая позиция может принести ему даже определенный авторитет в среде верующих, особенно если он преуспел в религиозной демагогии.

(Таким образом) ...во первых, значительной части осужденных вера нужна именно для того, чтобы поддержать и укрепить в себе искаженное отношение к закону, преступлению, наказанию. Во вторых, ни один здравомыслящий работник ИУ, наверное (!), не будет чинить препятствия, если на основе религиозных убеждений или благодаря влиянию священнослужителя у осужденного будет формироваться правильное отношение к преступлению, отбыванию наказания, закону. И, наконец, вести работу по “очищению” веры осужденных силами работников ИУ - это, по сути, заниматься религиозным образованием и воспитанием, что является задачей исключительно самих религиозных организаций и не входит в сферу деятельности государственных учреждений.”[34]

Мнение ученых сотрудников УИН МВД о нравственных и религиозных состояниях заключенных важно, но довольно отчетливо показывает традиционное отношение милиции к заключенным, выявляя в них в основном склонность к рецидиву, и оставляя очень мало надежд на их исправление.

Более интересное описание нравственности заключенных находится у А.Солженицына: “Считалось веками: для того и дан преступнику срок, чтобы весь этот срок он думал над своим преступлением, терзался, раскаивался и постепенно исправлялся.

Это - великий развилок лагерной жизни. Отсюда - вправо и влево пойдут дороги, одна будет набирать высоты, другая низеть. Пойдешь направо - жизнь потеряешь, пойдешь налево - потеряешь совесть.

Что тюрьма глубоко перерождает человека, известно уже много столетий. [Пеллико С. Мои темницы. СПб,1836]... Об этих душевных изменениях узников писалось достаточно, это поднялось уже на уровень теории тюрьмоведения. Вот например в дореволюционном "Тюремном вестнике” пишет Лученецкий: “Тьма делает человека более чувствительным к свету; невольная бездеятельность

возбуждает в нем жажду  жизни, движения, работы; тишина заставляет глубоко вдуматься в свое “я“, в окружающие условия, в свое прошлое, настоящее и подумать о будущем.”[35]

Наши просветители, сами не сидевшие, испытывали к узникам только естественное стороннее сочувствие; однако Достоевский, сам посидевший, ратовал за наказания! Об этом стоит задуматься.

И пословица говорит: “Воля портит, неволя учит”.

Казалось бы: здесь должны вырастать в человеке злобные чувства, смятенье зажатого, беспредметная ненависть, раздражение, нервность. А ты сам не замечаешь, как, в неощутимом течении времени, неволя воспитывает в тебе ростки чувств противоположных.

Ты был резко-нетерпелив когда-то, ты постоянно спешил, и постоянно не хватало тебе времени. Теперь тебе отпущено его с лихвой, ты напитался им, его месяцами и годами, позади и впереди, - и благодатной успокаивающей жидкостью разливается по твоим сосудам - терпение.

Ты никому ничего не прощал прежде, ты беспощадно осуждал и так же невоздержанно превозносил - теперь всепонимающая мягкость стала основой твоих некатегорических суждений. Ты слабым узнал себя - можешь понять чужую слабость. И поразиться силе другого. И пожелать перенять.

Бронированная выдержка облегает с годами сердце твое и всю твою кожу. Ты не спешишь с вопросами, не спешишь с вопросами, не спешишь с ответами, твой язык утратил эластичную способность легкой вибрации. Твои глаза не вспыхнут радостью при доброй вести и не потемнеют от горя.

Ибо надо еще проверить, так ли это будет. И еще разобраться надо - что радость, а что горе.

Правило жизни твое теперь такое: не радуйся нашедши, не плачь потеряв.

Душа твоя, сухая прежде, от страдания сочает. Хотя бы не ближних, по-христиански, но близких ты теперь научаешься любить.

Тех близких по духу, кто окружает тебя в неволе. Сколькие из нас признают: именно в неволе в первый раз мы узнали подлинную дружбу!

И еще тех близких по крови, кто окружал тебя в прежней жизни, кто любил тебя, а ты их - тиранил...

Вот благодарное и неисчерпаемое направление для твоих мыслей: пересмотри свою прежнюю жизнь. Вспомни все, что ты делал плохого и постыдного, и думай - нельзя ли исправить теперь?..

И вообще, вы знаете, я убедился, что никакая кара в этой земной жизни не приходит к нам незаслуженно. По видимости, она может прийти не за то, в чем мы на самом деле виноваты. Но если перебрать жизнь и вдуматься глубоко - мы всегда отыщем то наше преступление, за которое теперь нас настиг удар.

Согнутой моей, едва не подломившейся спиной дано было мне вынести из тюремных лет этот опыт: как человек становится злым и как - добрым. В упоении молодыми успехами я ощущал себя непогрешимым и оттого был жесток. В преизбытке власти я был убийца и насильник. В самые злые моменты я был уверен, что делаю хорошо, оснащен был стройными доводами. На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление добра. Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, - она проходит через каждое человеческое сердце - и черезо все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце - неискорененный уголок зла.

“Познай самого себя”. Ничто так не способствует пробуждению в нас воспоминания, как теребящие размышления над собственными преступлениями, промахами и ошибками...

Вот почему я оборачиваюсь к годам своего заключения и говорю,

подчас удивляя окружающих: -  Благословение тебе, тюрьма!

Все писатели, писавшие о тюрьме, но сами несидевшие там, считали своим долгом выражать сочувствие к узникам, а тюрьму проклинать. Я - достаточно там сидел, я душу там взрастил и говорю непреклонно:

- Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!

Настойчивее и значительнее других (потому, что у него это уже все написано) возразит Шаламов:

“В лагерной обстановке люди никогда не остаются людьми, лагеря не для этого созданы.”

“Все человеческие чувства - любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы, честность - ушли от нас с мясом мускулов... У нас не было гордости, самолюбия, а ревность и страсть казались марсианскими понятиями... Осталась только злоба - самое долговечное человеческое чувство.”

“Мы поняли, что правда и ложь - родные сестры.”

“Дружба не зарождается ни в нужде, ни в беде. Если дружба между людьми возникает - значит, условия недостаточно трудны. Если беда и нужда сплотили - значит, они не крайние. Горе недостаточно остро и глубоко, если можно разделить его с друзьями.”[36]

Только на одно различение здесь согласится Шаламов: восхождение, углубление, развитие людей возможно в тюрьме. А “...лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего нужного, полезного никто оттуда не вынесет. Заключенный обучается там лести, лганью, мелким и большим подлостям... Возвращаясь домой он видит, что не только не вырос за время лагеря, но интересы его стали бедными, грубыми.”[37]

В тюрьме (в одиночке, да и не в одиночке) человек поставлен в противостояние со своим горем. Это горе - гора, но он должен вместить его в себя, освоиться с ним и переработать его в себе, а себя в нем. Это - высшая моральная работа, это всех и всегда возвышало. Поединок с годами и стенами - моральная работа и путь к возвышению (коли ты его одолеешь). Если годы эти ты разделяешь с товарищем, то не надо тебе умереть для его жизни, и ему не надо умереть, чтобы ты выжил. Есть путь у вас вступить не в борьбу, а в поддержку и обогащение.

Лагерная жизнь устроена так, что зависть со всех сторон клюет душу, даже и самую защищенную от нее. Зависть распространяется и на сроки и на самую свободу...

Еще ты постоянно сжат страхом: утерять и тот жалкий уровень, на котором ты

держишься, утерять твою еще не самую тяжелую работу, загреметь на этап, попасть в зону усиленного режима. А еще тебя бьют, если ты слабее всех, или ты бьешь того, кто слабее тебя. Это ли не растление?..

Чехов еще и до наших ИТЛ разглядел и назвал растление на Сахалине. Он  пишет верно: пороки арестантов - от их подневольности, порабощения, страха и постоянного голода. Пороки эти: лживость, лукавство, трусость, малодушие, наушничество, воровство. Опыт показал каторжному, что в борьбе за существование обман - самое надежное средство.

А между тем, кто из верующих растлился? Умирали - да, но - не растлились?

А как объяснить, что некоторые шаткие люди именно в лагере обратились к вере, укрепились ею и выжили нерастленными?

И многие еще, разрозненные и незаметные, переживают свой урочный поворот и не ошибаются в выборе. Те, кто успевают заметить, что не им одним худо - но рядом еще хуже, еще тяжелей.

Растлеваются в лагере те, кто до лагеря не обогащен был никакой нравственностью, никаким духовным воспитанием.

М.А. Войченко считает так: “В лагере бытие не определяло сознание, наоборот, от сознания и неотвратимой веры в человеческую сущность зависело: сделаться тебе животным или остаться человеком.”[38]

Чехов верно сказал: “Углубление в себя - вот что действительно нужно для исправления.”[39]

И.Г.Писарев, кончающий долгий срок, пишет (1963 год): “Становится тяжело особенно потому, что выйдешь отсюда неизлечимым нервным уродом, с непоправимо разрушенным здоровьем от недоедания и повсечастного подстрекательства. Здесь люди портятся окончательно. Если этот человек до суда называл и лошадь на “вы”, то теперь на нем и пробу негде ставить. Если на человека семь лет говорить: “свинья” - он и захрюкает... Только первый год карает преступника, а остальные ожесточают, он прилаживается к условиям, и все. Своей продолжительностью и  жестокостью закон карает больше семью, чем преступника.””[40]

  Это снова опыт исследователей. Но наверное мало, что сравнится с простыми письмами простых заключенных - выражением человеческих чувств тех, кто

не стал после заключения описателем  мест заключения, особенно в советское время, когда надежд на исправление - в Исправительно-Трудовых Колониях и Тюрьмах, а также на новую жизнь после освобождения - почти нет.

Об этом красноречиво говорят письма заключенных (сборник "Письма из зоны - 87):

"Документ - 5. В свои 26 лет я понял одно: я никогда и никому не был нужен, с раннего детства. И мне, наверное, осталось совсем немного, я все равно вряд ли выйду на свободу, мои нервы лопнули, осталась последняя струна. А там и сожалеть не придется... Я действительно устал от этой жизни, и я прошу вас - не верьте никому, тут не перевоспитывают и не ставят на путь истинный.

 Док. - 53. Да, оправдывать себя нечего: мы - преступники, нарушившие закон. Однако мы - люди или хотя бы разумные, мыслящие существа.. Огромная армия милиции ловит и обезвреживает нас, сколько людей работает в тюрьмах, охраняет нас на этапах и в колониях, но лишь небольшая часть всех работников МВД занимается "воспитанием в ИТК", а по-другому сказать - выпускает озлобленных, трусливо-хитрых, неприспособленных к нормальной жизни людишек, то есть поставляет работу всем остальному огромному аппарату работников юстиции.

   Док. - 51. Нам говорят, чтобы мы исправлялись честным трудом, а сами не дают этой возможности и, по-моему, наоборот, воспитывают из нас натуральных преступников, озлобляя нас своими репрессиями... А молодежь не знает, что такое тюрьма, и живет глупой романтикой, что приводит ее на скамью подсудимых.

 Док. - 91. Существующая ныне система исправления, скорее всего, похожа на школу преступности... Человек, впервые попавший в ИТК и отсидевший 9-10 лет, по-настоящему становится преступником. Неоспорим тот факт, что у отсидевшего 7 лет и долее (это видно на примерах) происходит деформация морально - психологической сферы личности до крайней степени проявлений.

Док. - 120. Из интервью с бывшим работником Калининской областной спецпрокуратуры.

С кем бы я ни говорил, мнения однозначные: наши колонии не перевоспитывают. Ни о каком перевоспитании не может идти и речи. Ни о перевоспитании, ни

об исправлении. Колония до сих пор - это школа усовершенствования криминаль

ного опыта.

            Док. - 170. Большую часть своей жизни я провел в колониях и могу поведать Вам, что в работе администрации колонии закрепилась особая практикаправления, заключающаяся в том, чтобы любыми методами подавить в человеке личность. Производится постоянное внушение, что ты неполноценен, получеловек и никогда не станешь человеком, унижается человеческое достоинство. При возмущении против такого обращения применяются самые жестокие меры воздействия, вплоть до телесных наказаний. Производится постепенное превращение человека в животное. Как правило, после отбытия наказания люди озлобляются, становятся жестокими и безжалостными.

Док. - 156. Оставалось около недели до окончания второго срока, и я поймал себя на мысли: как и где придется сидеть в следующий раз? Не поверите, когда я понял, о чем думаю, у меня сердце сжалось. От неотвратимости тюрьмы...

Поверьте, хочется жить нормальной людской жизнью, не знать этих зон, этапов. Но трудно вырваться из этой трясины одному, и не каждый может пройти, не заметив все унижения, которые нам достаются."[41]

Свобода - самая большая ценность для заключенных. Именно со свободой связаны все мысли, все надежды, все мечты. Это чувство - желание свободы - делает близкими преступников и христиан. Ведь самой большой ценностью для христиан является именно свобода - свобода во Христе, освобождение от греха, от смерти. Поэтому только обращение преступников - заблудших грешников к Богу, может дать им возможность прежде всего внутреннего освобождения от своих пороков, и преображения своей жизни во Христе. Не говоря уже о том, что именно вера помогает пройти человеку через тяжелейшее жизненное испытание, которым является тюремное заключение - испытание, от которого, как известно, никто из людей не застрахован. Об этом говорит не только история исследования вопроса перевоспитания заключенных, но и сами заключенные: "Я верю, что эти молитвы помогут вам, пусть не всем - тому, кто этого захочет, кто будет просить помощи у Бога, а Он всегда рядом и всегда услышит, если просишь ты у Него не для брюха, а для души, не для какой-то дурости, без которой мы всегда можем прожить, а для

того, что тебе по-настоящему нужно: чтоб человеком остаться, совесть не потерять, а кто потерял, снова ее обрести. Свобода ведь, она не только у тех, кто на "гражданке", другой и на воле живет, и все у него есть: бабки, машина, дом, почет-уважение, а сам он свинья-свиньей, и не спит, подушка под ним крутится. А другой и в тюрьме, пусть и в карцере, а свободен - возьми его за рупьдвадцать - он с Богом, а Бог не дает креста не по силам, наказывает, кого любит, значит знает: много у тебя сил, выдержишь. Нам и самое страшное, самое тяжкое бывает на пользу, главное - себя понять, увидеть, где была твоя собственная промашка, ошибка, где тебя потянуло на лево, где ты споткнулся, открылся диаволу, на чем он тебя поймал, а дальше - покатился. А когда поймешь, скажешь рогатому: "Нет" - все покатится в обратную сторону, выдержишь."[42]

К счастью, в настоящее время заключенные могут свободно исповедовать свою веру и, в основном, администрация мест лишения свободы идет навстречу пожеланиям верующих заключенных. В тюрьмах строятся храмы, распространяется духовная литература, приглашаются священнослужители. Но “сами заключенные часто жалуются на невнимание к ним со стороны местных приходов Православной Церкви. По результатам переписи 1994г.: 18% заключенных считают себя православными, 1.7% принадлежащими к другим христианским конфессиям, 2.5% к мусульманству, 0.4% к другим конфессиям. 76.7% считают себя неверующими. Особенно много верующих в женских колониях (более 40%) и тюрьмах (33%)."[43] Ответить на это можно только словами Спасителя: " жатвы много, а делателей мало; Итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою." (Мф.IX,37-38).

III. Опыт тюремного служения инославных церквей.

IV. Социальные проблемы попечения о заключенных.

V. Меры духовно-нравственного исправления заключенных.