Нет предания о прогрессе, но все человечество верит в грехопаде­ние. Забавно, что даже распространенность легенды оказывается в устах образованных людей доводом против нее: они говорят, что раз все племена помнят о доисторической катастрофе, значит, ее не было. Мне не поспеть за их парадоксами.

Г. К. Честертон¹⁰²

 

"Одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть. Если преступлением одного подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Че­ловека, Иисуса Христа, преизбыточествуют для многих. Посему, как преступлением одного всем человекам осужде­ние, так правдою одного всем человекам оправдание к жиз­ни" (Рим. 5, 12-18). Так апостол Павел объясняет связь двух важнейших событий священной истории. Через Адама в мир вошла смерть, через Христа Спасителя - вернулась жизнь.

Естественно, что во фронтальном наступлении теософии на христианство, именно эти два важнейших положения хри­стианской веры - Грехопадение и Искупление - подверга­ются наиболее ожесточенным и систематичным нападкам.

Поэтому настала пора от периферийных дискуссий пе­рейти к главному. Сначала мы сопоставим православное понимание грехопадения с оккультным, а затем предста­вим набросок православного понимания таинства Спасе­ния и сравним с ним ту карикатуру на христианскую соте­риологию, которую распространяют оккультисты.

 

а) ЗНАНИЕ ДО ГРЕХА

О. Шпенглер писал, что в человеческой культуре иног­да происходят "псевдоморфозы" - когда некоторая куль­турная оболочка, по видимости оставаясь прежней (или будучи воспроизведенной в прежнем виде), на деле служит для выражения совершенно иного содержания.Нечто подобное произошло с восприятием библейского рассказа о грехопадении. Интерпретаторы этого сказания как критикуя, так и защищая его, весьма часто не дают себе отчета в том, что слово "познание" понимается доста­точно по-разному Библией и ими самими. Слово кажется настолько известным, настолько понятным, что даже не возникает мысль о том, что Моисей мог понимать "позна­ние" как-то иначе. Поскольку же Библия ясно определяет "древо познания" как нечто запретное, легко рождается миф о том, что Библия не одобряет развитие человеческого познания (за что ее иногда хвалят "зеленые" и антирацио­налисты вроде Льва Шестова, и ругают все остальные).

Теософы, естественно, принадлежат к ругающим. Как пишет Е. Рерих, "особенно прискорбно, что на протяже­нии долгих веков укоренилось глубоко невежественное и крайне опасное убеждение, что Сатана погубил человече­ство, дав людям познание добра и зла. Люди привыкли повторять эту возмутительную нелепость и совершенно не задумываются, что же мог представлять собою человек, не знавший, что есть добро и зло. Не был ли он просто безот­ветственным животным? Но кто из людей согласился бы сейчас вернуться к такому животному прозябанию, хотя бы и в райском саду?"¹¹⁰.

Если человек был лишен фундаментальнейшего из всех знаний - умения различать добро и зло, то вслед за Бла­ватской "лишь естественно рассматривать Сатану, Змия в книге Бытия как истинного создателя и благодетеля, Отца Духовного Человечества"¹¹¹. И конечно, тот, кто отказался дать человеку столь необходимое для его духовной жизни знание, оказывается врагом человека и - согласно Бла­ватской - просто "человекоубийцей искони": "Элогимы опасались дать Адаму знание Добра и Зла и потому они показаны как изгоняющие его из Эдема или же убиваю­щие его духовно"¹¹².

Но едва мы встали на столь логичный путь, как вдруг обнаружили, что пришли к странным выводам. Оказыва­ется, Бог убивает Адама, а Сатана спасает его и даже ду­ховно создает. Тот, Кого Христос звал Своим Небесным Отцом ("Отче! прости им" - Лк. 23, 34) и Владыкой ("Элои, Элои, ламма савахфани!" - Мк. 15, 34), оказывается злей­шим недругом человеческого рода...

Но если такая интерпретация библейского сказания столь стремительно приводит к хуле на Христа и Его Отца, а также к возвеличиванию Люцифера, "как истинного со­здателя и благодетеля, Отца Духовного Человечества", то представляется разумным внимательнее приглядеться к тем основаниям, из которых исходила такая логичная мысль.

И прежде всего приходится заметить, что слово "позна­ние" многозначно. Есть два вида познания. Один - столь привычный нам путь собирания информации. И второй - путь соединения. На библейском языке познать - значит соединиться. Когда Библия говорит, что Адам познал жену свою - это означает, что он соединился с нею во едину плоть, а не то, что он прочитал книжку о женской физио­логии.

Для нас теперь очевидно, что познание означает полу­чение неким субъектом достоверной информации о некоем внеположном ему объекте. Но для людей, в меньшей сте­пени утративших вкус бытия, познать что-то означало всту­пить с ним в событие, ибо "подобное познается подобным". Считалось естественным, что живое познается только жи­вым, святое - святым, истинное - истинным. Истина тогда умещалась не в черепной коробке, а пеленала собою всю землю. И если человеку не удавалось подняться до нее, то это не означало, что "нет правды на земле, но правды нет и выше", а означало лишь, что данный человек не так искал ее, что сам он оказался недостаточно чистым, чтобы Исти­на отразилась в нем. Человек, по представлениям тех лю­дей, лишь тогда получал доступ к Истине, когда сам очи­щал себя для того, чтобы Истина могла войти в него. В общем, "для созерцания Истины познающий сам должен стать и быть "истинным"¹¹³.

Так вот, и для людей, писавших Библию, и для Адама познать Истину означало принять Истину в себя, причас­титься ей, приобрести реальный опыт жизни в Истине. Одно дело - иметь предварительное знание о зле и добре; дру­гое - принять непосредственное участие в том или дру­гом. И если от второго познания Адам еще был отделен, то первой, теоретической осведомленности о добре и зле у него вполне хватало. Теоретическое представление о добре у Адама уже было, но не было еще реальной причастности к добру, и не было еще реального опыта соучастия во зле. Библия подчеркивает, что все сотворенное Богом "хоро­шо весьма" - "добро зело". И надо было быть абсолютно слепым, чтобы не видеть этой доброты и не понимать ее источника и смысла. Вся тварь своим совершенством проповедовала о том, "что такое хорошо".

 

 "Весь мир представлял ему образы добра" (митр. Филарет (Дроз­дов). Записки, руководствующие к основательному разумению книги Бытия, заключающие в себе и перевод сей книги на русское наречие. Ч. 1. - М., 1867, с. 41).

 

 Наконец, люди имели непосредственное откровение Бога, общение с Ним и Его заповеди, они находились с Ним в первом завете... Нет, еще до вкушения от плода познания они знали, что такое добро - ибо носили в себе это добро как образ Божий.

Но знали они также и о том, что такое зло. Они прямо слышали об этом от Бога. "И сказал Господь Бог: не хоро­шо быть человеку одному" (Быт, 2, 18). Не хорошо челове­ку быть одному... Наверное это самое глубокое определе­ние того, что такое "не хорошо", в чем сущность зла - в отъединенности, замкнутости, противопоставленности. В какое бы проявление зла мы не всматривались, в глубине его мы обнаружим именно желание отъединиться, гордо самоутвердиться ("закон не для меня писан").

Нет, еще до вкушения от древа познания человек знал, в чем заключается зло. "Господь создал человека из земли. Он дал им смысл, язык и глаза, и уши и сердце для рас­суждения, исполнил их проницательностью разума и по­казал им добро и зло" - говорит премудрый (Сир. 17, 1-6). "Не хорошо человеку быть одному... Нехорошо душе без знания" (Быт. 2, 18 и Притч. 19, 2).

И в самом деле, отмечает св. Иоанн Златоуст, "добро и зло не знают только те, кто по природе не имеет разума, а Адам обладал великою мудростию и мог распознавать то и дру­гое... Если же Адам не знал до вкушения от древа, что добро и что зло, следовательно грех был бы для него учителем муд­рости"¹¹⁴. Так же полагает и преп. Макарий Египетский: "Адам умел различать страсти" (Духовные беседы, 26, 1).

Человек знал критерии добра и зла - и, значит, был нравственно вменяем. Когда же змий говорит в будущем времени - "узнаете добро и зло", то ведь этим и выдает он себя как "противоборника" - "диавола". Такая постанов­ка вопроса предполагает, что Бог - обманщик, что то, что Он уже сообщил людям как доброе и злое, не соответствует истине, и что только теперь змий готов сообщить Еве подлинную аксиологию.

Суть его лжи заключается в том, что люди к этому мо­менту - вопреки уверению змия - уже знали, что такое подлинное добро и подлинное зло.

Недаром в церковной среде называют диавола первым большевиком - он как первый утопист предложил сжечь прошлое ради гипотетических будущих ценностей. Ева же должна была ответить искусителю: как ты говоришь, что я еще узнаю добро и зло, если я уже знаю их? Значит, твоя система оценок иная, чем Божия? "Если не умею разли­чать добра и зла, то почему разумею, хорошо ли или худо твое обещание? почему знаю, что хорошо быть богом и вож­деленно иметь отверстые очи? откуда мне известно, что смерть есть зло?" - готов вместо Евы возражать искусите­лю преп. Ефрем Сирин¹¹⁵.

Итак, и согласно библейскому свидетельству, и по суж­дению Святых Отцов православия, знание о добре и зле у человека были еще до греха. Та логика, что привела теосо­фов к почитанию Сатаны как благодетеля и учителя муд­рости, основана на ложных посылках, на сужении библей­ского значения слова "познание".

 

б) СВОБОДА ДО ГРЕХА

Следующую атаку на библейское повествование о гре­хопадении теософы предпринимают под знаменем свобо­ды. По воззрениям теософии, Сатана не только дал людям свое знание добра и зла, но и просто освободил их. Христос сказал: "Познайте истину, и истина сделает вас свободны­ми". С точки зрения теософии, это служение исполнил именно Сатана.

У Блаватской это выглядит так: "Восставшие являются нашими Спасителями"¹¹⁶. "Люцифер - Дух Носитель Оза­рения и Свободы Мысли метафорически является ведущим маяком, который помогает человеку находить свой путь через рифы и отмели жизни"¹¹⁷. "И теперь доказано, что Сатана или Красный Огненный Дракон и Люцифер нахо­дится в нас; это наш ум, наш Искуситель и Искупитель, наш разумный Освободитель и Спаситель от чистого ани­мализма. Без этого животворящего духа не было бы разни­цы между человеком и зверем"¹¹⁸.Эти мысли Блаватской естественно продолжаются у Штейнера: "Мы видим также, как с люциферическим вли­янием человек стал независим от известных сил, которым он раньше безвольно отдавался. Он мог отныне самостоя­тельно принимать решения. Свобода есть результат этого влияния"¹¹⁹.

Не чужда им и Е. Рерих: "Теософы чтут не сатану, это порождение человеческого недомыслия, но Представителей Великого Разума, которые вывели человека из его бессоз­нательного животного состояния, о котором, может быть, могут сожалеть хитроумные интерпретаторы легенды о Дьяволе-Искусителе, но не те, кто осознал величие созна­ния и свободной воли, приближающих нас к отображению Божественного Начала в нас во всем его многообразии"¹²⁰.

Так действительно ли человек не мог быть свободен без греха и без Люцифера?

Был ли Адам свободен до греха? Была ли у него свобода выбора? Ответ православной мысли здесь таков: Адам был свободен, но не имел свободы выбора.

Христианская мысль проводит различение "свободы выбора" и "свободы воли". Это - разные состояния. Быть свободным - не значит быть в состоянии реализовать лю­бую из мыслимых возможностей. Быть свободным - зна­чит действовать в соответствии со своим собственным бы­тием, своей природой, не влачась за внешними, привходя­щими импульсами.

Свободы произвола нет и не может быть, т. к. у челове­ка нет возможности одинаково реагировать на все предос­тавляемые перемены в окружающем его мире. Предполо­жение об абсолютной свободе человека, т. е. о его способ­ности стать на сторону любого из предоставляющихся дей­ствий и без всякого основания выполнить его, предполага­ло бы, что человек есть чистое и голое, пустое, внутренне не наполненное и не осмысленное существование. Такое существование было бы просто пустышкой и было бы лишь игрушкой внешних стихий.

Но человек творится хотя и открытым к воздействиям и к переменам, но все же определенным бытием, имеет свое качество. Человек имеет свою определенную природу, и потому для него свобода не есть просто автономность от внешних воздействий, но она есть открытость таким посылам, которые соответствуют его подлинной природе. У че­ловека есть нечто свое - и потому его свобода не нечто отрицательное (независимость), а положительное: верность себе, своей природе и призванию. Свобода человека не сво­дится лишь к отрицательной "независимости"; она есть способность к творческому осуществлению себя.

Воли как таковой нет, есть волящий, тот, кто волит. Я волю - значит, я существую. Воля - это мое действие. Поэтому это не пустая форма, которой все равно чем на­полняться и к чему склоняться, а совершенно определен­ное стремление, действие, событие.

Святому не нужно решаться, чтобы быть в Добре. Ему нужно лишь следовать нормам своей природы и явленной в его сердце Божественной Любви. "Люби Бога и делай что хочешь", - так резюмировал это состояние Августин.

Единственное истинное назначение человека - это со­ответствовать своей природе. "Колебание", "выбор", как волевое утверждение между двумя предложениями - это состояние, пришедшее к человеку лишь после грехопаде­ния. То, что мы имеем "свободу выбора", - это одно из фундаментальнейших следствий первородного бедствия, ибо есть лишь остаточная, редуцированная форма подлинного бытия и подлинно человеческой свободы. Изначально че­ловеку не нужно было решаться, чтобы быть в Свете. Ему нужно было лишь следовать нормам своей природы, стре­мящейся к Богу.

Именно из-за выпадения из мировой целостности, вы­хода из атмосферы божественной благодати, зло стало ви­димо для человека; принципиально не существующее ста­ло восприниматься как, по меньшей мере, равноправное с благобытием, а то и как заслоняющее его, преимуществен­ное. Именно после падения, когда человек перестал видеть Бога, он стал видеть зло (не-сущее), и появилась действи­тельная свобода выбора, характерная для мерцающего со­знания.

Для познания природы человека надо определить энер­гию этой природы - как она действует, в чем проявляет себя. Для этого надо знать, какие энергии истинны, или точнее, на что они направлены. В каких действиях и на что именно ориентированных проявляет себя наша глубин­ная природа? В человеке борются несколько воль - плоти и духа. Разные качества единой природы человека желают разно­го. Человек должен выбрать - какую иерархию своих стремлений он установит, в каком из них он опознает под­линное призвание своей природы, о чем скажет: вот это - самое мое во мне!

 

 Понятно, что здесь же берут начало не только опыты частного самопознания, но и разные системы философской антропологии. Вслед за соловьевским "Опраданием добра" Николай Бердяев, например, го­ворит, что "понять человека можно лишь в его отношении к Богу. Нельзя понять человека из того, что ниже его, понять его можно лишь из того, что выше его" (Бердяев Н. А. О назначении человека. - М., 1993, с. 55). Примеры противоположных самоощущений и порожденных ими фило­софских систем перед нами налицо уже даже не первое столетие...

 

Поскольку личность возвышается над всеми природны­ми стремлениями, она может отождествить себя с тем или иным из них. Если личность делает ставку на низшее, она вступает в обладание не целостной природой, но уже индивидуированной, ущербной. В этом случае в человеке рас­ходятся две воли: собственно природная воля ("Душа чело­веческая по природе христианка"¹²¹) начинает искажаться ипостасным, личностно-свободным "произволением". Само "произволение" есть результат наложения на общую энер­гию (волю) природы решения конкретной ипостаси. Так, на­пример, испытывать голод - это воля естества. А что и когда именно есть и как добыть пропитание - это произволение отдельной человеческой ипостаси. Личность действует своим решением, "произволением", определяющим, следовать или не следовать или в какой степени следовать воле естества.

В состоянии целомудрия личностное произволение на­ходится в единстве с добрыми стремлениями природы. В состоянии греховной расщепленности она искажает направ­ление и полноту природных импульсов. Именно личност­ное "произволение" решает - какая именно из природных энергий получит свою реализацию именно сейчас и в ка­ком направлении. Через произволение человек может отож­дествить себя с одним из низших стремлений многосостав­ной человеческой природы, воипостазировать в себя тягу к такому добру, которое не дает человеку Бога.

Так как произволение систематически уродует природ­ную волю человека, то греховная личность как бы создает себе новую человеческую природу. Человек как бы творит себя сам. И тогда произволение, привыкшее ходить по путям греха, становится обладателем не той человеческой при­роды, которую создал Бог, а изуродованного самодела. Про­изволением направив волю и действия природы на тлен­ные вещи, личность делает природу человека тленной.

В такой, раздробленной и перестроенной человеческой природе, появляются свои привычки, свои устоявшиеся стремления, реакции и пожелания. И однажды личность, породившая их своим свободным произволением, обнару­живает, что сама стала всего лишь инструментом самореа­лизации этих греховных импульсов. Человек оказывается в состоянии страстной одержимости. Его индивидуальное бытие уже навязывает личности способ действия. Некогда сама дав природе греховный импульс, личность теперь уже влечется грехом по всем колдобинам разрастания страсти.

Но если этот процесс нарастания страсти еще не дошел до конца - в середине этого пути человек попадает в со­стояние выбора. Его сознание двоится: кроме подлинных "логосов" вещей, он видит сфантазированные им оправда­ния и смыслы - "измышленные логосы" в терминологии преп. Максима (logos phantastikos).

Грех рождается из элементарной ошибки в ориентиро­вании: зафантазировавшая воля путает Полюс, притягива­ющий к себе стрелку нравственного компаса, с тем близле­жащим предметом, на который стрелка компаса по-види­мому направлена. Притягивает стрелку компаса не сосна, растущая к северу от меня, а магнитный полюс. Притяги­вает человека Бог, добро и жизнь - даже в тех случаях, когда человек делает грех.

Природа не может стремиться не ко благу, к небытию. Даже самоубийца думает, что в своем действии найдет некое успокоение, отдохновение, добро. Даже сатанист полагает, что нашел способ облегчения своего бытия (как в этой жиз­ни, так и в грядущей). Наделение по сути недостойного пред­мета вожделения статусом осмысленного и благого и есть "примышление", налагаемое человеком на реальное бытие.

Так после грехопадения в душу человека стало входить зло: оно пытается отклонить на себя истинные импульсы человеческой природы.

Итак, пройдя школу патриотической мысли, уже не­возможно повторить привычный штамп - "даруя Адаму свободу, Бог тем самым предоставил человеку возможность выбирать между добром и злом, а, следовательно, возмож­ность избрать зло"¹²². Нет, свободу выбора человек создал себе сам. Бог просто дал ему свободу. Создав человека по Своему образу, то есть дав ему ипостасно-личностное бы­тие, Творец просто дал человеку природную волю и ипос­тасное произволение. Рассогласование между ними и от­бросило человека в лабиринт кривых зеркал, который мы называем "свободой выбора".

Выход из этого лабиринта - в освобождении ипостас­ного решения от насилия поврежденного естества. В аске­тике. "Вся брань монаха состоит в том, чтобы отделять страсти от мыслей. Иначе ему невозможно бесстрастно взи­рать на вещи", - поясняет преп. Максим¹²³.

Это значит, что нужно смотреть на вещи, не стремясь к их обладанию. Постигать логосы вещей, не вовлекая эти вещи вслед за собой в круговерть смерти, в суету движе­ния, не ведущего к Богу. "Страсть есть неразумная любовь либо слепая ненависть к ним"¹²⁴, то есть не по назначению употребленные влечения эроса и танатоса. "Мир имеет много нищих духом, но не так, как должно; много плачущих - но об утрате имущества или о потере детей; много крот­ких, но в отношении к нечистым страстям; много алчу­щих и жаждущих, - но алчущих похитить чуждое; много милостивых, но к телу; много чистых сердцем, но из-за тщеславия; много миротворцев, подчиняющих душу пло­ти; много изгнанных, но за свое беспутство; много поноси­мых, но за бесстыдные грехи" (преп. Максим Исповедник)¹²⁵.

Итак, зло рождается от уклонения движения в сторону. "Некоторые говорят, что зло отсутствовало бы в сущих, если бы не было некоторой силы, влекущей нас к нему. Но эта сила есть не иное что, как небрежение естественными энергиями ума"¹²⁶.

Напротив, "ум называется мудростью, когда он всецело блюдет свои непреложные стремления к Богу... Разум по­средством практического навыка в добродетели находит свое завершение через веру в благе"¹²⁷. То есть свобода человека укоренена не в человеке, а в Боге: когда в человеке дей­ствует энергия, побуждающая его превзойти себя самого, прийти к Богу, - тогда человек по-настоящему свободен. Так получается евангельское определение свободы: "Где Дух Господень, там свобода". Так получается оправдание слов Бальмонта: "Все ложь, что вне Его Завета, и все то правда, что Христос".

Теософия, исходя из весьма поверхностного понимания человеческой свободы как "свободы выбора", по рельсам пошло-рассудочной логики вновь слишком быстро прика­тила к мифу о Люцифере-Освободителе.

 

в) ЗАПОВЕДИ ЭДЕМА

Как говорит Блаватская, "Иегова - Божество тьмы и порабощения"¹²⁸... Бог спрятал от людей знание добра и зла, чтобы лишить их свободы. И лишь с помощью "Ду­ховного Отца человечества", то есть Сатаны, людям уда­лось встать на путь духовного роста и познания.

Этот миф теперь надо сопоставить с тем, как православ­ному взгляду представляются отношения человека и Бога в Эдеме.

 

 Подробнее см. мою статью "Заповеди Эдема" (Альфа и омега. Уче­ные записки Общества для распространения Священного Писания в Рос­сии. №2 (5), 1995).

 

В Эдеме человек получил не одну, а четыре заповеди: умножения жизни; возделывания рая (Быт. 2, 15), позна­ния мира (наречение имен) и запрет на вкушение плодов древа познания добра и зла (Быт. 2, 16).

Брак, и деторождение никак не связаны с "грехопадени­ем" - чтобы подчеркнуть это, Библия прежде греха и преж­де всех остальных заповедей ставит: "Плодитесь и размно­жайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею" (Быт. 1, 28).

Смысл второй заповеди преп. Макарий Египетский по­ясняет так: "Человеку надобно возделывать землю сердца своего"¹²². В этом труде, изменяя себя таким образом, что проходится расстояние между человеком и Богочеловеком, человек меняет и мир. И обратно - возделывая мир, чело­век меняет себя.

Третья заповедь - это и есть заповедь познания. То, что мог делать Адам, предполагает "непосредственное со­зерцание логосов и причин сущих"¹²³. Не случайно св. Гри­горий Богослов высказывает понимание, очень близкое к Максимову логосо-видению: он называет Адама в Эдеме "делателем божественных помыслов"¹²⁴. Сходное познание и ныне доступно человеку - тем,

 

Кому Господь дозволил  взгляд

В то сокровенное горнило,

Где первообразы кипят...¹³²

 

С самого начала человек вводится в мир как соработник Бога. Если вдуматься, сюжет наречения имен доволь­но странен: мир, сотворенный словом Божим, нуждается еще и в слове человеческом. Вся тварь, по слову Апостола, с надеждой обращена к человеку (Рим. 8, 9). Но, более того, не только тварь "с надеждой" ждет "откровения сы­нов Божих", но и Бог хочет "видеть, как он назовет" мир (Быт. 2, 19). Бог оборачивает весь мир к человеку и ждет, что же человек сделает с этим миром.

Еще два обстоятельства, связанные с заповедью нарече­ния имен, важны для нас.

Древнее, еще доновозаветное предание говорит, что само падение Денницы было связано с его завистью к человеку (а не к Богу). Здесь надо напомнить, что Денница - "са­мый первый светоносец"¹³³. Именно к диаволу св. Кирилл Иерусалимский относит слова (из ответа Бога Иову) о беге­моте как "верхе путей Божиих" (по-славянски - "начало создания Господня")¹³⁴. Люцифер был "космократором" (Еф. 6, 12). Но когда не чистый дух, а земное создание, как оказалось, более возлюблено Богом, наделено им макро-космическими свойствами, т. е. обрело способность не со­впадать с "миром сим" и его "властями", - тогда, "видя многие преимущества, которыми Господь наделил челове­ка, им (Денницей) овладела зависть"¹³⁵.

Грех Денницы - в отказе признать достоинство Адама: тот, кто получил в удел управление землей, нашел нетер­пимым, что из природы, подчиненной ему, выходит сущ­ность, созданная по образу Божьему¹³⁶.

В апокрифе "Житие Адама и Евы" Люцифер говорит: "я не воздам почести тому, кто ниже меня и позднее меня". Замечательно в этой связи, что святоотеческая мысль вы­ходит за рамки родового эволюционизма и не согласна с формулой "раньше - значит лучше и важнее". Старшин­ство в онтологической иерархии бытия определяется не хронологией, а реальной онтологической плотностью бы­тия. Так, по мысли преп. Ефрема Сирина, Ева должна была бы спросить у змия - с чего это он взял, что имеет право поучать человека: "Сравним тебя с Адамом. Если ты ста­нешь уверять, что ты старше Адама, то самое имя твое обличит тебя, что гораздо моложе ты Адама. Адаму было

предоставлено наречь имена животным, чтобы показать великое старшинство его над ними. Не дети дают имена родителям, но от старейших переходят имена к юнейшим"¹³⁷. Поскольку на церковном языке слово "животное" означает "живущее", к числу тех существ, которые долж­ны были получить имя от Адама, относились и духи ("животныя шестокрыльная серафимы"). Соответственно, духи и среди них первейший - Люцифер - должны были при­знать первенство Адама над ними.

Кроме того, именно в заповеди логосного познания мира - радикальнейшее отличие библейской религии от буддиз­ма. Бог велит человеку нарекать имена миру. Христиан­ство - религия Слова, оно дружно со Словом, фило-логично. Эту же онтологичность слова признает и буддизм. Но с какой переменой знака! В знаменитую ночь просветления Гаутаме открывается, что именно в именах - причина бытия мира и человека. И, значит, избавиться от жажды бытия можно лишь через разрушение имен, через разру­шение познания, точнее - через радикальную апофатизацию познания, приучение мысли к молчанию, абсолютно­му молчанию обо всем в мире. Просветление Будды было строго логичным рассуждением: смерть происходит от рож­дений, рождения от дел, дела - от желаний, желания - от ощущений, ощущение рождается соприкосновением духа с другими предметами; соприкосновение родится из озна­комления с именами и предметами, а ознакомление - из познавания. И вот - просветление: "Разрушь рождение - и страсть и смерть прекратятся! разрушь желание и умрет воля! разрушь соприкосновение и умрет ощущение! раз­рушь знание, умрут имена, определения, а с ними позна­ваемость вещей, их реальность для нас, возбуждающая ощу­щения! одним словом: разрушь обман призрачного внеш­него мира, и умрет сансара, основа личного бытия, неведе­ние истины!"¹³⁸. Христианство как раз и не желает "смер­ти имен".

И четвертая заповедь - "не вкушай от древа познания добра и зла". Кажется, она своей отрицательностью проти­востоит позитивному наполнению первых двух заповедей. Но почему же именно "пост"¹³⁹ был важнейшим Божиим повелением?

Человек призван к пути. Ему предстоит проделать путь от образа Божия к подобию Бога. Подобие - цель, к кото-рой надо идти. Путь же возможен лишь при наличии от­стояния исходной точки от цели.

Чтобы отправиться в путь, я должен знать и ощущать, что здесь и сейчас я не обладаю и в принципе не могу обладать тем, что ждет меня в другом месте, и между "здесь" и "там" лежит путь, который должен пройти именно я. Пост по определению (т. е. Великий Пост) есть не что иное как путь к Пасхе, или в другом смысле, вообще есть сама Пасха (ибо сама Пасха есть нечто динамическое, устрем­ленное: бегство, стремительное избавление, стремительное совершение). Пост есть призыв к изменению, и именно так понимает первую заповедь св. Григорий: "Если бы мы пре­были тем, чем были, и сохранили заповедь, то сделались бы тем, чем не были, и пришли бы к древу жизни от древа познания"¹⁴⁰. Сам по себе пост всегда бессмыслен. Его смысл лежит за его пределами, он весь - не более чем подготов­ка к тому, что его нарушит, прекратит. Пост призван не­что переменить в человеке так, чтобы он стал более открыт для той радости, которая предназначена для него в конце пути. Пост обретает свой смысл за своими пределами: говение исполняется в Причастии, великий Пост - в Пасхе...

И если человеку в Эдеме дается заповедь Поста - зна­чит рано или поздно этот пост должен стать отмененным. "Заповедь... дана только на время", - толкует это место книги Бытия преп. Ефрем Сирин¹⁴¹.

Но прежде человек должен был чему-то научиться.

Человек призван к "Обожению". Значит, первое, что ему надлежит понять: "я - не Бог". Поняв - опечалиться этим, а опечалившись, сделать нечто для преодоления замечен­ной пропасти. И вот, чтобы побудить Адама к труду по возделыванию не только земли Эдема, но и собственной души, на него налагается ограничение - пост. "Не вкушай".

Человек не выдержал поста. Он совершил грех. Грех - не нарушение заповеди, а отказ откликнуться на призыв быть чем-то большим, отказ творить всегда новую жизнь. Ведь "Бог есть Бог того, кто желает приобрести большее, если при этом принуждает себя ко всему"¹⁴².

Из приведенных святоотеческих мыслей видно, что пра­вославие никогда не мыслило трагедию Эдемского сада столь карикатурно, как это представляют теософы. Бог дал человеку свободу, дал знание о добре и зле и дал заповеди, которые призывали человека к трудному росту.

Но человек избрал путь магии.

 

г) ОТ СВЯЩЕННИКА К ПОТРЕБИТЕЛЮ

"И увидела жена, что дерево хорошо для пищи..." (Быт. 3, 6). Познание добра и зла в их дьявольской интерпрета­ции уже произошло - с этого момента Ева живет уже в другой аксиологии, чем первоначальная. Иерархия ценно­стей уже начала переворачиваться. Самое мистическое и таинственное произрастание райского сада Ева уравняла теперь со всеми остальными деревьями. В этом древе она увидела то, что было во "всяком дереве", - его пригод­ность в пищу.

Здесь берет свое начало излюбленная игра человечес­кой пошлости - игра на понижение всех ценностей, на уравнивание и развенчивание всего возвышенного. Здесь, в первом шаге самодеятельного человеческого "познания", закладывается методология всякого редукционизма, кото­рый полагает, что понять высшее можно, лишь расчленив его на низшее. Для фрейдизма и исторического материа­лизма, философского дарвинизма и многих других теорий высшая задача - стяжать радость Хама, подсмотревшего наготу собственного отца.

 

 Замечательно выразился о таких редукциях в проблематике про­исхождения христианства Карсавин, так отвечая желающим раство­рить христианство в египетских и вавилонских мифах: "В историчес­кой науке давно пора заменить гинекологическое любопытство любост­растного любителя медицины религиозным уважением к таинству рож­дения" (Карсавин Л. Апологетический этюд. // Путь. 1926, № 3, с. 32).

 

Впервые такими же глазами взглянула на мир Ева.

И еще один новый момент входит в ее восприятие - утилитаризм. Древо познания она воспринимает прежде всего как "хорошее для пищи". Когда незадачливый пси­холог ищет по своим учебникам и инструкциям, под руб­рику какой "mania" подогнать духовный и мистический опыт христиан, он поступает так по нашептыванию того же духа, который предложил и плоды дерева познания рассматривать сквозь призму рецептов "Книги о вкусной и здоровой пище". Кладовщицы, в недалеком прошлом покрывавшие иконами бочки с капустой, политики, ис­пользующие человека как "фактор" для каких-то глобаль­ных целей, церковные иерархи, богословы и писатели, уси­ленно рекламирующие религию в качестве средства для повышения эффективности функционирования мирского человеческого общества ("Церковь служит России"), - все они смотрят на мир глазами Евы, прельщенной змием.

О глазах Евы Св. Писание передает еще одну подроб­ность: "и увидела жена, что дерево... приятно для глаз" (Быт. 3, 6). В структуре мироздания происходит еще один сдвиг: человек, сам уже отошедший от Бога, изменивший свое отношение и к миру (он заменил пастырское отноше­ние к нему эксплуатацией и потребительским подходом), начинает видеть мир совершенно иначе. Радикально меня­ется перспектива человеческого мировоззрения. Если до этого мир виделся в Боге, то теперь Еве открывается мир без Бога, помимо Бога, мир сам по себе - "мир сей". Чело­век отводит взор от Творца и пленяется красотой мира. По мысли св. Афанасия Великого, у Евы в этот момент от­крылись глаза на чувственную природу мироздания. Мир заслонил собой Бога. Как это происходит и к чему ведет, мы можем в подробностях узнать из трагической истории Ренессанса и созданного им мировоззрения. Ап. Иоанн такое затменное видение мира как "мира сего" называет "похотью очей" (1 Ин. 2, 16). Поистине, "любодеяние есть глазная бо­лезнь"¹⁴³. "Похоть" - это мир, увиденный в "прямой" (не­иконной) перспективе, это взгляд на мир, считающий абсо­лютным ценностным центром мироздания самого себя.

И вот только после утилитарного и эстетического вос­приятия мира прельщенная Ева напоследок вспоминает о главном в этом дереве - что оно "вожделенно, потому что дает знание" (Быт. 3, 6).

Видно, самый ум ее был уже поврежден продолжаю­щимся общением со злом. И вожделела Ева в этот момент уже не существующего блага, взыскала неверной истины, тянулась к призрачному знанию.

Все, что происходило до этого, хотя и вызывало в чело­веке потрясения, отзывавшиеся во всем космосе, было все же лишь прелюдией к этой катастрофе. Но главное про­изошло, когда Ева вкусила плод древа познания.

 

д)   ДРЕВО ПОЗНАНИЯ

Весь мир задуман как "Космическая Литургия". "Мир создан, чтобы быть - и стать Церковью, телом Христо­вым"¹⁴⁴. Сам смысл мира - быть в общении с Богом. В Эдеме плоть не была противоположна духу, тварь не про­тивостояла Творцу.

До грехопадения Космос был храмом, рай - трапезой храма, в глубине Эдема таился алтарь, перед которым

предстоял человек - живая икона и священник... Весь мир был неотделим от Бога, не закрыт для Него, и потому был "овеществленной благодатью". Мир Эдема и был Цер­ковью, был миром воплощенной идеальности (идеальное не в смысле нормативности, а в смысле духовности).

"Всякое древо", как и всякое церковное священнодей­ствие, благословляло человека ("В Эдеме каждый цветок скрывает в недрах своих воскресение и готов подать тому, кто сорвет его, каждый плод носит в себе сокровище" - преп. Ефрем Сирин¹⁴⁵). И "самый рай был подобен трапе­зе"¹⁴⁶. И в этой трапезе человек получал питание отнюдь не только для тела - "Бог говорит: от всякого древа, еже в раи, снедию снеси - объявляя, думаю, - предполагает преп. Иоанн Дамаскин, - как бы так: чрез посредство всех творений возвысься ко мне - Творцу, и от всего собери себе один плод: Меня, Который есть истинная жизнь; все да приносит тебе плод: жизнь, и наслаждение Мною делай себе началом собственного бытия"¹⁴⁷.

Но было еще и особое дерево познания. Есть и в Церкви многое, возвышающее душу к познанию Творца, но есть и особое таинство - таинство таинств - Евхаристия. "И в самой благодати есть меры и чины" (преп. Макарий Еги­петский. Беседы, 16, 12). Собственно, Евхаристия есть ис­полнение самой сокровенной сути Церкви. В ней человек, приобщаясь Телу и Крови Христовым, присозидается Цер­кви как Телу Христову. В этом таинстве самое святое в мире предлагается под видом хлеба и вина, пшеницы и винограда. Не обладали ли евхаристическими свойствами и плоды дерева познания добра и зла?

 

Конечно, собственно Евхаристией является лишь причастие Телу Воплощенного Бога, вобравшему в ипостасное единство с Собою теле­сность как природное свойство человеческого естества. Новозаветная Евхаристия поэтому вводит причастника в самые глубины Троической жизни. До Боговоплощения, вызванного "счастливой виной Адама" (блаж. Августин) невозможно было приобщение столь полное, как это открывают слова Христа о Себе, Отце и человеке: "Мы придем и оби­тель у него сотворим" (Ин. 14, 23). Была ли тайна Эдема соотнесена с тайной Сионской горницы как образ, прообраз или как-то иначе - все же принадлежит к области молчания...

 

По образу преп. Ефрема Сирина, "тайна рая изображе­на Моисеем, устроившим два святилища: святое и святая святых".

 

  Именно преп. Ефрему Сирину принадлежит наиболее разрабо­танное в святоотеческой письменности толкование события Грехопаде­ния. На его толкование мы и будем опираться более всего.

 

В первом из них - во внешнем храме – Адам "служит как священник"¹⁴⁸, древо жизни, очевидно, нахо­дится в святая святых, древо же познания "Бог поставил посреди , чтобы отделяло оно и высшее и низшее, и святое и святая святых"¹⁴⁹. Тайна древа познания столь велика, что "утаена от Ангелов"¹⁵⁰ (как и тайна новозаветной Евха­ристии, заметим мы). Адаму "не был дозволен вход во внут­ренний храм"¹⁵¹. Преп. Ефрем удивительно поясняет при­чину утаения от человека тайны рая - если бы человек видел все сияние и сверхмирную красоту древа жизни - то он стремился бы к исполнению заповеди ради видимой награды, а не ради Незримого Бога¹⁵².

Но в то же время человек должен был туда войти (при определенных условиях), ибо "при их (обоих дерев) посред­ничестве человек может уподобиться Богу: при посредстве жизни не знать смерти и при посредстве мудрости не знать заблуждения"¹⁵³. В древе познания заключена "слава рая"¹⁵⁴ и поэтому всякий, "вкушающий плода сего, должен или прозреть и стать блаженным, или прозреть и восстенать. Если вкушает преданный греху, то будет сетовать, ибо уви­дит собственное бесславие и устыдится"¹⁵⁵. Адам "присту­пил, дерзнул войти и пришел в ужас"¹⁵⁶. С ним произошло то же, что и с царем Озией: еще не обладая надлежащей и сугубой харизмой, он дерзнул приступить к высшему те­ургическому деянию...

 

 "Но когда сделался он силен, возгордилось сердце его на погибель его и он сделался преступником пред Господом, ибо вошел в храм Гос­подень, чтобы воскурить фимиам на алтаре кадильном. И пошли за ним священники и сказали ему: не тебе, Озия, кадить Господу, это дело священников, посвященных для каждения, выйди из святилища, ибо ты поступил незаконно, и не будет тебе это в честь у Господа Бога" (2 Пар. 26, 15-18).

 

И Причащение из Св. Чаши мо­жет быть не только опытом приобщения к Добру, но и опытом приобщения ко злу. Причастие может быть не толь­ко во спасение, но и "в суд или во осуждение". "Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, вино­вен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем" (1 Кор. 11, 27-29).

Итак, в зависимости от того, с чем подходит человек к Чаше, причастие может ввести его в Царство Добра, а мо­жет и стать актом приобщения человека ко злу. Зло войдет в человека не из Чаши, но из его собственной воли, которая не захотела "рассудить о Теле Господнем". Святые Дары, в которых нет ни примеси зла, - могут убить чело­века. "И они, когда сообщаются душе, исполненной зло­бы, то больше повреждают и губят ее, не по своему свой­ству, но по болезни принявшей души", - предупреждал св. Иоанн Златоуст¹⁵⁷.

Апостол Павел видел одну из причин болезней и смерти христиан в недостойном Причастии (1 Кор. 11,28-30).

Чтобы источник жизни не стал бы слишком обжигающ, и Адам должен был рассудить о себе, познать себя и свою ситуацию в мире, понять, кто он и перед Кем стоит. Ева же "не захотела исследовать" (преп. Ефрем Сирин¹⁵⁸), и, кстати, тем ее действия и отличаются от спасительных действий новой Евы, Марии, которая не приняла на веру слов вестника, но возражала ему... "О, если бы спросила она (Ева) у себя самой: что такое древо сие - создание или Создатель, тварь или Вечное Существо, в котором - все сокровища"¹⁵⁹. Значит, по преп. Ефрему, причастие древу познания - это причастие Создателю...

Это опознание однозначно показывает, что не может человек по своей воле дерзнуть приобщиться к Божеству, но лишь: "Не достоин я, Владыко Господи, чтобы вошел Ты под кров моей души: но поскольку хочешь ты, как Человеколюбец, жить во мне, я, дерзающий, приступаю: повелеваешь - да открою двери"¹⁶⁰.

Человек должен, конечно, подходить к Чаше, должен принимать в себя Бога, чтобы самому становится богопо­добным, но лишь так: "повелевавши - и прихожду". "Упо­добимся Христу, ибо и Христос уподобился нам, соделаемся Богами ради Него, ибо и он стал человеком ради нас"¹⁶¹.

Но человек захотел стать Богом не ради Него, а ради себя. Человек решил, что он может из себя обновить себя и преобразовать. Здесь проходит одна из самых решитель­ных граней между язычеством и христианством. Вопрос стоит о том, может ли человек сам раскрыть в себе Бога, своими силами раздуть искорку Божества в себе. Для ре­лигий восточного типа дело обстоит именно так. Христи­анство же учит, что Дух Святой извне приходит к челове­ку и поднимает его. "Небеса снижаются к земле в ответ на горние взлеты человеческого духа", - так выражает прин­цип синергии о. Георгий Флоровский¹⁶².Но сами эти "взлеты" слишком "человеческие", чтобы достичь небес. Приписывание же себе свершающегося об­новления означает Его помощь принимать за свои развер­тывающиеся потенции, что является подменой Духа Свя­того духом тварным, неспасительным. Этим грехом зак­рывается сам путь к обновлению и спасению в Боге.

Дьявол солгал человеку в самом главном - он вложил в него ложное представление о самом главном законе мира, о самом главном принципе его устройства. Принцип сво­бодного диалога взаимно раскрывающихся и дарящих себя в любви личностей он подменил магией оперирования и манипулирования, монологичным мирозданием, в котором тот, кто провозглашается мерой всех вещей, освобождается от обязанности вслушиваться в дыхание всей Вселенной.

Змей говорит человеку: самое святое в мире - это не дар, это твое "право". Не нужно благодарности, не нужно рассуждения, не нужно смирения и страха. Не нужно го­товить себя к приятию дара, не нужно дорастать до него и трудиться. Отменяется подвиг - и познание добра низво­дится диаволом до уровня вкушения общепитовского обе­да. Но без Бога невозможно приступить к Причастию, без креста нельзя войти в рай. Согласно одному мудрому изре­чению, "в раю нераспятых нет". Адам же принимает иску­шение, которое потом отвергнет Христос: искушение бес­крестного торжества.

Замечательный русский мыслитель В. И. Несмелое о происшедшем в Эдеме пишет так: "Люди захотели, чтобы их высокое положение в мире зависело не от свободного развития ими своих духовных сил, а от физического пита­ния их известными плодами, значит, они, в сущности, за­хотели того, чтобы их судьба и жизнь определялись не ими самими, а внешними материальными причинами"¹⁶³. По­этому, кстати, по верной мысли Несмелова, люди и были изгнаны затем из рая: ибо они готовы были повторить пре­ступление и столь же суеверно - техническим способом - пожелать приобрести еще и бессмертие, что лишь усугуби­ло бы их духовную разруху¹⁶⁴. "Адам покушается исследо­вать Творца как тварь" (преп. Ефрем Сирин)¹⁶⁵.

Так люди пришли к Чаше без жертвы, с пустыми рука­ми. С ними не было даже самого малого дара - "сердца сокрушенного и смиренного" (Пс. 50). Всю Вселенную должны были принести люди Богу в творческом послушании, но даже сознания пустоты собственных рук не принесли они. Человек причастился Богу, не желая самого Бога. Должен, должен был человек приступить к этому дереву! Но увы, "Делатель прежде времени сорвал плод, которого приятность в свое время стала бы инаковою, но для со­рвавшего его прежде времени заключала в себе горечь" (преп. Ефрем Сирин)¹⁶⁶.

На византийских иконах XIV-XV веков на Тайной Ве­чери Иуда через весь стол сам протягивает руку к дискосу с Хлебом. Остальные ждут, когда Дар даст им сам Гос­подь... Иуда доводит грех богоборческого Богопричастия до его логического конца - богоубийства. "Уйди, Ты нам мешаешь - и мешаешь именно предложением Креста", - как бы говорит Богу Адам, прячась от Него (Быт. 3, 8), так считает убегающий с Тайной Вечери Иуда (оба они, кстати, причастились, но оба не сделались святыми): "Как некогда Иуда, предавший Меня, недостойно взявший от Меня хлеб, съел его как кусок обыкновенного хлеба, и из-за этого сатана сразу вошел в него и сделал бесстыдным предателем - так и те, кто дерзко и нагло касаются Моих Божественных Таин,.. которые думают, что держат в ру­ках хлеб, тогда как это огонь и презирают Меня, как про­стой хлеб и полагают, что едят обыкновенный хлеб, не видя Моей незримой славы" (преп. Симеон Новый Богослов).

 

 Цит. по: Василий (Кривошеин), архиеп. Преподобный Симеон Но­вый Богослов, с. 293. О том, что на тайной вечери причастился и Иуда, говорит и св. Иоанн Златоуст: "И Иуда, приобщившись последней вече­ри, поспешно вышел" (св. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 2, кн. 1. - СПб., 1896, с. 407). Антиохийского проповедника возмутило то, что мно­гие выходили из храма сразу после своего причастия - не дожидаясь, пока причастятся все. У оккультистов этот эпизод, естественно, тракту­ется противоположным образом: Иуда не мог предать до причастия, что означает, что в "отрицательном и темном" таинстве евхаристии принял участие только Иуда, тогда как остальные вкусили всего лишь хлеб и вино (Spangler D., Thompson W. Reimagination of the World, p. 175).

 

Человек не стал Богом. Адам увидел мир без Бога - и причастился, собственно, именно обезбоженному миру.

И уж никак нельзя считать, что древо познания в себе самом содержало зло, грех и смерть... Еще во втором веке апостольская Церковь предупреждала: "не древо познания губит, а преслушание. Ибо ясно, что Бог посадил посреди рая древо жизни, указывая на познание как на путь к жизни. Но первые люди нечисто воспользовались им и об-

нажились его коварством змия. Ибо ни жизнь без позна­ния, ни познание без истинной жизни не прочно. Потому то и другое древо были насаждены друг подле друга. Кто думает знать что-либо без истинного ведения, засвидетель­ствованного жизнью, тот ничего не знает, тот обольщается змием, ибо не возлюбил жизнь¹⁶⁷. Итак, должно было вме­сте причащаться плодам обоих дерев. Адам же, не имея подлинной жизни, возжелал лишь познания.

Грех, который совершили первые люди и который вновь и вновь повторяем мы, в очень простых словах описан св. Иринием Лионским: "Не став еще людьми, хотели стать богами"¹⁶⁸...

 

е)   СЛИЯНИЕ КАББАЛЫ С "ЖИВОЙ ЭТИКОЙ"

 

Сила супружеской любви - от Бога, вот почему любовь эта страшна, если с Богом порывает. Когда сад становится джунглями, они пре­красны. Когда вино Каны скисает, оно становится уксусом Голгофы.

Г. К. Честертон¹⁰⁹

 

Теперь, когда основные моменты православного пони­мания событий, описанных в начале Библии, изложены, можно сравнить их церковную трактовку с тем, что от­крывается оккультистам. Поскольку, как мы помним, "Живая этика" излагает точку зрения "Владыки космо­са", нетрудно догадаться, что интерпретация Рерихами грехопадения радикально отличается от библейской.

Во-первых, святоотеческая мысль позволяет выйти за рамки средневековой западнохристианской трактовки гре­хопадения как оскорбления, нанесенного Божественному Величию через непослушание. При своей сиюминутной понятности эта схема, однако, оставляет необъясненными и делает лишними слишком много "деталей". Среди них - само древо познания. Ведь юридическая теория оскорбле­ния (и последующей сатисфакции) утверждает, что любое непослушание привело бы к столь же тотально-разруши­тельным последствиям. Если бы Честертон занялся не апо­логией, а критикой средневековой схоластики, он бы, на­верно, спросил: а если бы Творец разрешил человеку в Эдеме все, кроме одного: "никогда не чеши левой рукой за пра­вым ухом!" - последствия нарушения этого запрета были бы столь же плачевны? Мы же скажем скучнее: юридическая интерпретация остается безразличной к внутреннему содержанию самой заповеди.

 

 Как всегда, прекрасным языком и с чисто латинской афористич­ностью Августин доводит до предела логику юридического мировоззре­ния: "Древо доброе, но не касайся его. Почему? потому что я Господь, а ты раб: вот вся причина" (Цит. по: Митр. Макарий. Православно-дог­матическое богословие. Т. 1, с. 476).

 

Напомню, что именно эта схоластическая теория и под­вергалась нападкам в теософских трактатах. Это полное незнакомство с миром православно-патристической мысли проявилось в том приступе негодования, что выплеснулся в одном из писем Е. Рерих: "Возможно ли допустить столь кощунственную мысль, что всемилосердный Бог может наказать весь род людской за проступок одного человека? Откуда в раю мог оказаться Сатана и могло расти дерево, носящее в себе и начало зла?"¹⁷⁰ Все-таки занятие даже сравнительным религиеведением требует знакомства с чем-то еще, помимо "Детских Библий".

Во-вторых, мы убедились, что православие никогда не видело в грехе первых людей какое-то сексуальное содер­жание. Еще в III веке Клименту Александрийскому при­ходилось выступать против ереси енкратитов, вполне по-советски полагавших, что заповедь состояла в воспреще­нии супружества, а первородный грех - в нарушении це­ломудрия¹⁷¹.

Но это нисколько не помешало теософам, уверяющим, что они единомысленны с Климентом, повторять все те же пошлости: "Ева дает рождение Каину вследствие инциден­та с "яблоком"¹⁷². "Теология, так же как и наука, говорит нам, что животные существовали на Земле раньше человека. Мы спрашиваем теологию: как же размножались они до того, как Плод с Древа познания добра и зла был сорван?"¹⁷³

Согласно теософии, люди были созданы гермафродитами и размножались через отложение яиц. Но настал перелом­ный час. Он пришел в... Мезозойскую эру, что доказывается тем, что в мифе фигурирует змий, а Мезозой - это время пресмыкающихся¹⁷⁴. Мудрый Змей решил научить людей иному способу размножения. Первые люди "были посвяще­ны Офисом, Проявленным и Андрогинным Логосом в Тайну Человеческого Создания чрез вкушение плода Познания"¹⁷⁵. При этом, правда, остается непонятным, почему Змей, сам будучи двуполым (андрогином) решил разделить людей и при этом все равно посвятить их в тайну божественного гермаф­родитизма (последняя, как уверяет Блаватская, "из всех ве­ликих Тайн, унаследованных Посвященными от седой древ­ности, именно эта тайна есть наивеличайшая")¹⁷⁶.

По мнению оккультистов, с самого начала Змей (он же Логос) играет с людьми в странные прятки. Согласно тео­софской концепции, добро и зло всегда едины. Точно так­же оказываются едины Тот, Кто дает заповедь, и тот, кто подстрекает ее нарушить. "Научная Каббала раскроет нам тайну. Великий Змий Сада Эдема и "Господь Бог" тожде­ственны, так же как Иегова и Каин".

 

 Блаватская Е. П. Тайная Доктрина. Т. 1, с. 512. Кстати, непонят­но, почему этот догмат Каббалы предстает вдруг как "научный". В дру­гом месте по крайней мере Блаватская честнее сказала, что "Мистики интуитивно видят в Змие Книги Бытия высокую духовную сущность; космическую силу, сверхразумную, "Великий Упавший Свет", дух над­звездный и воздушный" (Блаватская Е. П. Тайная Доктрина. Т. 2, с. 261).

 

 "Иегова, согласно каббалистам, принимает образ Змия Обольстителя в райс­ком Саду"¹⁷⁷. И, напротив, в отличие от умных каббалистов, христиане не смогли понять, что "Змий был в дей­ствительности сам "Господь Бог"¹⁷⁸.

Итогом такой игры в прятки оказалось, согласно Е. Рерих, то, что "дар распознавания был жертвенно дарован Силами Света. Потому первоначальное имя такого Вестни­ка и было Люцифер-Светоносец. Но с веками на Западе великий смысл этой легенды был утерян. Он остался лишь в сокровенных Учениях Востока. В "Сокровенном Учении" есть место, поясняющее этот смысл. Сатана, когда его пере­стают рассматривать в суеверном, догматическом и лишен­ном философии духе церквей, вырастает в величественный образ того, кто создает из земного человека - божественно­го; кто дает ему на протяжении долгого цикла Махакальпы закон духа Жизни и освобождает его от греха неведения".

 

 Письма Елены Рерих 1929-1938. Т. 2, с. 344. "Сокровенным Учени­ем" Е. Рерих называет "Тайную Доктрину" Блаватской. Рерих буквально воспроизводит текст из этого основного источника теософии (т. 1, с. 255).

 

"Христианин будет утверждать, что Сад Эдема есть Свя­щенный Рай, место, оскверненное грехопадением Адама и Евы. Оккультист будет отрицать это толкование мертвой буквы и докажет обратное", - обещает Блаватская¹⁷⁹.

Даже наказание, наложенное Творцом на согрешивших людей, истолковывается Е. Рерих ровно наоборот - как благословение: "Что же лежит в основе этой легенды? Ког­да человек, благодаря женской интуиции, пришел к одолению сил природы, тогда его напутствовал Руководитель. Главное напутствие было в значении напряженного труда. Это скорее благословение, чем проклятие"¹⁸⁰. "Древнейшие предания именно женщине приписывают роль хранитель­ницы сокровенного знания, пусть она вспомнит свою окле­ветанную прародительницу Еву и снова прислушается к голосу своей интуиции, и не только вкусит, но и насадит как можно больше яблонь познания добра и зла. И как раньше она лишила Адама тупого бессмысленного блажен­ства, так пусть и теперь она выведет его на битву с хаосом невежества за свои божественные права"¹⁸¹.

А. Клизовский, конечно, не может думать иначе, чем его наставница. "То, что по церковным учениям называет­ся грехопадением, а по оккультным - разделением духов­но совершенного человека на двух несовершенных и нача­лом создания человеком своей кармы... Необходимо пояс­нить, что при разобщении Начал полного разделения по­ложительного начала от отрицательного или мужского от женского не было..."¹⁸². Интересно, впрочем, что, хотя Еле­на Рерих не устает утверждать, что "новая эпоха" возвы­шает женщину и женское начало, для Клизовского женс­кое есть начало все же отрицательное... Главное же, что в его схеме разделение добра и зла и есть грехопадение. Жела­тельна была бы слитость добра и зла, их нерасторжимость...

Неприемлющие эту слитность христиане, "движимые духом темного фанатизма", по суждению Блаватской, "бо­рются против божественной Истины, когда они отвергают и клевещут на Дракона Эзотерической и Божественной Мудрости"¹⁸³. Со своей стороны христиане не могут не при­знать, что теософская концепция грехопадения является просто кощунственной.

Блаватская пребывала в восторге от офитского гимна "Pistis Sophia"¹⁸⁴. Она любила поговорить о мудрости гнос­тиков-офитов  и о том, что "посвящение" людей было проведено Офисом-Змеем.

 

* При разговоре о том, что Бог Библии есть Сатана, а Люцифер есть благодетель, Блаватская пишет: "Как прямое следствие всего этого, уче­ния гностических сект также становятся ясными. Каждая из этих сект была основана Посвященным, тогда как их учения основаны были на правильном знании символизма каждого народа. Таким образом стано­вится понятным, почему Ильда-Баоф (в современном написании - Ялда-баоф - А. К.) рассматривался многими среди них как Бог Моисея, и изображался как гордый, честолюбивый и нечистый Дух, унизивший свою мощь, узурпировав место Высшего Бога" (Тайная Доктрина. Т. 2, с. 488).

 

Может быть, потому офиты особен­но близки ее сердцу, что, по свидетельству Оригена, "офи­ты и каиниты совершенно отстранились от Иисуса" (Про­тив Цельса. III, 13) и даже более того - "они не допускают кого-либо на свои собрания прежде, чем он произнесет про­клятие на Иисуса" (Против Цельса. VI, 24, 38)?

Эту тайну знала Блаватская, когда писала, что "гнос­тики Александрии достаточно разоблачили тайны Посвя­щения"?¹⁸⁵

Надеюсь, что даже человеку, далекому от "тайн" гнос­тического культа и от религиозных дискуссий, понятно, что доктрина Блаватской-Рерихов в вопросе, важнейшем и с точки зрения христианства, и с точки зрения оккультиз­ма, никак не может быть совместима с православием.

Однако не нужно думать, что Рерихам удалось создать оригинальную концепцию. "Владыка Космоса" редко вы­думывает что-то действительно новое. Христианство не понравилось ему с самого начала - и вот уже в I-II веках языческий мир делает отчаянные попытки растворить Еван­гелие в привычных ему космогониях. При этом языческие синкретисты продемонстрировали поразительное бесстра­шие в обращении с библейскими свидетельствами.

Поскольку истинное Божество не может марать Себя созданием материи - гностицизм полагает, что Бог-Тво­рец космоса есть злой дух. Поскольку же Библия утверж­дает, что именно этот Бог-Творец заключил Завет с Израи­лем - отсюда следует вывод, что на самом деле Иегова - это и есть сатана. Сцена творения человека и грехопадения в таком случае трактуется (например, у гностика Валентина) так: человек вылеплен "архонтами" - светоборческими правителями телесного космоса, который создан монстром Ялдабаофом. Человек создается для того, чтобы противо­стоять вторгающимся из плеромы светоносным силам. Од­нако божественной Софии удается обманным путем сде­лать Адама средоточием рассеянной в Космосе пневмы (духа, частиц божественной плеромы). Она воплощает себя в Еве, в Древе познания, в змее искусителе. Но злым ар­хонтам удается добиться того, что человек, изгнанный из рая, начинает "плодиться и размножаться", тем самым вновь и вновь деля "искру"¹⁸⁶. Таким образом библейский рассказ оказывается перевернут с ног на голову.

Еще одна оккультная традиция интерпретации грехо­падения видит первородный грех в блудном соединении

Евы и змия. Именно такое осмысление получает трагедия Евы в иудейской Каббале. "Так мы учили. В час, когда вышний могучий Змей бывает разбужен грехами мира, и соединяется с женщиной, и вводит в нее скверну, - тогда Мужчина отделяется от нее из-за того, что нечиста она и зовется нечистой. И нельзя Мужчине приближаться к ней: горе, если он осквернится ею в то время, когда она нечис­та!.. 24 вида нечистоты ввел Змей в Женское, когда соеди­нился с ним, в соответствии с численным значением враж­ды. 24 вида пробудились сверху и 24 - снизу. И отросли волосы, и увеличились ногти, и тогда суды пробудились во всем. И преподано. Когда женщина хочет очиститься, дол­жна она срезать все волосы, которые отросли в дни ее не­чистоты и остричь ногти вместе со всей грязью, которая в них. Ибо преподано в тайнах нечистоты. Скверна, которая в ногтях, пробуждает иную скверну. И поэтому их следует надежно укрыть. Ибо учили мы, что 1455 видов зла дер­жится за ту скверну, которую вел могучий Змей, и все они пробуждаются от скверны ногтей. И используя то, что свя­зано с ними, всякий, кто захочет, может наводить порчу на сынов человеческих. И тот, кто уничтожает их, тот как бы увеличивает Милость во вселенной... Если остатки от остатков высшей нечистоты таковы, то тем более - жен­щина, сочетавшаяся со Змеем и получившая от него сквер­ну, которую он ввел в нее. Горе вселенной, воспринявшей от нее эту скверну! Поэтому: "И к жене во время истече­ния нечистоты ее не приближайся"¹⁸⁷.

Напомню, что по удостоверению Блаватской, "все сред­невековые каббалисты были теософами"¹⁸⁸... "Прочитанные в свете Зохара четыре начальные главы книги Бытия яв­ляются фрагментом высоко-философской страницы в ми­ровой космогонии; оставленные в их символическом одея­нии, они детская сказка, уродливый терний в глазах на­уки и логики"¹⁸⁹. Только что приведенный каббалистичес­кий отрывок, имеющий самое прямое отношение к "четы­рем начальным главам книги Бытия", надо полагать, тоже "высоко-философичен" и гораздо более научен, чем "урод­ливый терний" христианского понимания Писания.

От самих же теософов действительно понадобятся чуде­са логики и диалектики, чтобы доказать, что сей теософс -ко-каббалистический дискурс вполне совместим с завере­ниями теософов о том, что только они возвышают женщи­ну, столь униженную и оклеветанную христианством...На деле же именно оккультное восприятие первородно­го греха способно спровоцировать резко негативное отно­шение к женщине. Поскольку современная теософия ста­вит в начале и в конце человеческой истории гермафроди­тизм, к ней могут быть отнесены слова С. Н. Булгакова, сказанные об александрийских гностиках: "К нам возвра­щается знакомое сомнение: зачем Ева? Откуда жена? Не есть ли она и впрямь порождение греховной чувственнос­ти? А за этим следует и другой вопрос: человек ли женщи­на? Не есть ли она лишь обольстительная похоть? Высту­пающее под разными личинами женоненавистничество хочет совершенно извергнуть женщину из мира, как со­здание Люцифера, дочь Лилит. Поэтому искупление рас­сматривается как избавление от пола с восстановлением первоначального андрогинизма. Это воззрение было рас­пространенным среди некоторых гностиков, насколько можно судить по сохранившемуся свидетельству гности­ческого "Евангелия Египтян", которое приписывает Спа­сителю слова: "Я пришел разрушить дела женщины"¹⁹⁰.

До своего циничного предела оккультное сращение жен­щины с сатаной дозрело в "Богородичном центре" Береславского (= Церковь Божией Матери Преображающейся = Мария-XXI век = Истинно-православная катакомбная Цер­ковь = Новая Святая Русь). По мысли сего "пророка Божи­ей Матери" "Сатана прокусил чресла Евы, как он прогры­зает чресла каждого, кто вступает с ним в завет"¹⁹¹. В сата­нинском завете, по учению "Богородичного центра", нахо­дятся все, не входящие в их организацию. "Писание от­крывает страшнейшую греховную суть зачатия. Мать пе­редает грехи... Опомнимся, очнемся! Близка гибель, ката­строфы, землетрясения. А мы славим тех самых нечести­вых матерей, которых ныне нужно призвать к покаянию".

 

 еп. Иоанн Береславский. Исповедь раненого сердца. - М., 1991, с. 145. Вот еще несколько откровений этого пророка "Третьего Завета": "Под маминой моралью скрывается жуткая беспринципность, распут­ство, тайная ненависть к другим, желание обирать, окрадывать... Нет ничего страшнее женских идеалов - социальных, душевных, закрав­шихся в наше подсознание, соделавших нас откровенным приложени­ем их гениталий. Весь мужчина - недостающий ей астральный фал­лос. И вот она вставила себе в утробу этот недостающий орган и решила продлить этот акт на века, заколдовав сына и соделав его с головы до пят сплошным блудливым Ванькой-Встанькой" (там же, с. 143). "В под­сознании (матери) вынашивается одна мечта: выставить гениталии сына на вселенскую витрину, на показ всему миру, а потом оторвать" (Иоанн Береславский. Исповедь поколения. - М., 1991, с. 16).

 

Тем, кто считает, что человеческая мысль развивалась через "свободомыслие" и "ереси", противостоявшие "цер­ковной ортодоксии и догматике", полезно будет вспомнить,

что Береславский - не первый транслятор подобных от­кровений. Он воспроизводит довольно буквально идеоло­гию русского хлыстовства XVIII века, мироощущение ка­таров и альбигойцев западноевропейского средневековья и богомилов средневековья балканско-византийского. Ведь "ересь вовсе не нуждается в преемственности традиции - она может периодически возобновляться как типологичес­ки устойчивое пленение ума"¹⁹².

Брак и рождение детей оказывается великим злом для многих оккультных проповедников. Учитывая, что каж­дый человек пришел в мир через соединение своих родите­лей, становится более чем странной та частота, с которой в человеческой истории возникали секты, отвергающие саму возможность брака (гностики и богомилы, катары и альби­гойцы, хлысты и "богородичники"...). Вряд ли люди сами могли придумать такую ересь. Им помогал тот дух, что сам не нуждается в браке, что не знает любви, и при этом терпеть не может жизнь. Мы помним его описание у Блаватской¹⁹³.

Мне не по душе крестовые походы в Святую Землю. Но вслед за Честертоном я готов считать христианским под­вигом поход рыцарей Европы против любимых Блаватс­кой альбигойцев ("Богородичного центра" того времени). Рыцари выступили не только в защиту веры и Евангелия, но и в защиту женщины и матери. Церковная жизнь, дав­но покрывшаяся золой быта и грешками мирян и пасты­рей, в схоластическом спокойствии ищущая равновесия всех духовных проблем - все же лучше безумного пламени, что опаляет ветеранов "контактов с космическим Разумом".

 

Я был в Мексике. Взбирался на пирамиды...

Что бы они рассказали, если б заговорили?

Ничего. В лучшем случае, о победах

над соседним племенем, о разбитых

головах. О том, что слитая в миску

Богу Солнца людская кровь укрепляет в последнем мышцу;

что вечная жертва восьми молодых и сильных

обеспечивает восход лучше, чем будильник.

Все-таки лучше сифилис, лучше жерла

единорогов Кортеса, чем эта жертва.

Ежели вам глаза скормить суждено воронам,

лучше, если убийца - убийца, а не астроном¹⁹⁴.

 

Впрочем, опять рериховцы скажут, что я призываю к "крестовым походам". Но я призываю всего-навсего к бо­гословскому просвещению. Богословская невежественность сегодня слишком легко может привести к исповеданию почти неприкрытого сатанизма. Человек, не приложивший усилий для серьезного ознакомления с Евангелием и цер­ковным богословием, может купиться на рекламные при­зывы Агни-Йоги и - поначалу незаметно даже для самого себя - стать адептом этого сатанизма для интеллигенции. Изучение богословия (и особенно его сердцевины - соте­риологии) есть часть элементарной техники выживания в современном обществе, часть техники религиозной безо­пасности...

29. ПЯТЫЙ ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР И "ОТМЕНА " ИМ УЧЕНИЯ О ПЕРЕСЕЛЕНИИ ДУШ

VI. РЕРИХИ ПРОТИВ ЕВАНГЕЛИЯ. 30. ЧЕЛОВЕК И ЗМЕЙ

31. ТАИНСТВО ИСКУПЛЕНИЯ