Начало духовной деятельности, когда она предприни­мается с определенною целью и становится преобладаю­щею, чтобы затем сделаться вполне исключительною, со­провождается обыкновенно внутреннею бранию помыс­лов и страстных чувствований. Брань эта столь сильна, что противостоять ей собственными силами нет никакой воз­можности, — нужна помощь свыше. Димитрий Алексан­дрович обратился к молитве, творя ее внутренне, внима­тельно и непрестанно. Такая молитва, образуя внутренне­го монаха, настраивает сообразно себе всю душевную дея­тельность человека, но такой молитве необходимо правиль­но обучаться, что и составляет предмет монашеского ду­ховного делания. Он занимался умною молитвою, и столь рачительно упражнялся в ней, что она творилась у него самодейственно. «Бывало с вечера, — рассказывал он впоследствии о себе, — ляжешь в постель и, приподняв от подуш­ки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя по­ложения, не прекращая молитвы, встанешь утром идти на службу, в классы». Таким образом, будучи монахом по душе и еще на 16 году жизни испытав благодатное действие мо­литвы, набожный сей юноша не мог довольствоваться ус­тановленным в училище обычаем — только однажды в год приступать к таинствам исповеди и Св. Причастия, а нуждался в более учащенном подкреплении себя этою духов­ною пищею, почему для удовлетворения своего желания он обратился к законоучителю и духовнику училища. Та­кое необычайное среди юношества явление, вызвало удив­ление духовника, особенно, когда исповедующийся ска­зал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия между «греховными помыслами» и «поли­тическими замыслами», о. протоиерей счел своею обязан­ностью довести об этом обстоятельстве до сведения учи­лищного начальства. Начальник училища генерал-лейте­нант граф Сивере подверг обвиняемого юношу формаль­ному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство¹¹⁹, не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало сле­дить. Неосмотрительность духовника повергла Брянчани­нова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния он принужден был из­брать себе другого духовника. По сему Брянчанинов обра­тился к инокам Валаамского подворья, стал ходить туда каждую субботу и воскресенье для исповеди и Св. Причастия и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему при­соединился товарищ по училищу, Чихачев, из дворян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый государем Николаем Пав­ловичем. Димитрий Александрович привязался к Чихачеву самою искреннею дружбою, не смотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредото­чен в себе, другой — весельчак, говорун, с душой нарас­пашку. Чихачев предался Брянчанинову, скорее, как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димит­рия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух молодых товарищей полно умиле­ния и истинно христианского характера. Однажды в дру­жеских разговорах Димитрий Александрович прервал ве­селую болтовню Чихачева, сказав ему: «Будь ты христиа­нином!» — «Я никогда не бывал татарином», — возразил товарищ ему. — «Так, — сказал первый, — да надо слово это исдолнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к инокам на подворье, испо­ведовались и причащались, молились, назидались душес­пасительными беседами, подвизались. Вот как эти хожде­ния описывает в своих записках сам Чихачев, где откро­венно говорит, какое они производили на него действие: «В одну субботу слышу приглашение от товарища своего идти к священнику. — "Зачем?" — "Да обычай у меня ис­поведаться, а в воскресенье приобщаться Св. Христовым Тайнам; смотри и ты не отставай". Бедная моя головушка пришла  тогда в изумление и великое смятение. Страх и, , ужас что и как, не готов, не могу!.. — "Не твое дело, а ду­ховника", — отвечает храбро товарищ, и любовью своею влечет за собою. Юность и здоровье, и все внешние обсто­ятельства и вся обстановка, да к тому же и внутреннее силь­ное восстание страстей и привычек, разъяренных проти­водействием им, страшно волновали душу, и могла ли бы она своею немощью устоять, если б не была невидимая сила, свыше поддерживавшая ее? — И при всем этом, не будь у меня такого друга, который и благоразумием своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда полагал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще, — поприще мученичества добровольного и исповедничества».

Иноки Валаамского подворья с любовью принимали молодых людей, потому что видели в них искреннее стрем­ление к Богу и желание пути спасительного, но они, как люди без научного образования, по преимуществу ограни­чивавшиеся внешним подвигом, не могли удовлетворить вполне их духовных потребностей, почему и посоветовали молодым людям обращаться за душеназиданием к инокам Невской Лавры. Там, в это время, пребывали некоторые ученики старцев о. Феодора и о. Леонида, мужей опытных в духовной жизни, получивших монашеское образование: первый у известного старца Паисия Величковского, архи­мандрита Молдавского Нямецкого монастыря, а второй у учеников его. Таковы были монах Аарон, монахи Харитон, Иоанникий и другие. Молодые люди стали ходить к этим инокам; через них познакомились они с лаврским духов­ником о. Афанасием, который своим истинно отеческим, любвеобильным обхождением поддержал их живое стрем­ление к христианскому благочестию. Молодые люди радо­вались, нашедши себе истинных наставников, понимавших их духовные нужды, и могущих пользовать обильно. Они усугубили свою ревность к подвигам благочестия, участили . посещения свои к инокам, услаждались богослужением Лавры, которое производило на них благое впечатление, потому что было величественнее и продолжительнее, чем на Валаамском подворье. Они совещались с иноками, как с духовными отцами, обо всем, что касается внутреннего мо­нашеского делания, исповедовали свои помыслы, учились как охранять себя от страстей, греховных навыков и пре­ткновений, какими руководствоваться книгами из писаний свв. отцов и т.п. Добрые иноки, особенно о. Иоанникий и духовник о. Афанасий делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их многолетней духовной опытности. Часто Димитрий Алек­сандрович удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о до­вольно зрелом духовном возрасте. Такая тесная дружба с иноками имела соответственное себе действие. Димитрий Александрович сделался совершенным аскетом по душе, обложил себя творениями свв. отцов, преимущественно подвижнического содержания, которые перечитывая с жадностью, еще более углублялся в самосозерцание и ви­димо охладел к светскому обществу. В «Плаче» своем так говорит он о себе: «Пред взорами ума уже были грани зна­ний человеческих в высших окончательных науках. При­шедши к граням этим я спрашивал у наук: что вы даете в собственность человеку? человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собствен­ность, это богатство верное, которое я мог бы взять с со­бою за пределы гроба! Науки молчали».

«За удовлетворительным ответом, за ответом суще­ственно нужным, жизненным, обращаюсь в вере. Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен еван­гельскою кротостью; он дышал разгорячением и превоз­ношением; я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от церкви, составляющем свою новую сис­тему, суетно и кичливо провозглашающем обретение но­вой истинной веры христианской, чрез семнадцать столе­тий по воплощении Бога Слова. Ах! в каком тягостном не­доумении плавала душа моя!..»

«И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтобы Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб указал мне правый.путь, по которому я мог бы направить к Нему не­видимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятие друга. Эта мысль вну­шала изучить веру в источниках — в писаниях святых от­цов. "Их святость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери в руководители". Повинуюсь. Нахожу способ получать сочинения святых угодников Божиих, с жадностью начинаю читать их, глубоко исследовать. Про­читав одних, берусь за других, читаю, перечитываю, изу­чаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях отцов Православной Церкви? — это их согласие, согласие чуд­ное, величественное... Какое между прочим учение нахо­жу в них? — Нахожу учение, повторенное всеми отцами, учение — что единственный путь к спасению, — последо­вание неуклонное наставлениям святых отцов. "Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, свои мнениям, а не уче­нию отцов", из которых составляется догматическое и нравственное предание церкви...Мысль эта была для меня пристанищем в стране исти­ны. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бесцен­ный всеблагого Бога, хотящего всем человекам спастись и придти в познание истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моею звездою путеводительницею! Она начала постоянно освящать для меня многотрудный и многоскор­бный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу».

«Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой и таково нетленное сокровище, наставляющее в блажен­ную вечность, ниспосланное мне свыше от горняго престо­ла Божественной милости и премудрости...» «Бог, Сам Бог мыслию благою уже отдалил  меня от суетною мира. Я жил посреди мира, но не был на общем широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к жи­вым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пере­сеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник».