Второе, уже отмеченное выше, отличие популярной тео­софии от классических религий Индии, состоит в ее отноше­нии к колесу перевоплощений. "Исходная точка Пути — это искреннее отвращение к бесконечной цепи перевоплоще­ний", — говорят буддисты⁸⁰⁷. Напротив, калитка, откры­вающая путь в теософию, — это жажда новых перевопло­щений в будущем и стремление узнать что-нибудь о своих "прежних жизнях".

Здесь разница между Западным и Восточным мировос­приятием. Запад (под Западом я имею в виду Средиземно­морскую культурно-религиозную экумену — от Персии на востоке до Британии на западе и от России на севере до Египта на юге) всегда был более оптимистичен.

И Индия, и Греция видели бесконечную перемену вре­мен года. И Индия, и Греция мыслили о "космических годах". Но мыслили по-разному. В одном и том же узоре их глаза вычленяли разные фигуры. Там, где греки виде­ли вечную весну, индусы созерцали вечную осень.

 Исключением является разве что доктрина орфиков, настойчиво стремившихся "вырваться из многострадального, мучительного круга". Но в этом, кстати, заключается разительное отличие орфической тра­диции от пифагорейской, питавшей весьма мало интереса к "конечно­му освобождению" (см. главу "Метемпсихоз. Орфизм и пифагореизм" в книге Л. Я. Жмудя "Наука, философия и религия в раннем пифагоре­изме" — СПб., 1994.)

 

Сократ утешал своих учеников тем, что он еще раз вер­нется (правда, не по-теософски, не в "новом теле" — а про­сто все повторится в новом Космическом Году и через не­сколько тысячелетий тот же самый Сократ будет о том же говорить с теми же учениками). Будда, Кришна, Шанкара этим пугают: если ты не хочешь вновь претерпевать аго­нию смерти, избеги нового рождения и последуй тем пу­тем, что я укажу тебе.

Почему же ни один из них не испытал при встрече со смер­тью такого шока, как царевич из Бенареса? Ни в умствен­ной, ни в сердечной одаренности им ведь тоже не отка­жешь. Но там, где западный мыслитель видел одну смерть, там восточный философ видел мириады смертей. Гаутама испугался не того, что он однажды умрет. Он испугался того, что так ему надо будет умирать вновь и вновь. Во дворце его уже знакомили с основами индийских религий. Он знал о множественности жизней и о том, что каждая из них заканчивается старостью, болезнью, агонией и смер­тью. Но вот он наконец своими глазами увидел то, через что каждому человеку приходится проходить бесконечно многократно.

Будда признается, что избрал свой путь — "из страха перед рождением, болезнью, старостью и смертью. Родить­ся в мир и непрерывно изменяться, чтобы испытать после­днюю разлуку в смерти, чтоб умирать и снова возрождать­ся! Нет! если Смерть — над Временем владыка, — прочь Смерть! тогда и Времени уже не будет!"⁸⁰⁸

Всю красоту буддизму придает ужас Будды перед стра­данием, но это ужас именно перед вечностью страдания, а не перед его наличностью, вечность же страдания — это догмат индуизма, следствие догмата реинкарнации. Этого ужаса возвращающейся муки и смерти нет в христианстве — а потому и радикализм Будды в нем не нужен. Именно идея реинкарнации, навязанная Будде индийской тради­цией, породила его ненависть к жизни и отказ от всякого участия в ней.

В появлении буддистского нигилизма до некоторой степе­ни виновен индуизм. Он поставил слишком высокую цель — слить человеческую душу с Божеством, — но не дал средств. Много жизней предлагались как множество попыток для взятия непокоримой Высоты. И душа человеческая изне­могла в бесконечном кошмаре перевоплощений, которые всей своей множественностью все же не могут заполнить пропасть между Абсолютом и человеком.

 

 У древних Отцов Церкви есть схожее рассуждение о путях антич­ной философии. Причину, по которой языческие философы при всей их высоте не смогли прийти к евангельскому миросозерцанию, Августин видит в том, что "Если проложен путь между тем, кто ищет и целью, к которой стремятся, то есть и надежда достичь ее: если же недостает пути, зачем тогда ведать цель" (Против академиков. Цит. по: де Любак А. Парадокс и тайна Церкви. — Милан, 1988, с. 110).

 

И тогда Будда принес "благую весть": это ложная цель, нет пути к Брахме и не надо. Надо просто выскочить из этой карусели. Будда превратил успокоение души в Абсо­люте в абсолютный покой, не зависящий от Божества и свободно достигаемый самим человеком. Собственно, и там, и там одна цель — погашение личности. Но в одном случае она гасится в полноте, в другом — в пустоте. Второй путь и логичнее и проще.

Не смерть испугала Гаутаму, но колесо перевоплоще­ний, колесо возвращающейся смерти. Но смерть нельзя победить саму по себе. Смерть питается жизнью. Значит, чтобы избавиться от смерти — надо не жить. Хочешь мень­ше страдать и умирать — меньше живи. Попробуй дожить эту жизнь так, чтобы больше у тебя жизней не было.

Но закон кармы гласит, что любое зло возвращается к тебе. Значит, если я не хочу жить впредь, я не должен причинять страдание жизни другим. Для этого надо избе­гать деторождения-брака-зачатия-желания, ведущего к со­итию. Желание плоти надо гасить мыслью, прибегая к тем самым медитациям, что описаны в предыдущей главе.

Кроме того, среди 40 канонических предметов буддист­ской медитации, рекомендуемых "Висуддхимагой", числят­ся такие: "вздутый труп, посиневший труп, гноящийся труп, изломанный труп, изгрызанный труп, труп, различные части которого разбросаны, разрубленный и разбросанный труп, окровавленный труп, изъеденный червями труп, ске­лет"⁸⁰⁹. Медитации на эти темы чисто инструментальны. К ним надо прибегать в зависимости от того, что именно ка­жется буддисту слишком привлекательным в женщине. Например, "посиневший труп, демонстрирующий гибель цвета кожи, благотворен для того, кто испытывает влечение к кра­сивой коже. Изгрызанный труп, демонстрирующий разру­шение прежде гордого контура выступов мяса, благоприятен для того, кто испытывает физическое влечение к выступам мяса в грудной или подобной ей частях тела"⁸¹⁰.

Через женщину мы рождаемся: она — причина скор­бей. И если решивший достичь "окончательного освобож­дения" не желает кармически сам возвращаться в мир рож­дений и смертей, он должен уничтожить всякую привязан­ность к женщине. "Разрушьте поддержку круговорота ми­рового бытия, воплощающую, рождающую силу — женщину! Прочь, самка, супруга, матерь!", — возглашает один из буддистских трактатов⁸¹¹.

Именно за то, за что превозносили женщину древней­шие натуралистические верования (как мировое воплоща­ющее, рождающее начало) и за что ее почтило в бытовом отношении индусское понимание, как раз за это самое воз­ненавидел ее буддизм.

Да, и в христианстве было немало сказано об опаснос­тях увлечения женскими прелестями. Но аскетические со­веты монахам никогда не возводились здесь в степень пос­ледних философских истин. Я хотел бы предложить для сравнения два текста. Один принадлежит Будде. "Взгляни­те на девушку в пору ее расцвета по 15-му или 16-му году. Не кажется ли эта сверкающая, ослепительная красота ве­ликолепной в эти мгновения? А между тем прекрасное, ма­нящее и желанное в этой блестящей красоте и есть не что иное, как мучение телесности. Взгляните на то же суще­ство в другую пору ее жизни, по 80-му году: всмотритесь, какая она разбитая, согбенная, иссохшая, на клюку опи­рающаяся, едва плетущаяся, бессильная, выцветшая, без­зубая, облысевшая, с дрожащей головою, морщинистая, темными пятнами покрытая... Вот вам ничтожество теле­сности! А потом, братия, взгляните на ту же сестру недугующую, тяжко страждущую, загрязненную испражнения­ми, поднимаемую и обслуживаемую другими. А потом взгляните на тело той же сестры на одре смертном, через день, два, три после кончины ее, как оно вздулось, почер­нело, предалось тлению. А потом взгляните на скелет с обрывками мяса, залитый кровью, сдерживаемый связка­ми... Ну, что же братья? Куда же делась та сияющая, пре­жняя красота? куда исчезла? и как сменилась жалким, безобразным претящим ничтожеством телесного?"(Терагата, 60)⁸¹².

Второй текст принадлежит св. Иоанну Златоусту. Начи­нается он очень похоже: "Когда ты видишь женщину бла­гообразную, веселую, воспламеняющую твои помыслы, то представь, что предмет твоего пожелания — земля, что вос­пламеняет тебя пепел — и душа твоя перестанет неистов­ствовать... Представь, что она изменилась, состарилась, заболела, что глаза ее впали, щеки опустились, весь пре­жний цвет поблек; подумай, чему ты удивляешься. Ты удивляешься грязи и пеплу, тебя воспламеняет пыль и прах". Но вот сиюминутная аскетическая задача угашения похо­ти достигнута, и, оказывается, Златоуст совсем не собира­ется догматизировать свои слова: "Говорю это, не осуждая природы — да не будет!, — не унижая ее и не подвергая презрению, но желая приготовить врачество для больных. Бог сотворил ее такою, столь уничиженною, для того что­бы показать и Свою собственную силу и Свое попечение о нас, бренностию природы располагая нас ко смирению и укрощая всякую нашу страсть, а вместе с тем — являя Свою мудрость, по которой Он мог и в грязи образовать такую красоту. Посему, когда я уничижаю естество, тогда открываю искусство Художника. Ибо как ваятелю мы удив­ляемся более не тогда, когда он производит прекрасную статую из золота, а тогда, когда вырабатывает точный и совершенный образ из грязного вещества, так и Богу мы удивляемся и воздаем хвалу потому, что грязи и пеплу Он сообщил отличную красоту и в телах наших явил неизре­ченную мудрость"⁸¹³.

Нежелание видеть разницу духовных путей христианс­кого мира и восточного приводит к весьма примечатель­ным ситуациям. Например, в 1991 году издательство "Ху­дожественная литература" выпустило книжку "Будда. Ис­тории о перерождениях". В джатаке "О заклинании тос­ки", включенной в состав сборника, есть следующее нази­дание: "Брат мой, ведь женщины — сластолюбивы, без­думны, подвержены пороку, в роду людском они — низ­шие. Как ты можешь испытывать любовную тоску по жен­щине, этому сосуду скверны?"⁸¹⁴. Издательство рекоменду­ет эту книжку "для семейного чтения"...

Да, Рерихи всех убедили в том, что Будда и Христос так похожи друг на друга... Более того, ради того, чтобы лишний раз уколоть христиан, Е. Рерих, например, пи­шет: "Будда высоко ставил женщину"⁸¹⁵. Я был бы готов ей поверить...

Но вот однажды, чтобы убедить сомневающихся в пра­воте своего тезиса о том, что всякая женщина не более чем скверна, Будда провоцирует свою собственную мать (в том перевоплощении) на убийство его самого⁸¹⁶... В другом пе­ревоплощении — будучи царем Бенареса, Будда послал сво­его придворного плута сокрушить добродетель жены жреца, которая хранила верность мужу, — конечно же, ради подтверждения своей спасительной проповеди: "женщин нельзя удержать от соблазна"⁸¹⁷ Кто в состоянии предста­вить, чтобы подобные легенды слагались вокруг имени Христа? И, кстати, почему Христос, якобы учившийся буд­дизму в Тибете и Индии, первое чудо совершил на брачном пире? Почему он умножил радость собравшихся, умножив вино? Почему не предложил помедитировать на тему об изгрызанном трупе невесты?

Так что мне представляется, что попытка Е. Рерих об­личить христианство за счет женолюбивого буддизма не отличается уважением к историческим реалиям. Буддистс­кие тексты возглашают вполне недвусмысленно: "То же самое тело красавицы для трех существ разное: для собаки — это пища, для любовника — существо, для монаха — падаль" ⁸¹⁸.

Но не все буддисты стали монахами. Некоторые дерза­ли вступать с "падалью" в брачные отношения и рождать новых монахов для буддистских монастырей.

 

 Соответственно, даже если они и соглашались с учением Гаутамы, монахи их не считали буддистами. "Этика буддизма обращается к тем, кому общество невмоготу, она организует не общество, а беглецов из общества. Она ведет просвещенных в монастырь. Оттуда — с безопасно­го расстояния — они светят миру, неспособному измениться, подают пример человеческих отношений. Но остальных, неспособных отказаться от семейных (и связанных с ними кастовых) связей, она оставляет зри­телями монашеского подвига и обращается к ним только за милосты­ней. Миряне занимают в системе буддизма место, сравнимое с положе­нием оглашенных в ранних христианских общинах. Это собственно не буддисты, а сочувствующие буддизму" (Померанц Г. О причинах упад­ка буддизма в средневековой Индии. // Антология Гнозиса. Т. 1. — СПб., 1994, ее. 193-194).

 

 Некоторые ламы даже решались признавать реальность своих собствен­ных детей... "Сын Марбы по имени Додебум погиб моло­дым в результате несчастного случая. Он поехал с друзья­ми на праздник, где, вероятно, молодые люди изрядно на­пились, что не редкость для тибетцев. По дороге домой его лошадь, испугавшись пьяных криков, понесла, и Додебум свалился в пропасть. После его гибели Марба, во всяком случае внешне, пребывал в совершенно подавленном состо­янии. Один из его учеников спросил его: "Учитель, ты учишь, что все есть иллюзия, как же тогда понять твое подавленное настроение?" — "Все так, сын мой, но случив­шееся — это уже сверхиллюзия!"⁸¹⁹

Итак, Н. О. Лосский имел основания предположить — "Надо думать, что буддисты, как и христиане, любят своих детей не только любовью сострадания, но и любовью, задаю­щейся целью развивать содержательность их жизни, обога­щать ее, а не вызывать в них отвращение к земному бытию"⁸²⁰.

Постепенно народное сердце согрело льдышку буддист­ской философии. Холодная безрелигиозная и безрадостная проповедь Будды с течением столетий начала наполняться религиозным содержанием. Мир и человек стали представ­ляться чем-то более привлекательным и иногда даже зас­луживающим любви. Гораздо более человечные нотки стали звучать в буддизме махаяны, появившемся через пять веков после смерти Будды и в самом начале христианской эры.

Если христианство на пути в "массы" что-то теряло (и реакцией на эти потери и охлаждения было появление мо­нашества), то в буддизме наоборот. И сегодня люди, увле­ченные в "паломничество на Восток", незаметно для самих себя, "контрабандой" проносят в себе огромное количество "христианских предрассудков", и проецируют в восточные афоризмы то, любовь к чему привила им христианская культура.

То же произошло в Европе и с буддистским пониманием реинкарнации. В эпоху, когда на Западе царствовал культ прогресса, индийская реинкарнация "наложившись на те­ософский эволюционизм, приобрела неожиданно оптимис­тическое звучание"⁸²¹. Ведь "Будда побеждает смерть именно как переход к мукам новой жизни, или побеждает смерть через уничтожение самого субстрата, которым питается смерть, — самой жизни. Лишь западное сознание, когда оно соприкоснулось с этим учением, могло — в силу акси­оматической ценности для него жизни — впасть в заблуж­дение, приняв учение о переселении душ за благую весть о своеобразном бессмертии, о большей полноте жизни", — пишет проницательный русский философ С. Л. Франк⁸²².

Но нет этого оптимизма в индийских религиях. Именно "с переходом к идее переселения в индийской культуре воцарился чуждый Ведам пессимизм"⁸²³. Ранние индийс­кие религиозные системы не знали ничего о реинкарна­ции⁸²⁴. "Веды" не знают о перевоплощениях, и лишь в "Упанишадах" появляется эта идея. Но там она и называется "знанием, которое не пребывало ни с одним брахманом" (Брихадараньяка-Упанишада. VI, 2, 8).

И нельзя сказать, что это новое знание преподносилось как евангелие ("радостная весть"). Оно, по меньшей мере, озадачивало, а при своем последовательном усвоении и просто ввергало в отчаяние. Уже в Чхандогья-Упанишаде обращает на себя внимание ответ, который дает вождю бо­гов Индре созидающий дух Праджапати. Индра спрашива­ет: как найти и различить свое истинное "я". Сто лет он проводит в ученичестве, пока наконец ему не дается пра­вильный ответ: "Если человек покоится в глубоком сне без сновидений, это — его "я", это — Бессмертное, Достовер­ное, Всеобщее Бытие". Индра отправляется в путь, но ско­ро им овладевает сомнение; он возвращается и спрашива­ет: "Но в таком состоянии, о высочайший, человек ведь не знает о себе: "это я", и не знает: "Они — существа". Чело­век предан уничтожению. Я не вижу здесь ничего обнаде­живающего". — "Именно так, — ответил Праджапати, — это действительно так"⁸²⁵.

С. Н. Трубецкой — друг и ученик Владимира Соловьева и, пожалуй, лучший русский знаток истории философии, — по этому поводу заметил: "Последнее сомнение Индры от­носительно выгоды беспробудного сна — сампрасады — делает большую честь этому богу, так как многие из его соотечественников вполне успокаивают свои сердца в не­мом ничтожестве нирваны"⁸²⁶.

Переселение не ведет к спасению; скорее надо искать спасения от него самого. Отныне "сумма и сущность всей индийской философии есть скорбь метемпсихоза и способ избавления от нее"⁸²⁷.

Поэтому сугубо странен энтузиазм европейских пропо­ведников реинкарнации. Ведь даже если есть реинкарна­ция, задача восточных "спасителей" (от Кришны до Буд­ды) — найти путь, чтобы эта жизнь стала последней.

Знает эту скорбь (правда, порожденную не как таковой идеей реинкарнации, а идеями космических циклов) и Библия. Ветхозаветный мудрец Екклезиаст жалуется как раз на тот бесконечный космический возврат, который уте­шал Сократа. "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас" (Еккл. 1, 9-10). Ап. Па­вел называет цикл узаконенной повторности "суетой", от которой мается и стонет все творение (Рим. 8, 20). Но теперь — появилась надежда, и "мы спасены в надежде" (Рим.    8, 24).

Эта надежда — Христос и Его обетование: "верующий в Меня, не умрет вовек" (Ин. 11, 26). Если даже на эти слова Христа посмотреть глазами человека, исповедующего фи­лософию реинкарнации, разве не очевидно, что они возве­щают свободу от перевоплощений тем, кто примет Еванге­лие и соединится со Христом? Даже если бы Христос при­знавал перевоплощения — Он недвусмысленно возвестил, что "верующий в Меня" будет избавлен от морока перевоп­лощений. Христианину просто не нужно колесо сансары.

При этом полезно было бы помнить "кармический за­кон", утверждающий, что тот, кто знает более высокий путь освобождения, но следует низшему, перерождается демо­ном в аду... Неужели путь Евангелия, путь преп. Сергия Радонежского, путь преп. Серафима, путь апостола Павла ниже пути оккультного духознайства?

Вот современный вариант "пари Паскаля": если реин­карнации нет, а вы верите в нее и не верите Евангелию — вы готовите себе дурное будущее. Если инкарнации нет, и вы веруете и живете сообразно Евангелию — его обетова­ния станут вашими. Если же реинкарнация есть, а вы ве­рите не в нее, а лишь в уверение Христа, то вы будете сво­бодны от реинкарнаций и вслед за Спасителем войдете в мир, не знающий смерти. Если же реинкарнация есть, и вы признаете ее — то вам это все равно не сулит ничего хорошего и вам все равно надо искать путь избавления от реинкарнаций, но этот путь будет пролегать уже без Христа.

Все Евангелие говорит о выборе: решайся сейчас, раз и навсегда. Прощение и благодать означают, что человек, совершивший конечное, ограниченное во времени доброе стремление души, может войти прямо в Вечность. Карми­ческая химчистка не нужна. Там, где не успевает сам чело­век, за него восполняет Бесконечная Божественная Любовь. И стакан холодной воды, во имя Христово поданный стран­нику, не останется без награды.

Да, у этой вести о том, что человек должен раз и навсег­да решить свою участь, была и обратная сторона. Непра­вильный выбор больше нельзя поправить. И все же хрис­тианская проповедь прощения и ада оказалась "верой, по-

бедившей мир". Людям поздней античности она показалась более милосердной, чем вечные кармические скитания, неизвестно из-за чего начавшиеся и неясно чем кончающие­ся. "Вечно, бесконечно должна блуждать душа темными коридорами, изживая свою Карму. Это — плохая беско­нечность природного порядка, перенесенная и на божествен­ную жизнь. Старое христианское сознание знало конец, исход, победу над временем, рай и ад, за которыми нет уже природного эволюционного процесса. Ад и был той дорогой ценой, которой откупались от кошмара плохой бесконеч­ности перевоплощений, бесконечных эволюций. Но лучше даже вечный ад, чем этот бесконечный процесс", — пояс­няет этот выбор Н. А. Бердяев⁸²⁸.

Лучше ощущать себя ответственным хозяином своей судьбы, и верить при этом в Бога с человеческим лицом (во Христа), чем жить с сознанием, что человек должен в бес­конечных перевоплощениях в будущем изживать послед­ствия своих бесконечных перевоплощений в прошлом.

Зло увековечивается учением о карме: ибо зло, совер­шенное в этой жизни, обрекает и в будущей жизни быть злым. "От учения о Карме веет кошмаром неискупленного прошлого, простирающего свои нити на бесконечное буду­щее"⁸²⁹. И карма не простит там, где может понять и про­стить Христос, сказавший о Своей миссии: "Дух Господень на Мне; ибо Он послал Меня проповедывать пленным осво­бождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу" (Лк. 4, 18).

Теософы не чувствуют себя "измученными", они не чув­ствуют себя грешниками, они уверены в том, что смогут сами прожить эту жизнь так, чтобы потом пожить чуток получше, а там — еще немного лучше и еще...

 

Кстати, понимают ли обычные охотники порассуждать о "пере­воплощениях", что "лучшей" реинкарнацией является не рождение в семье американского миллионера, а рождение в бедной тибетской или индийской семье, не знающей ни кондиционера, ни видео и живущей впроголодь? Готовы ли они всерьез идти путем личной аскезы? Или им просто нравится показывать друг другу, сколь "широки" их взгляды ш> сравнению с "невежественным и закосневшим в догмах православием", которое, вдобавок, все никак не догадается поставить в храмах скамей­ки для большей комфортности при "общении с Космосом"?

 

Но вновь скажу — сами буддисты отнюдь не столь опти­мистично смотрят на реинкарнационные коловращения. Они, как и христиане, стараются найти образ такой жиз­ни, чтобы "не увидеть смерти вовек".

IV. БУДДИЗМ И ХРИСТИАНСТВО. 18. ЕСТЬ ЛИ ИДЕЯ ПЕРЕСЕЛЕНИЯ ДУШ В БУДДИЗМЕ?

19. ПРОКЛЯТИЕ САНСАРЫ

2О. НИРВАНА И ЦАРСТВО БОЖИЕ