Распространение старообрядческого «мятежа» и образование центров сопротивления «древлего благочестия» в 1670-х го­дах в значительной степени выясняется из переписки прото­попа Аввакума. Несмотря на все меры предосторожности, принятые правительством, четыре старообрядческих учите­ля вовсе не были так изолированны от массы своих после­дователей, как это казалось и было желательно правитель­ству и высшему церковному руководству. Мученическое пустозерское сидение самого протопопа и его товарищей завое­вывало симпатии их стражей и местного населения. Из пи­саний Аввакума и его соузников видно, что сами стрельцы, охранявшие их подземные тюрьмы, помогали старообрядчес­ким сидельцам сноситься с их единомышленниками на сво­боде. Так например, пересылая уже в 1669 года на Мезень письмо своей семье, протопоп писал, что шлет его со стрель­цом М. Машигиным и просил, чтобы его послания были пе­ресланы дальше и, в частности, чтобы в Соловки его писания отвез его любимый последователь и ученик юродивый Фе­дор.¹ Там, в Мезени, послания и трактаты, шедшие из Пустозерска, переписывались и размножались и оттуда до конца 1669 года они распространялись по всей России. Первая письменная связь с Соловками установилась у Аввакума во время его пребывания в Москве в 1664 году, когда он реко-мендовал царю поставить во епископы будущего вождя со­ловецкого мятежа архимандрита Никанора. Сопротивление знаменитого монастыря церковным новшествам, естествен­но, вызвало энтузиазм среди пустозерских старообрядческих вождей и когда монастырь пал, то они в своих письмах уве­ряли, что замученные соловецкие монахи на том свете нака­зывали умершего царя Алексея Михайловича, распиливая его тело и подвергая его другим мучениям.

Появление в 1669—1670 году в Пустозерске и Мезени стре­лецкого полуголовы Елагина, где он повесил энергичного и непреклонного юродивого Федора, а семью Аввакума поса­дил в подземную тюрьму, очень усложнило связь пустозерского «центра» с внутренней Россией, но все же и после этого нашлось немало преданных людей, которые взяли на себя подвиг связи старообрядческих вождей с их единомышлен­никами.

Хотя юродивому Федору и не пришлось поддержать связь Аввакума с Соловками, вполне вероятно, что, несмотря на осаду, пустозерцам все же удавалось переписываться с со-ловчанами и они были в курсе дел соловецких событий. Пер­вые годы осады блокада монастыря велась только с суши и не могла прервать сообщения обители с континентом. В те­чение нескольких лет поморскому населению удавалось до­ставлять в монастырь овощи и другие припасы и возможно, что им же поручалась старообрядческими заправилами пере­дача писем и известий из Пустозерска и других мест России. Правда, переписка не сохранилась, но это не мудрено, так как при взятии монастыря и истреблении его защитников, взяв­шие его войска вряд ли интересовались какими-нибудь пись­мами или другими документами.

После разгрома мезенского этапа связи, старообрядческие посланцы возили писания четырех пустозерских сидельцев уже прямо в Москву и другие области России. Среди этих посланцев особенно выделялся другой последовавший за протопопом на север юродивый, Киприан, в 1660-х годах от­личившийся своей активностью в Москве, и который в конце концов пострадал за свою преданность Аввакуму: 7 июля 1675 года он был казнен в Пустозерске, где ему по приказу из Москвы отсекли голову. Помимо Киприана значительную роль в поддержании связи играл инок Филипп, в миру Фео­дор Трофимов, бывший одно время подьяком при патриархе Никоне. В 1650-х годах он был сослан сначала в Тобольск, а затем, после собора 1666 года, в Пустозерск. Филипп дол­гое время проживал на Кяткозере со знаменитым мафусаи-лом раскола, старцем Корнилием, и, видимо, оттуда и из дру­гих мест Поморья он наладил сношения пустозерцев с дру­гими центрами раскола. После вступления на трон царя Феодора, то есть после 1676 года, он был арестован, отвезен в Москву и уже там «сожжен огнем бысть». Ко времени каз­ни Киприана относится не проведенный в жизнь проект пе­ревода протопопа с «товарищи» из Пустозерска в Кожеозер-ский и Каменноспасский монастыри, находившиеся около Архангельска и Вологды. Правительство, по всей вероятно­сти, предполагало, что перевод на новое место, ближе к Мос­кве, приведет к лучшей изоляции старообрядческих вождей. Приказ о переводе был послан, но не состоялся по каким-то, по всей вероятности, техническим причинам.

Из весьма многочисленного кадра пустозерских «связи­стов» известен и московский священник Дмитрий, бывший в начале 1660-х годов настоятелем церкви Жен Мироносиц при палатах известной своими симпатиями к старой вере бояры­ни Анны Петровны Милославской. При патриархе Никоне Дмитрий было принял новый обряд, но затем раскаялся, вернулся к старой вере и поселился где-то вблизи Пустозер­ска, где и служил в неизвестной историкам церкви, посылал просфоры и запасные дары Аввакуму и помогал ему под­держивать связь с Москвой, где жила его жена Маремъяна Федоровна, упорная и твердая последовательница Авваку­ма. Сама Маремьяна, которая разошлась со своим мужем священником из-за его временной измены старой вере, долго оставалась в Москве, была одним из главных агентов про­топопа в столице  и передавала его благословения, поручения и советы московским «верным».

Вообще связи пустозерцев с Москвой и другими центрами, особенно в конце 1660-х и начале 1670-х годов, до гибели боя­рыни Морозовой, были настолько прочно организованы, что протопоп посылал целые бочки освященной им воды своим духовным детям, получал от них деньги, одежду, еду и даже малину, до которой он был большой охотник.

Московская группа последователей Аввакума и других вождей старого благочестия после казни Авраамия и смерти боярыни Морозовой осталась без авторитетного возглавления. Правда, в Москву часто наезжал игумен Досифей, но, боясь правительственных репрессий, он здесь никогда долго не оставался и не будучи коренным москвичом, он, видимо, не смог объединить всех местных старообрядцев в единое сильное ядро. Тем не менее бывшие друзья и последователи Аввакума и Морозовой составляли в Москве центральную и наиболее влиятельную группу. Помимо Досифея к ней при­надлежал и другой любимый ученик Аввакума, некий игу­мен Сергий, известный также под своим светским именем Симеона Крашенинникова. Также, как и Досифей, игумен Сергий, видимо, бывал в Москве только наездами и вместе с ним принадлежал к числу ревностных организаторов старооб­рядческого движения. Одно время он увлекся учением самосжигателей, о котором с энтузиазмом отзывался и сам Авва­кум, и распространял письма протопопа, в которых тот оп­равдывал и хвалил самосжигание. Но увидев на практике в какие ужасные крайности впали проповедники «новоизобре­тенного способа самоубийственных смертей», игумен Сергий разочаровался в гарях и вместе с Досифеем стал одним из решительных противников этого изуверства.

Третьим разъездным эмиссаром, нередко навещавшим Москву, был священник Иов Тимофеев, который перед смер­тью причастил боярыню Морозову, а позже вместе со стар­цем Корнилием и Досифеем вел проповедь раскола на До­ну.

Из числа духовенства в Москве надо отметить еще двух корреспондентов протопопа, попа Козьму и попа Стефана, который позже, во время старообрядческой попытки 1682 г. вернуть Московское царство к старой вере, служил напут­ственный молебен о. Никите Добрынину, игумену Сергию и другим участникам этого заговора. Близок и дорог прото­попу Аввакуму был и поп Козьма на Кулишках, один из первых эмигрантов из Москвы на юго-запад, в Стародубье, о котором Аввакум писал: «Козьма добрый человек, — я в его церкви и детей своих духовных причащал [в 1664 году]. Со мною говаривал; он обедню поет в алтаре, а я на клыросе у него певал». Хотя некоторые источники указывают, что священник Козьма с группой своих прихожан ушел на Стародубье уже в 1668 году, сейчас же после большого пат­риаршего собора, но, как указывал П. Смирнов, автор этой информации, видимо, ошибся, так как священник Козьма еще в 1676—1677 годах проживал в Москве и там платил окладные сборы, да и Аввакум упоминает его как жителя Москвы еще в конце 1670-х годов.

Более холодные, а порой и неприятные отношения были у протопопа Аввакума с известным московским старообряд­ческим священником Исидором, который фанатически враж­дебно относился к духовенству, поставленному после начала реформ Никона, нередко выступал против брака, как явле­ния неподобающего в мире обреченном на господство анти­христа, осуждал чадорождение, да и вообще занял крайнюю религиозно-пессимистическую позицию среди московских ревнителей доблего благочестия. Так же, как и с Исидором, протопопу приходилось бороться и с представительницей старой дворянской семьи Еленой Хрущевой, которая, впав в эсхатологический ужас, тоже возмущалась, что в их апо­калиптическое время люди смеют еще жениться и рождать детей, настояла на расхождении некой Ксении Гавриловой с ее вторым мужем и чуть не уморила их ребенка. Возможно, что в данном случае некоторую роль играла и вражда раз­ных аристократических семей. И Елена и Ксения принадлежали к высшей московской аристократии, и обе были в свое время близкими друзьями погибшей боярыни Морозовой. Елена Хрущева даже была наставщицей в бывшей морозов-ской обители, которая или в Москве, или в окрестностях сто­лицы сохранилась и оставалась после смерти Морозовой под руководством все той же инокини Маланьи. Около обители инокини Маланьи группировались и другие друзья Авваку­ма из среды морозовского круга. В числе их следует упомя­нуть племянниц Морозовой, княжен Анастасию и Евдокию Урусовых; некоего Бориса, одного из редких представителей боярства, оставшихся верными старому обряду; Ксению Ива­новну, бывшую казначею Морозовой и ее брата Игнатия; Марию и Андрея, сестру и брата Исайи (погибшего на костре дворецкого Салтыковых) и выше названную Маремьяну Феодоровну. Было среди них и много других из числа той «всей тысящи», о которой пишет Аввакум, но имена их и поло­жение теперь уже очень трудно установить.

Немало этих неизвестных или малоизвестных старообряд­ческих исповедников стало жертвой преследований в 1670 и 1680-х годах. Так например, наряду с уже упомянутыми ста­рообрядческими вождями из Москвы — иноком Авраамием, дворецким Исайей, иноком Филиппом (Феодором Трофимо­вым), Морозовой, ее сестрой Урусовой и другими, старооб­рядческий синодик упоминает в числе жертв того вермени каких-то Максима, инока Иосафа, Михаила, Никиту, иноки­ню Иустину и несколько десятков других стояльцев за веру, погибших в Москве от руки палача. Конечно, многие из этих друзей Аввакума только изредка бывали в Москве, да, по всей вероятности, и обитель Ма­ланьи, уехавшей из дома Морозовой накануне ареста бояры­ни, была уже в начале 1670-х годов перенесена куда-нибудь в подмосковное селенье. Некоторые же из них, как например Феодора Нарышкина, урожденная Хамильтон, вообще скры­лись от преследований из Москвы и жили в провинции, или же даже оставаясь в Москве старались не попадаться на гла­за правительству и не афишировать своих взглядов на веру.

Одним из важных районов для постоянного или времен­ного исхода из Москвы, видимо, было Пошехонье, область к северу от Волги в пределах бывшей Костромской губернии. Известный старообрядческий деятель того времени, Евфросин, основатель Курженской пустыни, которого некоторые исследователи смешивают с умершим в 1660-х годах другим иноком Евфросином, другом старца Епифания, соузника Ав­вакума, пишет, что в пошехонских пределах около города Романова сожглись две инокини из морозовской обители, что там проживала преданная Аввакуму Маремьяна Феодоровна и что там бывала и сама Морозова со своей сестрой кня­гиней Урусовой. Так как Евфросин говорит, что Морозова пришла в ужас от картины обгоревших трупов участников гарей, можно думать, что он упоминает о самосжиганиях конца 1665 года, о которых писали в своих донесениях вое­вода С. А. Зубов и другие участники экспедиции 1665 года против лесных старцев, или даже о более ранних гарях, ос­тавшихся неизвестными историкам. Уже сам факт этой ка­рательной экспедиции 1665 года в Пошехонье показывает, что апокалиптические проповеди лесных старцев вносили большое смущение в умы тамошнего населения и, вероятно, вели к широкому распространению самоубийственных смер­тей. Там же в Пошехонье в 1670-х годах организовывал сво­их последователей и распространял письма Аввакума, в кото­рых последний хвалил самосожжения, и самый любимый из находившихся еще на воле учеников Аввакума, вышеупомя­нутый Симеон Крашенинников, ставший в 1670-х годах игу­меном Сергием. В семидесятых и начале восьмидесятых го­дов Пошехонье стало одним из главных районов распростра­нения гарей. Здесь помимо Сергия, который выступал скорее в роли советника, чем организатора гарей, «работали» Поли­карп, главный затейник огненных смертей в этом крае, ко­торый в своих проповедях постоянно ссылался на писания Аввакума. Кроме него, чуть ли не на каждой странице Евфросиньева трактата, постоянно упоминаются его многочис-ленные последователи-проповедники: Семен-«пророк», подь­ячий Иван Григорьев, сын последнего Иван, некий «зверо­подобный» Андрей, Тихон Юродивый, чернец Иосиф Помор­ский, Иван Кондратьев, Иван Коломенский, Корнилий, в данном случае, вероятно, известный старообрядческий ма-фусаил, основатель Выговской пустыни, старица Капитоли-на, которая в 1660-х годах обитала в Вязниковских лесах  и многие другие. Число гарей и жертв этих проповедников точно неизвестно, но Евфросин говорит о четырех или даже пяти тысячах погибших в Пошехонье на кострах самосжига-телей только в 1670 и 1680-х, а возможно даже уже и в 1660-х годах. Наоборот, другой современник этих гарей, старец Иг­натий, рассказывал Дмитрию Ростовскому, что к началу 1680-х годов было «всего» 1920 жертв. Помимо старообряд­ческих писателей и Дмитрия Ростовского официальные до­кументы тоже подтверждают распространение гарей в По­шехонских лесах, в частности, в окрестностях сел Холм и Кузьмо-Демьянск.

Нетрудно понять, почему именно Пошехонье, через двести лет после гарей «прославленное» М. Салтыковым-Щедриным, стало одним из главных районов проповеди самосжигателей. Этот край был всегда одним из наиболее отсталых и забро­шенных в средней России и здесь уже в 1630-х годах старец Капитон начал свою проповедь аскетического изуверства. Его ученики могли легко скрываться в пошехонских дебрях, и сведения о их проповеди с трудом доходили до Москвы. Воз­можно, что сюда собирались из Москвы старообрядцы, же­лающие спастись очистительным огнем, а само Пошехонье может быть служило местом добровольных auto-da-fe благо­честивых москвичей. Участие в гарях морозовских инокинь как бы подтверждает это предположение. С другой стороны именно через этот край пробирались посланцы из Пустозерска в Москву, которые нередко доставляли письма Аввакума, прославлявшие гари. Недаром один из проповедников га­рей, некий Иван, в своей проповеди, сохранившейся в пародийной передаче Евфросина, прямо ссылается на авторитет пустозерского учителя. Обращаясь к своей пастве, он го­ворил :

 

Елице есте добрии, яко же вы возлюбите

себе и спасение свое, со женами и з детми в Царство[Божие] теките.

Полно вам плутати

и попом откуп давати.

Скорым путем,

да в Царство совсем;

добро сие и сладко, да вам

а не намь.

А намь еще пожити на волном свету

нас попы не видят, за вами

что за стенами.

Так нам и свободно,

да вам сие негодно —

добро вам згореть

да не будет вам наветь;

уже мы вас утвердили

только бы вы не ослабели.

А мы себе поищем иных учеников,

и там нам место будет

и с наш век избудет.

О, братие и сестры радейте

и не ослабейте!

Великий страдалець Аввакум благословляет

и вечную вам память любезно воспевает:

тецыте, тецыте,

да вси огнем сгорите.

 

В этой древнейшей русской стихотворной пародии Евфро­син, конечно, высмеивал тех проповедников гарей, которые в последнюю минуту уходили из пламени своих костров, ос­тавляя на сожжение своих последователей. Но они делали это, чтобы дальше нести свою страшную проповедь, стара­ясь спасти от антихриста как можно больше душ своих уче­ников. В конце концов они сами сгорали в особенно больших гарях, может быть даже состязаясь, кому удастся сжечь наи­большее число верных.

Проповедники самосжигания не являлись единственными представителями церковного раскола в Пошехонье. Кроме этих последователей Капитона, там были и подлинные ста­рообрядцы, последователи Неронова, Потемкина, Аввакума и других ранних борцов за старый обряд. За исключением Аввакума никто из них не одобрял проповедь гарей, и по­этому игумен Досифей, инок Мина, сам Евфросин, жена попа Лазаря, видимо, жившая тогда в Заволжье, и многие другие неустанно боролись с этими необузданными апокалиптичес­кими миссионерами. Линия разделения между апокалипти­ческими миссионерами пессимистами и подлинными старо­обрядцами-оптимистами, верившими в победу старой веры, сказавшаяся уже в вопросе о «последнем отступлении», об антихристе и о священстве, делалась все более и более ясной и резкой. Только отсутствие отчетливой доктрины, чувство общего негодования против правки книг и оскорблений рус­ского православия собором 1667 года все еще спаивали эти совсем различные составные части движения протеста про­тив иерархии и против грецизации русской церкви. Все же Евфросин упоминает о серьезном столкновении «у Тройцы», — в Сунарецкой обители, — между игуменом Досифеем и «самосжигателем» Иваном Коломенским по поводу поми­нанья жертв самосожжения. Иван Коломенский попросил игумена Досифея помянуть погибших самосжигателей. До­сифей «рассуждал, отложил поминать. Сами-де себе убили, а не законно пострадали». Тогда Иван Коломенский снова запросил Досифея, на этот раз прося его благословения на самосожжение. На это Досифей снова ответил отрицательно, в чем его поддержал и Евфросин. Оба ссылались на слова Христа: «аще исповесть Мя кто пред человеки, Исповем его и Аз пред Отцем Моим небесным. И ведени будете пред ца­ри и владыки имени моего ради, и глаголю вам другом своим: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих погубити», а также на слова Его: «буди верен до смерти, — дам ти венец живота».

Не менее энергично, чем в Пошехонье, пропаганда само­сожжения и религиозного радикализма велась в Вязниковских лесах, уже хорошо известных по событиям 1660-х го­дов и начала 1670-х годов. Здесь заправилами гарей эсхато­логического миссионерства были прежние ученики Капито­на, оставшиеся на свободе после «похода» 1666 года. Во гла­ве их стоял все тот же Василий Волосатый, которого Евфро­син явно по ошибке считал «первым законодавцем» самоубийственных смертей. На самом же деле, как это уже отме­чалось, гари начались раньше или при самом Капитоне, или же при его главных учениках Вавиле и Леониде.

Если в Пошехонье и Вязниковских пределах были глав­ные гнезда пионеров радикального крыла церковного мяте­жа, то соседняя с ними область вокруг Нижнего Новгорода, особенно по реке Керженцу и в Чернораменских лесах стала прочным и влиятельным приютом более консервативных старообрядцев, которые сохраняли большую верность духу русского православия, чем «лесные старцы» Капитона. По Керженцу, этому небольшому левому притоку Волги, уже с начала 1660 годов, когда здесь поселились игумен Сергей Салтыков и инок Евфрем Потемкин, все больше и больше умножалось число старообрядческих скитов и починок. По­сле ареста Салтыкова и Потемкина в 1665 году деятель­ность керженецких старообрядцев не прерывалась. В нача­ле семидесятых годов главенствующее положение на Кер-женце приобрел скит Смольяны, в котором после ареста Салтыкова и Потемкина поселился священник Дионисий из города Шуи. Так как он имел немало запасных Даров и исполнял требы, то в Смольяны стекались массы народа. Несколько позднее, но не позже 1678 года, некий старец Онуфрий основал на Керженце свой скит, ставший извест­ным под его именем. Так как Дионисий был в очень пре­клонных летах, а следующим за ним по влиянию был ста­рец Онуфрий, то он, как человек энергичный и хороший ор­ганизатор, сумел сосредоточить у себя поступление всех средств, приходивших от жертвователей на Керженец, чем, конечно, приобрел большую власть в этом районе. Немалое влияние скиту придавал и любимый Аввакумом игумен Сер­гий [Симеон Крашенинников], часто живавший у Онуфрия. Недалеко от него был тоже славившийся своим благочестием скит старца Сафонтия Соловецкого и кроме того целый ряд других монашеских пустынь.

32. УЧЕНИЕ ОТЦОВ ПУСТОЗЕРСКИХ: ПРОТОПОП АВВАКУМ

VI.  РОСТ  СТАРООБРЯДЧЕСТВА И ДЕЛЕНИЕ  НА ТОЛКИ. 33. РАСШИРЕНИЕ СТАРООБРЯДЧЕСКОГО «МЯТЕЖА » В 1671—1682 ГОДАХ

34. РОСТ СОПРОТИВЛЕНИЯ НА СЕВЕРЕ: 1671—1682