Когда мы сравниваем современный критический дух с наивностью историков и летописцев средних веков, нам они кажутся жалкими невеждами или по крайней мере легковерными детьми. За всем тем, чем далее мы подви­гаемся в науке, тем чаще нам приходится соглашаться с их мнениями, находить смысл в их сказках и удивляться верности их заключений. Бесхитростные, простодушные, чуждые нашей учености книжной и словесной, они не надеялись слишком много на свою догадку, на тонкость своих исследований, но были доступны впечатлениям больших масс и гармонии больших горизонтов, готовы были верить чужой мудрости, но не презирали чужого

невежества и охотно верили тому, что другие народы сами про себя говорили и о себе помнили.

Так в средних веках скандинавов считают выходцами с Кавказа; так Тацит силуров выходит из Гишпании, а каледонцев (вероятно, беолгов), фир-болгов* из Германии; так древние географии свидетельствуют об иранском про­исхождении сарматов; так Геродот нам предсказывает мне­ние венетов о том, что они некогда жили в Мидии, т.е. на востоке. Все эти предания были в последствии времени более или менее предметом насмешек. Нам предоставлено было опять, с помощию усовершенствованной филологии, проследить азов Скандинавских до Кавказских гор и тес­ных долин Осетии и соединить шведский полуостров с Мидиею миграциями сарматов, найти в языке горной Шотландии множество корней, не принадлежащих языку гаэлей или кельтов, а наречиям германским, и признать славян-венетов за выходцев Азии. Время покажет истину многих преданий, в которых мы еще сомневаемся, как, например, колонизация Эллады из Финикии и Египта, и ученые перестанут смеяться над выражениями «Эфиопия Восточная и Западная», которые так часто встречаются у древних. Хотя вопрос о переселении азов-сарматов в Скан­динавию уже довольно ясно разрешен, я прибавлю здесь несколько слов для тех, которые еще держатся слишком упорно системы об автохтонстве европейских народов**. Первые исторические лучи, восходящие из греческого цен­тра, показывают нам в междуречии Волги и Дона какое-то племя, называющееся сарматами и приписывающее себе мидийское начало. Как давно уже тогда эта колония ос­тавила свою родину, трудно сказать: при бегстве кимме­рийцев и  при движении скифов через Кавказ  прежде Киаксара*** об них еще нет известий. Можно предполо­жить, что они проникли до берегов Волги, преследуя уже бегущих скифов, при Киаксаре; но это только догадка. К какому же племени принадлежали они? Не к скифскому, которого описание не имеет с ними никакого сходства, и не к тибетскому, которого физиономия от них отличается еще резче. Стройные, высокие, белокурые, голубоглазые, красивые, они бесспорно принадлежат к индо-германцам, а может быть к мидянам, также красивым и белокурым по свидетельству древних. Имя сарматов, савроматов, сирматов, вероятно сырматов, было разными народами тол­ковано на разные лады. Между прочим, Страбон говорит о них****, что они одевались в панцири из сыромятных кож. Человеку знающему, как славяне любят давать свой смысл именам чужим, свидетельство Страбона показыва­ет, что он о сарматах слышал от славян, и более ничего. Названия же, под которыми они являются в истории, сирматы, яксаматы, тиссаматы и пр. тому подобные, явно заключают в себе слово древнемидийское мат (то же, что март, или мард, или мэд), человек, и имя реки, при которой жили отдельные племена, Сыр или Сура на Кав­казе, по Плинию, Аксай и так далее. Ту же форму находим мы в имени сарматов-роксаланов, от Волги (Araxes по Геродоту*, позже Pax, Paxa, Раа). Другие названия их у Птоломея находят свое объяснение за Балтикою, как азиоты, азмияне (в слове азы), или опять за Кавказом, как еримы (в сл. ериема). От языка их не осталось ничего, кроме собственных имен, которые бесспорно принадлежат к мидийскому наречию, кроме немногих занятых ими у соседей. Наконец, прямые потомки их, кавказские осетин-цы, племя, до сих пор по злой, хладнокровной храбрости, достойное славы своих великих предков, называет себя иранийцами, землю свою Ираном** и говорит мидийским диалектом. Их же соседи называют осетами, яланами, язами, азами, явно доказывая нам совершенно оди­наковое значение всех этих слов, к которым принадлежит и Языг. Итак, живые памятники их в наше время — азы, осеты кавказские, и ясно дознанный характер народа и его языка вполне поддерживает предание, рассказанное историком за 400 с лишком лет до Р.Х.

Но неужели вся эта сила, эта многочисленность вели­ких сарматов сжалась в тесные долины северной Грузии и нигде других следов не оставила? Все историки согласны в рассказах о судьбе алан-азов. Долгие борьбы со скифами, увенчанные окончательною победою, когда скифское цар­ство погибло под соединенными ударами сарматов с Во­стока и гетов с Запада, завоевание берегов моря Черного и Гнилого, где они оставили памятники о себе в городе Азове и в имени моря, распространение власти своей на север, где они владели всем приволжьем, давали во втором веке имя Сарматского моря прежнему Блату-Венедскому (нынешней Балтике) и оставили имя свое сердцевине русской земли, Алаунской возвышенности,— вот история торжествующих алан-азов. Долгая и не совсем счастливая борьба с усилившимися готфами, которые от северо-за­пада подвигались на юго-восток (т.е. от южных берегов Балтики к Черному морю, Дунаю и Крыму), стесняя сильных сарматов и покоряя даков и гетов, бегство перед непобедимыми полками восточных гуннов, невольное вторжение в земли Римской империи, по которым они шли, сражаясь и смешиваясь с другими народами, на юго-западе до Пиренейского полуострова, основание в Гишпании слабого царства, погибнувшего, наконец, под ударами вест-готов,— вот история падения великих алан-азов. Время их несомненного существования и деятельности — 10 столетий, от VI-го века прежде до V-гo после Р.Х. Время их величайшей силы 3 века, от II-го до Р.Х., до II-го после Р.Х. Место их истинной державы прости­ралось от Кавказа до Балтики, между Волгою и Доном, захватывая системы Волхова и Западной Двины. Движе­ние их до насилия гуннского было на север, северо-запад и запад. На прежнем поприще их славы живых следов от них мы не открыли; но на южной оконечности встречаем еще слабые остатки  их.  Следя их распространение на северо-запад, мы останавливаемся у моря, которому они давали свое название в первом веке прежде и в первом веке после нашей веры. Остались ли они на берегах его, или переплывали его, мы не знаем; но знаем, что велико и славно имя азов, высших богов Скандинавии, и что предания Скандинавии указывают на приход их с юго-востока. Не все боги Эдды рода азов,— это известно; мно­гие из них ваны, многие иотуны*; даже сам Один про­исхождения  сомнительного,  и   в  некоторых  сагах  есть следы религиозных раздоров между поклонниками Одина и великого Аза-Фора, или Тора. Иотуны постоянно в этой мифологии представляют лишь побежденных, принятых из снисхождения в общество победителей; ваны — лица . соперников, поневоле принятых в союз гордыми азами. Характер   иотунов — мудрость   и   художественность,   ванов —доброта и домостроительство, азов —сила и муже­ство. Представитель племени азов есть очевидно не пра­отец Один, а Фор (Тор), который всегда носит определи­тельное прозвище Аз (Аза-Фор). Имя Одина встречается почти везде, где были германцы, выходцы севера,— у сак­сонцев, готфов и пр. Имя Тора остается в одной Сканди­навии (немецкого Доннар мы не имеем никакого права с ним смешивать) и встречается вне Скандинавии только у одних чувашей в земле некогда Сарматской (их главный бог —Торе). Вооружение Фора не германское, это бесспор­но; оно чисто восточное, именно мидийское: это молот, молот так часто встречаемый на изваяниях персидских, молот Мифры, которым он бьет враждебных дивов, как Тор бьет исполинов,— таинственный молот, воспетый Зен-давестою. Аза-Фор, как Мифра, не творец, не источник мира, но хранитель мира и защитник, вечный враг злого начала, вечный путешественник вселенной. Аза-Фор есть одичавший Мифра (великий Фра, Миг-Фра, или великий господин, Миг-Гер, Мег-Гер). Он же и олицетворение пле­мени аланов-сарматов. В поэзии Инглинга-Сага представ­ляет явное прославление прекрасной юго-восточной роди­ны; в символах религиозных имя Ганглера, рассказыва­ющего таинства веры, значит путешественник; в обычаях почетнейшая, святейшая пища — конское мясо, чего, конечно, не выдумала бы малоконная Скандинавия. Наконец, в мифах козлы, упряжь колесницы Аза-Тора посвящены осетами (аланами) святому Илье. В день, в который цер­ковь празднует память великого пророка, осеты приносят ему в жертву козлов; на могиле людей, убитых громом, вешают кожу черного козла. Этот странный обычай, за­свидетельствованный Олеарием, ничем иным не объясня­ется, кроме мифологии Скандинавии.

После этих доказательств, таких ясных, многочислен­ных, основанных на фактах неоспоримых, на критике просвещенной, я спрашиваю: имеем ли мы право, и более, имеем ли еще возможность не только отрицать приход азов-аланов в Швецию около I-го века до Р.Х., но даже сомневаться в этом происшествии и в то же время хва­литься добросовестностью?