После Адрианопольской битвы 378 г. и гибели в ней императора Валента положение империи было печальное. Победители-варвары широко разлились и по ее европейской и азиатской территориям. И лишь недостаток просвещения и культуры не допустил здесь смены имперской власти и создания новой, варварской государственности. И сами ромеи среди уныния эту силу своей передовой государственности с надеждой сознавали и решились ее восстановить. Западный император Гратиан предпринял восстановление восточной империи. Он возложил эту задачу - даже не управления, a просто завоевания - на генерала испанца Феодосия. Отец последнего, также генерал и по имени тоже Феодосий, за два года перед тем был казнен за какое-то будто бы политическое преступление. Гратиан объявил Феодосия Августом. Войско встретило это с удовлетворением.

Надо признать, что испанец Феодосий, далекий от Востока, прибыв сюда, не принял ошибочной позиции гордого римского властителя. Пред ним развернулась картина фактической оккупации всего Востока завоевателями. Но готы инстинктивно и разумно чувствовали, что, сохраняя оккупационное верховенство, они одни еще не в силах создать здесь нормальный государственный уклад. И Феодосий разумно пошел навстречу этому государственному кондоминиону. Он два года (379-380) резидировал в Фессалонике, вел искусные переговоры с готами и сорвал их завоевательский дух. Он уступил им места поселения и здесь, в Европе, во Фракии, и на Востоке через проливы в Малой Азии. Равным образом привлек их к равноправному участию и в военном и гражданском управлении.

Феодосий был религиозен и верен западному никейскому православию, как и жена его Элия Флакилла. Они оба противополагали себя Востоку, отравленному арианством. A в этот момент в гибели Валента видели Божию кару за еретичество. Оба вдохновлялись изгнанием арианской болезни и восстановлением на Востоке их римского, западного православия, опираясь на ромофильствующую Александрию. Так как на церковно-римском Западе к этому времени установился согласный мир и союз власти церковной и государственной, то заложенные в основу его еще Константином Великим предпосылки языческой теократии теперь беспрепятственно воплотились в тот всем понятный союз религии и государства, который раньше лишь по горькому недоразумению породил период гонений. Теперь в сознании и самих императоров, и епископата, можно сказать, мгновенно, как нечто самопонятное, традиционное и не требующее доказательств, всплыло тысячелетнее римское слияние религии с государством, власти императорской с властью жреческой. Раз дана Imperium, тο в тех же руках дано и sacerdocium. Раз дан imperator, то в его лице дан и pontifex maximus. Ha Западе это самосознание уже быстро скристаллизовалось и стало, как говорится, “само собой разумеющимся.” На Востоке, еще не обретшем мира церковного, такого упрощенного представления ο гармонии церкви и государства еще не было.

Упрощенно, по-солдатски мыслящие Феодосий и Флакилла пришли на Восток с искренним вдохновением помочь здесь укрепиться и возобладать единственно законному для провославной церкви никейскому богословию. Но при богословской неискушенности Феодосия была опасность, что его здесь запутают греческие хитрецы богословия. По прибытии Феодосия в Константинополь ариане предложили императору повидаться лично с самим Евномием. Созомен пишет, что страх овладел всеми православными, особенно при мысли ο красноречии Евномия. И они через Элию Флакиллу добились, чтобы личная встреча императора с Евномием не состоялась.

Κ счастью, в Фессалонике, которую Феодосий избрал своей правительственной резиденцией, главой церкви был епископ Асхолий, твердый “никеец,” друг Амвросия Медиоланского, a на Востоке - Василия Великого. Феодосий тут заболел, решил креститься и отдал себя как духовный сын в послушание Асхолию. Встав с одра болезни, Феодосий решил провести на деле все меры, которые ему советовал и Асхолий в области церковной и которые ему, как человеку западному, были заранее понятны и свойственны.

Тут уместно упомянуть об одной подробности, характерной для Феодосия как человека западного склада, - волевой и тотальной преданности авторитету церковной иерархии. Когда он в течение двухлетнего оккупационного управления Фессалоникой натолкнулся на зародыш военного бунта, он учинил генеральную кровавую расправу над военными частями. За эту чрезмерную жестокость епископ Асхолий просто не пустил Феодосия в церковь, снял с него парадные одежды и облек в рубашку кающегося. И Феодосий повиновался. Исполнил долг церковной дисциплины.

Β 380 г. Феодосий тотчас после болезни и крещения издал свой эдикт - манифест ο вере, в котором наложил на болеющий разбродом Восток просто западную вероисповедную норму. Вот текст нового церковного закона: “К жителям города Константинополя. Желаем, чтобы все народы, какими правит власть нашей милости, следовали той религии, которую божественный апостол Петр передал римлянам... и исповеданием которой прославляются первосвященники Дамасий и Петр, епископ Александрии, муж апостольской святости, чтобы мы все, согласно апостольскому установлению и евангельскому учению, верили в одно Божество Отца и Сына и Св. Духа, при равном величии их и благочестивой Троичности (sub рагісі Majestate et sub pia Trinitate).”

“Христианам, повинующимся этому закону, повелеваем прилагать к себе имя кафоликов. Прочих же дерзких и безумствующих присуждаем нести бесчестие еретического учения. Собрания их не должны называться церквами. И они сами будут подвергнуты наказаниям не только по божественному осуждению, но и по нашему повелению, принятому по небесному внушению - quam ex coelesti arbitrio sumpserimus” (Cod. Theodos. XVI, I, 2).

Итак, все, кроме никейцев, лишены звания кафоликов. Это объявлялось в перспективе созвания всевосточного собора, который и должен был это церковно оформить.

Константинополь возглавлялся епископом Демофилом, представлявшим до сих пор официальное омийство. Тем временем забитая православная группа с наступлением фактической свободы веры в конце дней Валента при содействии православного епископата Каппадокии и Антиохии пригласила к себе пастыря, y которого не оказалось паствы. Это был св. Григорий Богослов из пустого Сасима, где он уже не жил, a еще в 375 г. сбежал оттуда в уединение в Селевкию Исаврийскую. Св. Григорий в конце 379 г. приехал в Константинополь, остановился в доме своих родственников. И тут в скромной комнате открыл богослужение, назвав свою церковку “Анастасия” - в знамение воскресения православия. Конечно, официальные церковные власти не давали покоя “раскольнику.” Св. Григорий, невзрачный по внешности, сначала не понравился избалованным столичным блеском константинопольцам. Но скоро пленил всех силой своего красноречия. Народ стал стекаться к нему. Официальная церковь (омийская) устроила на Пасху даже погром церкви Григория. На нее направлена была толпа пьяного и буйного народа, убившая одного из сотрудников Григория. Но православные крепились. Ждали защиты от нового императора.

Константинополь был бурлящим котлом. Св. Григорий Нисский саркастически изображает это необычайное, свойственное эллинизму, и антично-философскому, и новохристианскому, умственное возбуждение. Ничего такого не было и не могло возникнуть среди других православных национальностей последующей эпохи. Сам Григорий Нисский не без удивления нам рассказывает об этом: “Одни, вчера или позавчера оторвавшись от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют ο Непостижимом. Все полно этого рода людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это - торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах (копейках), a они философствуют ο Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: “Отец больше Сына.” Справишься: готова ли баня? Говорят: “Сын произошел из несущих.” Все это формулы евномианские.”

Однако император Феодосий ради выполнения своей программы выдвинул Григория, этого невзрачного внешне, маленького ростом и почти лысого вождя православия, и вознес его над столичной толпой. Издан был приказ ο передаче омиями в руки Григория кафедрального храма 12 апостолов и св. Софии. На другой день волнение дошло почти до мятежа. A император решил вести скромного провинциала Григория в храм св. Софии самолично. Столичные гарнизоны встали шпалерами, сдерживая народ. Враждебные зрители усеяли все окна и балкончики и тогда уже двух- и трехэтажных константинопольских домиков, деревянных, как и до последнего времени. “Храм, - описывает обстановку сам Григорий, - окружен был воинами, которые в вооружении и в большом числе стояли рядами. Туда же, как морской песок и туча, стремился, непрестанно увеличиваясь, весь народ с гневом и стоном на меня, с мольбами обращаясь к императору. Улицы, ристалища, площади, даже дома с двумя и тремя этажами наполнены были снизу доверху зрителями - мужчинами, детьми и старцами. Везде суета, рыдания, слезы, вопли - точное подобие города, взятого приступом... A я - доблестный воитель и воевода, едва переводя дыхание, шел среди войск.” A впереди шел сам император. Было пасмурное осеннее утро. Но когда вступили в храм, засияло солнце и дружественная масса православных стала аплодировать и кричать приветствия Григорию. Он от волнения и бессонной ночи, что с ним часто бывало в Константинополе, потерял голос и не мог даже сам попросить толпу успокоиться, чтобы началось богослужение. За него другой епископ должен был сделать это.

Все церкви перешли к православным. A Демофил вместе с бежавшим из Александрии Лукием осели за стенами города.

Император, “назначивший” епископом Григория, понимал, что еще собор епископов должен утвердить его. И потому весь вопрос еще отодвигался до собора. Β предвидении этих перемен на константинопольской кафедре издавна глубоко переживавшие умаление чести Александрии ее епископы задумали в этот момент провести на столичное место своего человека. Ничего особо беззаконного в этом замысле Александрии не было. Раз Константинополь очутился в положении res nullius, раз “антиохийцы” уже заслали туда в лице Григория Богослова своего кандидата для занятия столичной кафедры, то естественно, что и Александрия задумала и организовала, не без тайного заговора, захват столичной кафедры кандидатом-александрийцем. Таковым был некий “философ” цинической школы Максим, исповедник никейского православия. Он картинно одевался под философа и аскета в мантию, носил длинные волосы. Все это оказалось приправленным хитрецой и актерством. Св. Григорий по простоте принял Максима как собрата, поместил y себя, поил и кормил его. Между тем александрийская купеческая хлебная колония в Константинополе готовила целый переворот, чтобы сбросить с кафедры Григория. С очередным караваном из Александрии прибыла в столицу группа египетских епископов для поставления Максима во епископа столицы. Чуждый коварства и доверчивый, Григорий даже приветствовал их своей речью. Вскоре Григорий заболел и слег. Этим воспользовался пригретый им друг предатель Максим. Храм Григория “Анастасия” был отперт. Воровски влилась в него группа египетских епископов и начала чин хиротонии над Максимом. Но секрет не утаился. Друзья болящего Григория узнали, в чем дело, и разогнали этот постыдный собор. Прерванная хиротония перенесена была на рассвете в дом какого-то музыканта-флейтиста и там закончена. Надо понять все ошеломление и возмущение бесхитростного Григория. Потом он сатирически описывал эту авантюру: как прибыли в столицу “соглядатаи - Аммом, Апаммон, Арпократ, Стип, Родон, Анубис, Ерманубис - египетские боги в виде обезьян”... Обманутый и внезапно прозревший, Григорий, как из рога изобилия, рассыпает пред нами беспощадные сатирические детали, как Максим пред тем дурачил его. Он носил длинную шевелюру, a она оказалась искусственным париком. Поэтому какой-то момент обрядового пострижения волос Максима он называет “состриганием шерсти с собаки”... “У нас в городе был человек женоподобный (очевидно, Максим брился, как очень многие египтяне), какое-то египетское привидение, злое до бешенства, пес (киник), и пес из мелких, уличный прислужник, безголосое зло, китовидное чудовище, красный, черноволосый, курчавый, косматый; Максим не принадлежал уже к числу мужчин. О том изгнании, которому подвергся Максим за срамные дела, он говорил, что потерпел ради Бога. Он был наказан бичами, a мне казался победоносцем” (Migne P. Gr. 37, col. 1081, 1096). Григорий не щадит и самого Александрийского епископа Петра (младшего брата Великого Афанасия), но, конечно, наиболее злостным считает самого Максима. Ο Петре Григорий пишет укоризненно: “У него было двойное перо, которое без труда писало все, хотя бы одно другому противоречило. На него-то, старца, наседал Максим, требуя себе престола, который надеялся получить в Константинополе, a в противном случае грозя, что самого Петра не оставит на престоле.”

У епископа Петра и y александрийцев кроме мотивов честолюбия их кафедры и борьбы в союзе с Римом против возвышения епископа “Нового Рима” был лозунг борьбы за само православие (тень Великого Афанасия), за выкуривание арианского духа, который свил себе гнездо в Константинополе, но эта излишняя и запоздалая претензия была “отмщена” ходом церковной истории, вознесшей над Александрией в данном случае именно Константинополь и с ним вместе подлинных восточных епископов-новоникейцев во главе с Мелетием Антиохийским. Это произошло через собранный Феодосием Великим в 381 г. собор в Константинополе, ставший

 

II-м Вселенским собором.

 

Собрал его император. Но декрета ο созыве не сохранилось, и потому задачу собора приходится определять по его деяниям. Есть известие, что вызванному в Константинополь в начале 381 г. готскому арианскому епископу Вульфиле с его готскими собратьями-епископами Феодосий обещал собрать собор “о вере.” Но Вульфила умер (70 лет). Император после этого изменил свое намерение. Β изданном указе он воспретил споры ο вере. Но собор Феодосию нужен был для урегулирования практических вопросов на Востоке, начиная с вопроса ο замещении столичной кафедры, которое он учинил пока своей волей и которое осуждалось Александрией. Оживилось поблизости от Константинополя и арианство в форме пневматомахии. Хотя новоникейство и взяло морально перевес на Востоке, но было еще много неясностей в отдельных областях и епархиях. Нужно было восторжествовавшему православию дать общеобязательную соборную санкцию. Так толкует цель собора Григорий Богослов в своем биографическом стихотворении: “Для утверждения благочестивого вероучения.”

Собор созывал Феодосий только в пределах своей восточной империи. Папу Дамасия (из империи Гратиана) даже не извещал. Следовательно, собор не вселенский, a только всевосточный. Насчитывали в его составе с позднее прибывшими епископами Македонии и Египта до 150 православных епископов. Приглашена была еще из Геллеспонта (Мраморное море) группа из 36 епископов-пневматомахов. Ho c ними не сговорились, и они ушли из собора.

Вот главные участники: Мелетий Антиохийский, Тимофей Александрийский, Кирилл Иерусалимский, Геласий Кесарие-Палестинский (племянник Кирилла), Асхолий Фессалоникийский, Григорий Нисский (брат Василия Великого), Амфилохий Иконийский, Оптим Антиохии Писидийской, Диодор Тарсский, Пелагий Лаодикийский. Председательство, естественно, было вручено Мелетию, но он вскоре умер. Последнего пригласили председательствовать Григория Богослова, a кончился собор под председательством уже новоназначенного епископа столицы Нектария.

Собор открылся в мае. Император сам присутствовал на открытии. Когда представили ему Мелетия Антиохийского, он энтузиастически расцеловал его в уста, в грудь и руки и воскликнул, что он узнает его, ибо уже видел его в чудесном сновидении. Феодорит рассказывает, что Феодосий, еще командуя войсками в Сирии, имел откровение во сне, что он будет провозглашен императором и что Мелетий Антиохийский возложит на него корону.

Собор прежде всего занялся очередным делом ο константинопольской кафедре. Безобразие всей интриги Максима было так бесспорно, что собор постановил: (правило 4) “О Максиме Цинике и происшедшем от него беспорядке в Костантинополе определено: не был епископом и не есть епископ, ни рукоположенные им не были и не суть ни в какой степени клира: все, и для него сделанное, и им сделанное, уничтожено как недействительное.” Антиохийское под председательством Мелетия большинство собора не без подчеркивания делало это постановление, неприятное Александрии. Григорий Богослов был признан законным епископом Константинополя.

Догматических вопросов на соборе не подымалось. Констатировано было только осуждение (канон I) евномиан или аномеев, ариан или евдоксиан, полуариан или пневматомахов, савеллиан, маркеллиан, фотивиан, аполлинаристов. И конечно, вновь подтверждена никейская вера.

 Единственно с македонианами были дружеские переговоры. Это была группа из 36 епископов со старейшим Елевсием Кизикским во главе. Разговоры велись на почве старой дружбы их общего посольства в Рим к папе Ливерию. Но они остались упорны. Заявили, что скорее признают арианство, чем страшное для них “единосущие.” Эти по случайному прозванию “македониане” ушли с собора и еще особым циркулярным письмом увещевали своих друзей не сдаваться.

Во время собора скончался его председатель Мелетий. Бремя председательства возложено на законного отныне столичного епископа Григория. Конечно, вспыхнул тяжелый антиохийский вопрос. Co стороны Запада уже раньше было сделано предложение, чтобы по смерти или Мелетия, или Павлина остался во главе церкви один. Историки Сократ и Созомен сообщают, будто народ обязал к этому епископов клятвой каждой стороны - не выбирать новое лицо. Феодорит говорит, что Мелетий предлагал Павлину править даже и вместе, но что Павлин не согласился. Великодушный и бесстрастный Григорий произнес речь в пользу одного Павлина ради мира церкви и ради успокоения Запада. Но заоблачный идеалист Григорий не мог одолеть партийного монолита “восточных.”

 Поднялась буря. Буйная толпа молодых людей напала на Григория. “Трещали, как стая сорок, и ожесточались, как рой ос, собравшийся в одну кучу. И степенное собрание старцев вместо того, чтобы уцеломудрить юных, за ними же и пошло. Как? Подчиниться Западу? Разве не с Востока восходит солнце? Разве не здесь началось христианство? Разве Сын Божий воплотился, учил, страдал и воскрес на Западе, a не на Востоке?” - “Да,- соглашался Григорий,- но на Востоке же и убили Христа.”

Идеалиста Григория единогласно провалили. На место Мелетия был избран пресвитер Флавиан. Григорий почувствовал, что он не владеет положением дел, что он чужой и лишний тут. Он затосковал об уединении и не скрыл этого.

A в этот момент подъехали в состав собора еще новые люди “западного” направления: Асхолий Фессалоникский и Тимофей Александрийский - преемник Петра. По словам Григория, “от них повеяло чем-то суровым и западным.” Они были крайне недовольны и обижены за Павлина. Казалось бы, они при этом могли бы поддержать Григория. Но они вступили в борьбу и со всеми “восточными,” и с Григорием. По словам Григория, и александрийцы, и “высокоумствующие” с Востока - “те и другие сошлись, как вепри (скажу в подражание трагикам), остря друг на друта свирепые зубы и кося огненные очи.” Григория обвиняли (ревнуя за Максима Циника), что Григорий занял другую кафедру неканонически. He боец этого стиля, Григорий охотно воспользовался случаем убрать свою фигуру, чтобы примирить египтян и “восточных.” Он заявил, что он готов быть Ионой. Он в трогательной речи распрощался с паствой, с градом Константина, с храмом “Анастасией,” с храмами св. Софии и 12 апостолов, с собором, Востоком и Западом и уехал в свой Назианз. На столичную кафедру избрали (если это можно назвать избранием) указанного Феодосием светского чиновника, претора Константинополя с бурным прошлым в молодости, Нектария, который был еще даже не крещен. Он был рекомендован его христианским наставником и отцом духовным - известным Диодором, епископом Тарсским. Под почетным председательством этого Нектария собор и закончился около 9 июля. По сохранившемуся резюме доклада собора, сделанного императору, отцы собора “восстановили взаимное согласие; издали краткие вероопределения (συντομου ορους), в которых утвердили 1) веру никейских отцов, 2) осудили явившиеся после них ереси и 3) установили для церковной дисциплины каноны, и просили императора все это утвердить письменным декретом.”

Собор 381 г. - по своему плану и по форме собор чисто восточный и под восточным председательством. Но вопросы, им разбиравшиеся, по их материи и качеству выходили за пределы только Востока, касались интересов всей церкви, и потому неудивительно, что вскоре вся церковь включила этот собор в линию соборов вселенских. Как было уже указано, собор отмежевался от длинной серии ересей. Во-вторых, собор воспретил вмешательство возглавителей одних диоцезов в дела других. Указано многозначительно и поименно: Александрийский управляет только Египтом; Антиохийский только Востоком. Канон третий звучит так: Τον μέντοι ΚΠόλεως επισκοπον εχειν τα πρεσβεία της τιμής μετά τον της Ρώμης έπισκοπον, δια το είναι αυτήν νέαν Ρώμην.

Римские канонические сборники делают к этому канону такое примечание: Canon hic ex iis est, quos apostolica Romana sedes a principio et longo post tempore non recipit. Значит, “Константинопольский епископ да имеет преимущества чести после Римского епископа, так как Константинополь есть Новый Рим.” Тут акцент не в борьбе с Римом, a в возвышении над Александрией. Но этим молча понижалась также и первенствующая для всего Востока Антиохия.

Правило № 4 ο Максиме Цинике мы привели уже выше. Β западных канонических сборниках этими четырьмя постановлениями и исчерпываются акты собора 381 г. B греческих собраниях приписываются сюда еще три правила. Ученая критика заставляет принять уместность только четырех правил. Но интерес вопроса ο подлинном тексте постановлений этого собора сосредоточивается на ином и важном пункте.

Собор, бывший в следующем, 382 г. упоминает нам ο томосе этого собора 381 г., что в нем было “пространное изложение веры и письменное анафематствование недавно возникших ересей.” Тождественно ли это “пространное изложение веры” с теми “краткими вероопределениями,” ο которых мы видели упоминание в докладе императору от 9 июля 381 г.? K этому пункту мы еще вернемся.

Император утвердил соборные постановления и издал декрет: “Передать тотчас все церкви епископам, исповедующим одно величие и силу Отца, Сына и Святого Духа, одну славу и одну честь; и тем, которые состоят в общении с Нектарием в Константинопольской церкви; в Египте с Тимофеем Александрийским; на Востоке с Пелагием Лаодикийским и Диодором Тарсским (нет по тактическим причинам имен ни Флавиана, ни Павлина); в Асийском диоцезе - с Амфилохием Иконийским и Оптимом Антиохии Писидийской”; в диоцезе Понта - с Элладием Каппадокийским, Отрием Мелитинским, Григорием Нисским и т. д. Всех, кто не вступит в общение с названными епископами, как явных еретиков изгонять из церквей.”

Β этом декрете много нового. Феодосий в 379 г. ссылался еще на имена папы Дамасия и Петра Александрийского. Теперь опора перенесена на самих “восточных.” Это было неприятно Западу и Александрии, как и самое собрание собора в Константинополе. Еще до его созыва группа епископов с Амвросием Медиоланским заседала в Аквилее и писала императору с упреком по адресу “восточных,” вера которых в прежнее время колебалась,” да и теперь они притесняют и Павлина, и Тимофея Александрийского. Аквилейцы просят императора собрать широкий собор всех епископов и в Александрии. На Феодосия это не подействовало. Но после Константинопольского собора 381 г. “западные” возмутились еще более. Из той же Аквилеи, от новой сессии собора, также при участии Амвросия, пришло очень дерзновенное послание, где “западные” писали: “Гораздо легче изгнать еретиков, чем справиться с православными. Какой теперь наступил соблазн - и высказать нельзя!” И прежде было в Антиохии два епископа: Павлин и Мелетий. “И теперь против всякого права и порядка на место Мелетия в Антиохию поставлен другой (разумеется, пресвитер Флавиан). И Максим также; и касательно его мы, блаженнейший государь, не имеем никаких оснований сомневаться в законности его епископства (!); он состоял в общении с Александрийской церковью и получал от блаженной памяти Петра письма...

Но что делают теперь те, собравшиеся в Константинополе, которые отклонили общий собор (в Александрии)? Хотя они знали, что Максим удалился на Запад, чтобы вести свое дело на соборе. И так как еще никакой собор не произносил ο нем решения (?!), то по примеру предков Афанасия, Петра и многих друтих “восточных” предложил свое дело окончательному суду церкви Римской, Италии и всего Запада. Но не хотели подождать нашего общего решения. Итак, если мы уже приняли Максима в общение как рукоположенного православными епископами, то не считаем законным свержение его с Константинопольской кафедры.

A Нектарий? Мы только что узнали, что он рукоположен в епископы Константинополя, и не видим, может ли еще продолжаться наше общение с “восточными”? И мы не находим никакого другого средства для восстановления общения, кроме того, что или Константинополь будет возвращен епископу, поставленному ранее других (т.е. Максиму), или об обоих посвящениях должен рассудить общий собор в Риме, состоящий из восточных и западных епископов.”

Император Феодосий ответил сурово, упрекая “западных,” что они не дорожат общением с Востоком, и пригласил их заниматься своими западными делами.

Β новом письме западные епископы опять пишут: “Мы не раскаиваемся в своей попытке, хотя она и поставлена нам в укор.” He западные церкви заражены ересями, a восточные. “He по какому-то коварству мы желаем этого и не предрешаем дела, a хотим только суда. И наша просьба ο созыве собора в Риме для обсуждения восточных дел не есть что-нибудь новое и неожиданное для Востока. Пример Афанасия уже свидетельствует об этом.”

Император Феодосий желал, чтобы на соборное письмо Запада “восточные” ответили также соборно. Он пригласил “восточных” вновь собраться в Константинополе в 382 г. Таким образом, этот собор стал как бы завершением собора 381 г. Собрались почти все участники, кроме александрийцев. Уже здесь, в Константинополе, они получили от лица западного императора Гратиана приглашение на собор в Рим. “Как, нас вызывают на суд Запада? Ни за что!” Сейчас же пишут отказ. Они не могут бросить своих церквей. Они не готовы к поездке, не знали ο ней и потому не получали от своих паств полномочий на нее. Но сейчас для осведомления и связи посылают oт себя на Запад епископов Кириана, Евсевия и Прискиона. “Если “западные” хотят узнать точно ο вере “восточных,” то пусть читают томос Антиохийского собора (373), a также и тот, который был издан в прошлом году Константинопольским собором (381). Β них мы пространнее исповедали свою веру.”

“Что касается замещения епископских кафедр, то “западные” знают, что на Востоке хранится древний обычай, утвержденный никейскими отцами, чтобы для всякой епархии рукоположения были совершаемы архиереями данной провинции или вместе с соседними епископами.”

Приводятся примеры. Так, 1) в Константинополе поставлен Нектарий. 2) Β Антиохию - Флавиан, κανοωικως. Это - законно-твердая хиротония (ενδεσμος). 3) Также поставлен в Иерусалим Кирилл. С этими законными и каноническими епископами “восточные” просят “западных” сноситься “и иметь общение любви, отложив всякое человеческое пристрастие и благоустройство церквей предпочитая личному расположению.”

На этот очень решительный отпор Римский собор 382 г. откликнулся решительным разрывом с “восточными.” Он лишил своего общения Флавиана Антиохийского и рукоположивших его епископов Диодора Тарсского и Акакия Веррийского, a папа Дамасий соборное послание на Восток адресовал маленькому Павлину. Куда девалось подписанное всего три года назад общение церквей?! С какой легкостью исчез с горизонта с такими длительными усилиями достигнутый Pax Ecclesiastica 379 г.! Понятно, что в этой атмосфере разрыва Константинопольский собор 381-382 гг. и не мог быть Западом признан как вселенский. B этом качестве, как мы увидим, он Западом, бесспорно, признается лишь на Трулльском соборе 681 г.

Евстафий Севастийский. Победа православия.

II Вселенский собор в Константинополе 381 г.

Никео-Цареградский символ.