Господь открылъ Своей Церкви, что три Вселенскіе святи-теля имеютъ равное достоинство въ Его всеправедныхъ очахъ; но къ народу Божію, народу церковному, святый Златоустъ ближе всехъ. He говоримъ о нашемъ времени безпросветнаго религіознаго невежества, забвенія отцевъ Церкви, не только одичавшею паствою, но и омірщившимися пастырями: обращаемъ лице свое ко временамъ безраздельнаго единодушія народа и клира въ жизни церковной, которое длилось у насъ отъ временъ Владиміровыхъ до дней Петровыхъ, которое длится на православномъ Востоке отъ временъ Апостольскихъ до дней настоящихъ; обратимъ также лицо свое къ темъ еще „живущимъ и оставшимся" инокамъ и мірянамъ, особенно— единоверцамъ, которые живутъ чистоцерковнымъ бытомъ, Чье имя изъ святыхъ угодниковъ услышите вы ежедневно на об-щественной молитве? Златоустово! Чьи книги чаще всего встретите вы въ домахъ христіанскихъ и въ наибольшемъ числе во святомъ храме? Златоустовы! Кто единственный изъ святыхъ прославляется даже въ день Святой Пасхи, когда упраздняются на целыхъ 16 дней последованія дневнымъ святымъ? Онъ же, святой Златоустъ, которому воспевается тропарь после Пасхальныхъ стихиръ и чтеніе его слова.
Пока чада Церкви изучали Божественное Писаніе, они изучали его по Златоустову толкованію, и въ церкви, и дома, ибо толкованія блаженнаго Феофилакта Болгарскаго, читавшіяся народу, являются лишь сокращеніемъ толкованій Златоустовыхъ. Златоустъ чрезъ все века церковнаго быта остается для христіанъ главнымъ истолкователемъ Божественнаго Откро-венія: оно входитъ въ разуменіе верующихъ чрезъ Златоуста.
Но не за это только славословитъ Церковь великаго учителя: она поставила его творенія средоточіемъ своего ученія вернымъ потому, что святый Іоаннъ, быть можетъ преимущественно предъ всеми отцами, былъ учителемъ, былъ человекомъ Церкви, человекомъ жизни. Ученія другихъ отцевъ вращаются около предметовъ Божественныхъ или разсматриваютъ жизнь и борьбу въ области личнаго бытія, и только иногда ихъ мысль обращается къ жизни общественной, но по большей части, какъ чему-то вне ихъ стоящему: напротивъ, святый Іоаннъ Златоустъ не можетъ мыслить и чувствовать вне общества верныхъ, вне Церкви. Всякую заповедь, всякое событіе искупительной жизни Христовой онъ сейчасъ же применяетъ къ человеческому общежитію—-къ добрымъ и злымъ, богатымъ и беднымъ, счастливымъ и несчастнымъ. Нужно не иметь никакого духовнаго чутья, чтобы не понять, что читаемыя на Пасхальной утрени слова: „аще кто благочестивъ", никто не могъ написать, кроме Іоанна Златоуста; хотя католики и признаютъ здесь его авторство спорнымъ.
Онъ не хотелъ спасаться безъ людей. Его душа въ сострадательной скорби охватывала внутреннюю борьбу между добромъ и зломъ его слушателей, его паствы, его читателей, всехъ христіанъ вообще, наконецъ всего рода человеческаго, и притомъ, не только жившаго въ его время, но и того, который жилъ раньше, и будетъ еще жить.
Такое почти сверхъестественное выступленіе духа изъ личнаго бытія въ бытіе общее, соборное, — такое какъ бы перевоплощеніе себя въ жизнь, въ борьбу и страданіе всехъ людей поистине делаетъ этого великаго учителя сверхчеловекомъ не въ томъ неразумномъ смысле, какъ это принято въ современной философіи, а въ томъ, что въ его сердце вмещалась жизнь всего человечества, почему Церковь и провозглашаетъ, что уста Златоустовы суть уста Христовы, а онъ самъ съ полнымъ правомъ могъ бы назвать себя вследъ за излюбленнымъ Павломъ „соработниковъ Бога Искупителя".
„Я умираю тысячею смертей за васъ, всякій день", такъ говоритъ Златоустъ своей пастве: „ваши греховные обычаи какъ бы разрываютъ на мелкіе куски мое сердце".
Подобное отожествленіе себя съ другими переживали отцыподвижники въ отношеніи къ своимъ спостникамъ, и безъ словъ знали и какъ бы въ себе чувствовали ихъ внутреннюю борьбу. Но святый Златоустъ переживаетъ эту борьбу за все человечество.
Такое его подобіе апостолу и Христу-Спасителю было впрочемъ не только въ области чувства, въ любви и страданіи, и въ ревности духовной, но и въ области мысли, въ пониманіи Божественнаго откровенія. Златоустый учитель не выдвигалъ одной стороны Божественнаго ученія въ ущербъ другой. Если бы вы пожелали применить къ нему вопросъ, вполне приличный въ отношеніи огромнаго большинства отцевъ, то не нашли бы на то ответа. Именно, если спросить, кто онъ былъ преимущественно: толкователь-аскетъ, или догматистъ-метафизикъ, или теоретикъ-герменевтъ, или учредитель церковнаго благоустройства, то эти вопросы, применимые къ преподобному Ефрему Сирину, Григорію Нисскому, блаженному Августину, даже Василію Великому и Амвросію, совершенно неприменимы къ нему. Онъ входилъ въ самую сердцевину Евангелія, улавливалъ Христовы мысли во всей ихъ всесторонности, и мы, читая его толкованія, какъ бы слушаемъ продолженіе речи Самого Господа. Все различныя стороны Библіи, излюбленныя различными отцами, равно доступны его евангельскому разуму: ни одна сторона не преобладаеть надъ другою. Всякое библейское изреченіе вызывало въ его душе такой сильный потокъ подобныхъ же мыслей, примененныхъ къ жизни христіанъ, что, изъясняя подробно и последовательно слова одной священной книги и приведя въ поясненіе ихъ какое-либо изреченіе другой библейской книги, онъ по целому часу не могъ оторваться и отъ этого случайно приведеннаго изреченія. He надъ продумываніемъ истолковательнаго назиданія ему приходилось трудиться, а надъ темъ, какъ бы остановить стремительный потокъ мыслей, чувствъ и словъ, вызываемыхъ каждою библейской фразой. Пять беседъ говоритъ онъ на первыя слова VІ-й главы Исаіи, и одна беседа блестяще другой; священное одушевленіе проповедника разливается въ широкое море, и читатель не можетъ оторваться отъ этого безконечнаго гимна Божественной правде и Божественному величію.
Исполненный глубокаго личнаго смиренія, св. Іоаннъ Златоустъ далекъ отъ той уверенности въ себе, которую питаютъ относительно себя учителя народовъ. Последніе, по собственному воображенію, какъ Магометъ, или по удостоверенію свыше, принятому верою, считаютъ себя особенными нарочитыми посланниками Божіими. Св. Іоаннъ свои полномочія на такое властное учительство видитъ только въ томъ священномъ сане, которымъ его удостоила Церковь чрезъ преподаніе ему даровъ св. Духа въ благодати священства.
Свое сверхчеловеческое или всечеловеческое самочувствіе онъ считаетъ даромъ благодати священства, а отнюдь не личнымъ достоинствомъ, ибо лично себя онъ мыслитъ, какъ грешника, не достойнаго благодати, которую онъ решился принять после перваго отказа отъ нея и после многолетняго покаянно-очистительнаго подвига. Вотъ почему Церковь, сравнивая просветительную благодать его ученія съ молніей, осветившей всю вселенную, прибавляетъ, что благодать эта показала намъ по преимуществу высоту смиренномудрія.
Принимая дары своей вселенской любви, какъ даръ благодати священства, св. Златоустъ увещаваетъ и всехъ іереевъ помнить, что они одарены сверхчеловеческою силою любви и близости къ Богу, лишь бы только сами не отказывались ею пользоваться.
Немногіе изъ современныхъ богослововъ знаютъ, что самое: таинство священства или рукоположенія, сущность котораго такъ плохо поддается у нихъ определенію, св. Златоустъ определяетъ ясно и прямо, какъ даръ горячей созидающей любви къ своей пастве: „любовь эта, говоритъ онъ, дается въ таин-стве рукоположенія, какъ благодатный свыше даръ".
Понятно отсюда, почему Златоустый учитель любилъ говорить о превосходстве іерейскаго служенія и власти предъ всякою другою, даже предъ царскою. Онъ разумелъ здесь нравственную ценность и высоту пастырскаго деланія, его близость къ Богу и несравнимость со всемъ земнымъ. He патріаршую власть онъ ставитъ выше царской, а іерейскую, какъ и повторявшій его слова величайшій іерархъ отечественной Церкви патріархъ Нинонъ, совершенно напрасно обвиняемый историками въ папскихъ стремленіяхъ; ибо тамъ превозносится не священство, а только папство, не нравственное достоинство, а правительственная власть первосвященника.
Златоустъ былъ слишкомъ великъ для того, чтобы быть пристрастнымъ въ сторону какого-либо сословія, какого-либо званія: вся церковь призвана къ святости, все должны восходить въ меру возраста Христова. Посему, превознося въ своихъ поученіяхъ подвиги монашества, посвящая ему множество страницъ своихъ произведеній, воспевая ему гимны, какъ лучшему жребію христіанина, онъ однако требуетъ, чтобы и міряне не отставали отъ монаховъ въ ревности объ исполненіи Божественныхъ заповедей, въ молитве и изученіи слова Божія. Міряне, говоритъ онъ, только темъ отличаться должны отъ монаховъ, что живутъ со своими женами, а те пребываютъ девственниками.
Именно то всего поразительнее въ духе Златоуста, что, будучи человекомъ жизни общества, онъ не былъ человекомъ времени, ни человекомъ народности, ни человекомъ сословія, ни человекомъ определенной культуры. Вотъ почему онъ равно близокъ всемъ правильно верующимъ сословіямъ, народамъ всехъ временъ и культуръ. Чрезъ него во времени отразилась вечность, въ определенномъ месте отразился вселенскій духъ Евангелія, на грешную землю упалъ небесный лучъ, лучъ Божьяго рая. Этимъ определился и скорый исходъ его ученія, деятельности и жизни.
Соименный Златоусту Евангелистъ во всехъ своихъ пяти тврреніяхъ раскрываетъ одну мысль, именно ту3 что христіанство есть новая жизнь, открывающаяся блаженная вечность, чистая, святая и безсмертная, которая потребляетъ собою жизнь греховную, ветхую, мірскую, но въ свою очередь изгоняется и умерщвляется этою последнею; умерщвляется, конечно, внешнимъ образомъ по плоти, но своею смертью побеждаетъ міръ и покоряетъ его Богу: таковъ смыслъ приводимыхъ имъ словъ Христовыхъ: „Егда вознесепъ буду отъ земли, вся приведу къ Себе. — Аще зерно пшенично, падь на землю, не умретъ, то едино пребываетъ, аще же умретъ, плодъ многъ сотворитъ" и другія. Мысли эти, высказывавшіяся и Апостоломъ Павломъ, и другими, находятъ себе то постоянное подтвержденіе въ исторіи, которому началомъ было осужденіе прославленія Спасителя, именно: сильный подъемъ благочестія и ревности о Боге не выносится греховнымъ міромъ на долгое времн, а виновникъ такого подъема, согласно Христову прореченію, изгоняется и умерщвляется. Міръ найдетъ себе исполнителя такой вражды на Бога. „Но исполненіе злого умысла невозможно безъ участія лжебратіи". He могли взять Спасителя подъ стражу, пока не изменилъ Іуда; не могли одолеть ни Златоуста, ни святаго Филиппа, ни Никона безъ соучастія лжебратіи, которая, руководимая завистью, изощряется во лжи настолько, чтобы осудить праведника по букве закона.—Великій въ своей славе Златоустъ былъ великъ и въ претерпеваемомъ гоненіи. Опять онъ не замечаетъ себя, опять проповедуетъ только о Божественной истине, себя онъ защищать не хочетъ, и только стихія огненная повеленіемъ Божіимъ свидетельствуетъ о беззаконномъ осужденіи великаго пастыря, какъ Голгофскіе камни о беззаконной казни Пастыреначальника.
Блаженная кончина безсмертнаго для христіанъ учителя последовала въ нынешнихъ пределахъ нашего отечества. «Я желалъ бы, чтобы талантливый художникъ изобразилъ безсмертною кистью мрачную темницу и умирающаго въ ней забытаго узника, окружаемаго издевающимися беззаконными воинами, но восторженно взирающаго на открывшееся ему небесное явленіе: ему предсталъ въ нетленной славе замученный прежде въ томъ городе святый Василискъ и приветствовалъ Іоанна словами: „мужайся, братъ Іоаннъ, сегодня мы будемъ вместе».| О желательномъ характере церковно-народныхъ изданій 31) | Ученіе и Духъ «Великаго Златоуста »32) | Отличительные свойства характера о. Іоанна Кронштадтскаго, сравнительно съ другими праведниками 33 |