Заводимъ речь объ этомъ предмете согласно обещанію, данному нашимъ читателямъ полгода назадъ въ ответъ на вопросъ въ области церковно-приходской практики: „можетъ ли монахъ проповедывать". На основаніи примеровъ изъ святоотеческой исторіи мы утверждали, что можетъ, но за послушаніе, и обещали посвятить особую статью для разъясненія того, какъ совмещается подвигъ жизни монашеской съ пастырскою деятельностью.

Что такое  монашество по  существу? Какъ  жизненный принципъ,  монашество  заключается въ томъ, чтобы  ставить единственною целью своей жизни созиданіе своего внутренняго человека, т. е. уничтоженіе греховныхъ склонностей или „совлеченіе   ветхаго   человека,   тлеющаго въ похотехъ   прелестныхъ, и воплощеніе въ себе новаго человека, т. е.   духовныхъ   совершенствъ,  заповеданныхъ   ученіемъ   благодати.

Подобное определеніе цели принятія монашества явствуетъ и изъ чина постриженія и изъ всехъ отеческихъ писаній о монашеской жизни, между коими главнейшія состоятъ изъ указанія, во-первыхъ, свойствъ греховной природы  нашего падшаго естества и средствъ къ исторженію ихъ (ученіе о восьми порокахъ), и, во-вторыхъ, изъ раскрытія способовъ къ усвоенію совершенствъ богоподобія и описанія свойствъ последняго (добродетели).   Но монашеская   жизнь  по отеческимъ   твореніямъ и по фактамъ своей пятнадцативековой исторіи являлась не какъ принципъ только и не какъ  раскрытіе   чисто субъективнаго психическаго процесса постепеннаго христіанскаго возрастанія человека, но и какъ известный спеціализированный способъ примененія этого процесса къ жизни, какъ известный   определенный   индивидуальный   и   общественный бытъ. Раскрытіемъ и регламентаціей этого способа занимаются монастырскіе уставы, сохраняющіеся въ преданіи и писанные.

Вопросъ о совмещеніи монашества съ пастырствомъ, естественно, возникаетъ потому, что пастырство есть деятельностьобщественная, требующая  отъ  пастыря   и духовнаго участія въ жизни  мірянъ,   и постояннаго   внешняго соотношенія съ людьми,а монашество ставитъ своею единственною целью внутреннее   самовоспитаніе, средствомъ же   къ  нему   уставы предлагаютъ уединеніе   и отрешеніе   отъ   мірскихъ людей   и делъ. Впоследствіи даже психическій процессъ усовершенство ванія былъ спеціализированъ почти исключительно къ покаянию и самый подвигъ монашества  съуженъ   до понятія подвига покаянія,.— прибавимъ, параллельно съ подобнымъ же пониманіемъ существа христіанской религіи вообще,   каковое ея пониманіе имелось еще у преп. Ефрема Сирина,   а после Дамаскина стало господствующимъ,   чтобы не сказать исключительнымъ, до нашихъ дней.

Когда начинаешь говорить о совмещеніи пастырства съ принципомъ монашества, возражатели прерываютъ: монаше-ство, какъ учрежденіе, не есть принципъ, ибо, какъ таковой, оно ничемъ не различается отъ христіанства вообще, а потому вопросъ можетъ быть только о совместимости уставовъ съ пастырскою деятелыюстью, на что ответъ ожидается, конечно, прямо отрицательный. Но намъ кажется, что монашество отличается отъ общехристіанскихъ обязанностей и по существу, не какъ нечто высшее ихъ, что невозможно (Матф. V, 48 относится ко всемъ христіанамъ), но какъ известное спеціальное ихъ определеніе. Усовершенствованіе возможно двумя путями. Я могу войти въ условія того быта, въ которомъ я созданъ, и,—„пребывая, по слову апостола, въ томъ званіи, въ которомъ призванъ",—ставить себе целью совершеннейшее исполненіе своихъ бытовыхъ (семейыхъ, общественныхъ и пр.) обязанностей и вместе съ темъ созиданіе своего внутренняго человека такъ, чтобы быть въ этомъ званіи совершеннымъ. Такъ равноапостольный Владиміръ, принявъ крещеніе, остается семьяниномъ и властелиномъ, но то, что прежде ему служило средствомъ для злодеяній, становится теперь путемъ къ доброделанію, онъ желаетъ исполнить все заповеди евангелія, но прямымъ долгомъ своимъ почитаетъ возращеніе въ себе добродетелей, — необходимыхъ для правителя: мудрости и милосердія. Онъ призванъ въ званіи князя и семьянина и желаетъ быть княземъ и семъяниномъ христіанскимъ.

Возможенъ и иной путь спасенія.   Человекъ,   желающій спасаться или воплощать въ себе христіанскія совершенства, отыскиваетъ  не способы  ихъ наилегчайшаго  проведенія   въ свой бытъ, но ищетъ такого быта, въ которомъ для него эта цель наилегчайшимъ образомъ достижима. Но въ такомъ случае спросятъ насъ:  надо назвать  монахомъ   и того,  кто въ качестве подобнаго быта выбралъ бы жизнь брачную? Св. Писаніе и сторія церкви на это отвечаютъ,что для целей духовнаго совершенствованія, какъ единственныхъ въ жизни,человекъ не изберетъ жизни брачной, хотя и въ последней путь нравственнаго совершенствованія для него не пресеченъ (I Кор. VII, 32—40), что количество способовъ къ удобнейшему  достиженію евангельскихъ совершенствъ   ограничено тремя монашескими обетами ²⁵⁾.Все ли  способы легчайшаго спасенія обнимаетъ наше монашество, или возможны и другіе, не вошедшіе въ него исторически, — это вопросъ другой, но несомненно,что учрежденіе   монашества предъявляетъ  свое самосознаніе,   какъ известнаго принципа вообще,   а не какъ его определеннаго бытового приложенія только. Это явствуетъ изъ самыхъ обетовъ постриженія—чисто моральныхъ: послушанія, нестяжанія и девства и изъ всего чина, где нетъ речи объ обязательности известнаго сложившагося бытового режима. To же подтверждаетъ и исторія монашества: сперва были только анахореты, затемъ явились киновіи и уставы, потомъ явилось житіе скитское, столпническое, Христа ради юродство, даже миссіонерство (изъ Кіева напр.).

Уставы, т. е. регламентировка монашеской жизни и быта, касаются только киновій и скитовъ все прочіе виды существовали безъ нихъ. Даже более: теперешній обетъ — пребывать въ монашестве и даже въ томъ же монастыре, даже до смерти, явился впоследствіи, а прежде пустынножительство принималось и на время. Но, скажутъ, те виды монашества имеютъ традицію въ лице великихъ угодниковъ; а имеетъ ли ее пастырская деятельность монаховъ? Имеетъ въ лице древнихъ святителей вселенскихъ, которые не считали изменой для своего подвига жизни выходить изъ пустыні на патріаршіе престолы; имеетъ и въ лице святителей новей-шихъ, которые, принимая монашество по окончаніи курса богословскихъ наукъ, несомненно шли прямо на подвигъ пастырства въ чине иноческомъ и, готовясь одинаково къ тому и другому, темъ самымъ исповедали свою веру въ ихъ полную совместимость; таковы свв. Димитрій Ростовскій, Иннокентій Иркутскій, Тихонъ Задонскій. Правда, мы не имеемъ строго формулированныхъ и авторизованныхъ церковію регламентацій такого быта, но ведь и монастырское монашество ихъ получило не до своего историческаго возникновенія, a значительно после, и между темъ отъ этого не стало лучше и почтеннее, нежели прежде. Церковная жизнь сама въ себе несетъ свою святость и свое оправданіе: не регламентація ее узаконяетъ, но напротивъ ею-то проверяется и авторизуется; церковь веруетъ въ единосущіе Отца и Сына не потому, что такъ решили два собора, но соборы эти признаны, потому что оказались съ внутреннею жизнью церкви согласны ²⁶). Итакъ, вполне законно ставить вопросъ о совместимости пастырства съ монашествомъ, какъ съ принципомъ, какъ съ известнымъ внутреннимъ расположеніемъ жизни, и отвечать на этотъ вопросъ въ смысле утвердительномъ съ церковно-исторической точки зренія. Но религіозная жизнь интересуется  не столько доказательствами положеній,   сколько ихъ принципіальнымъ разъясненіемъ ²⁷⁾; поэтому, кроме историческихъ доказательствъ, мы бы желали иметь и жизненное выясненіе того, какъ можетъ христіанинъ объединять въ своей душе аскетизмъ и попеченіе о душахъ ближнихъ. Прежде нежели дать прямой ответъ, остановимся на техъ явленіяхъ современной церковной жизни, которыя вызываютъ самый вопросъ вместе съ желаніемъ ответа отрицательнаго; явленія эти происходятъ изъ неправильнаго взгляда, какъ на монашество, такъ и на пастырство, и выражаются въ следующаго рода недоуменныхъ указаніяхъ.

Указываютъ именно на то, что сочетаніе этихъ двухъ званій такъ же мало удается молодымъ ученымъ инокамъ, какъ служеніе двумъ господамъ: или одному будешь служить, a o другомъ нерадеть, или о последнемъ заботиться, a o первомъ небречь. При этомъ молодость и постоянно питаемое повышеніями честолюбіе скоро могутъ заставить позабыть о спасеніи себя и другихъ и извинять свои грехи противъ монашества пастырскими обязанностями, а грехи противъ пастырскаго долга — ссылкой на монашескіе обеты; пренебреженіе молитвой, посещеніемъ храма, постомъ, бедностью монашескаго житія, забвеніе иноческаго служенія, простоты въ обращеніи съ низшими и безхитростной искренности съ высшими и т. д. — все это склонны оправдывать указаніемъ на необходимость сохранить представительство педагогическаго авторитета. Участіе же въ мірскихъ обедахъ и собраніяхъ, разъезды по гостямъ и т. п. молодой инокъ — пастырь и педагогъ готовъ объяснить необходимостью поддерживать общеніе съ сослуживцами ради общей пользы школы. Но врагъ силенъ и если съ нимъ не бороться, „облекшеся во вся оружія Божія", то онъ скоро овладеваетъ монахомъ и грозитъ его сделать человекоугодникомъ и плотоугодникомъ, принижая духъ его къ земле и отчуждая отъ всякаго паренія горе. Вотъ почему монахи пустынные относятся къ своей ученой братіи более враждебно, чемъ къ пастырямъ мірскимъ. Какова же пастырская деятельность молодого ученаго монашества, если ради нея пренебрегается аскетизмъ? Конечно есть и истинные пастыри-педагоги, каковъ былъ св. Тихонъ Задонскій и Макарій Алтайскій особенно, но ихъ меныпе, чемъ ученыхъ аскетовъ, потому что аскетомъ можетъ быть ученый монахъ, какъ педагогъ по призванію, такъ и чуждый сего призванія, но педагогомъ—монахъ, лишенный пастырскаго призванія, никогда не будетъ. Пастырское дело—дело трудное; аскетизмъ уединенный требуетъ самоотреченія внешняго, телеснаго; правда, это будетъ не настоящій христіанскій аскетизмъ, но теперь и такимъ удовлетворяются, въ которомъ преобораются лишь плотскія страсти, а объ искорененіи безсердечія, сухости и гордости заботятся въ обителяхъ меньше, чемъ прежде; да это и психологически трудно, когда вся религія для многихъ пріобрела характеръ только покаянія. Труднейшее самоотреченіе требуется для пастырскаго аскетизма: здесь недостатокъ смиренія, терпенія и самоумерщвленія будетъ сказываться гибельными последствіями на каждомъ шагу. Поэтому отъ пасенія душъ своихъ питомцевъ монахъ-педагогъ нередко отказывается и впадаетъ въ то самое искреннее заблужденіе, что такъ какъ онъ ведетъ это дело исключительно за послушаніе церковной власти, то онъ обязанъ лишь применять суще-ствующія узаконенія, наказывать известные проступки предусмотренными въ уставе семинарій карами и наблюдать за канцеляріей и экономіей. Нося священный санъ и одежду, такой педагогъ рискуетъ совершенно отожествиться съ фрачными чиновниками и естественно родителямъ учениковъ остается только недоумевать, для чего монаху дали послушаніе, столь мало имеющее связи съ духовнымъ его возрастаніемъ, которое есть единственная целъ послушанія. При этомъ частые переводы монаха-педагога изъ одной школы въ другую пре-пятствуютъ ему усвоить даже такую степень привязанности къ ней, какую естественно (помимо аскетизма) усвоиваютъ светскіе наставники-старожилы. Оторванный отъ воспитывающей среды монастырской и постоянно отрываемый отъ возможности полюбить отъ души какое-либо иное церковное учрежденіе, ученый монахъ естественно подвергается искушенію любить всеми силами души... только самого себя и затемъ съ двойною силою ставить вопросъ о совместимости пастырской деятельности съ монашествомъ. Положительный и прямой ответъ на него мы дадимъ въ следующей главе.

II

Въ первой главе было выяснено, что хотя точное соблюденіе всехъ внешнихъ предписаній общежительныхъ уставовъ несовместимо съ пастырско-педагогическою деятельностью ученаго монашества, но отсюда нельзя заключать къ несовместимости такой деятельности съ самымъ званіемъ или чиномъ монашескимъ, который заключается прежде всего въ принципе, а именно—въ решимости расположить свою жизнь такъ, чтобы жить только для созиданія въ себе новаго человека; исторія св. отцевъ показала, что решимость эта остается исполнимою въ самой действительности, если подобный искатель спасенія принимается за деятельность пастырскую.

Намъ должно теперь предложить посильное религіозно-психологическое выясненіе подобнаго пути нравственнаго самоусовершенствованія, для коего современная действительность отступаетъ иногда такъ далеко, что въ сознаніи многихъ, искреннихъ даже христіанъ, пастырское званіе является исключающимъ возможность монашескаго подвига.

Въ № 14 нашего изданія были приведены те изреченія ев. Писанія о сущности пастырскаго служенія и пастырскаго долга, которыми пользовались все отцы церкви, отъ св. Иринея до св. Тихона Задонскаго, при изложеніи обязанностей христіанскаго духовенства ²⁸). Изъ всехъ этихъ изреченій явствуетъ, что пастырское дело не есть деятельность внешняя для нашей души,   деятельность,   отрывающая   человека   отъ   духовнаго бденія   надъ   своею   ввутреннею жизнью, но — деятельность аскетическая, не въ смысле умерщвленія плоти, но въ смысле иного, духовнаго самоумерщвленія ветхаго человека (Іоан. X,. XIV—XVII;  1 Кор. IX, 19; X, 33; XV, 31; 2 Кор. IV, 5, 11, 12; Гал. II, 21; IV, 19; Фил. I, 25; II, 17;  1  Сол. II, 8; Іер. XXIII и XV; Іез.  III,  XIII,   XXXIV и мн.  др.).   Пастырской деятелъности   (т. е.   отрешенной   отъ   внутренней   жизни) нетъ:   существуетъ   пастырская   совесть.   Какъ  пустынникъ забылъ  весь міръ и смотритъ лишь  на  Бога и на созиданіе своего внутренняго человека: такъ и для пастыря существуетъ только одна цель жизни—созиданіе сего внутренняго человека, но не въ себе только, а и въ пастве.  Всю паству  свою за-ключаетъ онъ въ свою совесть и духовно  отожествляется со всеми   ему порученными отъ Бога душами.   Нечто подобное испытываетъ добрая мать—христіанка: она во всякій моментъ переживаетъ настроеніе каждаго своего ребенка и за каждаго болитъ душой и трепещетъ,   чтобы онъ  не впалъ въ грехъ, не забылъ Бога; такъ молился за детей еще праведный Іовъ. Пастырь не живетъ   для себя, онъ душу  свою  полагаетъ за овцы и очищаетъ души своихъ духовныхъ чадъ съ такою же ревностью, какъ бы свою собственную. Правда, онъ для этой цели   употребляетъ и  внешнія   средства   (проповедь,   общественное богослуженіе, частныя беседы), но все эти средства будутъ пастырскимъ деланіемъ, а не іезуитскимъ штукмахерствомъ, лишь подъ темъ условіемъ, если они являются непосредственнымъ обнаруженіемъ процесса совести. Если я говорю проповедь противъ пьянства, то она совершенна лишь тогда,

если я въ своихъ   проповедническихъ  сетованіяхъ   чувствую себя такъ, какъ грешникъ, упрекающій себя за свои грехи, какъ добрая мать, умоляющая сына оставить какой-либо порокъ, более для нея мучительный, чемъ ея собственные недостатки. Изъ такого определенія пастырскаго долга явствуетъ, что и деятельность или образъ жизни пастыря долженъ быть аскетическій, внутренній. Пастырь долженъ много говорить, ходить и делать, но еще больше молиться, плакать, убивать эгоизмъ и гордость въ тайнике своего сердца, долженъ помнить и посильно воспроизводить не только проповедь на горе, но и молитву съ бореніемъ въ саду Гефсиманскомъ. Это положительная сторона пастырской совести, отрицательная выясняется отсюда съ полною точностью. He тотъ есть плохой пастырь, который не знаетъ по гречески и не имеетъ музыкальнаго слуха или внушительной наружности, но тотъ, кто не убилъ въ себе себялюбія, какъ цели жизни своей, кто не умеетъ молиться, кто не умеетъ любить, сострадать и прощать. Ветхій человекъ, а не внешнія несовершенства—вотъ главное препятствіе въ пастырскомъ деланіи. А если такъ, то скажите, по искренней совести, выгодно ли или не выгодно для паствы, если за духовное возращеніе ея возьмется такой христіанинъ, который именно это умерщвленіе въ себе ветхаго человека сделалъ для себя единственною целью жизни, который ради нея отказался отъ всякихъ земныхъ узъ, отъ семьи, отъ родныхъ, отъ имущества, отъ сословія, отъ своей воли, наконецъ? (въ смысле всякаго рода вещественныхъ привязанностей, симпатій, темперамента, привычекъ и пр.).

Что служитъ у насъ препятствіемъ—перейдемъ къ реальной жизни—къ успеху всякаго добраго начинанія въ любой общественной сфере — церковной, государственной, земной, литературной? Встреча человеческихъ самолюбій, нежеланіе деятелей поступиться личными преимуществами и корыстями, действенность въ насъ ветхаго человека. Возможны ли были бы кровавыя драмы исторіи, еслибъ Алкивіады и Наполеоны слышали что-нибудь о монашескихъ обетахъ и признали ихъ душой?

Кажется довольно сказано, чтобы съ полною ясностью понять, что монашество, какъ известный жизненный религіозный принципъ (а не отрешенная отъ него внешняя бытовая форма)—не только не умаляетъ пастырскаго деланія, но всецело служитъ ему на пользу, почти целикомъ постулируется имъ. Если же действительность представляетъ иногда примеры противоположные, то въ техъ случаяхъ, когда люди не видятъ въ своихъ пастырскихъ обязанностяхъ ничего, кроме канцелярски-чиновничьяго дела, за каковое воззреніе и получаютъ возмездіе, если не на земле, то на суде Божьемъ.

Но насколько доступно для силъ человеческихъ сохранить духовное бденіе надъ собою при необходимо встречающемся разсеяніи въ пастырскомъ деланіи? Чемъ заменитъ онъ продолжительныя уединенныя размышленія, бденія, Іисусову молитву, постъ, телесный трудъ и др. монашескіе подвиги, несовместимые съ пастырскимъ положеніемъ? Прежде всего не следуетъ преувеличивать степень этой несовместимости и разуметь подъ пастырскимъ положеніемъ его теперешней status quo. Частнейшія выясненія этой мысли излишни, ибо предоставляются совести каждаго; незнакомаго съ положеніемъ дела отсылаемъ къ статьямъ высокопочтеннаго протоіерея Иванцова-Платонова въ аксаковской „Руси" въ 1881 или следующемъ году.

Но если монахъ-пастырь и вовсе далекъ отъ мысли злоупотреблять своими льготами по отношенію къ внешнему аскетизму, то все же, чемъ онъ вознаградитъ время и силы, потраченныя на деланіе пастырское, на увещанія, на проповедь,на писаніе или печатаніе, на беседы, на лекціи и пр.? Пусть все это нужно для спасенія другихъ, пусть все это монахъ можетъ исполнить даже лучше, чемъ мірской пастырь, но для его собственнаго-то  духовнаго роста что принесетъ сія многопопечительная деятельность? Ответимъ на это словами аскета и проповедника—св. Іоанна Златоуста: „тотъ, кто даетъ ближнему денегъ, тотъ уменьшаетъ свое именіе, и чемъ более онъ даетъ, темъ более уменьшится его именіе. Но здесь (въ деле проповеди) напротивъ: тогда-то  более и умножается у насъ именіе, тогда-то более и возрастаетъ это духовное богатство,

когда мы обильно проливаемъ ученіе для техъ, кои желаютъ черпать оное"  (Бес.   8  на  кн. Бытія).   Эту мысль св. отецъ съ настойчивостыо повторяетъ   до   десяти разъ въ этихъ 67 беседахъ. Его же выясняетъ Господь свят. Тихону въ виденіи. Когда этотъ, почти современный намъ угодникъ Божій, живя уже на покое въ пустыни, не преставалъ учить, благотворить и болеть душой за всехъ, то увиделъ однажды во сне, что онъ  съ  великимъ  трудомъ поднимается  по  крутой леснице къ небу и ему   грозитъ паденіе,   но   вотъ со всехъ сторонъ къ нему подходятъ различные люди, старые и молодые, мужчины и женщины, и начинаютъ его поднимать и подсаживать все выше и выше, такъ что онъ уже безъ всякаго  труда и даже   помимо   собственныхъ   усилій приближается   къ  небу.Итакъ, пастырское деланіе, какъ деланіе  аскетическое, если его понимать не по-чиновничьи, a пo отечески, никогда не можетъ   вредить   духовному   возрастанію монаха. Твори его за послушаніе, но подъ послушаніемъ разумей не только рядъ формальныхъ предписаній, но то расположеніе души и жизни, которое, по ученію отцевъ, связано съ самимъ саномъ священника и наставника. Обыкновенный отшельникъ преобораетъ страсти ради спасенія своей души, а монахъ-пастырь—ради спасенія многихъ душъ; первый противопоставляетъ греховнымъ сластямъ сладость любви божественной, а второй эту любовь понимаетъ съ двойною силой, наблюдая духовный ростъ множества христіанскихъ душъ; первый видитъ Христа въ молитве и въ благодатныхъ озареніяхъ своей совести, второй можетъ видеть Христа въ жизни людей, — наблюдать постоянно воспроизводимую въ жизни Голгоѳу, Пасху и Пятидесятницу; первому меньше искушеній ко злу, за то второму больше побужденій къ добру; первый умертвилъ себя для Христа, а второй для Христа и для ближнихъ, для Христа въ  ближнихъ.

Но—говорятъ—человекъ слабъ, такъ что внешнее даже соприкосновеніе его съ мірскою жизнью можетъ его подвергнуть омірщенію, чувственности, честолюбію, празднословію. Отвечаемъ — да, всего этого должно остерегаться монаху-пастырю. Но свободенъ отъ искушенія человекъ не будетъ и въ пустынно-обители: чувственность притягиваетъ его симпатіи къ украшенію келлій, мелочному лакомству и проч., а честолюбіе находитъ пищу въ повышеніяхъ по монастырской іерархіи. Ему легко не празднословить, что трудно для ученаго, но за то первому трудно сбхраниться отъ сухости, безучастности и (да не огорчится на насъ никто) духовной гордости; напротивъ, второго любовь къ папстве очиститъ отъ многихъ греховъ (Іак. V, 20). Впрочемъ, зачемъ считаться грехами? Будемъ лучше хвалиться подвижниками. У пустынниковъ есть великіе постники, известные всему православному міру молитвенники; у монаховъ ученыхъ не въ пустыняхъ, а въ семинарскихъ стенахъ воспитывались такія евангельскія души, какъ святители Димитрій, Иннокентій, Тихонъ. Наконецъ, кто изъ пустынныхъ отцевъ наипаче ублажается? Опять же старцы, т. е. учители духовные, учившіе добродетелямъ не монаховъ только, но и мірянъ. Итакъ, аскетизмъ, даже отшельническій, разрешается въ пастырство по слову рекшаго: веровахъ, темъ же и возглаголахъ. He пастырство съ монашествомъ несовместимы, но равно гибельны для церкви внешнее юридическое пониманіе того и другого подвига.

Размышленія объ исповедной практике23)

О монашестве ученомъ 24)

О желательной деятельности монастырей 29)