Путь латинства

Латинское духовенство укоряетъ нашихъ пастырей въ полномъ будто бы отсутствіи пастырскихъ способностей, проявляющемся и въ незнаніи общественной жизни, и особенно— въ безучастномъ къ ней отношеніи. Себя они хвалятъ за следованіе примеру Апостола, сказавшаго „всемь быхъ вся, да всяко некія спасу" (V Кор. IX, 22); о насъ, напротивъ, они говорятъ, будто мы живемъ своею замкнутою жизнью, представляющей собою заледенелый бытъ 17-го века, не знаемъ своихъ овецъ и не ходимъ предъ ними, какъ истинный пастырь, которому овцы свои (Іоан. X). Острота этихъ нападокъ особенно чувствительна въ Западномъ Крае, где православное духовенство состоитъ отчасти изъ обращенныхъ уніатовъ, прошедшихъ іезуитскую школу и хотя отрешившихся отъ прежнихъ  заблужденій,  но  нередко  недоумевающихъ  надъ вышеприведенными сопоставленіями. Недоумеваютъ надъ ними и те изъ пастырей великороссовъ, которымъ приходилось присматриваться къ жизни латинскихъ приходовъ, искусно я, по-видимому, весьма всесторонне направляемыхъ своими руководителями къ намеченнымъ целямъ. Соблазнительнымъ въ данномъ случае является особенно то обстоятельство, что практичность латинскихъ пріемовъ, повидимому, оправ-дывается, если не во всехъ своихъ частностяхъ, то въ общемъ направленіи, указанными словами Божіими, а равно и кажущимся подобіемъ съ жизнью Церкви древней, когда бытъ христіанской общіины по всемъ своимъ направленіямъ руководствовался указаніями пастырей и былъ совершенно чуждъ того деленія на духовную и светскую жизнь, которое къ сожаленію у насъ въ русскихъ приходахъ, даже сельскихъ, намечается все резче и резче, причемъ область светской жизни все расширяется въ ущербъ духовной.

Посмотримъ теперь, желательноли намъ усвоеніе латинскихъ пріемовъ пастырства или, говоря точнее, того способа пастырскаго примененія, которое отличаегь ихъ деятельность отъ жизни духовенства православнаго. Въ чемъ состоитъ примененіе латинянъ въ отличіе отъ пастырей православныхъ? Или у последнихъ нетъ вовсе никакого примененія къ людямъ вопреки Апостолу и притче Христовой? На последній вопросъ скажемъ заранее, что мы будемъ иметь въ виду не нарушителей пастырскаго долга, а исполнителей: мы знаемъ много такихъ православныхъ пастырей, которые во все века церковной исторіи бывали головой и сердцемъ для благочестиваго народа, къ которымъ искали и находили дорогу даже нечестивцы, покидавшіе затемъ свой прежній погибельный путь и обращавшіеся вновь къ Богу. Одинаково ли ихъ вхожденіе въ жизнь народа съ обычаемъ ксендзовъ и ихъ подражателей, или нетъ? Вотъ объ этихъ-то двухъ видахъ примененія и будетъ у насъ речь. Примененіе Апостола къ іудеямъ и эллинамъ, получившее свои наиболее высокія проявленія въ Посланіи къ Евреямъ и въ Речи къ Афинскому Ареопагу, вполне совместимо съ представленіемъ о проповеди христіанской, какъ о призваніи людей къ отреченію отъ міра, къ умерщвленію ветхаго человека, къ исполненію словъ Христовыхъ о томъ, что нельзя служить двумъ господамъ (Мф. VI, 24), ибо кто не съ Нимъ, тотъ противъ Него (Лк. XI, 23). Эта совместимость христіанской строгости и воспрещенія всякаго лукавства еъ всеобъемлющей широтой христіанства основывается на томъ, что въ содержаніи каждой народной или общественной жизни есть много естественнаго добра и это-то добро является для проповедника и для пастыря темъ расщепомъ дикой яблони, въ который только и можно вложить добрый прививокъ. И всетаки общество или народъ можетъ обратиться ко Христу или къ истинно христіанской жизни не иначе, какъ съ внутренней борьбой и существеннымъ переломомъ: ибо и то естественно доброе въ немъ, что послужило соединительнымъ мостомъ къ принятію благодати, содержалось имъ не по однимъ добрымъ, но и по греховнымъ побужденіямъ и даже преимущественно по этимъ последнимъ, въ чемъ собственно и заключается основное свойство всего добраго по естеству, а не по благодатному освященію Христомъ. Такъ, наука живетъ въ естественномъ человечестве не столько по искренней любознательности, сколько по гордости и своекорыстію, благотворительность не столько по братолюбію, сколько по тщеславію и стремленію заглушить голосъ совести ничтожными пожертвованіями для безпечнаго затемъ погрязанія въ похоти. Понятно, сколько борьбы и страданій должны пережить эти носители смешанной съ порокомъ добродетели, призываемые къ принятію христіанской веры или къ полному освоенію съ нею, чтобы ради той чистоты, которой достигаетъ естественное добро только въ христіанстве, отрешиться отъ всякихъ утехъ, прежде доставлявшихся ими своему ветхому человеку. Едвали не единственный способъ къ обращенію ко Христу естественнаго человека будетъ заключаться въ томъ, чтобы показать ему, какой высокой степени достигаетъ въ христіанстве сладость той добродетели, которая известна ему пока лишь отчасти. Таковъ и былъ способъ проповеди апостольской.

Ясно, что для служенія ей нужно знать своихъ овецъ и техъ, „яже не суть отъ двора сего, но ихъ же подобаетъ привести". Нужно знать ихъ не въ смысле ученаго только или бытового ознакомленія съ ними, но въ смысле именно того глубокаго проникновенія въ тайники душъ, которое преп. Іоаннъ Дамаскинъ называетъ „усвоеніемъ". Видишьли какого либо скептика — Гамлета или Фауста, — познай, чего не достаетъ душе для приближенія къ вере, чего люди не съумели ему указать въ христіанекомъ откровеніи; видишь-ли мнящагося филантропа, который силится достигнуть целей человеколюбія вне Церкви: познай его душу, чего собственно она жаждетъ,—если по преимуществу своеволія, покажи ему полную несовместимость последняго со служеніемъ ближнему;—если его отчудило неведеніе, то начертай ему картины человеколюбія христіанскаго и покажи его безконечное превосходство предъ естественнымъ, касающимся только тела и кармана, но не умеющаго целить сердечныя раны.

Таково   ли   пастырское применение католиков, чтобы, испытывая все, держаться добраго (1 Сол. , 21), чтобы всесторонне и тонко понявъ личную и общественную жизнь паствы, извлекать къ жизни и усиливать только доброе и имъ побеждать злое (Римл. XII, 21), воздвигая такимъ образомъ решительную брань въ душахъ для победы Христа надъ Веліаромъ? Если пріемы ихъ пастырства таковы, то, конеечно, намъ оставалось бы только подражать имъ, укоряя себя за прежнюю медлительность: но намъ должно будетъ съ ужасомъ отвращаться отъ какого бы то ни было подражанія, еслибъ оказалось, что познавъ все добрыя и злыя начала, действенныя въ какой-либо среде, они вместо подавленія последнихъ словомъ и примеромъ, пользуются и ими для обращенія человека къ своей церкви. Тогда будетъ ясно, что они созидаютъ не душу, а собственныя цели и отвергаютъ слова Христовы о томъ, что злое дерево не можетъ принести добраго плода, что научился разуметь еще премудрый Сынъ Сираховъ, сказавшій: „не говори, ради Господа я отступилъ, ибо что Онъ ненавидитъ, того ты не долженъ делать... „ибо Онъ не имеетъ надобности въ грешномъ муже," (XV, 11, 12). Проверимъ наши запросы прежде всего на той области латинскаго пастырства, где они намъ не будутъ иметь возможности говорить, будто мы указываемъ не на правила, а на злоупотребленія, — на ихъ отношеніе къ литературе и науке, къ естественному разуму. За какую сторону въ этой области берутся они и съ какою стороной христіанской веры ее сближаютъ?

Что есть въ естественной европейской литературе "и науке добраго, внутренно сроднаго съ христіанствомъ и что недобраго, противнаго ему? Наука и словесность на Западе развивается отчасти въ противовесъ преданіямъ, отчасти въ противовесъ порочной действительности: являясь иногда врагомъ веры, она подчасъ бываетъ врагомъ того глубокаго нравственнаго разложенія, въ которомъ погрязаютъ народы, и представляется благородной, хотя и безсильной попыткой выйти изъ тьмы къ свету, установить понятіе о добре и зле, наполнить жизнь людей человеколюбіемъ и трудомъ взаимопомощи вместо наличнаго развращенія и праздности. Таковыми целями задаются многіе писатели, философы, моралисты: они редко во всемъ совпадаютъ съ ученіемъ латинства, но по духу, по содержанію ихъ жизненныхъ правилъ, они бы-ваютъ иногда недалеки отъ царства небеснаго, какъ тотъ Христовъ искуситель, который понялъ, что любить Бога и ближ-няго выше всесожженій и жертвъ (Марк. XII, 33). Во всякомъ случае тотъ проповедникъ христіанства, который пожелалъ-бы уничтожить   средостеніе   между верой и современной ученой и общественною литературой, долженъ обращаться именно къ этимъ нравственнымъ стремленіямъ представителей мысли. Его задачей будетъ показать, насколько неясны, разрозненны, сухи и безсильны эти попытки облагородить нравы безъ живой веры въ Бога и Христа, безъ содействія спасительиой благодати, вне того живительнаго единенія съ прежними борцами добра и истины, которые вместе образуютъ одно стадо Божіе или Церковь, не разъединяемую ни смертью, ни веками.

Поступаютъ-ли такъ католическіе проповедники? Къ удивленію нашему—по большей части совсемъ наоборотъ: свойственная имъ гибкость въ разнаго рода примененіяхъ обыкновенно вовсе покидаетъ ихъ именно здесь, где собственно не было и нужды въ искусственной аккомодаціи, а въ простомъ истолкованіи христіанства и науки. Они съ какимъ-то недружелюбнымъ безпокойствомъ слушаютъ писателей, пропо-ведующихъ чистоту жизни, самоотверженіе и правдивость; они неохотно пользуются и теми изъ нихъ, которые посылаютъ своихъ героевъ въ костелы приносить покаяніе въ прежнихъ грехахъ. Патеры какъ будто бы боятся, что ихъ религію сделаютъ уже слишкомъ святою, и они поспешаютъ съ го-рячностью, достойною лучшей участи, толковать о томъ, будто бы христіанство вовсе не имееть главною целью сделать человека добродетельнымъ и безгрешнымъ, ибо къ тому-же (?) стремились и стоики; нетъ, католическая вера предлагаетъ гораздо более определенныя средства спасенія, содержащіяся въ сокровищнице Церкви въ виде таинствъ, индульгенцій и проч. Где-же, наконецъ, ихъ практичность? спроситъ читатель, возмущенный такдаъ приниженіемъ веры предъ раціоналистическою пустою моралью,—и кемъ? самими служителями веры! Читателю, вздумавшему задать такой вопросъ, мы, разделяя его негодованіе, однако ответимъ, что онъ мало знаетъ жизнь и имеетъ слишкомъ хорошее мненіе о большинстве людей. То католическое представленіе о христіанстве, которое окончательно отвратитъ отъ него лучшихъ людей между неверующими, будетъ принято худшими, коихъ во сто разъ более, чемъ первыхъ, гораздо легче, нежели то пониманіе веры, которое раскрывало бы ея наивысочайшую нравственную ценность, ея светъ, ея всеобъемлющую широту. Правда, ученіе Христово, хотя медленно, но твердо распространялось въ древней Церкви именно благодаря своей духовности, высоте и возраждающему вліянію на своихъ последователей: но не будемъ забывать и того, что князь міра сего готовъ былъ въ одно мгновеніе ока уступить Христу все царства міра, лишь бы Онъ однажды падши поклонился ему. — Конечно, то будетъ уже другой вопросъ, было-ли бы тогда для людей спасительно ихъ обращеніе къ вере, какъ и теперешнее обращеніе ихъ къ ксендзамъ съ ихъ непритязательными нравственными требованіями, но во всякомъ случае пока речь будетъ идти собственно о пріобретеніи последователей, то нельзя упрекнуть въ непрактичности католическую проповедь и письменноеть, такъ мало заботящуюся о достойномъ соотношеніи христіанства съ высшими нравственными ученіями и стремленіями европейскоВ мысли и жизни и такъ невысоко ценящую своихъ немногихъ писателей, пытавшихся выяснить нравственную красоту христіанства независимо отъ спеціальныхъ догматовъ католицизма, каковъ наприм., современный намъ библеистъ А. Дидонъ.

Если столь пренебрежительно ихъ отношеніе къ тому, что есть лучшаго въ науке, то какъ строгъ долженъ быть ихъ приговоръ относительно обратной стороны враждебной имъ медали, изнанке европейской мысли и учено-литературной жизни, объ изнанке, количественно столь сильно превосходящей лицевую сторону?—Разумеемъ здесь прежде всего ложный эмпиризмъ, лишенный и мысли, и образованія, но само-уверенно претендующій на матеріалистическіе выводы, т. е. не выводы, а просто заявленія, для которыхъ вместо научныхъ основаній являются груды нисколько не связанныхъ съ ними, фактовъ, а то и просто модный авторитетъ, действующій на толпу, столь-же суеверно преклоняющуюся предъ вывеской учености, какъ предъ безумнымъ бредомъ Пиѳіи или маговъ. Неправда ли, только такимъ, достойнымъ слезъ, положеніемъ вещей можно объяснить то, что общество серіозно читало и слушало „открытіе" Дарвина о существованіи у животныхъ религіознаго чувства, вытекавшее изъ наблюденія надъ собакой, лаявшей на качаемый ветромъ зонтикъ?  Съ каждымъ десятилетіемъ наука становится все меныые деломъ мысли, и ея высшіе регулятивные принципы, напр., пресловутая эволюція, установляются просто модой, какъ техническіе пріемы въ жизни невежественныхъ ремесленниковъ. Вотъ казалось бы удобное поприще для красноречивыхъ обличеній патеровъ— указывать на внутреннюю ложь современнаго раціонализма, такъ понизившаго ценность разума и мысли.

Но что мы видимъ? Католическіе ученые апологеты и сами стоятъ въ громадномъ большинстве на этомъ зыбкомъ начале—подавлять запросы мысли фактами, мало связанными съ выводами, и навязывать последніе лишь во имя уваженія къ своей учености, или даже вовсе не давать никакихъ выводовъ, а только воздействовать на доверчивое воображеніе толпы, представленіемъ о бездне разныхъ отрывочныхъ знаній изъ физики, зоологіи, археологіи и филологіи. Только этими намереніями удалось намъ объяснить терпеливые, многолетніе и для интересовъ апологетики и религіи совершенно, по-видимому, безцельные труды ксендзовъ по самымъ частнымъ вопросамъ различныхъ светскихъ наукъ; все это совмещалось у нихъ съ горячею ревностью о католическихъ лжеученіяхъ и при замечательно спокойномъ неразуменіи общихъ истинъ христіанства, при отсутствіи даже всякой потребности привести къ внутреннему единству различныя стороны христіанской истины, однимъ словомъ,—при такомъ-же отсутствіи интеллигентности богословской, какое наблюдается едвали не въ подавляющемъ большинстве последователей и даже представителей учености раціоналистической. — Примененіе, или аккомодація къ современнымъ нравамъ у католическихъ ученыхъ действительно самое полное, примененіе или уподобленіе именно той стороне ихъ, которой уподобляться не следуетъ. Делать изъ фактовъ физики выводъ къ любому философскому міровоззренію будетъ всегда возможно, но надеяться на действительное, а не на мимолетное вліяніе выводовъ искусственныхъ, лишенныхъ искренности и ученаго творчества, значитъ надеяться на тщетное. Таковы надежды всехъ ихъ физико-математическихъ факультетовъ съ усовершенствованными машинами, но безъ міровоззренія, а только съ упорною тенденціей. Не отрицаемъ конечно пользы естественно-научныхъ познаній въ апологете и пользованія ими для богословскихъ изследованій, но оно должно быть связано съ целымъ философскимъ міровоззреніемъ или по крайней мере должно довольствоваться значеніемъ выводовъ служебныхъ для более широкаго обобщительнаго познанія, но не заменять собою последнее. Мы поставили вопросъ о томъ, съ какою стороной христіанства сближаютъ католическіе ученые свои научные выводы.—Почти исключительно со стороною эмпирической, исторической, а не принципіальной. Безконечная матерія о библейской космологіи и хронологіи, да разныя соотношенія биб-лейскихъ и церковныхъ событій со свидетельствами историковъ окрестныхъ городовъ — вотъ любимое занятіе католической апологетики, какъ будто бы не желающей заметить, что борьба міровоззреній гораздо глубже, что она не есть борьба разноречащихъ определеній фактовъ, годовъ и событій, но просто принциповъ: действителенъ ли міропорядокъ нравственный, или только механическій, должно-ли жить для святой вечности, или есть и пить, ибо завтра мы умремъ и погибнемъ безследно. Не отрицаемъ мы значенія и частныхъ фактическихъ сближеній, но они имеютъ смыслъ лишь подъ условіемъ предварительнаго примиренія принциповъ, коимъ такъ мало заняты умы католическихъ богослововъ.

Обратимся-ли къ той нравственной физіономіи, которую принимаетъ на себя католическая ученость; увы, — мы здесь увидимъ все те отталкивающія черты, которыми определяется горделивый ученый атеистъ: высокомеріе и холодный цинизмъ, заманчивая загадочность и не договариванье, однимъ словомъ все то, что отличало софистовъ отъ Сократа и книжниковъ оть Апостоловъ, — все то, что нужно для умственнаго порабощенія, а не просвещенія мальчиковъ и полуобразованной буржуазіи, — все то, отъ чего былъ свободенъ Колумбъ и Коперникъ, отъ чего предостерегаетъ мудрецовъ св. Іаковъ въ своемъ Посланіи (III, 13 —18). Это не горячая исповедь Гусса и не простота Моцартовскаго генія; правда, у нихъ меныне риску подвергнуться грубому осмеянію невеждъ, но за то и меньше надеждъ пробудить въ сердцахъ жажду истины и света.

Но довольно; какіе дальнейшіе способы католической пропаганды? Кажется, все важнейшіе изъ нихъ определяются теми началами, которыя господствуютъ надъ светскою, мірскою безрелигіозною жизнью: таковы прежде всего политическіе, т. е. административные и экономическіе вопросы. Большинство даже папскихъ буллъ разсуждаетъ объ этихъ предметахъ. Многіе русскіе одобряютъ то явленіе, что католическая церковь спешитъ сказать свое слово по поводу всякаго начала, занимающаго умы. Но мы  въ этой лихорадочной поспешности видимъ выраженіе ея внутренней безсодержательности. Папа какъ бы уже признаетъ, что теперь для его паствы вся суть жизни свелась къ тому, быть ли ресиублике и соціализму,—или не быть. И вотъ онъ торопится не столько судить эти начала, сколько зарекомендовать католикамъ ихъ же собственную веру съ точки зренія политическихъ страстей данной минуты. Ему нечего говорить о спасеніи, о веч-ности, объ Іисусе Христе, онъ не въ силахъ предложить имъ какого либо жизненнаго проявленія, вытекающаго изъ самаго существа христіанства и церкви: онъ смотритъ лишь туда, где теперь сила и старается ее задобрить для своихъ видовъ. Право-же, католическое духовенство, издавна дышащее последней политической минутой, прежде выражавшейся въ переворотахъ придворныхъ, а теперь въ основныхъ и существенныхъ, окончательно уподобилось тому учителю, который сначала держалъ учениковъ за книжками въ безпрекословномъ повиновеніи, а потомъ сталъ заискивать у нихъ. Видители, ученики, прискучивъ его властолюбіемъ, выбросили книжки въ окно, прогнали учителя и сами ушли изъ класса въ трактиръ. Учитель вместо прежней строгости сталъ расхваливать трактирные подвиги своихъ смелыхъ питомцевъ   и осмеиваемый и выталкиваемый изъ комнаты, началъ самъ приносить къ нимъ вина только съ просьбой, чтобы они выпили и за его здоровье. Естественно, что истратившіеся мальчишки стали снова дружелюбно встречать его и выманивать новыхъ уго-щеній; глумленія стали ослабевать и даже послышалось, что учитель въ сущности добрейшій старичекъ. Но я съ своей стороны вовсе не нахожу, что его положеніе теперь улучши-лось и предпочелъ бы время ег.о наименьшей популярности.— Католицизмъ славится светскимъ изяществомъ и аристократичностью; здесь его средневековое еще наследство. Наиболее последовательные католики—іезуиты требуютъ отъ новыхъ къ себе пришельцевъ по крайней мере двухъ изъ трехъ качествъ—учености, красоты и благороднаго происхожденія. Болыной светъ, т. е. высшее общество, проводящее жизнь въ праздныхъ и греховныхъ удовольствіяхъ особенно благосклонно къ изящнымъ и снисходительнымъ патерамъ, кото-рые исподтишка нашептываютъ ему, что папа въ душе—все тотъ-же средневековой аристократъ, презирающій невежественную чернь, но принужденный печальными обстоятельствами времени удерживать ее ласковыми речами, какъ Горацій своими одами. Подобную аккомодацію латинства можно съ особенньшъ интересомъ наблюдать въ нашей старой Польше, где духовные отцы часто не считаютъ нужньшъ скрывать своего глубокаго презренія къ простодушному народу, ни своего благоговенія предъ знатностью и богатствомъ пановъ. Вообще съ особенною энерггей и кажущимся успехомъ пропагандисты папизма действуютъ тамъ, где сильны народныя или сословныя страсти, где люди готовы родниться съ кемъ угодно, лишь бы помочь своей партіи: таковы теперь Австрія и Германія.—Не будемъ говорить много о пресловутомъ миссіонерстве папистовъ: здесь постыдное примененіе доходитъ до того, что на языческихъ идоловъ надеваютъ крестики и, назвавъ ихъ Іисусомъ Христомъ, дозволяютъ кланяться имъ и после крещенія. Обращаютъ они не столько проповедью, сколько деньгами, такъ что обращеніе язычника въ католичество вовсе не свидетельствуетъ о какомъ - либо нравственномъ подъеме въ его жизни: какъ мало оно походитъ на обращеніе Закхея или Маріи Магдалины!—Внешніе способы обращенія въ папизме известны: строятся богатыя училища и вотъ все оболыценія европеизма, столь привлекательные для некультурныхъ азіатовъ или африканцевъ, обильно заменяютъ собою слова апостольскаго убежденія и примеры святой жизни. Сверхъ того миссіонеры быстро освояются съ условіями местной политической жизни и при помощи консуловъ достигаютъ того, что для инородца становится необыкновенно выгодно быть католикомъ. Евангеліе, Іисусъ Христосъ и вечная жизнь занимаютъ самое скромное место во всемъ миссіонерскомъ деле и еслибъ крещальныя слова изменять соответственно сушеству дела, то пришлось бы крестить имъ или во имя денегъ, или во имя европейской цивилизаціи, или во имя ходатайства за новокрешеннаго предъ властями, но не во имя Пресвятой Троицьт. Хритіанства нетъ тамъ, где полный переворотъ жизни язычника заменяется лишь частнымъ и постепеннымъ ея облаго-роженіемъ.

Впрочемъ довольно: последовательность латинства сохраняется во всехъ сторонахъ его жизни настолько твердо, что въ подробности входить представляется совершенно излишнимъ. Раскрывая эту последовательность, мы вовсе не хотели указывать на личные пороки и паденія деятелей, часто столь усердныхъ и даже самоотверженныхъ, но разсмотреть те общія начала пастырства, коими они руководятся. Правда, перечитывая ихъ курсы Пастырскаго Богословія, мы не нашли этихъ началъ, выраженныхъ столь прямо и откровенно, но не могли не заметить, что вниманіе пастыреучителей всегда обращено лишь на то впечатленіе, которое можетъ произвести ихъ читатель—пастырь на людей;—какъ будто нетъ среди насъ еще высшаго Судіи нашихъ деяній, словъ и мыслей, Который сказалъ, что нужно очистить „прежде внутренностъ чаши и блюда, что бы была чиста и внешноспгъ" (Мф. XXIII, 26). Итакъ, въ чемъ заключается основное свойство пастырскаго примененія католиковъ?—не въ сближеніи съ лучшими сторонами естественной жизни, но въ служеніи и потворстве ея наиболее тонкимъ страстямъ. Такое средство действенно, ибо всемъ дороги ихъ страсти, и ради дозволеннаго служенія имъ, люди съ готовностью согласятся на те внешнія ограниченія и повинности, которыя налагаются на нихъ духовенствомъ, учащимъ о спасительномъ значеніи внешнихъ делъ и заслугъ: но это средство ведетъ не къ религіи, всегда поставляющей высшую цель жизни въ Боге, а лишь къ іерархической организаціи, посему всего менее угодной Богу, „аще бо человекомъ угождалъ быхъ, Христовъ рабъ не быхъ убо былъ" (Гал. I, 10). Впрочемъ, и въ сей-то жизни не имеютъ надлежащей прочности пріемы современнаго католическаго пастырства, развившіеся до своихъ последнихъ пределовъ; „ибо Онъ разрушаетъ замыслы коварныхъ и руки ихъ не довершаютъ предпріятія. Онъ уловляетъ мудрецовъ ихъ же лукавствомъ, и советъ хитрыхъ становится тщетнымъ" (Іов. V, 13). Посему „не ревнуй успевающему въ пути своемъ, человеку лукавнующему...., ибо делающіе зло истребятся уповающіе же на Господа наследуютъ землю (Псал. XXXVI, 7—9), „ненавидящій правду можетъ-ли владычествовать (Іов. XXXIV, 17)?" Наглядное и совершенно справедливое раскрытіе целей и средствъ современной католической іерархіи можно читать у Достоевскаго въ речи „Великаго Инквизитора".

 

Свойство лучшихъ пастырей православныхъ

Если мы спросимъ, каковы-же ближайшія свойства применененія къ людямъ пастырей истинной Церкви, требуемыя Словомъ Божіимъ, и пожелаемъ дать ответъ на основаніи практики нашей отечественной церкви: то некоторые слушатели наши заткнули бы уши съ громкимъ заявленіемъ о томъ, что наша практика есть отрицаніе всякой близости пастыря къ своему стаду. Въ виду такого возможнаго отношенія изменимъ способъ нашихъ разъясненій, доселе указывавшій на пріемы общіе почти всему латинскому духовенству и въ уме каждаго образованнаго человека имеющіе множество подтвердительныхъ примеровъ. Переходя къ описанію нашихъ православныхъ понятій и обычаевъ, остановимся просто на картинахъ жизни лучшихъ, т. е. наиболее глубоко и широко вліяющихъ пастырей, но притомъ же и глубоко церковныхъ, выражающихъ въ своей личности и деятельности не какую-либо новую, дотоле невидимую въ церковной жизни идею, а напротивъ преемственно повторяющихъ въ своей жизни при самыхъ незначительныхъ личныхъ особенностяхъ явленія „тогожде единаго Духа" (1 Кор. XII, 4), Который на протяженіи вековъ все тотъ же, или, какъ учитъ Церковь, „вся подаетъ Духъ Святый, точитъ пророчествія, священники совершаетъ... и весь собираетъ соборъ церковный". Итакъ, читатель, пойдемъ къ такимъ пастырямъ со мною и съ огромнымъ множествомъ русскихъ людей, стекающихся туда отъ всехъ местъ, сословій, положеній и даже убежденій или безубежденности, освобождающихся здесь отъ всякихъ разделеній. Подобное общество спутниковъ уже научаетъ тому, что насъ ожидаетъ нечто, совершенно противоположное латинскимъ аккомодаторамъ, которыхъ вліяніе разсчитано именно на определенный народъ, сословіе, партію. А здесь, какъ видите, „все вместе раздробилося: железо, глина, медъ, серебро и золото сделалисъ, какъ прахъ на летнихъ гумнахъ" (Дан. II, 35);—такъ исчезло всякое разделеніе между различными положеніями людей и поистине единое стадо спешитъ къ служителю единаго Пастыря. Какъ-же удалось ему такое превращеніе, для котораго казались безсильными мудрейшіе изъ повелителей совести и сердецъ?

Ксендзъ такъ устраиваетъ свой бытъ и вырабатываетъ себе такое обращеніе, чтобы съ самаго перваго впечатленія очаровать своего собеседника. Напротивъ, наши духовные руководители всего менее заботятся о созданіи для себя подобной обстановки и подобнаго обращенія. Если вамъпопадались восторженные разсказы ихъ почитателей о иервой встрече съ ними, то въ громадномъ большинстве ихъ вы найдете повествованія о томъ, съ какими препятствіями разсказчикъ добрался до монастыря, съ какимъ трудомъ добился и дождался очереди для уединенной беседы со старцемъ и наконецъ, съ какимъ разочарованіемъ вместо ожидаемой благолепной красоты, встретилъ невзрачнаго и невнушительнаго по речамъ старичка, поразившаго его простотою своего пріема почти такъ-же непріятно, какъ некогда пророкъ Елисей вельможнаго Неемана.

Если вы далее станете читать подобные разсказы или сами доберетесь до жилища старца, то увидите, что его беззаботное отношеніе къ первому впечатленію на посетителей происходитъ вследствіе совершенной переполненности его жизни внутреннимъ, аскетическимъ, и внешнимъ, пастырскимъ содержаніемъ: къ нему обращается столько народу, что ему не до пріемовъ и не до импонированія, столь чуждыхъ ему и по самому ихъ существу. Онъ не ищетъ расширенія своей деятельности, но еле-еле успеваетъ освоиться съ темъ количествомъ делъ, которыя на немъ висятъ.

Въ чемъ же заключается та духовная мощь, которая влечетъ къ нему сердца? во внешнейли удобоприменяемости ко всемъ нуждамъ людей? Вовсе нетъ. Правда, если вы пришли нъ старцу съ определеннымъ запросомъ, горемъ или сомненіемъ по поводу не вполне выяснившагося жизненнаго плана, то вамъ, конечно, ответятъ на вашъ ближайшій вопросъ; но та духовная сила, которая войдетъ въ васъ, просветитъ и примиритъ съ жизнью, будетъ заключаться не столько въ самомъ содержаніи ответа, сколько въ томъ обстоятельстве, что светящаяся въ облике и речи душа старца перельетъ и въ вашу душу совершенно новое, дотоле вамъ неведомое содержаніе. Пришлецъ ощутитъ близость къ намъ Бога и Христа Спасителя, сладость служенія Ему и къ этимъ то началамъ всего сильнее начнетъ тяготеть его духъ. Волновавшія его сомненія сами собой представятся ему смешными, оплакиваемая потеря растворится блаженнымъ утешеніемъ, однимъ словомъ онъ получитъ Христа въ свое сердце, — и вместе съ темъ разрешеніе всякихъ затрудненій, подобно Закхею, который самъ собою понялъ, что надлежало ему сделать по принятіи Господа подъ свою сень. И замечательно то, что въ беседахъ съ нашими старцами — монахами или іереями, подобное настроеніе испытывали не только все приходившіе къ нимъ съ желаніемъ каяться и назидаться, все и знатные, и простолюдины: но и маловерующіе, которые являлись къ нимъ более ради искушенія ихъ, нежели ради наученія,—если только имъ было свойственно хотя малое стремленіе къ добру и исканіе правды.

Откуда же стяжали себе подобную широту и терпимость эти старцы, знающія разве Библію и несколько отеческихъ твореній? Какъ объяснить, что съ ними находили общую почву даже такіе нецерковные мыслители, какъ Л. Н. Толстой, — что ихъ изреченія приводятся въ сочиненіяхъ и другихъ публицистовъ философскаго направленія, не признающихъ, подобно первому, никакого научнаго и нравственнаго значенія за нашей учено-богословской литературой?

Неужели о. Іоаннъ Кронштадтскій или о. Амвросій знаютъ все блужданія современной мысли и жизни, или сами они обладаютъ своего рода философскимъ камнемъ духовнаго врачеванія? Да, именно последнія слова—„духовное врачеваніе" и определяютъ ту силу, которою они превосходятъ книжную ученость: прежде всего они все содержаніе нашей св. веры вследъ за св. отцами—лучшими ея истолкователями—изучали именно со стороны того духовнаго врачеванія нашихъ немощей и греховъ, со стороны того назначенія, которое истины Откровенія и все слова св. Библіи и церковныя постановленія имеютъ въ происходящей у каждаго изъ насъ борьбе добра и зла—возсозданіи въ насъ новаго человека. „Для сего рожденія и Дева, для сего ясли и Виѳлеемъ", какъ говоритъ св. Григорій Богословъ, объясняя истину нашего искупленія. Въ этомъ целостномъ разуменіи св. веры нашей первое преимущество нашихъ учителей предъ инославными.

Познавъ при свете ученія церковнаго по опыту собственной борьбы законы нашей нравственной природы, православные учители добродетели темъ самымъ легко могутъ определить и нравственное состояніе своего собеседника, хотя бы и не зная техъ отвлеченностей, которыя вводятъ душу его въ помыслъ сомненія: за то учитель сразу покажетъ тебе, какія именно греховныя стремленія твоей собственной воли прилепляютъ душу твою къ сомненіямъ, делаютъ безутешною въ горе, лишаютъ надежды, повергаютъ въ гневливость. Къ этому часто присоединяется въ беседе старца и немудреное, но замечательно здравое и сильное замечаніе, разбивающее хитро сплетенныя возраженія противъ истинъ веры, и, конечно, еслибъ къ ясному, чистому уму присоединялась бы и ученость,   по   крайней   мере въ такихъ размерахъ, чтобы располагать философскою речью, то победа ихъ надъ сомненіями первыхъ двухъ-трехъ пришельцевъ привлекла бы къ дверямъ ихъ келліи и целыя толпы сомневающихся русскихъ людей, какъ известно, въ зреломъ возрасте, всегда возвращающихся къ исканію веры, но уже живой и сознательной. Они бы не ошиблись въ своемъ стремленіи къ этимъ дверямъ, ибо нашли бы въ той келье главное, чего недоставало для проясненія ихъ ума, нашли бы въ себе самихъ давно утраченную и не возсозидаемую путемъ чтенія способность быть искреннимъ предъ самимъ собою, возвратить доверіе голосу собственной совести и разума, различать, что говоритъ мне последній и что внушается со стороны упрямаго и нередко безпричиннаго озлобленія противъ жизни, людей и Бога. Мы сказали, что средствомъ къ разъясненію людямъ ихъ заблужденій служить у старцевъ знаніе природы человеческой и духовнаго врачевства св. веры: но этого было бы достаточно для пришельцевъ, исполненньіхъ уже покаянія и искренняго самоосужденія, а для техъ, особенно изъ полуверующаго общества, которые еще нуждаются въ усвоеніи такой настроенности, указанныхъ средствъ мало. Но у нашихъ старцевъ и лучшихъ пастырей есть и еще средство, некая благодатная способность того „усвоенія" себе, своему сердцу каждаго ближняго, которое дается пастырю, достигшему высшаго дара христіанской любви и делаетъ его подобнымъ Пастыреначалышку, о Которомъ сказалъ пророкъ и затемъ евангелистъ: „Онъ взялъ на Себя наши немощи и понесъ болезни" (Мф. VIII, 17). Въ силу этого благодатнаго усвоенія каждая душа, болящая грехами или уныніемъ, или неверіемъ, чувствуетъ, что она не чужая для учителя, что духъ его съ любовію и состраданіемъ объемлетъ ее и какъ бы сообщаетъ ей свою собственную жизнь, свои собственныя силы, даже не собственныя личныя, а некоторыя высшія ему присущія, и уже не словами, а непосредственно передаваемыми ощущеніями говоритъ: „молю же васъ, подобни мпе бывайте, якоже азъ Христу" (1 Кор. IV, 16). Ощущенія эти подобны темъ, которыя испытываетъ совсемъ изнемогавшій путникъ, когда встретившій его бодрый силачъ возьметъ его подъ руку и дружески начнетъ побуждать къ окончанію пути, указывая на виднеющееся вдали теплое пристанище.—Нужды нетъ, что церковный, повидимому, столь замкнутый въ известныхъ формахъ, духъ старца привлекаетъ къ себе душу еще не очищенную, т. е. или лютаго грешника, или неверующаго, или воспитаннаго совершенно въ иныхъ понятіяхъ, нежели его новый руководитель: старецъ получилъ даръ добираться въ каждомъ „до человека", относиться къ нему помимо всехъ личинъ сословности и разныхъ условностей и усвоенныхъ въ жизни заблужденій, но прямо къ его „внутреннему человеку", котораго этотъ прежде и самъ въ себе, пожалуй, не зналъ, а ныне вдругъ восчувствовалъ подъ усладительнымъ вліяніемъ святой и сострадательной любви, которая сіяла въ очахъ и речахъ, напр. Серафима Саровскаго, темъ сильнее, чемъ более тяжкій грешникъ къ нему приходилъ. Конечно, этотъ духовный подъемъ, который обнаружился въ грешнике или въ отрицателе, еще не есть его. полное обращеніе, но онъ возвратилъ ему теперь полную возможность последняго. 0, конечно, онъ теперь найдетъ возможность и греховную свою жизненную обстановку переменить на другую, более сообра-зованную съ подвигомъ исправленія, — и свои сомненія при-вести на судъ здравой мысли и науки, поискавъ соответственныхъ книгъ или живыхъ учителей истины, которыхъ прежде онъ предубежденно избегалъ.

Но вы требуете полной святости для успешнаго пасты-скаго деланія? спроситъ меня читатель. Для полнаго успеха, конечно, святости, почему во всехъ неуспехахъ пастырь долженъ не уклоняться отъ самоукоренія своей духовной неполноты, но скажемъ, что и на пути постепеннаго усвоенія святости, который, конечно, долженъ быть общимъ уделомъ и главнейшею целью всехъ христіанъ — на самомъ пути къ святости, для пастырей следовательно несовершенныхъ, возможно отчасти, подобное „усвоеніе" себе душъ своихъ чадъ духовныхъ, „усвоеніе", въ которомъ и заключается сущность православнаго пастырскаго примененія, чуждаго всякаго іезуитизма и лжи. Мы видимъ, что действенность нашихъ лучшихъ пастырей обусловливается тремя началами и направляетъ мысль на четвертое. Начала эти: 1) знаніе Божественнаго ученія и . установленій церковныхъ не въ сухо догматическомъ изложе-ніи, но со стороны духовнаго врачевства, въ нихъ содержащагося, 2) знаніе человека въ его борьбе между добромъ и зломъ, 3) способность къ сострадательной любви. Если къ этому присоединилось 4) знаніе человеческихъ заблужденій общественныхъ и ложно-научныхъ, т. е. знаніе жизни и науки опять-же не со стороны фактической только, но именно со стороны ихъ заманчивости для современныхъ характеровъ, а равно и ихъ вліянія на нравственную жизнь человека, то мы получимъ образъ совершеннаго пастыря. Изъ этихъ четырехъ началъ, необходимыхъ для пастырскаго совершенства, ближайшее значеніе собственно для пастырскаго примененія или „усвоенія", какъ внешняго обнаруженія духа пастырскаго, имеютъ конечно второе и четвертое, хотя оно и не-возможно безъ перваго и третьяго, но этими последними началами определяется прежде всего внутренняя жизнь пастыря. 0 нихъ скажемъ только то на сей разъ, что пренебрежительное забвеніе этихъ началъ въ современныхъ курсахъ Пастырскаго Богословія, сказавшееся въ совершенномъ опущеніи целаго отдела науки, т. е. „Пастырской Аскетики", достойно искреннейшаго сожаленія, и при томъ особенно въ настоящее время, когда есть къ тому прекрасныя руководства преосв. Феофана, преподававшаго Аскетику въ Духовной Академіи. И если некоторые авторы по Пастырскому Богословію оправдываютъ свое опущеніе темъ, что „нравственныя свойства пастыря" излагались у насъ безъ нарочитаго приложенія къ пастырямъ, и применимьт ко всякому христіанину, то это можно отнести лишь къ недостаткамъ прежнихъ курсовъ, а не къ излиішеству самого предмета. Задача Аскетики не столько въ раскрытіи христіанскаго совершенства и христіанскихъ обязанностей, сколько въ указаніи пути къ ихъ постепенному достиженію. Для пастыря всякая хорошая Аскетика, даже общехристіанская, имеетъ двоякое значеніе: во-первыхъ, она научитъ его, какъ стяжать въ себе даръ этой благодатной всеобъемлющей любви къ людямъ, которая не дается ему безъ нарочитыхъ къ тому духовныхъ упражненій; во-вторыхъ, она поможетъ ему раскрывать самое ученіе христіанское съ той, нужной для пастыря точки зренія, съ которой она не раскрывается въ богословскихъ учебныхъ пособіяхъ, съ точки зренія духовно-врачебной силы содержимыхъ Церковью истинъ и установленій. Вотъ почему известный Никодимъ Святогорецъ, издавая аскетическую книгу учителей 6-го века Іоанна и Варсанофія, писалъ въ предисловіи, что ее читать необходимо для руководства Архіереямъ, Игуменамъ и Іереямъ, ради врачеванія душъ.

Но представимъ себе, что пастырь имеетъ и знаніе Божественнаго закона, и христіанскую любовь къ людямъ: какъ теперь ему научиться, во-первыхъ, распознанію людей со стороны происходящей въ нихъ духовной борьбы, а во-вторыхъ, въ чемъ должно заключаться его освоеніе съ жизнью и мыслью современнаго ему общества или порученнаго прихода, дабы онъ зналъ, какія именно начала долженъ онъ восполнять или заменять благодатными христіанскими врачеваніями. Въ этомъ-то ближайшимъ образомъ будетъ заключаться то истинно пастырское примененіе или усвоеніе, которое ставилъ себе въ заслугу св. Апостолъ Павелъ. Какъ научиться познавать человека, где путь къ тому глубокому и непосредственному прозренію во внутренній его міръ, которое стяжали духовные старцы? Конечно, главное условіе сего дара— любовь, достигаемая внутреннею духовною жизнью, о которой мы теперь не будемъ говорить. „Любовь сыщетъ слова, коими можетъ созидать ближняго. Она представитъ способъ и умъ, и языкъ твой направитъ, и дело сіе не требуетъ красныхъ речей, единаго напоминанія требуетъ". Этимъ изреченіемъ святит. Тихона Задонскаго (II, 319) подтверждаются наши слова о томъ преимуществе въ деле пастырскаго усвоенія, которое получаютъ учители, достигшіе дара благодатной любви, но мы постараемся указать и некоторые прямые способы обученія духовному прозренію, которые доступны пастырямъ, еще только начинающимъ духовную жизнь. — Первымъ усло-віемъ такого обученія является все-таки внутреннее деланіе— вниманіе себе, т. е. внимательная оценка своихъ движеній и гюмысловъ, постоянное прозреніе въ себе самомъ борьбы двухъ началъ—добраго и злого, по болыией части укрывающагося за добрыми-же намереніями, но на самомъ деле наполняющаго душу похотью или гордостью. Имея всегда предъ очами совести своей собственный внутренній міръ, пастырь церкви, по аналогіи съ ними, быстро начинаетъ освояться съ борьбой, происходящей въ душахъ, ему вверенныхъ. Более широкое проникновеніе въ эту область даетъ ему исповедь, если онъ имеетъ возможность и желаніе совершать ее не торопясь. Тогда онъ будетъ раскрывать своими вопросами не отдельныя паденія своихъ духовныхъ чадъ, но именно эту ихъ внутреннюю борьбу, постепенное зарожденіе въ нихъ помысловъ и страстей, свойства ихъ жизненныхъ интересовъ и стремленій, и, конечно, только такимъ образомъ получитъ возможность давать имъ по руководству Отцевъ полезные советы, на что онъ будетъ вовсе не способенъ, если ограничится выслушиваніемъ ихъ грехопаденій, какъ это, къ сожаленію, обыкновенно бываетъ. Неправда ли, что гораздо легче дать советъ, добившись посредствомъ вопросовъ, какова главная внутренняя страсть грешника, нежели узнавъ, сколько разъ онъ поссорился, солгалъ, отказалъ въ милости и пр.? После такого сухого перечисленія едва ли какой духовникъ и решится дать советъ, а если его попросятъ, то разве скажетъ что нибудь наобумъ, приказавъ напр., читать ежедневно ту молитву, которая сейчасъ случайно пришла ему на память. Во всякомъ случае, пастырь указаннымъ способомъ исповеди пріобретаетъ познанія въ духовныхъ болезняхъ человека. Отъ него зависитъ болыпую часть своихъ беседъ съ прихожанами делать распространеніемъ беседы исповедальной. Наши русскіе христіане, если только надеются встретить въ пастыре духовнаго врача и советника, то съ полною готовностью будутъ сами направлять все свои беседы съ ними на предметы духовной жизни. Напротивъ того, они очень тяготятся теми священниками, которые по незнанію условій   общественной   жизни,  стараются показаться предъ мірянами знатоками светскости и торопятся засыпать ихъ доказательствами своей разносторонности. Говоруновъ на светскія темы светскіе люди встречаютъ достаточно среди своихъ, а редко видимый ими священникъ гораздо более доставитъ имъ утешенія, если представитъ себя своему при-хожанину, какъ участливый руководитель его духовной жизни. Однимъ словомъ, поприще для изученія последней всегда открыто русскому пастырю; было бы у него желаніе ее изучать.

Достигнувъ возможной для живущаго среди мірской суеты пастыря нравственной чуткости, по которой онъ можетъ определять по крайней мере основныя черты характера каждаго человека, священникъ лишь въ томъ случае будетъ въ состояніи пользоваться этимъ даромъ для пасенія душъ, если будетъ поставлять свою собственную душу и свою беседу въ определенное отношеніе къ разнымъ сторонамъ въ душе ближняго, т. е. вызывать къ жизни его новаго человека и поборать съ нимъ ветхаго. Представимъ себе столь обычный въ русской жизни типъ добраго, искренняго юноши съ горя-чимъ сочувствіемъ къ добру, но безхарактернаго и страстнаго. Окружающая его жизнь, направляемая лишь къ исканію каждымъ выгоды и удовольствій, затягиваетъ его въ пучину страстей и безпечности; но вотъ онъ встречаетъ пастыря, ясно прозревающаго его немудреную психологію, со скорбью взирающаго на него безпечную леность и паденіе и съ сердечнымъ, сострадательнымъ сочувствіемъ желающаго сохранить и возгреть едва уже мерцающій въ немъ огонекъ высшихъ, святыхъ стремленій; для сей цели пастырь предлагаетъ ему участіе въ приходской благотворительности, въ школе и т. п. простомъ, смиренномъ, но святомъ деле. Юноша сразу откликается на призывъ и дотоле меркнувшія, святыя упованія возвращаются къ жизни и развитію. Вероятно, однако, что эта прививка деятельнаго добра не избавитъ его сразу отъ дальнейшихъ паденій, но внутренняя борьба обострится, а священникъ будетъ съ того времени ему представлятъся, какъ ангелъ-хранитель, какъ всегдашняя нравственная опора и утешитель.

Когда подобное же отношеніе къ пастырю усвоятъ все сыны его прихода, такъ что онъ будетъ на самомъ деле, а не по названію только, представлять собою воинствующую церковь, то задача истинно-пастырскаго примененія исполнена. Нелегкая эта задача, но намъ приходилось видеть ея осуществленіе и законоучителями и духовниками заведеній благотворительныхъ, и приходскими пастырями; все они не свободны отъ враговъ и лжебратій, но и въ жизненной общественной  борьбе,  и   во  внутренней  личной борьбе каждаго прихожанина эти пастыри занимали место какъ бы второй совести: къ нимъ шли за советами, ихъ слова ожидали въ горе, на ихъ слова опирались въ борьбе.

Доселе мы говорили о людяхъ, непредубежденныхъ противъ религіи и церкви,   а  много  ведь   предубежденныхъ,  у которыхъ   жизнь   осложнена  заблужденіями и вместо истинныхъ христіанскихъ понятій ихъ разумомъ владеетъ толстовщина   или   позитивизмъ, или иное увлеченіе,   а   православія они даже и не  знаютъ и знать не хотятъ.   Вотъ здесь-то и нужно пастырю вникать въ эти лжеученія и смотреть, какія именно оболыценія увлекли  неразумное  сердце  христіанина. Почти всегда  подобное   увлеченіе   не  было  лишено  какого-нибудь, по крайней   мере, такого   призрака добра, который, по мненію заблуждающагося,   содержится исключительно въ , принятомъ  имъ  лжеученіи;  такъ   многіе   современные   наши толстовцы   готовы думать, что ихъ учитель впервые сказалъ о святости и высоте девства, что  только отъ Некрасова появилась у людей образованныхъ любовь къ простолюдинамъ, что Церковь учитъ ненависти ко всемъ народамъ, кроме соотечественниковъ и т. п. При внимательномъ взгляде на вещи, можно заметить, что въ Россіи  самое-то принятое лжеученіе выросло и составило  себе  известную силу всегда на подобномъ-же недоразуменіи и, такъ сказать, монополизируя себе какое-нибудь доброе начало, темъ   привлекаетъ къ себе неутвержденныя   въ   христіанскомъ   разуменіи   сердца.   Только самозванцы  могли   создавать  въ  Россіи народныя  возстанія; такъ и возстанія мысли созидались всегда у насъ на обмане. Чтобы снова воротить заблудшихъ къ истине, нужно конечно показать имъ,   что добро,   искомое   ими на стороне, гораздо обильнее,   светлее  и чище  сіяетъ въ венце Церкви, нужно съ полною научною  и  задушевною  убедительностыо применить къ заблуждающимся краткое твореніе Св. Тихона: „Христосъ грешную душу къ  Себе  призываетъ".  Въ этомъ твореніи Святителя Господь представленъ упрекающимъ человека за то, что онъ забылъ, оставилъ Его и возлюбилъ міръ,—и объясняющимъ падшему, что у Него только имеются въ полноте и совершенной красоте те сокровища, за тщетнымъ разысканіемъ которыхъ человекъ бросился въ житейскоеморе:искалъ-ли онъ бргатства, красоты, славы—все это во Христе только обретается и притомъ очищенное отъ греха и соединенныхъ съ нимъ внутреннихъ мученій.—Задача современныхъ просвещенныхъ пастырей миссіонеровъ, а особенно писателей, нарочито занимающихся апологетикой и духовной публицистикой, заключается именно въ томъ, чтобы, не ограничиваясь внутренней критикой лжеученія или раскрытіемъ содержащихся въ немъ противоречій и ошибокъ, указать и тотъ положительный магнитъ, который привлекаетъ къ нему добрыя, но неразсудительныя сердца и затемъ раскрыть эту привлекательную идею въ томъ лучшемъ совершеннейшемъ виде, который онъ пріобретаетъ въ ученіи христіанскомъ, напр., сравнитъ сухую любовь толстовщины, выражающуюся въ вещественной и трудовой помощи ближнему съ любовію христіанской, не устраняющеюся и отъ подобныхъ же обнаруженій, но имеющей высшею целью общее духовное совершенство (—„да вси едино будутъ въ Боге". Іоан. XVII) и выражающуюся не въ деятельности только, но въ живомъ, нежномъ чувстве ко всемъ безъ изъятія людямъ. Такой полемистъ будетъ достойнымъ ученикомъ божественнаго Павла, проповедавшаго Аѳинянамъ того самаго Неведомаго Бога, Которому они не зная поклонялись, но въ совершеннейшемъ христіанекомъ представленіи. Вы спросите, какъ же съумеетъ пастырь церкви уловить привлекательную силу лжеученій, когда оболыценные этимъ последнимъ отъ него удаляются? Ему здесь поможетъ то самое, что помогло и Апостолу Павлу приблизить истинное ученіе о Боге къ потемненному сознанію Афинянъ—народная словесность, народное творчество, назвавшее еще тогда людей родомъ Божіимъ (Деян. XVI, 18). Такое-же значеніе имеетъ и русская изящная словесность для светскаго общества и юношества: въ настоящемъ положеніи ихъ она заменяетъ имъ и мораль, и философію. Изучая литературу нашу, пастырь будетъ какъ бы введенъ въ самую сердцевину русской общественной и нравственной жизни: онъ по ней увидитъ, какими именно нравственными побужденіями русекіе люди вовлекаются въ те или другія направленія мысли и жизни; понявъ же это, онъ, при ясности и широте собственнаго христіанскаго міровоззренія, уже безъ труда можетъ показывать его нравственное превосходство предъ всеми заблужденіями и такимъ образомъ явится для заблудшихъ прежде всего занимательнымъ, далее—близкимъ, наконецъ—полезнымъ, утешительнымъ и просветительнымъ собеседникомъ. Тутъ то онъ и будетъ для подзаконныхъ, какъ подзаконный, и для неподзаконныхъ—неподзаконнымъ, подобно Верховному Апостолу.

Обращенные имъ къ истине слушатели и собеседники будутъ обращены не случайно, не чрезъ вторичное недора-зуменіе, какъ у католиковъ съ ихъ угожденіемъ вкусамъ, но именно чрезъ утоленіе ихъ духовной жажды, о которой сказалъ Господь применительно къ Своему ученію: „кто жаждетъ, иди ко Мне и пей. Кто веруетъ въ Меня, у того, какъ сказано ѳъ Писаніи, изъ чрева потекутъ реки воды живой" (Іоан. VII, 37—38).Старые люди говорили мне, что знатокъ святоотеческой литературы А. С. Хомяковъ, когда его знакомцы, увлекавшіеся разными последними словами западной гуманности, приносили ему иностранныя книги съ высокими идеями, всегда умелъ находить у Отцевъ Церкви те-же мысли, но въ еще более светломъ раскрытіи, и победоносно противопоставлялъ ихъ своимъ собеседникамъ. Вотъ истинное примененіе христіанства, вотъ какого глубокаго разуменія веры и сочувственно-сострадательнаго пониманія мысли и жизни должны до-стигнуть пастыри православной Церкви, чтобы служить къ осуществленію ея целей на земле и, осуждая католиковъ въ примененіяхъ неискреннихъ и лживыхъ, самимъ не остаться осужденными  за   безучастіе  къ духовнымъ  нуждамъ паствы.

Основныя начала православнаго пастырства х)

Два пути пастырства—латинскій и православный 4)

О пастырскомъ призваніи 5).