Определеніе науки Пастырскаго Богословія
Предметомъ Пастырскаго Богословія служитъ изъясненіе жизни и деятельности пастыря, какъ служителя совершаемаго благодатію Божіею духовнаго возрожденія людей и руководителя ихъ къ духовному совершенству.
Возраженія противъ нея: 1) неуловимость предмета.
Противъ Пастырскаго Богословія, какъ науки, выставляютъ два главныхъ возраженія. Говорятъ, во-первыхъ, пастырство есть дело внутреннее, чисто субъективное, котораго никакъ нельзя выразить въ точныхъ научныхъ понятіяхъ.Добрый пастырь будетъ съ успехомъ исполнять свое служеніе, будетъ иметь нравственное вліяніе на пасомыхъ; дурной пастырь не будет иметь этого вліянія, хотя бы и старался выполнять все те пріемы, кторыми достигаетъ его пастырь добрый: та доброта, которая обусловливаетъ успехъ последняго, чисто внутренняя, индиивидуальная и не поддается точнымъ определеніямъ. Правда, ответимъ мы на это возраженіе,не легко выразить въ точныхъ и ясныхъ понятіяхъ те свойства, какія необходимы для успеха пастырства, но не слдуетъ забывать и того, что трудное не есть невозможное.Если Пастырское Богословіе немного сделало въ точномъ определеніи этихъ понятій, то оно въ данномъ случае можетъ указать въ свое извиненіе на то, что и вообще въ определеніи высшихъ нравственныхъ понятій наука чрезвычайно бедна, беднее, напр., изящной литературы. Та глубина пониманія духовной жизни, те тонкости въ изображеніи душевныхъ движеній, какія мы видимъ у некоторыхъ писателей,—проповедниковъ и поэтовъ, доселе не переведены на языкъ точныхъ нравственныхъ понятій. Но какъ научная этика не отказывается отъ точныхъ определеній высшихъ нравственныхъ понятій, такъ и Пастырское Богословіе имеетъ все побужденія стремиться къ выясненію и точному обоснованію техъ понятій, коими определяется истинное пастырство. То верно, что успехъ пастырской деятельности зависитъ главнымъ образомъ отъ внутренней жизни пастыря, которая у разныхъ лицъ различна, но это различіе не исключаетъ и общихъ началъ въ духовной жизни добрыхъ пастырей. Мы видимъ, что при всехъ индивидуальныхъ различіяхъ въ нравственномъ содержаніи добрыхъ пастырей всегда замечались некоторыя общія черты, которыми обусловливалось ихъ пастырское вліяніе. Это общее содержаніе и можетъ быть выражено въ точныхъ научныхъ понятіяхъ, составляющихъ задачу нашей науки.
Сверхъ того должно заметить, что самая мысль, будто успехъ пастырства всецело обусловливается внутреннимъ настроеніемъ пастыря, есть мысль односторонняя. Возвышенное настроеніе, конечно, необходимо для пастыря, но одного его недостаточно, точно такъ же, какъ матери недостаточно одной любви къ своему ребенку, хотя бы и самой глубокой, для того, чтобы дать ему надлежащее воспитаніе: при любви необходимо и уменье, необходимы познанія. если молодой человекъ одушевленъ искреннимъ желаніемъ послужить духовному созиданію своихъ ближнихъ, то это еще не значитъ, будто онъ уже обладаетъ всеми условіями къ успешной пастырской деятельности: у него, можетъ быть, недостаетъ ни знанія жизни, ни знанія людей и себя самого. Онъ не можетъ быть уверенъ даже въ томъ, что его возвышенныя намеренія, не направляемыя опытнымъ руководителемъ или познаніемъ законовъ духовной жизни и пастырства, не поведутъ его къ самооболыценію или такъ называемой прелести. Насколько сильно угрожаютъ подобнаго рода опасности людямъ, посвятившимъ свою жизнь какому-нибудь исключительному нравственному подвигу, видно не только изъ известныхъ всемъ примеровъ, приводимыхъ въ писаніяхъ аскетовъ, но и изъ самаго св. Писанія. Мы видимъ, что Господь находилъ нужнымъ умерять подобные порывы даже въ такихъ ревнителяхъ, какъ ап. Павелъ, котораго Онъ не благоволилъ избавить отъ „пакостника плоти", дабы онъ не превозносился. Понятно, что и для пастыря церкви недостаточно иметь ревность о служеніи Богу и ближнихъ, а нужны познанія о томъ, какъ управлять этою ревностію. Эти-то знанія и должно предложить Пастырское Богословіе.
Имеетъ ли наша наука предметъ, отдельный отъ прочихъ наукъ?
Во-вторыхъ, противъ Пастырскаго Богословія, какъ и противъ другихъ богословскихъ и нравственныхъ наукъ, часто возражаютъ въ томъ смысле, что оно не имеетъ самостоятельнаго предмета: все то, что мы читаемъ въ системахъ Пастырскаго Богословія, будто бы, можетъ быть разложено по частямъ иа заимствованія изъ гомилетики, литургики и церковнаго права. Нужно сознаться, что, по отношенію ко многимъ руководствамъ, особенно иностраннымъ, это возраженіе имеетъ некоторую силу. Въ инославныхъ, нередко трехтомныхъ, руководствахъ по Пастырскому Богословію обыкновенно пастырское служеніе разсматривается съ трехъ сторонъ, именно, какъ служеніе царское, первосвященническое и пророческое. Основаніемъ для такого разделенія служитъ различеніе трехъ этихъ служеній въ искупительномъ подвиге I. Христа. Царское служеніе пастыря, говорятъ, состоитъ въ пользованіи предоставленными ему церковнымъ правомъ полномочіями по управленію приходомъ, священническое служеніе состоитъ въ исполненіи богослужебныхъ обязанностей, а пророческое—въ проповедничестве. Впрочемъ, въ большинстве системъ къ отделу о царскомъ служеніи пастыря прибавляется глава о пастыре, какъ враче душъ, какъ духовномъ руководителе своихъ пасомыхъ. Въ этой главе излагаются отношенія пастыря къ лицамъ разныхъ классовъ общества, разнаго возраста и пола, разнаго развитія, внешняго положенія и внутренней настроенности. Нужно при этомъ заметить, что означенная глава обыкновенно бываетъ очень скудна по содержанію и ограничивается самыми общими положеніями. Таковъ составъ громаднаго большинства курсовъ нашей науки, вызвавшій приведенное возраженіе противъ нея, но къ счастью для последней онъ вовсе не вытекаетъ изъ ея назначенія, но представляетъ собою уклоненіе отъ ея настоящпхъ требованій. Не говоря уже о томъ, что самое разделеніе служеній Христовыхъ вошло въ наши учебныя руководства не изъ св. Преданія, а отъ западныхъ схоластиковъ, применять это различеніе къ священническому служенію совершенно неудобно даже съ формально-логической точки зренія. По этому различенію выходитъ, что пастырство есть священство, съ приложеніемъ царствованія и пророчества. Определеніе очевидно неудачное. Сверхъ того, во всякой науке менее ясное понятіе определяется более простымъ и яснымъ, но которое изъ атихъ трехъ понятій есть самое ясное, неизвестно. Такъ, напр., деятельность пророческая была чрезвычайно разнообразна и сопровождалась совершенно исключительными дарованіями для каждаго пророка: много ли общаго между Валаамомъ и Исаіею, Давидомъ и Іереміею? Служеніе царское, столь разнообразное въ различныхъ государствахъ, есть дело более сложное и условное, чемъ призваніе паетыря. Последнее. поэтому нисколько не нуждается въ определяющемъ значеніи понятій царя и пророка темъ более, что само по себе оно обладаетъ и единствомъ, и полною определенностью собственнаго содержанія. Действительно, легко убедиться, что какъ по ученію св. Писанія и св. Преданія, такъ и по естественнымъ соображеніямъ, служеніе пастырское не есть нечто составное и разнородное, но единая, цельная, внутренняя настроенность избранника Божія, некое всеобъемлющее стремленіе облагодатствованнаго духа человеческаго. Когда Господь прощалъ раскаявшагося Петра, то, въ качестве дара любви, повелелъ ему быть пастыремъ его духов-наго стада: „если любишь Меня, паси овецъ Моихъ". Даръ любви, искупающій отступничество, долженъ быть единымъ, внутренно целостнымъ подвигомъ, а не суммой разнородныхъ полномочій. Отличіе Своего деланія отъ фарисейскаго Господь разъясняетъ въ различныхъ образахъ, объединяющихся въ его речи въ общемъ понятіи добраго пастыря, которое, следовательно, въ сознаніи его слушателей имело определенное содержаніе: Я добрый пастырь потому-то и потому-то, а приходившіе раньше, хотя и выдавали себя за добраго пастыря, но не были Имъ на самоме деле по такой-то и такой-то причине.
Пророки-пастыри свое призваніе мыслили тоже въ виде единаго, всецелаго посвященія себя единому, определенному делу: "Ты влекъ меня, Господи, говоритъ пророкъ и священникъ Іеремия, и я увлеченъ... и подумалъ я: не буду напоминать о Немъ и не буду более говорить во имя его, но было въ сердце моемъ, какъ бы говорящій огонь, заключенный въ костяхъ моихъ, и я истомился, удерживая его, и—не могъ" (Іер. XX, 7, 9). Точно также и св. отцы представляли свое пастырское самосознаніе, какъ единое, цельное настроеніе, которое они изливали обыкновенно въ лирической речи. Это настроеніе всецелаго посвященія себя Богу и спасенію ближнихъ не разсматривается ни въ одной богословской науке, а между темъ по своимъ исключительнымъ качествамъ и условіямъ развитія подлежитъ тщательному изученію на основаніи Библіи, преданія и опыта. Изученіемъ этимъ и занимается наша наука, какъ предметомъ, исключительно ей принадлежащимъ.
Не есть-ли пастырское воздействіе частный видъ педагогическаго вліянія вообще?
Впрочемъ, противъ последней мысли возможны новыя возраженія: не есть ли подобное понятіе о пастырстве лишь более частный видъ более общаго понятія о нравственномъ руководстве ближними, содействующій духовному возрожденію последнихъ? Можно, говорятъ, вліять на ближнихъ и безъ пастырства; ряса ничего не прибавитъ человеку въ этомъ вліяніи. Такъ думаютъ последователи целаго исповеданія, протестантскаго. Они правы съ своей точки зренія; если они не признаютъ благодати священстаа, то, конечно, ничего она имъ и не прибавила бы, кроме осужденія.
Но христіанство ясно говоритъ, что глубокое и решительное вліяніе на нравственную жизнь ближнихъ возможно лишь, во 1-хъ, въ церкви, а во 2-хъ, оно доступно лишь для лицъ, получившихъ на то особыя благодатныя полномочія, т. е. благодать священства. Іисусъ Христосъ учитъ: „кто пребываетъ во Мне, и Я въ немъ, тотъ принесетъ много плода, ибо безъ Меня не можете делать ничего; кто не пребудетъ во Мне, извергнется вонъ, какъ ветвь, и засохнетъ; а такія ветви собираютъ и бросаютъ въ огонъ, и оне сгораютъ" (Іоан. XV, 5—6). Св. апостолы также утверждаютъ, что ихъ деятельность не только не есть даръ естественный, но исходитъ именно отъ полноты жизни Церкви. Поэтому напрасно протестанты, не отрицающіе особыхъ дарованій у апостоловъ, стараются поставить последнихъ выше церкви, и дарованія ихъ представляютъ совершенно исключительными и вовсе непродолжаемыми. Въ Деяніяхъ, напротивъ, повествуется, что церковь молилась о Павле и Варнаве, когда они отправлялись на проповедь, и возлагала на нихъ руки, а они, по возвращеніи, давали ей отчетъ объ успехахъ проповеди. Итакъ, христіанское пастырство съ самаго начала явилось, какъ полномочіе, получаемое въ церкви: пастырское служеніе есть служеніе церковное. Те проповедники, которые являлись во времена апостоловъ, но не были выразителями церковной жизни, заслужили отъ нихъ тяжкое осужденіе, хотя некоторые изъ нихъ и обольщались мыслію создать высшую добродетель, проповедуя ложную свободу и знаніе. Апостолы называли ихъ обманщиками, безводными источниками, облаками, блуждающими звездами, осенними деревьями, указывая этими сравненіями на то, что они способны были вызвать лишь минутное одушевленіе, а не действительно переродить человека.
Пастырство есть служеніе церковное
Съ точки зренія психологической также совершенно понятно, что, при постоянномъ господстве въ обществе греха, насадитель нравственнаго добра въ міре, видя себя одинокимъ, врагомъ почти всего міра, не могъ бы устоять въ своемъ подвиге, если бы не сознавалъ себя ратникомъ великаго воинства, однимъ изъ многихъ носителей и выразителей не своей, но Божіей силы, победоносно исполняющей чрезъ „пеодолимую адовыми вратами церковъ" спасительныя предначёртанія Промысла. Кому неизвестна тяжесть креста евангельскаго проповедника? Будете ненавидимы всеми языки имени Моего ради (Мѳ. XXIV, 9); всякъ, иже убіетъ вы, возмнится службу приносити Богу (Іоан. XVI, 2). если и совершается дело служенія сего, если даже и победа достигается, то ведь это идетъ путемъ чрезвычайно медленнымъ, далеко не заканчиваемымъ срокомъ назначенной пастырю земной жизни. Могъ ли бы. напр., св. Григорій Богословъ находить смыслъ въ своей борьбе съ аріанствомъ или св. Златоустъ въ борьбе съ столичнымъ развращеніемъ, еслибъ они мыслили себя отдельными, личными борцами за истину? Сила пастырскаго вліянія пріобретается по болыпей части уже въ старости, когда деятель готовится къ отществію въ вечность: где возьметъ онъ бодрость въ борьбе своей, если не въ уверенности, что и после его кончины не престанетъ действовать та сила, однимъ изъ носителей которой онъ является, — сила Церкви?
Св. Димитрій Ростовскій въ слове объ истинномъ пастыре (кажется на св. Тихона Амафунтскаго), въ числе свойствъ пастырскихъ указываетъ на то, которое выражено словами Господа: никто не похититъ ихъ (овецъ) отъ руки Моей, Отецъ Мой, Который далъ Мне ихъ, больше всехъ: и никто не можетъ похитить ихъ изъ руки Отца Моего (Іоан. X, 28, 29). Мысль у св. Димитрія та, что условіемъ истиннаго пастырства должна быть убежденность, что стадо, пасомое пастыремъ и охраняемое имъ отъ враговъ, есть стадо не его
собственное, но то же стадо Христово, которое въ Немъ и въ Отце его имеетъ свою охрану и чрезъ то даетъ и земному пастырю дерзновенную надежду на победоностный исходъ духовной борьбы.
Лишь сознавая себя однимъ изъ членовъ вселенскаго тела Христова, изъ Кртораго все тело,составля-емое и совокупляемое посредствомъ всякихъ взаимно скрепляющихъ связей, при действіи въ свою меру каждаго члена, получаетъ приращеніе для созиданія самого себя въ любви (еф. IV, 16), уполномоченный церковью, христіанинъ можетъ решиться на пастырскій подвигъ, не страшась видимаго господства зла и неправды въ міре.
Но не можетъ ли въ ободреніе нравственной деятелыюсти заменить веру въ Церковь идея нравственнаго прогресса человечества? Нетъ, не можетъ. Мы уже не будемъ говорить, что въ прогрессъ свойственно верить лишь пантеистамъ, что въ пользу нравственнаго прогресса невозможно привести никакихъ вескихъ доводовъ, а противъ него — ясныя слова Писанія, пусть эта идея не будетъ химерой: все-таки въ ней могутъ почерпнуть временное одушевленіе разве деятели политическіе, которые не берутся за измененіе внутренняго существа человека, но надеются на постепенное вліяніе разумныхъ внешнихъ учрежденій. Но и ихъ увлеченіе бываетъ довольно кратковременнымъ. Чемъ кончаются ихъ замыслы? Сначала они настолько широки и смелы, что не ограничиваются мыслію объ измененіи законодательства, а мечтаютъ и о нрав-ственномъ возрожденіи общества посредствомъ этихъ внешнихъ меръ. Однако, действительная жизнь скоро убеждаетъ ихъ, что внутреннее содержаніе ея остается неизменнымъ при переменахъ внешнихъ, и вотъ причина столь быстрыхъ и безповоротныхъ разочарованій болынинства политическихъ мечтателей въ Россіи, напр., земцевъ. Одни изъ этихъ мечтателей погружались въ безпросветное уныніе, напр., Герценъ, другіе изъ лагеря юристовъ переходили въ ряды моралистовъ, напр., Кавелинъ. Только наиболее упорныя, тупыя и неглубокія натуры, не умеющія отступать назадъ, остаются при своихъ мечтаніяхъ, но за то последнія съуживаются до мономаніи: деятели такого рода уже перестаютъ разсуждать о конечной цели своихъ предпріятій и часто даже не могутъ дать себе отчета въ томъ, изъ-за чего собственно они бьются, добиваясь той или иной реформы, а становятся маніаками того или иного, безотчетно усвоеннаго политическаго замысла, таковы, напр., соціалисты. Но къ подобному же съуженію своихъ общественныхъ идеаловъ въ конце концовъ приходятъ съ необходимостью и моралисты, отделяющіеся отъ полноты Церкви. если пог слушать ихъ, то окажется, что все затрудненія нравственной жизни могутъ разрешиться, если будутъ повсюду введены общества трезвости, или вегетаріанство, или ручной трудъ. Самый узкій педантизмъ заменяетъ, такимъ образомъ, прежнюю широту замысловъ какихъ-нибудь сектантовъ или основателей культурныхъ скитовъ. Внутреннее сознаніе своего безсилія и неосмысленности своихъ предпріятій делаетъ ихъ раздражительными, фанатичными, и въ этихъ неприглядныхъ качествахъ ума и сердца они находятъ единственное средство подавлять свой разсудокъ и совесть.
Мысль о церкви, какъ необходимое требованіе даже неверующихъ нравственныхъ деятелей
Глубоко поучительно и даже знаменательно то явленіе, что, чуждаясь истинной Церкви, моралисты-философы бываютъ однако принуждены составить себе хоть какую-нибудь фикцію церкви. Такъ и индивидуалистъ Кантъ и многіе изъ эволюціонистовъ, и даже профессіональный врагъ церкви Л. Толстой изобретаютъ себе собственное понятіе о церкви, какъ о несознаваемомъ, но все-таки действительномъ существенномъ союзе людей, посвятившихъ себя слуаенію добру и истине. Разумеется, и эта фикція, какъ собственный ихъ вымыселъ, не въ состояніи бываегь подкреплять ихъ въ деятельномъ осуществленіи нравственныхъ целей, но все же она ясно свидетельствуетъ, что мысль человеческая сама по себе требуетъ некотораго представленія о внутреннемъ единстве борцовъ добродетели въ качестве необходимаго основанія для посвященія себя нравственному служенію ближнимъ, для примиренія верующей совести съ постояннымъ господствомъ зла въ міре. Действительно, даже ветхозаветные пророки не могли стяжать себе совершенно примиреннаго взгляда на жизнь, на борьбу добра и зла, именно потому, что имъ не была еще открыта истина Церкви, всегда победоносно охраняющей правду Божію на земле и содержащей въ себе сокровищницу непорочной святости. Пророки, конечно, верили, что міромъ правитъ Господь и незримо для людей возстановляетъ нарушенную правду, но ихъ мучило то, что эти явленія перста Божія были единичны, что въ обычной жизни господствовало зло, и слезы угнетенныхъ не имели себе утешителя (Еккл. IV, 1). Такъ Іовъ жалуется Богу: отчего беззаконные живутъ, достигаютъ старости, да и силами крепки? (Іов. XXI, 7); часто ли угасаетъ светилъникъ у беззаконныхъ, и находитъ на нихъ беда? (XXI, 17), земля отдана въ руки нечестивыхъ; лица судей ея Онъ закрываетъ (Іов. IX, 24). Скорбь о торжестве нечестія нашла бы у Іова свое единственное примиреніе въ сознаніи той близости къ намъ Господа и его промышленія, которое теперь всеми нами сознается въ Церкви. „О, если би я зналъ, где найти его и могъ подойти къ престолу его Я изложилъ бы предъ нимъ дело мое, и уста мои наполнилъ бы оправданіями" (Іов. XXIII, 3, 4). И действительно, Іовъ утешился только тогда, когда Господь явился ему: я слышалъ о Тебе слухомъ уха, теперь же мои глаза видятъ Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь въ прахе и пепле (Іов. ХLІ, 5—6). Такъ и псалмопевецъ, и пророкъ Іеремія ужасались господству зла: что, яко путь нечестивыхъ спеется? Только предъ пришествіемъ Христа, въ книге Премудрости, выражена надежда, что непримиримое, повидимому, съ промысломъ Божіимъ торжество нечестивыхъ и угнетеніе праведниковъ найдетъ свое возмездіе въ жизни загробной, когда мучители и богохульники при виде прославленнаго праведника падутъ безгласными ницъ и познаютъ свое заблужденіе. Но эта земная жизнь, даже въ глазахъ носителей высшаго духовнаго разуменія, была уделомъ лишь скорби и терпенія, до техъ поръ, пока Господь не далъ намъ обетованія о Своемъ постоянномъ пребываніи среди насъ и пребывающемъ въ церкви Духе-Утешителе, Который будетъ обличать міръ о грехе, о правде и о суде, и Яри Которомъ служителямъ Христовымъ будетъ лучше, чемъ крігда они пребывали со Христомъ (XVI, 7). Общеніе со Христомъ при обладаніи дарами Святаго Духа, иначе говоря, пребываніе въ его теле, въ его церкви, — вогь необходимое условіе пастырскаго дерзновенія и терпенія. Пастырство возможно только въ церкви.
Церковное пастырство есть служеніе особенное, не для всехъ сыновъ церкви доступное
Но вотъ является вопросъ со стороны протестантовъ: не доступно ли это служеніе всемъ ея членамъ? Апостолъ Павелъ внушаетъ каждому созидать своихъ ближнихъ. Протестанты, думая основываться на этомъ изреченіи, и на известныхъ словахъ ап. Петра создали ученіе о всесвященстве; но, конечно, подобное распространеніе задачи пастырей на всехъ христіанъ явилось р,озможнымъ лишь при протестантскомъ пониженіи самаго подвига христіанина чрезъ ложный догмагь о единой спасающей вере, по коему человекъ долженъ полагать свою задачу лишь въ углубленіи ума въ созерцаніе Откровенія, не предпринимая требуемой последнимъ борьбы со страстями, не стремясь самодеятельно къ совершенству. Конечно, при подобныхъ воззреніяхъ нетъ нужды ни въ церкви, ни въ благодатныхъ пастырскихъ полномочіяхъ точно такъ же, какъ и при обычномъ въ теперешнемъ светскомъ обществе взгляде, когда целью нравственнаго воспитанія является средній человекъ, и нравственное совёршенство заменяется нравственнымъ благоприличіемъ. Не такъ по воззренію христіанскому, требующему, чтобы человекъ стремился къ пол ному совершенству, къ духовной чистоте и общенію съ Богомъ. По такому взгляду, между худшими и лучшими язычниками и вообще между людьми еетественными только та разница, что одинъ более, а другой менее золъ, какъ выразился блаж. Августинъ. Поэтому на пути къ благодатному совершенству господствующимъ въ человеке настроеніемъ справедливо признается скорбь о своихъ порокахъ и грехахъ, такъ что и путь духовнаго подвижничества есть подвигъ покаянія. Возможно ли, чтобы человекъ, исполненный сознанія собственныхъ греховъ, осмелился взяться за дело нравственнаго возрожденія другихъ, забывая слова Господа о томъ, что съ репейника не собираютъ смоквы? Посвятить себя духовному служенію ближнимъ христіанинъ можетъ только тогда, когда онъ уверенъ, что онъ не отъ себя идетъ на это служеніе, а по полномочію церкви. если Павелъ говоритъ, что онъ — ничто, а все, въ чемъ онъ потрудился, совершила благодать Божія, то темъ более обыкновенный человекъ не можетъ браться за это дело отъ себя, не надеясь на помощь благодати и не считая себя ничтожествомъ. Для успеха въ пастырстве необходимо смотреть на это служеніе, какъ на одаренное особыми полномочіями. Отрицатели благодатныхъ полномочій пастырства должны были утвердиться въ мысли о невозможности духовнаго совершенствованія вообще, а такое положеніе породило за собой и дальнейшія заблужденія. Именно, на почве безпастырскаго протестантизма развилась философія Шопенгауера, которая пришла къ ученію о неизменяемости человеческаго характера. По Шопенгауеру, кажущееся измененіе въ нравственной жизни человека не касается внутренняго его существа; все измененія составляютъ лишь переходныя ступени въ развитіи личности въ определенномъ разъ навсегда направленіи ея индивидуальной природы, самая же личность, существенныя черты ея нравственнаго характера останутся всегда неизменными. Здесь не можетъ быть и речи о какомъ-нибудь коренномъ внутреннемъ перерожденіи человека, а темъ более о целесообразности пастырскаго подвига. По философіи же христіанской такое перерожденіе возможно и должно быть: кто во Христе, тотъ — новая тварь (2 Кор. V, 17); служеніе апостоловъ заключается въ томъ, чтобы люди совлеклись ветхаго человгька, истлшающаго въ оболъстителъныхъ похотяхъ... и облеклись въ новаго человека, созданнаго по Богу въ праведности п святости истины (еф. IV, 22—23), чтобы отнять у людей сердце каменное и вложить сердце плотяное и духъ новый въ ихъ утробы. Относительно такого измененія св. Писаніе говоритъ, что оно недостижимо ни для кого, кроме носителя новозаветной благодати; основ ная мысль Екклезіаста та, что кривого нельзя сделать прямымъ, и кривизны эти, кривизны нравственной жизни, выпрямляются, по слову пророка (Ис. ХЬ, 3; Мар. I, 3), лишь действіемъ новозаветнаго, призваннаго особымъ полномочіемъ, проповедника. Только тотъ христіанинъ можетъ решиться прикоснуться ко внутреннему міру своего ближняго, который сознаетъ себя проводникомъ этой всеисцеляющей благодатной силы Божіей, какъ единственнаго, существеннаго средства врачеванія.
Какъ проповедывать, если не будутъ посланы? (Римл. X, 15).
Преимущество пастырскаго вліянія предъ нравственнымъ вліяніемъ деятелей естественныхъ.
Но самое посланничество следуетъ ли разуметь непременно въ смысле благодатныхъ церковныхъ полномочій? Действительно, указываютъ на то, что сильное нравственное вдіяніе на окружающихъ въ различныхъ областяхъ жизни могутъ оказывать и люди, не получившіе благодатныхъ даровъ, но отличающіеся какими нибудь естественными талантами, напр., педагоги, родители и даже частные, посторонніе добродетельные люди.—На это нужно сказать, что никакое благо-датное дарованіе не бываетъ безъ некотораго естественнаго соответствія въ душе человеческой. есть такое соответствіе и для дара священства. Самое названіе священника—пастырь, отецъ духовный, заимствованы изъ области житейской практики: пастырь—пастухъ, отецъ духовный — отецъ семейства; свойства, требуемыя отъ последнихъ, очевидно должны быть, присущи въ высшмъ смысле и первому. Такія естественныя свойства, обусловливающія вліяніе на среду, в некоторой степени имеются, конечно, у каждаго человека и у семьянина, и у педагога, и у ученаго, и у всякаго другого: каждый изъ нихъ такъ или иначе вліяетъ на окружающихъ; причемъ вліяніе это, какъ основывающееся на самой ихъ природе или призваніи, постоянное, непреходящее, но за то и очень ограниченное- Ограничивается оно или со стороны внешней,— кругомъ лицъ, на которыя распространяется, напр., у семья-нина, вліяніе котораго не переходитъ за пределы семьи, или со стороны внутренней, — кругомъ нравственныхъ свойствъ или идей, передаваемыхъ среде; напр., педагоги могутъ быть весьма вліятельны въ области преподаваемыхъ учебныхъ предметовъ въ школе, но въ житейскихъ отношеніяхъ къ постороннимъ людямъ они могутъ быть сухи, необщительны, даже и въ своей области — въ классе ихъ вліяніе можетъ ограничиваться лишь узкой сферой учебнаго дела, вне котораго они могутъ не иметь никакого значенія для учениковъ своихъ. Шире область вліянія техъ людей, которыхъ можно назвать житейскими философами, но и они ограничены кругомъ идей, проводимыхъ ими въ общественную жизнь, напр., любви къ образованію, удаленію сословныхъ предразсудковъ и т. п, А такихъ людей, которые оказывали бы вліяніе на общество во всехъ сторонахъ нравственной жизни безъ благодатнаго дара, мы не встречали и не встретимъ. Такимъ образомъ указываемыя явленія естественнаго нравоучительнаго таланта не опровергаютъ и не устраняюгь нужды въ особомъ благодатномъ даре для пастыря, который является отцемъ и учителемъ всехъ.
Пастырь и церковная община
Серьезнее другого рода возраженіе, идущее со стороны протестантовъ. Протестанты принципіально отвергаютъ высокія полномочія пастырей и любятъ толковать о священстве, ссылаясь на известныя слова апостола Петра. Въ подтвержденіе своего взгляда они указываютъ на первые века церковной жизни, когда пастыри не выдвигались такъ надъ обществомъ верующихъ; выделеніе ихъ было следствіемъ упадка нравственно-религіозной жизни людей. Изреченія св Писанія, касающіяся священства, они относятъ только къ апостоламъ, отрицая дальнейшее преемство апостольскихъ полномочій въ церкви. — Протестанты опускаютъ изъ виду то, что и тогда, въ первенствующей церкви, началомъ, возрождающимъ, воспитывающимъ общество, были не естественныя способности людей, не свободное саморазвитіе каждой личности, а полнота благодатныхъ даровъ, излитыхъ на верующихъ. Тогда пастырское индивидуальное руководство могло быть действеннее, не выдввгаясь такъ заметно въ церковной жизни какъ властьу какъ борьба, потому что при высокомъ благодатномъ настроеніи всей общины, когда члены ея получали даръ языковъ, другіе — даръ пророчёства и т. п., слово пастыря принималось съ усердіемъ, да и самая нужда въ немъ возникала не такъ часто, темъ более, что каждая отдельная личность могла почерпать и вдохновенія, и предостереженія въ высокомъ настроеніи и евангельскомъ быте всего церковнаго братства. Такимъ образомъ, если пастыри не выделялись тогда, то это нисколько не говоритъ противъ ихъ обладанія высокими полномочіями, о которомъ въ св. Писаніи находимъ положительныя указанія. Разумеемъ упоминанія о томъ, что апостолы изъ среды верующихъ выделяли особыхъ ревнителей, кото рымъ передавали такія полномочія: пасти церковь (Деян. XX, 28), и ставить епископовъ (Тим. I, 5) и діаконовъ (1 Тим. III, 10), и возгревать даръ священства (2 Тим. I, 6), хотя нельзя отрицать и того, что значеніе общины въ деле нравственнаго вліянія было гораздо важнее, нежели въ практике современныхъ намъ православныхъ приходовъ, и если бы протестанты возвратили намъ эту полноту даровъ, то и современные пастыри освободились бы огь доброй половины духовныхъ обязанностей, Но конечно, чтобы понять нужду въ благодатно-одаренномъ пастыре, должно брать христіанскую общину не въ ея прошломъ состояніи, а въ настоящемъ ея виде. Ап. Павелъ хорошо определилъ отношенія пастыря къ верующимъ, уподобляя его пестуну, т. е. няне. Изъ отношеній няньки къ ребенку уясняется отношеніе преемниковъ апостоловъ къ обществу христіанскому. Для ребенка послушнаго и добровольно подчиняющагося цели воспитанія нуженъ только надзоръ, молчаливое наблюденіе за его посгупками, но когда ребенокъ начинаетъ отступать отъ правилъ воспитанія, впадать въ заблужденія и проступки, назначеніе няньки уже не ограничивается однимъ наблюденіемъ: она теперь начинаетъ пользоваться всеми данными ей полномочіями и правами. Такъ и въ церкви. если права пастыря церкви въ первое время жизни христіанскаго общества, протекавшей подъ непосредственнымъ видимымъ воздействіемъ Св. Духа, не проявлялись со всею ихъ силой въ жизни внешней, то съ оскуденіемъ религіозно - нравственнаго одушевленія, они необходимо должны были обнаружиться...
Священство и апостольство
Впрочемъ, и во время апостоловъ пастырскія полномочія проявлялись въ полной силе тамъ, где нужна была напряженная духовная борьба, т. е. въ области миссіонерской. Здесь права пастыря выступали во всей силе, такъ что согласно приведенному сравненію отношеніе пастыря-миссіонера къ пастырю - наблюдателю и руководителю по апостолу уподоблялись отношенію отца, родившаго сыновъ, къ пестуну, ими руководящему. Но теперь, когда въ христіанское общество члены его вступаютъ не по добровольной и самоотверженной убежденности, но пребываютъ въ немъ нередко съ чисто языческимъ настроеніемъ духа, во время преобладающаго равнодушія къ спасенію, задача каждаго пастыря заключается не только въ поддержаніи духовнрй ревности пасомыхъ, но и во внедреніи таковой на место прежняго духовнаго окамененія. Онъ обязанъ пріобретать Христу новыхъ сыновъ, сея въ людяхъ семя слова Божія. Но полномочія современнаго пастыря усиливаются еще и въ другомъ отношеніи. Въ первые века христіанства конечнымъ духовнымъ руководителемъ едвали не каждой личности былъ епископъ, являвшійся духовнымъ отцемъ неболыпой сравнительно общины: все члены последней имели къ нему прямой доступъ, онъ совершалъ главнейшія таинства, къ нему все приходили слушать поученія, онъ следилъ вообще за религіозно-нравственной жизнію каждаго пасомаго. Это делать ему было не затруднительно, такъ какъ подъ руководствомъ каждаго епископа находилось приблизительно столько же пасомыхъ, сколько ихъ находится теперь въ Россіи въ веденіи одного священника, если не меньше того. Поэтому теперь задача пастырской деятельности свяшенника не ниже, а гораздо шире и выше не только перваго века, но и времени ея наивысшаго раскрытія въ твореніяхъ отцевъ четвертаго и пятаго века, съ которыми не хотятъ согласиться отрицатели іерархіи. Понятно, что такую высокую задачу коренного измененія понятій и нравовъ не можетъ взять на себя человекъ, не наделенный особенными благодатными полномочіями, не взирающій на такой подвигъ, какъ на лично свой долгъ, заповеданный ему Господомъ. Это темъ понятнее, что насколько христіанинъ просвещеннее въ духовной жизни, настолько глубже и яснее сознаеть свою собственную греховную слабость. Только мысль о неотложной обязанности можетъ его подвигнуть бороться со вселенной, какъ некогда Моисея голосъ изъ терноваго куста. Необходимость особыхъ благодатныхъ полномочій для нравоучителя высказалась въ исторіи русской мысли въ томъ обстоятельстве, что талантливый ревнитель исправленія нравсщъ, но отрицающій благодатную іерархію, Л. Тостой противъ воли пришелъ къ убежденію, что нравовъ человеческихъ исправлять невозможно ни чрезъ личное общеніе, ни чрезъ учительство. На этомъ доводе отъ противнаго мы оканчиваемъ разборъ возраженій противъ нашего определенія предмета пастырской науки и возвращаемся къ частнейшему определенію последняго.
Предметъ науки въ его точнейшемъ определеніи
Пастырское служеніе состоитъ, какъ сказано, въ служеніи возрожденію душъ, совершаемому Божественною благодатію. Для совершенія этого служенія пастырь получаетъ даръ, внутренно его перерождающій. Всякій наблюдатель жизни соглашается съ темъ, что даръ этотъ обнаруживается въ из вестной духовной настроенности пастыря, отъ которой и зависить успехъ его деятельности. Отсюда ясно, что предметомъ науки Пастырскаго Богословія должно быть точнейшее определеніе этой настроенности и описаніе законовъ ея усвоенія, охраненія, развитія и воздействія на жизнь прихода.
Пастырское настроеніе по современнымъ курсамъ науки
Въ чемъ же состоитъ особенность расположенія и настроенія духа пастыря? — Просматривая содержаніе пасторологической литературы всехъ исповеданій, мы видимъ въ ней много попытокъ указать эти особенныя, внутреннія, субъективныя свойства пастыря, обусловливающія ему надлежащее исполненіе пастырскихъ обязанностей. Но все эти перечисленія „добродетелей, которыя долженъ иметь пастырь", и „по-роковъ, которыхъ онъ долженъ избегать", не идутъ дальше обыкновенныхъ требованій, обязательныхъ для всехъ христіанъ, такъ что въ общемъ выходитъ, что пастырь долженъ быть темъ, чемъ долженъ быть и всякій порядочный христіанинъ. Такой недостатокъ пасторологической литературы отметилъ профессоръ Певницкій, который поэтому даже отказался отъ определенія пастырскаго настроенія и прямо призналъ, что пастырь по своимъ добродетелямъ является такимъ же, какъ и все другіе христіане. Названный ученый оттеняетъ лишь особую любовь къ церкви и церковности, да воздержаніе и благоразуміе, какъ отличительную черту пастырскаго призванія. Сущность служенія пастыря онъ определяетъ, какъ деятельность преимущественно внешнюю, именно какъ возрожденіе душъ пасомыхъ чрезъ совершеніе таинствъ. Однако, самое это определеніе возбуждаетъ у читателя вопросъ, только что поставленный нами, какъ главный въ нашей науке. Ведь неправда-ли, что и прочія столь многочисленныя и разнообразныя въ православной церкви священнодействія, священникъ долженъ, конечно, сопровождать соответственнымъ имъ настроеніемъ,—плакать съ плачущимъ, каяться съ кающимся, однимъ словомъ поступать согласно словамъ ап. Павла: кто изнемогаетъ, и не изнемогаю; кто соблазняется, и азъ не разжизаюся? (2 Кор. XI, 29). Онъ долженъ, такимъ образомъ, сраспинаться всемъ со своимъ ближнимъ, что совершенно невозможно безъ особеннаго дара, безъ нарочитаго внутренняго обновленія. Если же пастырь не имеетъ этого свойства духовнаго отождествленія съ темъ, за кого онъ молится, то все его служеніе не есть ли постоянная ложь: ложь на исповеди, при крестинахъ, при погребеніи, при венчаніи браковъ? Ведь во всехъ этихъ событіяхъ жизни пасомыхъ онъ свидетельствуетъ предъ Богомъ свое отеческое участіе къ разнообразнымъ нравственнымъ состояніямъ верующихъ и следовательно настолько сострадаетъ имъ, что для нелицемернаго обладанія такимъ свойствомъ нужно быть или святымъ отъ природы, или иметь эти свойства въ качестве особеннаго благодатнаго дара отъ Бога.
Даръ священства раскрывается въ сердце пастыря, какъ сраспинаніе своему стаду
Отсюда раскрываются отличительныя черты дара священства: пастырю дается благодатная, сострадательная любовь къ пастве, обусловливающая собой способность переживать въ себе скорбь борьбы и радость о нравственномъ совершенствованіи своихъ пасомыхъ, способность чревоболеть о нихъ, какъ ап. Павелъ или Іоаннъ. Такое свойство пастырскаго духа и выражаетъ самую сущность пастырскаго служенія, являясь вместе съ темъ и главнымъ предметомъ изученія въ науке Пастырскаго Богословія.
Но кто подтвердитъ намъ прямо и определенно правильность такого пониманія? Положимъ, этотъ тезисъ довольно ясно вытекаетъ изъ выше приводившихся свящ. изреченій; одцако значеніе его такъ велико, что желательно подтвержденіе буквальное. Благодаря Господу, мы его имеемъ въ бёседе Св. Іоанна Златоуста на Колосс. 11. — „Духовную любовь не рождаетъ что либо земное: она исходитъ свыше, съ неба и дается въ таинстве священства, но усвоеніе и поддержаніе благодатнаго дара „зависитъ и отъ стремленія человеческаго духа". Изреченіе поистине драгоценное, какъ для нашей науки, такъ и для догматическаго определенія 5-го таинства 2). Если оно остается незамеченнымъ въ инославномъ схоластическомъ и раціоналистическомъ богословіи, то именно вследствіе разрозненнаго понятія о самомъ нравственномъ законе христіанскомъ, понимаемомъ тамъ въ виде суммы отдельныхъ нравственныхъ предписаній. Иначе определяли законъ христіанской добродетели отцы церкви. У нихъ вся жизнь христіанина является, какъ постепенное духовное возрастаніе въ одномъ цельномъ и вполне определенномъ настроеніи, вмещающемъ всю сущность евангельскаго закона. Со стороны положительнаго своего содержанія это настроеніе есть постепенйо проясняющееся предвкушеніе царства небеснаго — общенія съ Богомъ и ближними въ любви, или по апостолу: яправда, миръ и радость о Дусе Святе". Отрица- тельное содержаніе духа христіанскаго подвижничества есть скорбь о своей греховности и духовная борьба съ постепенною победой. Христіанинъ переживаетъ такое настроеніе за свою собственную душу: пастырь—за себя и за паству; последній носитъ въ душе своей все то, чемъ нравственно живутъ его пасомые, сраспинается имъ, сливаетъ ихъ духовныя нужды съ своими, скорбитъ и радуется съ ними, какъ отецъ съ детьми своими. У него какъ бы исчезаетъ его личное „я", а всегда и во всемъ заменяется „мы. Въ этомъ задача его деятельности, въ этомъ онъ уподобляется апостолу, сказавшему: Дети мои, для которыхь я снова въ мукахъ рожденія, пока не изобразится въ васъ Христосъ (Гал. IV, 19). Такое настроеніе есть отличительная черта облагодатствованнаго царя, обусловливающая вліяніе его на пасомыхъ.
Разделеніе науки
Само собой разумеется, что переживаніе въ себе нравственной жизни пасомыхъ есть благодатный даръ Божій, но усвоеніе, поддержаніе и развитіе сего дара въ значительной степени зависитъ отъ естественной чистоты и напряженности духовныхъ стремленій подвижника. Однако ему недостаточно иметь въ душе своей благодатный даръ, должно и другимъ преподавать его съ благоразсудительною мудростью. Главнейшіе виды пастырскихъ отношеній къ народу определены церковью; это—таинства, проповедь и т. д. Чрезъ нихъ и дары благодати Божіей, и пастырское одушевленіе и настроенія сообщаются верующимъ. Естественно, что отношенія эти со стороны именно нравственнаго, личнаго вліянія въ нихъ пастыря на мірянъ должны быть подробно изучаемы въ науке пастырской.
Такимъ образомъ Пастырское Богословіе соответственно своему предмету должно разделяться на 2 части, изъ которыхъ въ 1-й речь будетъ идти о пастыре, а во 2-й о деятельности ѳго, или о пастырстве. Та и другая часть въ свою очередь подразделяются на частнейшія, такъ какъ и во внутренней жизни пастыря и его пастырской деятельности соединяются—действіе благодати Божіей съ собственными усиліями его воли; отсюда та и другая часть науки изучается—1) со стороны благодатной, какъ описаніе Божественныхъ действій въ душе пастыря и въ его деланіи, и 2) со стороны человеческой, какъ руководство пастыря къ самодеятельному прохожденію подвижничества и пастырства.
Общія условія пастырскаго вліянія — психологическія и богословскія.
Мы определили существенныя черты пастырскаго настроенія, которое является какъ главная действующая сила пастырскаго деланія. Но прежде следуетъ остановиться на этомъ определеніи, чтобы дать более полный отчетъ относительно главнаго пункта пастырскаго деланія — пастырскаго настроенія. Какимъ же образомъ это последнее является действующей силой?
Основанія для решенія этого вопроса двоякаго рода: почерпаемыя изъ наблюденія надъ жизнью или эмпирическія, философскія, вытекающія изъ ученія о свободе и, богословскія, при помощи которыхъ первыя и вторыя освещаются словами Библіи и отцевъ.
Итакъ, прежде всего самая жизнь убеждаетъ насъ въ томъ, что не іезуитская ухищренная применяемость къ людямъ разнаго положенія и характера, но именно внутреннее пастырское настроеніе священника является главнымъ условіемъ для нравственнаго созиданія ближняго. Действительно, если мы обратимъ вниманіе на то, какъ даже въ обыденной жизни можетъ переламываться порочная воля человека подъ вліяніемъ другой воли, то увидимъ, что здесь действующею силою является не столько разсуДочная убедительность философа, не столько даже примеръ праведника, сколько исходящая изъ сердца сострадательная любовь друга. Правда, любовь усиливаетъ и сознательное разсудочное вліяніе: человекъ, проникнутый любовью, более, чемъ какой-либо другой, можетъ почуять законы нравственной жизни и всегда бываетъ въ большей или меныпей степени психологомъ и даже философомъ. Другая сторона, разъясняющая чисто естественное, общепонятное влія-ніе любящаго человека, понятна: человекъ сострадательный всего скорее можетъ понять и личную жизнь даннаго страдальца, качество его духовнаго недуга или его индивидуальную природу; темъ более донятньшъ становится значеніе этой силы, когда она соединяется съ образованіемъ, знаніемъ закона Божія и жизни. Но, во всякомъ случае, главное условіе этого воздействія заключается не въ учености, не въ психологической тонкости нравственнаго деятеля, а въ чемъ-то другомъ, что не нуждается ни въ какихъ посредствахъ, ни внешнихъ проявленіяхъ, или же что остается при всехъ этихъ проявленіяхъ неопределившимся во вне, а непосредственно вливается въ душу наставляемаго. Въ свое время мы представимъ обстоятельное описаніе этого благодатнаго дара въ душе священника, а теперь разсмотримъ условія и свойства его вліянія на души пасомыхъ или обращаемыхъ.
Пастырское вліяніе основывается на таинственномъ общеніи душъ
Человекъ, на котораго обращается это вліяніе, чувствуетъ, какъ самый духъ проповедника входитъ въ его душу, какъ будто бы некто другой проникаетъ въ его сердце. Онъ или принимаетъ это вліяніе всецело, подчиняется ему, или же отвергаетъ его, вступаетъ съ нимъ въ борьбу, какъ некогда Израиль боролся съ Богомъ. Поэтому-то и ап. Павелъ, объясняя свое отношеніе къ христіанамъ со стороны именно этого личнаго отождествленія, говоритъ: „мы не напрягаемъ себя, какь не достиггиіе до васъ, потому что достигли и до васъ" (2 Кор. X, 14) и въ другомъ месте „ищу не вашего, а васъи (2 Кор. XII, 14). Тотъ же смыслъ имеютъ и слова Спасителя „се, стою у дверии стучу: кто услышитъ голосъ Мой и отворитъ дверь, войду къ нему и буду вечерять съ нимъ, и онъ со Мной" (Апокал. III, 20), и опять св. Павла: „вамъ не тесно въ насъ: но въ сердцахъ вашихъ тесно. Въ равное возмездіе распространитесъ и вы" (2 Кор. VI, 12, 13). Подобенъ смыслъ и не однажды повторяемаго ветхозаветнаго изреченія: „отниму у васъ сердце каменное и еложу сердце плопгяное", или другое: „вложу законъ Мой во внутренность ихъ и на сердцахъ ихъ напишу его" (Іер. XXXI, 33). Пастырская проповедь представляетСя въ Священномъ Писаніи, какъ сила, действующая независимо отъ самаго содер-жанія поученія, но въ зависимости отъ внутренняго настроенія говорящаго. Такъ ап. Павелъ пишетъ: „проповедь моя не въ препретелъныхъ человеческія премудрости словесехь, но въ явленіи духа и смлы"... (1 Кор. II, 4), или въ другомъ месте: уразумгъю не слова разгордевшихся, но силу" (1 Кор. IV, 19). Вліяніе души пастыря на пасомыхъ зависитъ глав-нымъ образомъ отъ степени его преданности своему призванію отъ его ревности къ возгреванію благодатнаго дара. Поэтому-то и Іоаннъ Креститель изъ того явленія, что все идутъ ко Іисусу, усматривалъ, что: „не можетъ человекъ ничего принимать на себя, если не будетъ дано ему съ неба" (Ев. Іоан. III, 27).
Эта мысль о непосредственномъ вліяніи внутренняго на-строенія одного на жизнь другого силою Божіею, возгревающей въ проповеднике пастырскую сострадательную любовь, въ нашъ векъ раціонализма трудно принимается людьми образованными, по мненію которыхъ вліятельнымъ началомъ въ жизни представляется только разумъ человеческій.
Действительно, мы видели, что некоторые мыслители, посвящающіе себя изысканію истины, готовы подчиниться лишь тому, что согласуется съ указаніями разума, т. е. можетъ быть изложено въ точныхъ понятіяхъ. Но все-таки подобныхъ людей очень мало, а господствующее значеніе разума есть на самомъ деле вымыселъ, представляющій желаемое, какъ действительно существующее. Въ действительности же разумъ чаще является служебной силой въ жизни, нежели господствующей, такъ что даже въ техъ, чисто научныхъ вопросахъ, где только затрогивается область субъективная, напримеръ, въ вопросахъ философскихъ, нравственныхъ, политическихъ, воля всегда стоитъ впереди разума и мыслитель является последователемъ своихъ предупрежденій или симпатій. Даже въ области исторической при изученіи явленій, такъ или иначе волнующихъ наше сердце, истина являетея покрытою массою заблужденій, примеромъ чего могутъ служить личности, напр., Никона и Петра Великаго, въ характеристике которыхъ ученые далеко расходятся между собою, не смотря на одинаковость и обиліе источниковъ. Въ виду этого справедливою является мысль новейшей психологіи о томъ, что не только въ субъективной деятельности человека, но и въ познаніяхъ его впереди разума стоитъ воля; темъ более тотъ, кто желаетъ переубедить человека въ его нравственныхъ самоопределеніяхъ, долженъ научиться воздействовать непосредственно на его волю. Силою, вліяющею на волю, и является въ пастыре духъ пастырской любви, духъ пастырской ревности, выражающійся въ проповеди слова Божія и его деятельности.
Въ чемъ заключается непреодолимость пастырскаго воздействія.
Но эта сила пастырской ревности не есть сила всеподчиняю-щая: правда, она необходимо производитъ свое действіе, но дей-ствіе различное. Такъ, еще о младенце Іисусе Симеономъ Бого-пріимцемъ было сказано: „се, лежитъ Сей на паденіе и на возстаніе многихъ во Израили"... (Лук. II, 34) и Самъ Спаситель относительно неверующихъ въ одномъ месте говоритъ, что „слово Его будетъ судить ихъ въ последній день" (Іоан. XII, 48). И въ другихъ местахъ Евангелія Іоан. III, 20; IX, 39; XV, 22, раскрывается подобная же мысль; ее же при-водили и свв. апостолы Петръ (1 Петр. II, 6—9) и Павелъ, сказавшій относительно проповедниковъ Евангелія: «мы Христово благоуханіе Богу въ спасаемыхъ и въ погибаюищхъ: для однихъ запахъ смертоносный въ смертъ, а для другихъ запахъ живительный на жизнъ» (2 Кор. II, 15—16).
Итакъ, если пастырская деятельность будетъ обладать полнотою всехъ качествъ истиннаго пастыря, то отсюда еще далеко не следуетъ того, что все, на которыхъ она простирается, сделаются святыми: одни изъ нихъ подчиняются этому вліянію, другіе же, противящіеся ему, въ конце концовъ приходятъ къ полному ожесточенію, а таковыхъ церковь отлучаетъ отъ себя. Когда внутреннее настроеніе грешника раскроется, то онъ совершенно нагло исповедуетъ нежеланіе зйать и принимать истину и темъ отлучаетъ себя отъ церкви. Необходимость пастырскаго вліянія заключается въ томъ следовательно, что всякій, на кого оно простирается, выходитъ изъ безразличнаго, равнодушнаго отношенія къ Евангелію, но или кается, или ненавидитъ: „да открыются отъ многихъ сердецъ помышленія" (Лук. II, 35). Но какимъ же образомъ воздействіе пастыря на волю пасомаго можно совместить съ ученіемъ о свободе воли, если оно простирается непосредственно на волю?
Пастырское воздействіе и свобода воли.
Какимъ образомъ свободная воля можетъ выносить влія-ніе другой воли? Въ святоотеческихъ твореніяхъ и въ современной спиритуалистической философской литературе можно найти такія положенія о свободе воли, на основаніи которыхъ довольно легко дать ответъ на нашъ вопросъ. Замечательно здесь совпаденіе философіи съ патрологіей; правда, первая не достигла возможности выражаться понятіями последней, но содержаніе ихъ въ данномъ случае одинаково. Святоотеческая письменность, употребляющая выраженія философіи Платона, различаетъ въ нравственномъ существе человека две стороны: 1) свободу въ преимущественномъ смысле— формальную и 2), самое содержаніе нравственной жизни—нравственную природу человека. Первая называется „владычественнымъ ума"; называется она и „духомъ" въ отличіе огь души. Ученіе о нравственной жизни отцевъ IV и V века,— особенно аскетовъ, продолжающееся во времена, византійскія и эаканчивающееся современнымъ намъ еп. Феофаномъ, сводится къ тому требованію, чтобы это „владычественное ума" господствовало надъ всемъ содержаніемъ его природы, уподобляя себе последнее, чтобы, какъ выражается Феофанъ, „благія решенія воли, принятыя духомъ, ниспадали въ его природу". Вотъ эта-то природа, обнаруживающаяся въ обыкновенномъ человеке на каждомъ шагу въ виде свойственыхъ его личному характеру влеченій, и является предметомъ непосредственнаго воздействія пастырскаго настроенія. Въ пеихологической литературе разсужденіе не ведется исключительно о нравственной жизни: здесь свобода разсматривается въ ея отношеніи къ душевной жизни вообще. Она представляется, какъ способность выбора между присущими человеческой душе основными ея стремленіями, каковы напр., само-сохраненіе, самолюбіе, состраданіе, стремленіе къ нравственной чистоте и проч. Все же внешнія вліянія, испытываемыя человекомъ, получаютъ надъ нимъ свою силу или становятся мотивами лишь въ связи съ этими стремленіями. Поэтому и жизнь человека есть борьба однихъ изъ присущихъ ему стрем-леній съ другими, а вовсе не внешнихъ воздействій. На голоднаго волнующее вліяніе производитъ не видъ пищи, а согласіе воли его съ инстинктомъ самосохраненія, такъ что когда этого согласія нетъ, напр., у добровольнаго постника, тогда нетъ и волненія, несмотря на соответственную обстановку 3).
Намъ остается теперь применить подобный взглядъ на свободу у отцевъ и у философовъ къ объясненію вліянія пастырской воли или настроенія на волю обращаемаго. Если принять, что человекъ при вліяніи на него другой воли остается господиномъ своего настроенія, своей природы; если такймъ образомъ допустить, что вліяніе является не порабощеніемъ свободы, но устремляется на самую индивидуальную природу: то должно придти. къ предположенію, что это духовное вліяніе таинственнымъ образомъ привноситъ въ нее рядъ новыхъ стремленій или пробуждаетъ находившіеся въ состояніи усыпленія, неразвитые задатки: все они начинаютъ теперь проситься къ жизни и манить къ себе свободную волю человека. Естественный, обыкновенный человекъ въ направленіи своей свободы почти никогда не руководствуется какимъ-либо постояннымъ побужденіемъ, а делаетъ то, что вызываетъ въ немъ чувство удовольствія: удовольствіе же мы испытываемъ именно тогда, когда следуемъ наиболее сильному изъ основныхъ стремленій природы. Такъ, напр., человекъ мягкій, сострадательный будетъ сочувствовать другому ради чисто естественныхъ (эвдемонистическихъ) стремленій. Поэтому, усиленіе известнаго стремленія природы чрезъ пастырское воздействіе на естественнаго человека склоняетъ и самую свободную волю его къ решимости начать нравственную жизнь. Действительно, и окружающій насъ опытъ подтверждаетъ, что подъ вліяніемъ словъ или делъ служителя Христова человекъ прежде, чемъ сознательно приметъ это вліяніе, уже начинаетъ переживать рядъ новыхъ духовныхъ ощущеній (аффектовъ), совершенно доселе ему неизвестныхъ, въ сердце открываётъ новыя, доселе неведомыя чувства, — истина, нравственный подвигъ становятся ему сладостными, умъ пленяется: „не горело ли въ насъ сердце наше, когда онъ говорилъ намъ?" такъ вспоминаютъ потомъ люди непосредственныя свои ощущенія, возникшія еще раныпе сознательнаго согласія воли. Но вотъ наставляемый сознаетъ происходящія въ немъ перемены; теперь та самая свобода, которая прежде была лишь равнодействующей между боровшимися въ немъ разнородными стремленіями, неуравновешенными никакою разумною силой, при новомъ вселеніи во внутреннее содержаніе личности целаго богатства новыхъ чувствованій й стремленій, совершенно непримиримыхъ съ прежнимъ служеніемъ страстямъ и увлеченіямъ, та самая свобода, говоримъ, которая гналась лишь за покоемъ и пріятностью, принуждена отнестись къ своей духовной жизни съ полною определенностію. Потому-то въ человеке и происходитъ указанное словомъ Вожіимъ откровеніе помышленій, предваряемое борьбой, которая заканчивается или внутреннею решимостію переменить жизнь, дать место новымъ, зародившимся въ его сердце чувствамъ и сознательнымъ намереніямъ, или же отвергнуть путь исправленія и возненавидеть добро. Въ прежнемъ нерешительномъ настроеніи онъ не можетъ более остаться: жизнь его уже не будетъ игралищемъ борющихся стремленій; теперь, при определившемся отношеніи къ закону Христову, онъ будетъ деятельно направлять свою внутреннюю природу къ добру или злу. Въ этомъ смыслъ священнаго изреченія: „слово Божіе живо и действенно, и острее всякаго меча обоюду остраго; оно проникаетъ до разделенія души и духа, составовъ и мозговъ, и судитъ помышленія п намеренія сердечныя (Евр. IV, 12); притча о блудномъ сыне служитъ нагляднымъ изображеніемъ того, что человекъ долженъ пережить сложный, решительный нравственный переворотъ прежде, чемъ онъ будетъ въ состояніи сказать въ своей душе (самому себе) подобно блудному сыну: „встану, пойду ко отцу моему" (Лук. XV, 18). Когда такой переворотъ уже совершится, задача пастыря по отношенію къ тому человеку исполнена на половину, онъ его уже родилъ (1 Кор. IV, 15: Филим., X) и теперь долженъ относиться къ нему, какъ пестунъ. Само собой разумеется, что одна внутренняя решимость человека не можетъ быть увлекающимъ полетомъ къ небу;—человекъ долженъ бороться, искоренять и раззорять дурное, созидать и насаждать доброе (Іер. I, 10). Священникъ, своими уроками благодатной жизни, помогающій человеку на пути нравственнаго совершенствованія, темъ довершаетъ вторую половину своего пастырскаго долга.
Какъ возможно объяснить общеніе душъ
Итакъ, ученіе о свободе воли допускаетъ мысль собственно объ усвоеніи вліянія духа пастырскаго на духовную природу человека, но какъ представить себе съ научно-философской точки зренія самое проникновеніе внутреннихъ движеній одного въ другого? По какимъ законамъ душевной жизни часть одного существа переходитъ въ душу другого и сливается съ нею? Какимъ образомъ осуществляются слова о такой прививке дикой маслины къ доброй? Для разъясненія этого явленія нужно отвергнуть представленія о каждой личности, какъ законченномъ, самозамкнутомъ целомъ (микрокосме), и поискать, нетъ ли у всехъ людей одного общаго корня, въ которомъ бы сохранялось единство нашей природы и по отношенію къ которому каждая отдельная душа является разветвленіемъ, хотя бы обладающемъ и самостоятельностью и свободой? Человеческое «я въ полной своей обособленности, въ полной противоположности не я», какъ оно представляется въ курсахъ психологіи, есть въ значительной степени самообманъ. Обманъ этогь поддерживается нашимъ самочувствіемъ, развившимся на почве греховнаго себялюбія, свойственнаго падшэму человечеству. Къ счастію, однако, и въ теперешнемъ состояніи человечества эта обособленность жизни личности встречаетъ отрадныя исключенія. Такъ, въ жизни органической каждая индивидуальность, когда она находится , еще во чреве матери, составляетъ одно съ последнею, и даже въ періодъ младенчества, когда ребенокъ питается молокомъ матери, то жизнь его находится въ тесномъ единстве и зависимости отъ жизни матери. Единство это простирается въ доброй семье и на жизнь душевную; преданная всемъ существомъ своимъ материнской или супружеской любви, самоотверженная женщина освобождается почти совсемъ отъ обычнаго людямъ постояннаго противопоставленія я и не я. Все попеченія стремленія и мысли такой матери и супруги направлены не кь я, какъ у большинства людей, но къ „мы"; своей отдельной личной жизни она почти не чувствуетъ, не имеетъ.
Общеніе душъ въ благодатномъ царстве Христовомъ.
Высшимъ проявленіемъ такого расширенія своей индивидуальности является добрый пастыръ. Ап. Павелъ теряетъ свою личную жизнь,—для него жизнь—Христосъ, какъ онъ сказалъ (Филип. I, 21—26). Это единство пастыря со Христомъ и съ паствою не есть нечто умопредставляемое только, но единство действительное, существенное. „Да будутъ все едино, какъ Ты, Отче, во Мне и Я въ Тебе, такъ и они да будутъ въ Насъ едино" (Іоаннъ VI, 21), и въ другомъ месте—„да будутъ совершени во едино" (23). Это не единодушіе, не единомысліе, но единство по существу, ибо подобіе ему—единство Отца съ Сыномъ. Правда, после паденія рода человеческаго единство естества нашего совершенно потемнилось въ нашемъ сознаніи, хотя и не исчезло на самомъ деле, а только ослабело у людей, о чемъ съ полною определенностію учили отцы церкви (особенно Григорій Нисскій въ письме къ Авлалію „о томъ, что не три бога"), но Христосъ возстановилъ его (Еф. II, 15). Единство искупляемаго Христомъ человечества или церковь есть поэтому одно тело, возглавляемое Христомъ (Еф. IV, 16); кто соединяется со Христомъ, делается едино съ Нимъ, такъ что уже онъ не живетъ къ тому, но живетъ въ немъ Христосъ (Гал. II, 20), тотъ Имъ же или чрезъ Него можетъ входить и въ природу ближнихъ, переливая въ нихъ благодатное содержаніе Христова духа, чрезъ что возвращаетъ ихъ къ постепенному существенному единству новаго Адама по слову Господа: „какъ Ты послалъ Меня въ міръ, піакъ и Я послалъ ихъ въ міръ: и за нихъ Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о нихъ же только молю, но и о верующихъ въ Меня по слову ихъ, да будутъ все едино: какъ Ты Отче, во Мне, и Я въ Тебе, такъ и они да будутъ въ Насъ едино,— да уверуетъ міръ, что Ты послалъ Меня. И славу, которую Ты далъ Мне, Я далъ имъ: да будуть едино, какъ Ми едино" (Іоаннъ XVII, 18—22).
Теперь, думается, стала понятною сила внутренняго пастырскаго настроенія, настроенія сострадательной любви. „Пребывающій въ любви пребываетъ въ Боге" (1 Іоаннъ IV, 16); посему пастырь, хотя бы въ уединеніи своемъ молящійся, но воспламеняющійся ревностію о спасеніи ближнихъ, или увещевающій последнихъ словомъ, бываетъ едино съ Богомъ и мысль его, и чувство, скорбящее о ближнихъ, не есть уже безсильный порывъ, не идущій далее его собственнаго существа, но, облеченное благодатнымъ общеніемъ съ Богомъ, оно внедряется въ природу обращаемыхъ и подобно евангельской закваске производитъ броженіе, борьбу, о которой говорено выше.
Философскимъ объясненіемъ того непосредственнаго воздействія пастырскаго настроенія, пастырской молитвы и слова, по коимъ справедливо узнаютъ добраго пастыря и отличаютъ его отъ наемниковъ, такимъ философскимъ основаніемъ пастырскаго воздействія является ученіе объ единстве человеческаго естества, по причине котораго одна личность можетъ вливать непосредственно въ другую часть своего содержанія. Такое явленіе невозможно въ жизни мірской, ибо единство ирироды нашей поколеблено паденіемъ и возстановляется только въ искупленномъ человечестве, въ благодатной жизни церкви, въ новомъ Адаме—Христе. Соединяющійся съ Нимъ добрый пастырь пріобщается съ Нимъ къ душамъ ближнихъ своихъ, возвращая ихъ къ возсозидаемому Христомъ единству. Это благодатное единство служитъ не только объясненіемъ возможности пастырскаго служенія, но и одушевляющимъ началомъ для деятельности техъ, которыхъ Господь поставилъ пастырями и учителями, „доколе все придемъ въ единство веры и познанія Сына Божія, въ мужа совершеннаго, въ мпру полнаго возраста Христова, дабы истинною любовію все возращали въ Того, Который еспгъ глава Христосъ, изъ Котораго все тело, составляемое и совокупляемое посредствомъ всякихъ взаимно скрепляющихъ связей при действіи въ меру свою каждаго члена, получаетъ приращеніе для созиданія самого себя въ любви" (Ефес. IV, 13—17). Всякая деятельность, кроме убежденія въ своей возможности, должна быть сопровождаема и яснымъ представленіемъ конечной цели, осмысливающей эту деятельность. Такая цель и есть содействіе постепенному уничтоженію разделенности людей, возсозданію ихъ единства по образу Пресвятой Троицы, согласно словамъ прощальной молитвы Господней. Единство это поэтому чуждо пантеизма, ибо не требуетъ уничтоженія личностей, но водворяется при сохраненіи последнихъ. какъ и единство Божіе сохраняется при троичности лицъ. Задача пастырей и заключается въ томъ, чтобы служить постепенному богоуподобленію людей или, какъ говоритъ св. Іоаннъ Златоустъ, делать людей богами. Замечательно, что отрешеніе нравоученія отъ этого священнаго догмата является причиной того, что и самое срдержаніе морали теряетъ свою возвышенность и начинаетъ колебаться между двумя крайностями. Такъ, католики, впервые порвавшіе связь между догматами и моралью и привязавщіе последнюю къ философскому индивидуализму свели ея требованія къ сухому перечисленію внешнихъ обяэанностей. Пантеизмъ, выродившійся изъ протестантскаго раціонализма и желавшій освободиться отъ номизма схоластиковъ, думалъ найти для нравственности объективныя основы въ идее общаго единства всехъ съ міромъ целымъ. Отрешившись отъ веры въ св. Преданіе, протестантскіе раціоналисты не могли найти иного единства, какъ пантеистическое тожество всехъ въ единомъ Божестве, совершенно поглощающее индивидуальную жизнь. Они говорятъ: „ты долженъ любить другого, потоііу, что онъ и ты—одно и то же; онъ, какъ и ты, есть не иное что, какъ минутное обособленіе божественнаго целаго, въ которомъ вамъ обоимъ суждено исчезнуть".
Получается вместо морали утонченный эгоизмъ, не выдерживающій критики ни съ логической, ни съ нравственной точки зренія. Напротивъ, нравственный трудъ служителя православной церкви, имеющій конечною целью единство всехъ во Христе, на подобіе единства Пресвятой Троицы, есть великая истина и источникъ постояннаго одушевленія верующихъ и особенно пастырей церкви.| Основныя начала православнаго пастырства х) | Два пути пастырства—латинскій и православный 4) |