Понятие распева.
Знаменный распев есть совокупность мелодий православного византийского (греко-сирийского) церковного осмогласия, разработанных и усовершенствованных в духе русского Православия богопросвещенными песнотворцами и знаменотворцами Русской Православной Церкви и записанных посредством русской знаменной (безлинейной) нотации, ими же разработанной и усовершенствованной. Проще говоря, знаменная мелодия - это русская переработка греческого осмогласия - основного закона православно-богослужебной мелодии.
Древнее русское слово "распев" (от глагола "распеть") означает распределение и обработку "сырого" мелодического материала по данному (распеваемому) тексту. Однако процесс древнерусского церковного песнотворчества - это не музыкальная обработка в современном понимании, и даже не переложение текста на музыку, а нечто более сложное, требующее не столько музыкального мастерства, сколько благодатного озарения Свыше.
Распев, как и всякая вообще форма народного творчества (народный обычай, песня и т.д.), не возникает стихийно и не имеет автора в современном смысле; он возникает и развивается незаметно, подобно растению. Распев не может быть создан никакими постановлениями церковной власти. Его не может сочинить никакой композитор, даже самый гениальный.
Церковный распев нельзя назвать и коллективной композицией: его создает народ, но не толпа, а народ в идеальном значении этого слова - люди, действующие не по заказу или повелению извне и не по собственному произволу или прихоти, а по тайному наставлению Источника божественных сокровищ, неизменно пребывающего в Христовой Церкви. Это особенно следует сказать о мелодии нашего знаменного распева, возникшей в юношеский период истории нашей отечественной Церкви, в эпоху, "богатую девственными силами", по выражению профессора-протоиерея Василия Металлова [2.18, 324].
История сохранила нам имена некоторых мастеров (а не композиторов) знаменного распева. По постановлению Стоглавого Собора были открыты особые церковно-певческие школы. Из них особенно славились Новгородская и Усольская. Здесь трудились мастера: Иван Акимов (Шайдуров), Савва Рогов, Василий Рогов (впоследствии митрополит Ростовский Варлаам), Степан Голыш, Иван Лукошко (впоследствии архимандрит Владимирского Рождественского монастыря Исаия), Иван Нос, поп Феодор Христианин, Паисий Литвинов, головщик Лавры, и Сильвестр [2.31, 69]. Но все они трудились уже в XVI веке, в период окончательного становления большого знаменного распева. Это были распевщики, оперировавшие готовым уже мелодическим материалом, и знаменотворцы, совершенствовавшие знаменную семиографию. В XV веке на Руси уже существовали так называемые <подобники> и "кокизники". Ссылаясь на источник XVII века неизвестного автора, профессор Металлов свидетельствует, что распевщики XVI века знали эти пособия наизусть и могли "накладывать знамя на новый текст" [2.18, 268]. Хотя Игнатьев и считает их всех композиторами, проявившими, как он выражается, "свою личную музыкальную индивидуальность в творчестве" [2.12, 429], однако с этим трудно согласиться.
Исторические сведения о жизни и деятельности наших древних песнорачителей очень скудны. Отмечая это обстоятельство, протоиерей Н.Трубецкой полагает, что "...это были люди скромные, которые в тиши монастырских келий, преисполненные сознанием великой ответственности перед Церковью, незаметно трудились во славу Божию в деле прогресса церковно-певческой культуры [2.11-1, 1959, №10, 74]. И это именно так: иначе их творчество не могло бы влиться в общецерковное творчество святых песнописцев Вселенской Церкви. Более того, оно никогда не достигло бы такого расцвета и не дало бы такой, поистине неземной по своему величию мелодии, каковой является наш знаменный распев. И хотя архиепископ Филарет Черниговский утверждает, что первые наши сти-хирарии написаны "едва ли не таким же певцом, как Лонгин Корова" [2.40, 356], однако история знает, что не Лонгином, и даже не Феодором Христианином создан наш знаменный распев. Пресловутый Лонгин получил свое, и его "сочинительство" бесследно погибло вместе с его именем, если не считать недоброй памяти.
Итак, слово "распев" - чисто русское слово. Оно родилось впервые у нас на Руси в связи с наличием нераспетого текста. Греко-Восточная Церковь этого термина не знала, ибо там мелодия создавалась одновременно с текстом песнопений. В настоящее время этим словом мы обозначаем все вообще осмогласие в той или иной национальной переработке. Так, кроме знаменного распева, существуют у нас распевы: демественный, киевский, греческий, болгарский и др.
Знаменный распев.
Символическое значение наименования "знаменный".
Священная древность знаменного распева.
Само название "знаменный" происходит от древне-славянского слова знамя, означавшего в те времена всякий вообще знак. Толкователи утверждают, что знаменная мелодия названа так в отличие от мелодий незнаменных, то есть ненотных, незаписанных [2.31, 121]. Следовательно, в переводе на современный язык "знаменный" значит нотный. Иногда его называют просто "крюковым", по его нотации. На первый взгляд, оба эти названия указывают, как будто бы, на неразрывность мелодии с семиографией. Но ведь латинское nota -графическое обозначение музыкальных тонов определенной длительности - можно тоже перевести словом знамя. Напрашивается вывод: все современное нотное пение, в таком случае, в том числе и полу светское, можно называть знаменным.
Один из наших исследователей знаменного пения замечает, что название это не выражает характерного признака, а лишь указывает "на внешнюю сторону" [2.12, 414]. Д.В.Разумовский, выдвигая свою гипотезу о происхождении знаменного распева, предлагает называть его "греко-славянским". Такое наименование, по его мнению, "вполне отличало бы знаменный распев от других распевов и соответствовало бы принятым народным названиям - греческий, болгарский и т.д." [2.32, 42]. Но ведь все эти распевы, как и само Православие - греческие в своей основе, значит, все они и греко-славянские. Такое сухо-формальное и сугубо историческое толкование, конечно, ничего не дает ни уму, ни сердцу. Мы рассматриваем пение как словесно-мелодический элемент нашего церковного богослужения: именно здесь мы и должны искать толкование слова знамя, знамение.
В Священном Писании слово это употребляется неоднократно и означает знак (например, условный), примету, признак, доказательство, печать (Быт. 1, 1.4; Лк. 2, 12; Мф. 16, 1-4; 26, 48; 27, 66; Мр. 16, 17,20). Современное (выродившееся) слово "знамя" такого широкого значения уже не имеет, а обозначает только особый знак, в виде флага с изображением соответствующих эмблем, который употребляется в военных и других торжественных (в том числе и религиозных) шествиях как ведущий и воодушевляющий знак. Каждое государство имеет не только собственный флаг, но и государственный гимн, в тексте и мелодии которого отражаются важнейшие характерные особенности данного государства, так же как и в символах, изображенных на знамени. Если принять во внимание исключительную отражаемость знаменной мелодии, ее уставную полноту и идейную высоту, то можно смело сказать, что мелодия эта, или, иначе говоря, распев, по-иному и не может быть названа, как только знаменной, ибо она является мелодическим знаменем русского Православия. Знаменный распев есть музыкально-звуковой символ Русской Православной Церкви, отличающий ее как от Церквей инославных, так и от православных Церквей других народов.
Древнее слово знамя, равно как и современное русское "знамя", наш народ произносит всегда с особым уважением. В словах этих слышится теплота, мягкость, задушевность - то, чем именно и преисполнена знаменная мелодия, поэтому нет и не может быть другого слова, которое выражало бы сущность предмета так, как это древнее, выработанное веками название.
Национальная сущность знаменной мелодии.
О национальном происхождении знаменного распева ученые спорят между собой. Этот спор начался в прошлом столетии и продолжается доныне [2.31; 2.8; 2.34; 2.18; 2.9]. Вмешиваться в спор историков мы не намерены вообще, ибо вопрос этот для нас вполне ясен: наше богослужебное пение не греческое, не сирийское и не славянское, а русско-православное. Кажется, этого нам вполне достаточно. А если кого интересует его национальный характер, - мы отвечаем: наше пение такое же, как и само Православие, в нем отраженное. Подобно тому, как в богослужебном (церковно-славянском) тексте Священного Писания можно найти и иудейское "аллилуйя", и греческое "есмирнисмене" среди родных нам славянских терминов, так и в нашем богослужебном пении можно найти и иудейскую псалмодию, и греческое осмогласие, <оклиматизировавшееся> на Русской земле. Спорить о национальном происхождении нашего церковного пения - это все равно, что спорить об именах "Иоанн" или "Василий", например. Тысячу лет носят эти имена русские православные христиане, и никто не считает их за это ни евреями, ни греками.
Высокая духовность знаменной мелодии является главным препятствием к исследованию этой мелодии на общих основаниях. Природа знаменного распева такова, что он очень трудно укладывается в рамки разного рода научных исследований: он является одной из тайн Царствия Божия, постигаемых сперва духом, а потом уже, сколько возможно - разумом. Все это создает большие трудности как в деле изучения его, так и в практическом применении.
Немало разногласий среди исследователей вызывает и теоретическая сторона знаменного распева. Исходя из своей теории, профессор Д.В.Разумовский и его последователи выдвигают в качестве основы знаменной мелодии византийскую музыкальную систему с ее тетрахордами, ладами и господствующими звуками [2.32, 57-59; 2.8, 39; 2.12, 379]; С.В. Смоленский делает упор на постоянное чередование четырех согласий [2.34, 53]; В.М.Металлов, указывая на неполноту выдвинутой Смоленским теории, выставляет в качестве основ знаменной мелодии русские музыкальные строки (попевки), открытые и переведенные им на современную нотацию в альтовом ключе [2.20, 2].
Ученые разных направлений пытаются дать знаменному распеву различные толкования, исходя из собственных воззрений - политических, национальных, абстрактных и т.д. Мы должны назвать знаменный распев его собственным именем, не пренебрегая, впрочем, и их мнениями. Знаменная мелодия создана в Церкви и для Церкви, там же надо искать и ответы на все связанные с ней вопросы. Все выдвинутые учеными исследователями теории можно принять во внимание, но ни одной из них не следует придавать исключительного значения. Во главу угла мы должны поставить богослужебный текст, а все остальное рассматривать как вещи второстепенные, имеющие служебное значение. Лады, тетрахорды и прочие атрибуты византийской музыкальной теории больше нужны археологам и теоретикам: нам они важны лишь как доказательства прямого родства наших мелодий с Востоком. Мы чтим их, как далеких "предков" нашей богослужебной мелодии, храним и бережем так же, как еврейские и греческие имена и прочие термины, оставленные без перевода. Было бы неправильно думать, что знаменная мелодия возникла стихийно и на основании одних лишь чувств и настроений ее творцов; она имеет свою славную историю, корни знаменного распева уходят далеко вглубь, к священным временам Ветхого Завета; поэтому все споры о его происхождении сразу же отпадают, коль скоро мы примем во внимание само устройство мелодии библейской, ладовая структура которой, по выражению одного из историков, "предвосхитила" византийские лады, о которых так много и жарко спорят исследователи нашего церковного пения [2,9, 87].
Знаменный распев является "ровесником" самого Православия на Руси. Временем его появления историки единогласно называют конец XI столетия, а завершающей фазой его развития - XVII век [2.12, 543]. За этот период мелодии византийского осмогласия постепенно перерабатывались, приобретали русский национальный характер и совершенствовались вообще, как и само византийское Православие, принесенное на Русь еще задолго до появления первых русских певческих книг. К XVII веку знаменный распев достиг полного расцвета и совершенства. В этом состоянии мы его и рассматриваем как основу нашего церковного пения.
Внешние стороны этого вопроса, как мы уже знаем, раскрыты достаточно в нашей литературе. Мы здесь будем говорить об основе собственно церковной, рассматривая вопрос со стороны богослужебной. Идейная сущность знаменного распева вытекает из сущности самого Православия вообще и нашего отечественного Православия в особенности. Когда мы, сравнивая Православие с инославием, говорим о его достоинствах и преимуществах, как религии Боготкровенной, мы обычно указываем на его прямую, неповрежденную связь с Откровением; когда мы сравниваем Православие русское с Православием нерусским, мы не можем умолчать о его преемственности, о тех исторических судьбах, в силу которых наша Русь явилась прямой наследницей Вселенского (Византийского) Православия, со всеми правами первородства. Выдвигая знаменный распев в качестве церковной основы нашего богослужебного пения, мы должны указать прежде всего на его полнейшее соответствие всем требованиям Священного Писания и отцов Церкви в отношении церковно-богослужебного пения, на его непосредственную связь со святоотеческим Востоком, на его исключительную полноту и совершенство по сравнению с прочими православными распевами.
Древность знаменного распева подчеркивали все его исследователи; но древность сама по себе еще не свидетельствует об истинности. Мы имеем в виду древность священную, исходящую из Божественного Источника, а не историческую вообще. Поклонники старого готовы поклоняться в нем без разбора всему доброму и плохому, а поклонники нового также согласны без разбора превозносить все новое, отвергая и порицая все старое только потому, что оно старое. Мы берем и в старом, и в новом только доброе, святое, спасительное и предпочитаем старое потому только, что оно проверено опытом и историей. Нет, не придворная Византия Х века дорога нам: нам дорога Византия святоотеческая. Если знаменный распев в своей основе есть распев преподобного Ефрема Сирина и святого Иоанна Дамаскина, - он дорог нам как святыня, как идеал; если он - русский, он близок нам, как голос нашей русской души. Но в нем есть и то и другое, поэтому он дорог нам сугубо.
Знаменный распев в русском православном богослужении - это, примерно, то же самое, что богослужебный (церковно-славянский) язык: он является мелодическим языком нашего богослужения. Вместе с богослужебным языком и Уставом знаменный распев составляет то, без чего не может быть русского православного богослужения. Имея общую с ними (греческую) основу и славяно-русскую природу, знаменный распев, так же как и язык, трудно поддается переводу (гармонизации) и постоянно подвергается обмирщению (вульгаризации) со стороны поборников мнимой "культуры" богослужения. Разница между ними только в том, что богослужебный язык везде одинаков (если не считать старой и новой редакций), а знаменный распев разветвляется на местные распевы и множество вариантов - напевов. Священное Писание можно переводить на какие угодно языки, но вернее всех звучит оно на том, на котором было "первописано": так же и знаменный распев можно перерабатывать в какие угодно варианты, но природа мелодии всегда останется на своем месте.
Мелодия знаменного распева характеризуется высокой духовностью и святостью. Как небесная жизнь не имеет на земле образов для точного сравнения, так и истинно-духовная мелодия является мелодией премирной, неизреченной. Наша знаменная мелодия проста, но в этой простоте сокрыта великая мудрость. Она величественна, но не горделива; она успокаивает душу, но не расслабляет ее; она сурова, но не безжизненна; она скорбна, но не слезоточива. В знаменной мелодии нет ни сплошного мажора, ни минора, потому что она - отголосок Божественной истины, с точки зрения которой на земле не бывает совершенной радости, равно как не может быть и безысходной скорби.
Мудро управляемая церковно-богослужебным Уставом, знаменная мелодия не знает и эстетического пресыщения: здесь все распределено разумно, как мы увидим ниже.
Знаменный распев дает мелодию молитвенную; но молитвенность здесь - церковная, а не субъективная, не та, что исходит от своеволия духовно дикой и самоуверенной души молящегося язычника, по-своему понимающего богов и духовный мир.
Знаменная мелодия - это мелодия богословствующая. Ее богословская сущность выводится из "словесности" ритма. В ней звучат все богословские истины, раскрытые отцами Церкви в богослужебных песнопениях.
Значение знаменного распева как церковной основы нашего богослужебного пения нельзя уподоблять значению основ "мертвых", грубо-материальных: он - основа жизненная, проникающая собой все существо того, что на ней покоится. Знаменный распев существует сам по себе, подобно тому, как река течет назависимо от того, пьют из нее или нет. Аналогия "закваски" применима здесь только лишь в тех случаях, когда речь идет об отношениях мелодий, возникших на основе знаменного распева.
Таким образом, знаменный распев мы рассматриваем не только как основу богослужебной мелодии, но и как плод Православия земли Российской, как верх совершенства нашего церковного пения.
Если разговорный иностранный язык отражает психологические особенности говорящего на нем народа, если по интонации голоса мы определяем иногда душевное настроение человека, то тем более это относится к мелодии. Здесь мы чувствуем саму жизнь данного народа, как бы слышим само биение его сердца. В русской православной знаменной мелодии, как в зеркале, отразилась великая русская верующая душа и созданное ею русское Православие.
Творцом знаменной мелодии был наш русский церковно-право-славный народ, - народ, понимаемый в самом высоком значении этого слова. "Наше древнее церковное пение, - говорил Новгородский митрополит Арсений, - есть выражение духа нашего народа, воспитавшегося и возросшего под влиянием Церкви, которая была пестуном его, чадолюбивой матерью. Но если Церковь оказывала религиозно-нравственное влияние на народ, то и народ вносил многое от своего природного богатства и дарований в недра Православной Церкви в виде мелодий, в которых отражаются глубина и сила его религиозного чувства и вообще его душевные качества. Эти мелодии - то возвышенно-простые, строгие и важные, то нежные, трогательные и умилительные - народ, как лучшее достояние свое, от чистого сердца отдает своей матери-Церкви. Вот почему эти родные звуки дороги ему, как передуманные, пережитые, перечувствованные им. О многом они говорят русскому человеку: и о былом, и о настоящем и об ожидаемом в будущем: будят в нем благородные порывы, святые чувства любви к вере и Отечеству" [2.35, 17}.
Византийское Православие, перенесенное на русскую землю, не только "оклиматизировалось" в процессе соответствующей национальной переработки, но и усовершенствовалось, вошло в очередную фазу исторического и духовного своего развития. То же самое произошло и с византийским осмогласием: оно расширилось мелодически, уточнилось, украсилось и вообще обогатилось. Процесс этот длился около семи веков, до тех пор, пока широта, простота, искренность, любвеобилие, целомудрие и строгая набожность русской верующей души не нашли себе полного отражения в мелодиях русского знаменного осмогласия.
Исследователи нашего церковного пения указывают па климатические условия нашего Отечества, сыгравшие, якобы, важную роль в национальной переработке византийских мелодий. "Дикая природа, безотрадная судьба и мечтательность, - пишет Д.Аллеманов, -обусловили преобладание в песне тоскливо-минорного настроения. Христианство в византийской окраске (господство аскетических начал) хорошо подошло к этому настроению, и потому-то русские оказались в области церковного пения как бы в своей сфере. Религия надежды лишь умерила тоскливость русского мотива, придав ему в церковных песнях какой-то мягкий, примиряющий характер" [2.4, 13]. Таким образом, по мнению Аллеманова, чужеземные мелодии Востока оказались близкими нашим предкам. Но он же несколько ниже замечает, что "хотя напевы греческие и имели совпадение своего настроения с нагноением текста, но именно потому, что настроение-то было греческого духа и выражено было на греческий манер, - они могли оказаться невыразительными для русских людей" [2.4, 86]. Никто не станет отрицать подсознательного влияния климатических условий, но выдвигать это влияние на первый план никак нельзя. Нет, не лесные шумы и завывание вьюги слышатся в наших знаменных мелодиях, а движения верующей души, управляемой благодатию Святого Духа. "Окидывая последним взором пройденное поприще обозрения русского богослужебного пения в домонгольский период, - пишет профессор Металлов в заключении одного из своих научных трудов, - нельзя отказать себе в заманчивой попытке - приподнять хотя бы часть завесы, скрывающей за собой тайны этого древнего непосредственно первохристианского пения Русской Церкви в эпоху, богатую девственными силами, в период русского народного эпоса и жизни богатырей. Это пение рисуется нам девственно простым по ритму и мелодии, но проникновенным, полным выражаемого им смысла и настроений священного текста песнопений, в решительном согласии с грамматическим, логическим и поэтическим строением священной речи" [2.18, 324]. Это было время юности нашей отечественной Церкви. Божественная благодать, касаясь духовных струн русской души "бряцалом" священного текста, производила неизреченные мелодические "глаголы" (2Кор. 12, 4), составившие потом то самое богатство звуковой премудрости, которое мы теперь называем знаменным распевом.
Освоение греческого осмогласия у нас на Руси не было слепым копированием, убивающим живую творческую инициативу, равно как не было оно и горделивым отрицанием всего чужеземного. Здесь сказалась та великая премудрость, которую мы называем богопросвещенностью. "Исследователи нашего древнего церковного пения почти всегда приходят в удивление, - замечает протоиерей Н.Трубецкой, -что готовые византийские церковные мелодии, воспринятые русскими в Х веке, на всем протяжении многовековой русской истории не претерпели коренных изменений, даже не взирая на их русскую переработку, и в то же время не приобрели и чисто русской национальной специфики". [2.11-1, 1959, №№ 10, 75]. Как бы ни были близки между собой русская мечтательность и греческий аскетизм, предки наши прекрасно понимали, что греческое так и останется греческим, если принять его так, как оно есть. Прежде чем принять чужое, его необходимо "преломить". Наша знаменная мелодия - не перевод с приспособлением к русскому тексту; как и славянский перевод богослужебных книг, она есть русско-национальное истолковательное изложение (трактовка) церковно-мелодических идей святоотеческого Востока - другими словами, обрусевшая и усовершенствованная Византия. Роковая ошибка патриарха Никона, породившая раскол XVII века, заключалась не столько в беспощадности к "немощной братии" (Рим. 4, 1-5; 1Кор. 8, 7-13), сколько в том, что он в своем слепом преклонении перед современным ему греческим Востоком забыл о национальности своей родной Церкви и о необходимости национального "преломления" византийского Православия.
Знаменный распев является душой русского православного богослужения, "гласом" русского Православия, или его мелодическим выражением. Стоит только отнять у нашего богослужения уставную знаменную мелодию (даже взятую в киевском варианте), и от него останется одно лишь название или немного больше.
Знаменная мелодия и русская народная песня.
Рассуждая о народном характере знаменной мелодии, некоторые исследователи, в том числе даже церковные, часто смешивают два понятия: "народная" и "народно-песенная".
Возникает вопрос: если мы, православные, сознавая святость нашей церковной мелодии и разграничивая два упомянутых выше понятия, считаем все же нашу знаменную мелодию народной, то в чем же заключается эта народность? Имеет ли она вообще какое-либо отношение к мелодии песенной? Рассмотрим этот вопрос.
Что такое народная песня? В строгом смысле слова народная песня - это такая песня, которая не имеет определенного автора, а возникла в народе: ее автор - сам народ. Слагая свои песни, народ изливает в них свои чувства, отражает различные душевные переживания, связанные с разного рода жизненными обстоятельствами. Народные песни могут быть не только положительными, но и отрицательными (песни толпы); последние делятся на цензурные и нецензурные (срамные). Песни поются на праздниках (ради веселья), или "скуки ради", или из любви к пению вообще.
Если принять во внимание набожность русского народа в первые века нашей истории, доходившую часто до странностей, то надо полагать, что понятие святости было не безызвестно нашим предкам: как песенникам, так и церковным песнорачителям. Они прекрасно отличали "дух" от "плоти", следовательно, ни о каком влиянии, а тем более - смешении в этой области, речи быть не может. Если знаменная мелодия - народна, то это еще не значит, что она обязательно должна быть и народно-песенной в полном смысле этого слова.
Существуют народно-песенные мелодии особого порядка: мы имеем в виду прежде всего мелодию народного ритуала (обрядовую). Эта мелодия носит характер народного гимна. Она звучит спокойно, величественно, торжественно и близко подходит к мелодии церковной, оставаясь народно-песенной по существу.
У всех народов мира издревле существовали и существуют песни ритуала. Ими сопровождаются два важнейших и, можно сказать, самых священных момента человеческой жизни - бракосочетание и погребение. В обоих случаях человек начинает новый путь. И наша Православная Церковь в обоих этих случаях возлагает на него венец - знак награды за пройденный путь достойного приготовления.
Древняя Русь также имела народно-обрядовые мелодии, унаследованные от предков-язычников. Дикие обычаи, осужденные отцами Церкви [1.19-3, т.10, 117; т. 12, 45-46], бытуют на Руси и в наши дни при бракосочетаниях и похоронах; но не язычников имеем мы в виду в данном случае. Речь у нас идет о душе, по природе христианке. Язычество не было сплошной ложью и абсолютным злом: какие-то крупицы Божественной истины оставались и в нем. Вот эти-то крупицы и явились своего рода вкладом в нашу православную мелодику. Любвеобильная русская душа, уверовавшая всем своим существом, принесла этот драгоценный дар, а Церковь приняла его, как чистую жертву веры и любви.
Наряду с отрицательными похоронными и свадебными обычаями, осужденными Церковью, на Руси бытуют и обычаи чистые, отражающие святые чувства нашего великого народа. Среди них заслуживают внимания свадебные "опевания" и похоронные "причитания". Мелодии этих гимнов народного ритуала очень близки к мелодиям нашего знаменного распева. Так, одна из мелодий старинного свадебного опевания почти тождественна мелодии Бог Господь 4-го гласа (см. пример 1), а в напеве самоподобна 2-го гласа Егда от древа (на этот подобен положены стихиры прощания при погребении) на фоне христианского утешения ясно слышится похоронное причитание. В обоих случаях нет никакой погрешности против церковной святости, ибо там слышится гимн, а не песня.
Итак, знаменный распев близок и дорог сердцу всякого русского православного христианина как священная мелодия, отражающая в себе всю красоту и величие русского Православия, как чистое зеркало души, создавшей эту красоту за период семивековой истории Русского Православия. В чем же состоит это величие?
При тщательном рассмотрении этого вопроса в свете истории нетрудно понять, что красота и величие русского Православия не ограничиваются рамками узконациональными, а имеют общеправославное значение.
Расцвет византийского Православия и совершенствование византийской богослужебной мелодии.
В Божественном плане Домостроительства судьбы целых народов и отдельных личностей рассматриваются одинаково (Втор. 32, 8; Дан. 10, 13, 20-21; Мф. 18, 10; Деян. 12, 1). Каждый народ, как и каждый человек в отдельности, призван трудиться в деле созидания Царствия Божия, внося свой посильный вклад посредством умножения своих талантов (Мф. 25, 28-29). Обращаясь к иудейским старейшинам и книжникам в притче о злых виноградарях, Спаситель сказал: "... отимется от вас царствие Божие, и дастся языку (а не языком) твоярщему плоды Его" (Мф. 21, 43). В заключительных словах притчи о талантах Господь ясно дал понять, что в обеих этих притчах заключается одна и та же идея: разница будет только в количестве (Мф. 25, 29-30). В своем обращении к иудейским начальникам Спаситель имел в виду не новых вождей, и не языческие народы вообще, которые в будущем примут Его Божественное учение, а один определенный народ. Он не назвал его по имени, равно как не сказал ничего и о том, как и когда состоится эта передача Царствия Божия, будет она единственной в мировой истории или многократной - пророчество есть пророчество, - но история дала вполне ясный ответ на этот вопрос в последующих событиях. С пленением вавилонским народ еврейский был лишен всего: суверенитета, родины, и даже богослужения (Пс. 136, 4), но "священный огонь" Царствия Божия еще оставался у этого народа, благословение первородства среди народов мира принадлежало ему. По мере раскаяния народа ему было возвращено отечество и восстановлено богослужение. Когда же народ этот отверг Мессию, - он был лишен и отечества, и богослужения, и самого Царствия Божия, хотя и не на всегда, а дондеже скончаются времена язык (Лк. 21, 24).
Историческое "знамя" Царствия Божия было передано яже от язык Церкви. Очищенная крещением страдания в эпоху гонений, Церковь Христова впервые получила право на легальное существование в государстве византийском: языком, "творящим плоды Царствия Божия", стал, таким образом, народ греческий. В царствующем граде Константинополе слились две столицы древнего мира: церковная (Иерусалим) и политическая (Рим). В пределах могущественного византийского государства возрастало и совершенствовалось вселенское Православие. Византизм и Православие стали почти одинаковыми понятиями: первый характеризовался вторым и наоборот... Православие византийское - это значит святоотеческое, вселенское. Но всему бывает свое время. Творец и Промыслитель мира, определяющий все мерою и числом (Прем. 11, 21), назначил время, когда Византия должна была передать свое "первородство" другому народу.
В то время как Византия, исполнившая предназначенное ей в Божественном плане Домостроительства, стала приближаться постепенно к своему закату, на земном шаре появилось новое православное государство - будущая великая Россия, наша страна. Оно, как и Византия, росло и развивалось вместе со своим Православием, принятым от нее. Ко времени падения Константинополя это было сильное государство с первопрестольным градом Москвой и автокефальной Церковью во главе с митрополитом Московским. Было ясно, что хранителем вселенского Православия Промысел Божий избрал русский народ, который и должен был стать благословенным народом-первенцем, прямым преемником Византии. Все это очень хорошо сознавали и чувствовали лучшие люди того времени, причем, не политики и завоеватели, а старцы - подвижники Святой Руси, "очищенными смыслами" и благодатным даром духовного зрения воспринимавшие настоящее и будущее. Один из них, старец Псковского Елеазарова монастыря Филофей писал Великому князю Московскому: "Церковь древнего Рима пала вследствие принятия Аполлинариевой ереси. Двери Церкви второго Рима - Константинополя рассекли агаряне. Сия же Соборная и Апостольская Церковь нового Рима - державного твоего царства, своею христианскою верою, во всех концах вселенной, во всей поднебесной, паче солнца светится. И да знает твоя держава, благочестивый Царь, что все царства православной христианской веры сошлись в одном твоем царстве, един ты во всей поднебесной христианский Царь"* .
Русский народ так впитал в себя Православие, так вжился в него, что кажется, будто он был специально создан Промыслом, предуготован для завершения полноты вселенского Православия, для окончательного его устройства.
Еще в первом отзыве послов князя Владимира о византийском богослужении обнаружилась русская духовная чуткость, исключительная способность к восприятию небесного. Уже это одно говорит о великом будущем нашего Православия. Прошло пять веков. Русский человек расширил византийское Православие в меру широты своей души. Средние и малые праздники греческого богослужебного круга, такие, например, как память святого пророка Божия Илии, стали для него великими. Не удивительно, что и праздник Покрова Пресвятой Богородицы, почти забытый греками, стал у нас на Руси великим праздником: русская душа поняла идею покрова Церкви, олицетворяемой Богоматерью, первой Христианкой мира, единственным Существом, достойно принявшим и Самого Спасителя, и Его Божественное учение (Лк. 1, 38; 2, 19). Вера и любовь русского народа, с одной стороны, и ответ Самой Богоматери - Ее благодатное промышление - с другой стороны, выразились исторически во множестве явленных Ее икон, прославленных на Руси. Из 153 икон, значащихся в календаре Русской Православной Церкви, 109 икон -русского происхождения.**
При всех своих самоочевидных достоинствах и преимуществах, наша отечественная Церковь никогда не притязала на гегемонию: ее первоиерарх никогда не именовался громкими эпитетами "вселенский", "всеправославный" и т.п. Он всегда именовался "Московским и всея Руси" как первенствующий "епископ народа" [34 Апостольское правило], несмотря на то, что Русская Церковь превосходила и превосходит прочие автокефальные Церкви и по территории, и по количеству верующих, и в экономическом отношении, и в самом Православии. Такое глубочайшее смирение можно назвать "союзом совершенств" русского Православия. Само собой разумеется, что после всего этого нет и не может быть речи о национализме. Русский народ скорее можно упрекнуть в обратном: его смирение в отношении своего Православия (да и вообще всего русского) часто наносит ущерб самому Православию и любви к Родине вообще. Но об этом речь будет ниже.
Национальное величие русского Православия не могло не отразиться в богослужебной мелодии. Именно этим можно объяснить совершенство нашего знаменного распева, которому так удивляются исследователи. Знаменный распев является мелодическим расцветом вселенского Православия в России. Ни в одном из прочих древних распевов, принятых нашей Церковью, нет той полноты, какую слышим мы в распеве знаменном.
Знаменная мелодия, как нам уже известно, создана для богослужебного текста, поэтому она неразрывно с ним связана. Это засвидетельствовано многими исследователями знаменного распева. "Ритм церковной мелодии, - пишет профессор-протоиерей Д.В.Разумовский, - то есть ритм словесный, заключается в тексте священных песнопений, для которых и назначается гласовая мелодия" [2.32, 15]. "Церковное пение, - указывает И.И.Вознесенский, - не имеет самостоятельного музыкального значения, как пение светское, а только служебное... Отчетливое выражение мысли достигается через разделение мелодии на части и остановки, сообразно делению текста... Напевы знаменного распева составляют тоническую речь для выражения мысли и чувства... Соответствие отделов мелодии членам предложений не может быть точным и однообразным, так как при построении мелодии не имелись в виду правила позднейшего синтаксиса, но приблизительное соответствие несомненно" [2.8, 5, 6, 156, 176]. Но обстоятельнее всех их рассуждает В.М.Металлов: "Мелодии знаменного распева в своем движении и остановках почти всегда подчиняются движению священной речи или смыслу текста песнопений. В местах описательной речи текста мелодия знаменного распева почти приближается к речитативу. В местах богословствования о возвышенных и глубоких тайнах дела спасения человека, в речи о Божественных Лицах Святой Троицы, о Пресвятой Деве Марии, о священных событиях из жизни Пресвятой Девы и Ее Божественного Сына, напев этой части песнопений возвышается до удивительно разнообразного, высокохудожественного, иногда едва уловимого ритмического и мелодического движения...". Автор приводит несколько примеров так называемых "фитных украшений", стоящих в этих местах, и продолжает: "В ирмосах, текст которых большей частью исторического характера, мелодия обыкновенно проста и приближается к речитативу. В песнопениях двунадесятых праздников она более изысканная и торжественная, чем в песнопениях обыкновенных праздников и дней воскресных. В местах, где религиозное чувство, выражаемое в тексте, возвышается, мелодия знаменного распева стремится вверх и ускоряет движение; в местах же, где выражается текстом угнетенное состояние духа, настроение покаянное и глубокая мольба, мелодия вращается в низшей певческой области, в ритме замедленном, в движении умеренном, в характере строгом" [2.20, 37-39]. Автор приводит несколько примеров в подтверждение своих положений; но здесь, кажется, и без примеров все ясно. Достаточно взглянуть на знаменную мелодию даже в квадратной нотации - и все становится понятным. Знаменная мелодия настолько "сжилась" с богослужебным текстом, так вросла в него, что не читая текста, нетрудно бывает определить его содержание по одному лишь рисунку мелодии. Текст в знаменной мелодии - как душа в теле. И как по выражению лица молящегося человека и по его телодвижениям мы иногда читаем (хотя и неясно) его душевное состояние, так и по движению молитвенной мелодии, графически изображенной, мы можем распознать содержание богослужебного текста, породившего эту мелодию.
* Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофен и его послания. Киев, 1901. с. 767| Введение (продолжение). | Глава первая Знаменный распев. Его церковно-православная сущность и достоинства | Глава первая Знаменный распев. Его церковно-православная сущность и достоинства (продолжение) |