Элокуцией²⁴¹ называется раздел риторики, в котором рассматриваются средства и приемы словесного выражения замысла.

Публичное высказывание предназначено для аудитории, ко­торая стремится правильно понять ритора и ожидает от него точ­ной и ясной формулировки мыслей. Если ритор ограничивается задачей быть правильно понятым аудиторией, ему достаточно соблюсти общепринятые нормы речи. Но если тема требует от аудитории значительных усилий, то элементарной культуры речи недостаточно: сложное содержание невозможно выразить про­стыми средствами.

Высказывание принадлежит к определенному виду словесно­сти, нормы которого определяют характер содержания и речевые средства. Если автор не соблюдает эти нормы, произведение ут­рачивает необходимые качества, на основе которых получатель использует текст определенным, соответствующим замыслу об­разом. Если, например, построение и язык документа не соответ­ствуют нормам деловой речи, то документ теряет юридическую силу.

Автор статьи или книги сознательно создает литературное произведение, предназначенное для многократного чтения. Текст литературного произведения требует серьезной работы над сло­вом, ибо важнейшим свойством литературы, в отличие от теку­щей словесной продукции, является стиль.

Стиль - это отбор и согласованное сочетание в словесном произведе­нии целесообразных выразительных средств языка, создающее устойчи­вый образ речи, который служит основанием эстетической оценки произ­ведения.

Стиль и слог. Стилистическая оценка является критерием включения литературного произведения в культуру. Словесное произведение оценивается аудиторией с точки зрения продук­тивности и новизны идей, которые выдвигает автор, но литера­турная судьба произведения определяется в основном тем, каким образом эти идеи выражены в слове, то есть качеством стиля.

Пример (1).

*«Аристотель говорил о познавательном характере искусства и от­вергал точку зрения Платона, противопоставлявшего искусство и познание. Источником воображения (фантазии), как способности созда­вать образы, он считал ощущения и, в отличие от Платона, признавал эстетическое значение чувственного восприятия действительности»²⁴². В этом отрывке из академической «Истории философии» за­метна профессиональная работа литературного редактора. Изло­жение отличается правильностью, чистотой, ясностью, сораз­мерностью; соблюдены все литературные нормы; нет эмоцио­нально окрашенных, редких или сколько-нибудь неожиданных слов; содержание фраз кажется понятным; текст гладко читается про себя и вслух; уточняющие обороты расположены в непо­средственном соседстве со словами, значение которых они пояс­няют. Но мысли автора не видно, поскольку отсутствует стиль. Речь настолько обезличена, что трудно даже судить, насколько искажены действительные взгляды Аристотеля. Не всякая осо­бенная манера выражения может считаться стилем.

Пример (2) {Написание слов и пунктуация оригинала). *«Сходство в поведении может быть также продолжением морфоло­гического сходства. Так, сходство мимики человекообразных обезьян и человека должно обуславливаться, по крайней мере, одинаковой ли­цевой мускулатурой. Сравнительное исследование поведения может констатировать лишь внешнее сходство в поведении. При попытке его /сходства/ интерпретации психические свойства человека не могут быть спроецированы на животное. И наоборот, при исследовании по­ведения в русле эволюционной теории человек нередко «низводится» до уровня животного. То есть, человека, в принципе, рассматривают стоящим на одной ступени с животным».

В приведенном фрагменте перевода-подстрочника неповто­римо сочетаются следы языка оригинала (немецкого), особенно­сти научной речи и индивидуальная речь (идиолект) переводчи­ка. Но стилем это стечение речевых стихий не является, потому что особенности речи переводчика (например, специфическое написание глагола «обусловливать» как производного, по-видимому, от существительного «слава», а не «условие», упот­ребление слова «продолжение» в значении следствия и т. п.) об­разуют своего рода мозаичную форму, элементы которой не не-сут никакой смысловой нагрузки и представляются результатом недостаточно внимательного редактирования текста.

Пример (3).

«Отвергая подражательных художников за их «многоделание» и «подражание подражанию», Платон, по-видимому, просто исключает из своего государства всякое искусство как самодовлеющее творче­ство. Если он признает неподражательное искусство, то это в сущно­сти значит, что он признает только вполне искреннее и непосредст­венное жизненное отношение к миру. Так, например, можно молиться, произносить речь, писать картину, но все это имеет чисто жизненное значение. В каком смысле искреннюю и непосредственную молитву можно назвать искусством (ибо есть, ведь, искусство и молиться; один умеет, другой не умеет молиться), в таком, и только в таком, смысле Платон и допускает искусство. Но это и значит, что: 1) Платон не при­знает искусство в нашем смысле за допустимое творчество; 2) такое самодовлеющее творчество для него есть «подражание», т. е. как бы творчество не всерьез; и что 3) подлинное творчество есть усовершен­ствование себя самого, являясь единственно допустимым подражани­ем - на этот раз уже вечному образцу»²⁴³.

Мысль формулируется не вполне ясно; некоторые слова ис­пользуются в значении, непонятном широкому читателю; встре­чаются неловкие и неточные выражения, так называемые «стили­стические погрешности»; книжная речь перебивается элементами разговорной; вводные слова и уточняющие обороты, союзы и предлоги стоят на неожиданном месте; порядок слов отражает становление мысли автора, которому решительно нет дела до легкости чтения. Но здесь есть стиль. И это стиль Алексея Федо­ровича Лосева, который невозможно спутать ни с каким иным и который не осмелится править ни один редактор, потому что в стиле выражается авторская мысль, то принципиально новое и неповторимое, что А. Ф. Лосев знает и умеет сказать о Платоне.

Итак, в словесном строении произведения проявляются слог и стиль.

Под слогом мы будем понимать совокупность общеобязательных выразительных качеств речи, надежно обеспечивающих ее понимание и приемлемость.

Под стилем мы будем понимать совокупность особенных свойств речи, побуждающих читателя или слушателя опознавать, выделять и ценить речь именно данного автора.                                                                         

Хороший слог, таким образом, составляет основу, на которой может строиться стиль, как особая манера речи, порой нару­шающая норму.

 

I. КАЧЕСТВА СЛОГА

 

Качества слога определяются отношением авторской речи к общим нормам литературного языка (правильность и чистота) и к нормам ведения речи (ясность, уместность, красота). Отноше­ние общественно-языковой практики к нормам литературного языка изучается дисциплиной, которая называется культурой речи.

Правильность - соответствие речи общеобязательным нормам со­временного литературного языка. Под современным литературным язы­ком понимается язык художественной, философской, научной, публици­стической, духовной, деловой словесности с 30-х годов XIX до нашего времени.

Понятие современного литературного языка относительно: если в его объем включать только текущий речевой обиход, то утратит смысл понятие культуры языка, ибо содержание культу­ры - опыт, который сохраняется обществом. Поэтому система норм литературного языка должна включать по возможности такой состав правил, который позволяет понимать и воспроизво­дить максимально полный объем произведений словесности за максимально долгий период его развития. Но в таком случае нормы литературного языка утрачивают внутреннее единство, а объем классического материала становится труднообозримым.

Поэтому приходится ограничивать понятие современного ли­тературного языка исходя из относительной цельности его сис­темы и стилистической однородности произведений.

Нормы литературного языка устанавливаются и определяются филологической дисциплиной историей литературного языка на основе изучения языка классиков литературы - писателей, язык и стиль которых рассматривается, как образцовый, а произ­ведения обязательно изучаются в школе сначала в курсе русского языка в составе грамматических примеров, а затем в курсе исто­рии литературы - как высшие достижения языкового, в частно­сти художественного, творчества.

Нормы литературного языка обеспечивают единообразное понимание текста и преемственность культуры. Нормы литера­турного языка охватывают всю совокупность речевой деятельно-сти и противостоят солекизмам — нарушениям грамматической,логической, семантической связности речи, а также речи нелите­ратурной - диалектам, просторечию, различного рода социаль­ным и профессиональным жаргонам, табуированным выражени­ям, засорению речи иностранными словами и оборотами, арха­измам и неоправданному речетворчеству в виде неологизмов.

По сфере действия нормы литературного языка подразделя­ются на общие (нормы языка) и частные (нормы речи). Общие нормы распространяются на любые высказывания, а частные -на произведения отдельных видов словесности, например, поэти­ческих произведений, документов и т. д.

К общим нормам принадлежат:

•  орфоэпические нормы устной речи, которые подразделяются на фонетические (нормы произнесения слов и словосочетаний) и просодические (нормы построения интонации), например, ударе­ние в слове обеспечение на третьем слоге;

•  морфологические нормы построения слов, например, множест­венное число от слова офицер - офицеры с ударением на третьем слоге;

•  словообразовательные нормы, например, образование от суще­ствительного условие глагола обусловливать со звуком и соответственно буквой о в корне, а не *обуславливать',

•  лексические нормы употребления слов и устойчивых словосочетаний в определенных значениях, например, слово знаковый означает «относящийся к знаку, имеющий функцию знака», а слово значимый означает «имеющий существенное значение», поэтому нельзя сказать *«знаковая речь президента», но «значи­мая или значительная речь президента»; или: «Дай Бог нам преодолеть наши очень сложные социально-экономические и политические проблемы» - проблемы можно решить.                 

  логико-синтаксические нормы построения словосочетаний и предложений, регулирующие правильную смысловую связь элементов высказываний. Например, если опущен обязательный  элемент словосочетания, создается неопределенность смысла:

*«Пожалуйста, тот, кто вносил, может высказаться. Кто вносил?... Кто хотел бы с иных позиций? Дайте, пожалуйста, возможность...»²⁴⁴  

•  собственно синтаксические нормы, регулирующие устойчивые формальные связи слов в словосочетаниях и предложениях; на­рушение этих норм приводит к неразличению синтаксических значений и обеднению смысла фразы: *«Начальник  охраны заво­да доложил по вопросу о подготовке по заводу мероприятий по очистке территории»²⁴⁵;

•  орфографические нормы, регулирующие написания слов; на­рушение орфографических норм затрудняет понимание письмен­ной речи;

•  пунктуационные нормы, регулирующие членение предложений и обеспечивающие правильное понимание строения высказыва­ния.

Общие нормы литературного языка изучаются в соответст­вующих разделах общего курса русского языка и в курсе стили­стики.

К частным нормам принадлежат правила построения доку­ментов, публичных выступлений, научных сочинений, писем, художественных произведений и т. д.

Частные нормы литературной речи изучаются в специальных разделах курсов стилистики и в курсах теории словесности, ри­торики, поэтики, деловой речи. К частным нормам прозаической речи относятся, например, логические правила аргументации, правила построения высказываний, периодов и фигур речи.

По характеру использования литературные нормы подраз­деляются на действующие и классические. К действующим от­носятся нормы, которые используются в текущей устной и пись­менной речи. К классическим относятся нормы, которые ис­пользуются в классических произведениях, но вышли из посто­янного употребления.

Рассмотрим пример несоответствия классических и дейст­вующих норм.

Раз он спал.

У невской пристани. Дни лета

 Клонились к осени. Дышал

Ненастный ветер. Мрачный вал

Плескал на пристань, ропща пени

И бьясь о мрачные ступени, Как челобитчик у дверей

Ему не внемлющих судей.

/А. С. Пушкин/

В языке этого отрывка из «Медного всадника» заметны отли­чия классической литературной речи пушкинской поры от со­временной. Так, слова челобитчик, внимать, деепричастие бьясъ (от глагола биться) в современной речи почти не употребляются, а выражение роптать пени, тем более с деепричастной формой глагола ропща, — вообще непонятно: оно означает невнятно шептать упрек.

Действующие нормы часто приходят в столкновение с клас­сическими, но четкую границу между ними провести невозмож­но, тем более что классические нормы иногда активизируются, как, например, использование в русской речи церковнославян­ских слов и оборотов, некоторых формул речевого этикета, свой­ственных дореволюционному обиходу, написаний слов в дорево­люционной орфографии и т. д.

Чистота слога - однородность речи в отношении к общим и частным нормам литературного языка.

Чистый слог облегчает восприятие речи, так как позволяет слушателю или читателю сосредоточить внимание на ее содер­жании, не отвлекаясь переменой способа выражения мысли. За­соренность слога является результатом механического смешения в речи различных функциональных, исторических, авторских стилей, включения в речь нелитературных слов и оборотов часто производит комическое впечатление:

*«Мы часто думали о тех процессах, которые протекают с точки зрения самостоятельности республик; вопрос межнациональных от­ношений самый тонкий, ранимый такой»²⁴⁶.

Помимо обычных стилистических ошибок {с точки зрения самостоятельности, ранимый вопрос) в этой краткой фразе сталкиваются общенаучные {процессы протекают), докумен­тально-деловые (самостоятельность республик), политические {вопрос, межнациональные отношения) обороты официальной речи со словами и оборотами, свойственными беллетристике {тонкий, ранимый такой), что и создает неожиданный комиче­ский эффект.

Речь ценят не за умные слова, а за мысли. Чтобы сохранить чистоту речи, следует избегать нагромождения ненужных ино­странных слов и варваризмов, калькирования иноязычных слов, словосочетаний и оборотов речи. Если языковая однородность изложения нарушена, речь становится настолько заумной, что читатель задает себе законный вопрос: а стоит ли содержание тех усилий, которые приходится делать, чтобы разгадать этот стран­ный словесный шифр?

*«В своей генеративной способности мистический опыт уникален. Хотя бытие-действие включает в себя еще два горизонта, отвечающие «виртуальным событиям» и «событиям наличествования», и опыт та­ких событий, также будучи деятельностным «опытом бытия», равно может служить порождающим ядром некоторой антропологии, однако в этом случае могут возникать лишь антропологически редуцирован­ные, не обеспечивающие полноты самоосуществления человека».

Слог может быть засорен различного рода архаизмами, исто­ризмами и неологизмами, которые появляются в речи иногда как неудачная попытка выразить содержание исторического факта или мысли старинного писателя, а иногда из-за стремления сти­лизовать речь. В контрасте с церковнославянской богословской терминологией научная, деловая или газетная лексика выглядят особенно неуместно: *«... плоды аскетической аналитики вклю­чают в себя тонкую и детальную дескрипцию развития стра­сти, укоренения ее в душе».

Стилизация порядка слов может привести к двусмысленно­сти: *«Не удержал мяч вратарь, но добить его было некому».

Слова и выражения грубые (вульгаризмы), свойственные речи уголовного мира или маргинальных слоев общества (жаргониз­мы), известной части молодежи (сленг), специфическая профес­сиональная лексика, употребляемая не к месту, засоряют речь.

Вульгарные и жаргонные выражения особенно опасны, пото­му что они резко снижают авторитет того, кто использует их в публичной речи.

Русский язык, как и всякий развитый литературный язык, представляет собой систему так называемых функциональных стилей - разновидностей литературной речи, особенности кото­рых определяются ее назначением и содержанием. Обычно вы­деляются обиходно-разговорный, документально-деловой, науч­но-технический, общественно-политический, художественно-литературный функциональные стили русского языка.

Очевидно, имеет смысл говорить о духовной речи, как особом Функциональном стиле русского литературного языка, лингвис­тическое отличие которого от других функциональных стилей,основанных только на современном русском языке, состоит в синтезе церковнославянской и русской речи²⁴⁷.

В различных видах и жанрах духовной речи (в богослужении, проповеди, богословской, апологетической литературе, в акаде­мической речи, в газетных публикациях) церковнославянская и русская языковые стихии сочетаются различным образом. Разви­тый жанровый состав духовной словесности и активное исполь­зование произведений, принадлежащих ко всем периодам разви­тия русского литературного языка, делают функциональный стиль духовной речи уникальным явлением в составе современ­ного русского литературного языка. Несмотря, однако, на эту кажущуюся разнородность, как позволяют думать исследования последнего времени²⁴⁸, в духовной словесности обнаруживается возрастающее единство выразительных средств и становление особенных норм устной и письменной речи.

В условиях становления функционального стиля духовной ре­чи следует особенно внимательно относиться именно к чистоте слога, потому что требование чистоты связано с отбором выра­зительных средств, качество которого определяется знанием языка и литературным вкусом.

Органическое слияние различных выразительных средств достигается в произведениях ряда современных церковных авто­ров, например, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожско­го Иоанна (Снычева), которого можно с полным основанием считать классиком современной русской духовной прозы.

Ясность слога означает, что любой, кто владеет языком, может одно­значно и без усилий воспринять речь и понять ее содержание.

Чем яснее речь, тем в большем объеме она усваивается и в большей мере экономит усилия создателя и получателя. Темная речь, напротив, создает дополнительные трудности понимания и поэтому быстро утомляет. У вынужденного слушателя или чита­теля она вызывает законное раздражение против автора и неизбежное отвращение от предмета.                                                      

Достигается ясность в основном использованием ограничен ного запаса общепонятных употребительных слов в словарных значениях, слитным построением слабо распространенных сло­восочетаний, отказом от вводных и уточняющих оборотов, при­вычным порядком слов в предложении и простотой синтаксиче­ских конструкций.

«Видим ли мы воздух, слышим ли, чувствуем ли мы его? Посмотрите в даль, хоть в самый ясный ведряный день: какая при­чина, что далекие леса, рощи, села и холмы виднеются словно в тума­не, тогда как тумана вовсе нет? Разумеется, воздух: он мешает нам яс­но видеть далекие вещи; хоть он сквозит как хрусталь, а все же когда его много, то он собою застит. Если налить в хрустальную посуду са­мой чистой ключевой воды, то кажется, будто в посуде нет ничего; а налей этой самой воды в водоем обширный, то хоть сквозь нее и вид­ны все камешки на дне водоема, но все же не так ясно, как без воды:

значит, воздух можно видеть - это вещь видимая» 249.

Уместность слога - правильный выбор выразительных средств языка в отношении к предмету речи.

В системе выразительных средств языка выделяются слова и обороты, соответствующие регистрам речи: так называемым вы­сокому, среднему и простому (низкому) слогу.

 Регистр речи - совокупность выразительных средств языка, указываю­щих на оценку говорящим уровня значимости предмета речи по отно­шению к общественной норме: как возвышенного и санкционирующего общественную норму, общепринятого и соответствующего общественной норме или частного и занимающего положение ниже общественной нор­мы.

Так, слова-синонимы лик, лицо, личико относятся соответст­венно к высокому, среднему и низкому регистрам. Высокий слог (лик) применяется в торжественной официальной речи о предме­тах возвышенных; простой слог (личико) применяется в обыден­ной неофициальной речи о предметах повседневных; средний слог (лицо), который используется для большинства прозаиче­ских сочинений, ограничен снизу обиходно-разговорной лекси­кой и оборотами речи, а сверху - высокой лексикой.

Пример высокого регистра современной речи: «Теперь же, когда книги церковные и толкования, кои изрекали свя­тые Божьи люди, движимые Духом Святым, приобрести легче, чем хлеб насущный, именно теперь, присваивая себе имя христиан, обру­шиваются на Церковь еретичествующие служители сатаны. Они воз­вещают вероломство под предлогом веры, антихриста под именем

Христа и, прикрывая ложь правдоподобием, хитростью, уничтожают для нас истину»²⁵⁰.

Пример среднего регистра современной речи: «Нам необходимо научиться постоянно анализировать свои собст­венные поступки и мысли. Надо знать свои пороки и грехи. Это созна­ние побудит нас просить у Бога помощи в деле покаяния. Только соз­нание своей греховности поможет нам изменить свою жизнь, если до сих пор мы находились в нераскаянности»²⁵¹.

Пример простого регистра современной речи: «Твою посылочку и письмо получил я своевременно. За посылочку надо тебя не благодарить, а побранить: сама живешь в скудости и вы­думала посылать посылочки, да еще схимнику, который должен пи­таться хлебом и водой по примеру святых отцов. Говорю тебе строго, чтобы впредь этого не было»²⁵².

В первом примере широко использованы церковнославянские обороты речи и порядок слов там, где они не обозначают реалии и могли бы быть заменены общепринятыми русскими: не цер­ковные книги и толкования, а книги церковные и толкования, не которые, а кои, не создали, а изрекли, не продукты питания, а хлеб насущный, не еретики, а еретичествующие, не проповеду-ют, а возвещают. Эти выражения и обороты указывают на особо высокую значимость предмета речи.

Во втором примере, взятом из проповеди того же автора, ис­пользован средний регистр речи - обычные книжно-литературная лексика и синтаксис: постоянно анализировать, сознание, побудит нас, просить помощи, в деле покаяния. Выбор этих выражений и оборотов показывает, что автор представляет предмет как  безусловно важный, но соответствующий обычному, нормальному образу действий и помыслов христианина.

В третьем примере используются русские разговорно-обиходные слова и обороты: обращение на «ты», побранить, выдумала, чтобы этого не было, слова с уменьшительным зна­чением: посылочка, автор избегает церковнославянских слов и даже свой монашеский образ передает разговорным словом: не схимонах, а схимник.

Автор стремится не обременять расходами свою духовную дочь (письмо написано в 1952 году) и, не огорчая ее, тактично побудить больше не посылать ему продукты. Письмо носит лич­ный характер, и запрещение посылок употреблением разговор­ных слов предстает как мотив частный и обыденный. Такое на­меренное снижение регистра позволяет сделать духовное настав­ление практически исполнимым, а наставника - близким и дос­тупным.

Смешение или неправильное применение регистров речи, в особенности неуместные церковнославянские выражения и сло­ва, может создать неожиданный комический эффект, чего следу­ет всячески избегать. Точное применение речевых регистров особенно трудно в речи проповедника: обычные в церковном обиходе и в духовной словесности слова, формы и обороты яв­ляются в то же время стилистическими показателями высокого стиля светской речи.

Учитывая, что современная светская публичная словесность даже в своих наиболее официальных и торжественных проявле­ниях, как, например, инаугурационная речь Президента, избегает высокого стиля, но предпочитает пользоваться средним регист­ром с существенными элементами низкого, применять высокий регистр следует с большой осторожностью и выбором. Как вы­ражение возвышенного высокий регистр и вообще церковносла­вянская речевая стихия, очевидно, с трудом доступны современ­ному языковому сознанию, которое формируется средствами массовой информации и потому способно вращаться в основном в сфере, по выражению М. М. Бахтина, «материально-телесного низа».

В проповеди и в церковной публицистике вполне возможны удачные и оправданные сочетания различных регистров.

«Оглядывая отечественную историю, непредвзятый наблюдатель повсюду находит несомненные следы промыслительного  Божия попе­чения о России. События здесь происходят почти всегда вопреки «объективным закономерностям», свидетельствуя о том, что опреде­ляют историю не земные, привычные и, казалось бы, незыблемые за­коны, а мановения Божии, сокрушающие «чин естества» и недалекий человеческий расчет. Чудо сопровождает Россию сквозь века. Вот и нынче - по всем планам закулисных дирижеров современной русской трагедии наше национально-религиозное самосознание давно должно бы захлебнуться в смрадном и мутном потоке пропаганды насилия и бесстыдства, космополитизма, богоборчества и животных страстей. Наша государственность должна была давно рухнуть под грузом бес­конечных предательств и измен, внутренних интриг и внешнего дав­ления. Наши дети давно должны были бы убивать друг друга на полях новой братоубийственной гражданской войны, для разжигания кото­рой приложено столько усилий мнимыми «миротворцами» и лукавыми «посредниками». Наша хозяйственная жизнь должна бы давно заме­реть, опутанная удушающей сетью «реформ», ввергнув страну в эко­номический и политический хаос.

Ан нет - хранит Господь! Гнется Русь - да не ломается, и зреет в на­роде (прежде всего - в народе церковном) понимание своей великой судьбы, своего подлинного призвания: быть народом Божиим, неся жертвенное, исповедническое служение перед лицом соблазнов, ис­кушений и поношений мира, по слову Господа Иисуса Христа: «Будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы все­ми народами за имя Мое... и многие лжепророки восстанут, и прель­стят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладе­ет любовь; претерпевший же до конца спасется» /Мф. 24: 9, 11- 13/²⁵³.

Фрагмент начинается аллюзией, которая сразу же вводит чи­тателя в объективно-нейтральный стиль исторической прозы: деепричастный оборот в начале фразы, ритм академической лек­ции, «непредвзятый наблюдатель», оглядывающий русскую историю с высоты птичьего полета, - излюбленный герой историков-позитивистов XIX века. Но автор сразу же сталкивает научно-историческую лексику среднего регистра с высокой церков­нославянской и при этом продолжает изложение, сохраняя особенности синтаксиса научного изложения, близкие манере речи

B. О. Ключевского.

Подчеркнутая ирония первых двух фраз резко сменяется, начиная с третьей, сначала разговорным выражением «вот и нын­че», а затем острым ораторским пафосом, который стремительно достигает уровня высокого регистра обличительной речи-псогоса²⁵⁴ с его продолженным трехчастным ритмизованным периодом, объединенным анафорой, заимословием («Наши... должны» - слова «дирижеров») и фигурой соответствия. Но по­сле слова «хаос» - снова резкий поворот смысла и столь же рез­кая смена стиля речи явно просторечным пословичным оборотом: «ан нет» и замедление темпа речи с помощью инверсии глагола и фигуры экзергазии - синонимии оборотов («своей ве­ликой судьбы, своего подлинного призвания»). Наконец — высокий славяно-византийский стиль торжественной проповеди-энкомия, завершающийся цитатой из Св. Писания.

Все переходы ритма и смены стиля и регистров речи воспри­нимаются как органическое единство. Это мастерство слова вы­глядит совершенно естественно и становится заметным только при специальном анализе текста.

Красота слога - совершенное выражение мысли посредством опти­мального отбора, сочетания и соразмерного расположения слов и выра­жений.

Украшенной речь становится, когда мысль выражена так, что ее невозможно выразить иначе. Рассмотрим пример.

«Народ... От частого и бессовестного употребления слово это так истерлось, истрепалось и выцвело, что теперь почти невозможно оп­ределить его истинное значение. Но, по счастью, жив еще сам народ -униженный и обманутый, обворованный и оболганный, - русский народ еще жив»   255.

В этом примере можно увидеть целый ряд приемов выраже­ния смысла, риторических фигур, которые придают речи органи­ческое совершенство.

Выбор и сочетание слов. В примере используются фи­гуры слов: антилогия - соединение в одно целое слов с различ­ным несовместимым значением, создающее парадоксальный смысл: частое и бессовестное употребление; синонимия с гра­дацией - использование ряда синонимов, каждый из которых усиливает значение предыдущего: истерлось, истрепалось и вы­цвело; экзергазия - повтор (часто с усилением) синонимических оборотов или словосочетаний: униженный и обманутый, обворо­ванный и оболганный.

Использование словесных фигур превращает свободное сло­восочетание в связанное и придает каждому слову контекстное идиоматическое значение: отдельное слово становится элемен­том связной конструкции, которая имеет значение как целое -единораздельное имя ситуации.

Но на фоне этой конструкции, при столкновении несовмести­мых или неожиданно сочетающихся слов, значение каждого слова, включенного в фигуру, приобретает выпуклость и особую выразительность.

Так, выбор и сочетание слов в первом предложении содержит противопоставление. Слова первой части предложения - сино­нимический эпитет к отглагольному существительному («часто­го и бессовестного употребления») - указывают на действие и, следовательно, на деятеля, часто и бессовестно употребляющего слово «народ». Слова второй части предложения (придаточного изъяснительного) относятся к образу автора и содержат парал­лелизм: «частое и бессовестное употребление» — «истинное значение», «так истерлось, истрепалось и выцвело» — «что не­возможно определить».

Таким образом, противопоставление охватывает все предло­жение: оно начинается на уровне отдельного словосочетания и завершается на уровне сложноподчиненной конструкции.

Действительно, второе предложение в свою очередь противо­поставлено первому: эпитеты слова «народ» - страдательные причастия («униженный и обманутый, обворованный и оболган­ный»), связанные с эпитетом первой части фразы, как претерпе­вание с действием. Фраза образует противительный период -фигуру антитезу с рамочной конструкцией слов: «народ» -«жив». В этой фигуре слово «народ» противостоит реальности народа, ложное слово как обман и кажимость - истине как жиз­ни.

Расположение слов и конструкций. В примере ис­пользован ряд фигур мысли, которые определенным образом оформляют высказывание, выделяя особенности строя мысли автора.

Пример начинается словом «Народ...», которое оторвано от последующей фразы и представляет собой начало намеренно прерванной мысли. Но это слово повторяется в последнем пред­ложении уже в составе завершенной мысли. Эта риторическая фигура, называемая эллипсом, создает наложение (аппликацию) мыслей: одна мысль течет как бы в подводном русле, а на по­верхность выходит другая, чтобы впоследствии слиться с первой в завершении фразы.

Другой фигурой, характерной для примера, является дважды использованный хиазм: фраза строится таким образом, что ее смысл развертывается не от начала к концу, а влево и вправо от центра, левая и правая части конструкции зеркально отражают друг друга и могут быть связаны как причина и следствие или как-нибудь иначе.

В первом предложении часть конструкции «от частого и бессовестного употребления» стоит перед словом «слово», во втором предложении параллельная ей по смыслу часть стоит по­сле слова «его»: «истинное значение»; ближе к центру слева сто­ят слова: «так истерлось, истрепалось и выцвело» и «что те­перь почти невозможно определить», которые уже непосредст­венно связаны по смыслу и синтаксически.

Так получается зеркальная структура параллельных элемен­тов: 2-1-1-2, которая создает смысловой и одновременно фоне­тический ритм предложения.

Во втором предложении использован вариант хиазма эпанодос (превращение); здесь слова первого предложения повторяют­ся в обратном порядке во втором: «жив еще сам народ» и «рус­ский народ еще жив»: 1-2-3-4-4-3-2-1. Между этими частями стоят слова: «униженный и обманутый, обворованный и обол­ганный», которые, образуя в составе конструкции фигуру паран­тезу (вставку), сами по себе также являются хиазмом: «унижен­ный» параллельно «оболганный», «обманутый» параллельно «об­ворованный», поскольку унижен тот, кто оболган и обманут тот, кто обворован.

Такой разрыв синтаксических или семантических связей, соз­дающий неожиданные смысловые группировки слов, называется в риторике силлепсом.

Если мы сопоставим фигуры слов и фигуры мыслей, то уви­дим, что одни фигуры вставляются в другие, а все вместе они создают особый смысл, дополнительный с точки зрения обычной последовательности слов. Благодаря использованию фигур речи фраза получает смысловую глубину и строится нелинейно, по­скольку связи ее элементов образуют сложное смысловое про­странство.

Ритм речи. Разделим пример на смысло-ритмические группы так, как он должен, членясь паузами, произноситься в ораторской речи.

 

Смысло-ритмические  группы	Число ударений	Число слогов
Народ	1	2
От частого и бессовестного употребления	4	16
слово это	2	4
так истерлось, истрепалось, выцвело,	4	12
что теперь	2	3
почти невозможно определить	3	10
его истинное значение.	3	10
Но,  по счастью,	2	4
жив еще сам народ-	4	6
униженный и обманутый,	3	9
обворованный и оболганный,-	3	10
русский народ еще жив.	4	7

Смысло-ритмические группы по примерному соотношению (мы имеем дело с прозой, а не со стихом) числа ударных слогов и общего числа слогов подразделяются на три разряда - краткие, средние и долгие, которые, как видим, повторяются и связаны с фигурами слов и мыслей.

Красота слога качественно отличается от других его качеств.

Первые четыре качества слога (правильность, чистота, яс­ность, уместность) отражают всего лишь речевую культуру гово­рящего и пишущего и предполагают, по существу, лишенную индивидуальности правильную линейную последовательность речи, которая обеспечивает надежную коммуникацию. Такая речь представляет собой последовательное склеивание слов и словосочетаний в соответствии с правилами языка.

Красота речи есть результат синтеза выразительных средств, создающего смысловую и выразительную глубину, многомер­ность слова.

Рекапитуляция. Побуждение.

Глава четвертая  Элокуция

СТИЛЬ