На трогательном поступке разбойника, кающе­гося и проповедующего со креста покаяние, охотно останавливается взор и успокаивается сердце, страждущее от печального зрелища страстей и буйного неразумия бесчеловечных врагов Иисусовых.

Иисус Христос — в глубочайшем уничижении: Он поруган, оклеветан, пригвожден ко кресту, оставлен да­же теми, которые были свидетелями великих дел Его; сами ученики и сродники с трепетом взирают на крест Его — символ проклятия и гнева Божьего; и вот в эти ужасные минуты распятый одесную Его преступник возносится мыслью превыше всех соблазнов, окружаю­щих крест Иисусов, находит более величия в уничиже­нии Праведника, нежели в постыдном торжестве пер­восвященников; при всех исповедует Его невинность и свое окаянство. Мало этого, вера кающегося проникает за пределы всего видимого: Того, Который вместе с ним терпит мучения, находится близ смерти, он признает Господом неба и земли, Владыкой рая и ада; не видит более креста Иисусова; зрит одно Его вечное царство и молит даровать себе в нем место!.. Такая вера есть под­линно вера в распятого Иисуса!..

Как не спросить при этом: откуда такое величие ду­ха и такое достоинство в характере разбойника?

Кто был для него проповедником и учителем такой мудрости²¹⁸?

Обыкновенно предполагают, что покаявшийся не был до креста своего разбойником и убийцей, в со­бственном смысле этих слов, и нет причин представ­лять характер его совершенно испорченным. Знаем ли мы, что впервые толкнуло его на преступление, — чис­ло их и обстоятельства, при которых они совершены? Как легко человеку, и при незлом сердце, впасть иног­да в величайшие проступки? Чего не может произвес­ти, например, в одно мгновение сильный гнев? Каких ужасных явлений причиной не бывают другие бурные страсти, которые однако же совмещаются иногда с похвальным в других отношениях образом мыслей и чувств? До чего не в состоянии были довести покаяв­шегося, между прочим, худые сообщники, вроде друго­го распятого, который злословил Господа? Могло статься, что все эти причины не имели влияния на про­ступки распятого: но сколько могло быть других при­чин, которых мы не представляем, но которые объяс­нили бы, как он оказался на кресте, будучи способным заслужить рай!

Впрочем, мы сказали уже, что покаявшийся, по всей вероятности, не был разбойником в собственном смысле этого слова, а принадлежал к числу сообщников Вараввы, который незадолго перед тем произвел наро­дное возмущение; а поэтому нет причины предполагать его низким грабителем и убийцей. «Тем хуже, — скажет кто-либо, — возмутитель общественного спокойствия стоит всякого грабителя и убийцы». Так! Но вспомним, что власть римлян над Иудеей была властью завоевате­лей, и притом беззаконных, которые действовали не оружием и победами, а обманом и хитростью. При та­ком положении вещей, когда еще и секта зилотов и са­ми фарисеи проповедовали, что народ Божий не до­лжен находиться в рабстве у язычников, легко было и доброму человеку увлечься истинной или ложной пат­риотической ревностью и произвести возмущение во имя самого Моисея и Бога Израилева. История иудейс­кая, особенно перед разрушением Иерусалима, пред­ставляет немало подобных примеров. Вообще, если су­дить о зилотах и сикариях, не терпевших римского вла­дычества, даже по одному описанию Флавия, то можно предположить в некоторых из них весьма много пох­вальных качеств. Сам ап. Павел до обращения в христи­анство находился в тесном общении с зилотами и, не­смотря на чистоту своих намерений и нрава, участвовал с ними в убийстве первомученика Стефана (Деян. 7, 58). Пример этот уже достаточно ясно показывает, как можно быть добрым по сердцу и, между тем, злым по делам! Почему же не предположить подобного и в пре­ступнике, покаявшемся на кресте?..

Признание распятого, что он осужден справедли­во, не опровергаетет этого предположения. Возмутив общественное спокойствие, сделавшись виной убийств, он действительно заслужил казнь; но сердце его было свободно от навыка ко злу, от того ожесточе­ния, которое бывает уделом людей, долго живших яв­ными злодействами, привыкших не только попирать права человечества, но и находить в том удовольствие и славу. Напротив, обличение, сделанное покаявшимся своему сообщнику, обнаруживает в обличающем чуткую совесть, сердце, не чуждое страха Божьего, твердо верящее в будущие после смерти награды праведным и наказание нечестивых.

Для такого человека пребывание в темнице не могло не иметь полезных последствий. Мечты рассеялись, со­весть пробудилась, рассудок вступил в свои права; и то, что прежде казалось делом благоразумия или необходи­мости, представилось следствием страсти и буйства. Зная дух римского правления, противнику римлян не­льзя было ожидать помилования; поэтому дни заключе­ния были вместе днями приготовления к смерти — но­вое побуждение к покаянию! Одна мысль о смерти оста­навливает многих на пути беззакония: чего не может произвести над сердцем грешника само приближение смерти! В эти минуты и каменные сердца смягчаются; удивительно ли, если сердце чуткое сделалось особенно способным к покаянию?

С другой стороны, с уверенностью можно утвер­ждать, что покаявшийся до заключения в темницу был свидетелем некоторых чудес Иисуса Христа, может быть даже слушателем Его, и разделял вместе с други­ми уверенность, что Человек, так учащий и так чудо­действующий, должен быть Посланником Божиим (это первая мысль, которая сама собой рождается в уме от слов, произнесенных им со креста²¹⁹). Темничное уединение поэтому живо напомнило ему беседы Иису­са Христа, столь трогательные для кающихся грешни­ков. «Иисус проповедовал свободу; но не одобрял воз­мущений: Его свобода есть свобода истины и добродетели. Ах, если бы возможно было теперь следовать этому учению. По крайней мере, еще раз услышать Бо­жественного Учителя! Получить от Него прощение грехов!» Наступает час казни — и раскаявшийся пре­ступник внезапно видит себя рядом с Иисусом, узнает, что ему и Пророку Галилейскому надлежит претерпеть одну и ту же смерть!.. Зрелище печальное — видеть праведника, осужденного на позорную казнь, но для кающегося грешника некоторым образом отрадное! Для кого не отрадно умереть вместе с праведником, вместе с ним пройти мрак гроба и явиться к Судии Не­бесному? И кающееся сердце еще прочнее утверждает­ся в святых чувствах, еще сильнее располагается к Ии­сусу. И как не расположиться! Его кроткое спокойст­вие и незлобие, поразительные слова Его к женам и дщерям иерусалимским, великодушие, с которым от­вергнуто питье, омрачающее чувства, чистейшая мо­литва за Своих распинателей, могли тронуть всякого, кто имел слух и сердце²²⁰.

Оставалось преодолеть одну трудность — признать Мессию в человеке распятом, приближающемся к смерти. Но поскольку она преодолена, то мы смело мо­жем предположить, что покаявшийся был и прежде свободнее других от всеобщего предрассудка о бес­смертии Мессии и имел какое-либо понятие о Его страданиях. И почему, собственно, нельзя сделать та­кое предположение? Если история не слишком благо­приятствует ему, то и не исключает его совершенно. Вскоре после жизни Иисуса Христа у иудеев возникает мнение о двух Мессиях, славном и страждущем, рас­крытое во всех подробностях. Закон исторической постепенности говорит, что начало такого образа мыслей находится во временах предшествующих. И разве не имели иудеи перед глазами множество пророчеств, в которых Мессия описывается страждущим и умираю­щим? Что эти пророчества относились к Мессии еще до Иисуса Христа, за это ручается уже весь Новый За­вет. Неоспоримо притом, что лучшие из иудеев ожида­ли от Мессии очищения грехов народа Божьего (Лк. 1, 7; 2, 30); верили, что поэтому явление Его сопряжено будет со многими бедствиями, что даже Он Сам многи­ми будет отвергнут (Лк. 2, 34). Но от такого образа мыслей далек ли переход к мнению, что Мессия для искупления грехов подвергнется страданиям и смерти? Если бы даже совершенно никто из иудеев не ожидал Мессии страждущего, то один Иоанн Креститель, изо­бражавший Иисуса Христа Мессией и вместе Агнцем Божьим, вземлющим грехи мира, мог поселить во мно­гих иудеях веру в Мессию страждущего. Эта же вера могла возникнуть во многих благодаря собственным словам Иисуса Христа, Который не раз всенародно свидетельствовал, что Сыну Человеческому надлежит пострадать, дабы войти в славу Свою. Вообще надо предположить, что проповедью Иоанна Крестителя и Иисуса Христа предрассудок о земном царстве Мессии был весьма ослаблен, иначе крест Иисусов произвел бы в последователях Его гораздо более ужаса и потрясе­ний, чем теперь видим.

Сообразив все это, не трудно представить, каким об­разом один из распятых с Иисусом Христом преступни­ков вдруг оказывается, по выражению отцов Церкви, мучеником, евангелистом и пророком. Живо чувствуя собственное недостоинство и готовясь к смерти, он ви­дит перед собой вечность и Судию живых и мертвых.

Зрелище ужасное! «О, если бы Праведник, вместе со мной страждущий, был Мессия? Так, это точно Он! Во смирении суд Его взятся; Он как овча, веден был на заколение, как агнец, не отверзал уст Своих, — Он, Кото­рый одним словом воскрешал мертвых! Напрасно враги вменяют Его быть в труде, в язве от Бога и в озлоблении. Он грехи наши носит и о нас болезнует; Он мучится за беззакония наши: «наказание мира нашего на Нем» (Ис. 53, 1—40). Мысль — утешительная для совести, уязвлен­ной раскаянием; и кающийся грешник, в порыве свято­го чувства, спешит облобызать верой крест Того, в Ком он видит Искупителя и Судью: «Помяни мя, Господи, ег­да приидеши во царствии Твоем!»

Впрочем, вера покаявшегося, во всяком случае, до­стойна удивления; и кто имел ее, тот достоин был войти в рай вместе с Начальником и Совершителем веры. Пусть он знал об учении и чудесах Иисуса Христа — кто же не знал этого из тех людей, которые теперь издевают­ся над Ним? Пусть обстоятельства содействовали его об­ращению — но другой распятый разве не в подобных на­ходился обстоятельствах? Однако же мы видим в нем че­ловека нераскаянного. Покаявшийся сделал то, чего на его месте, может быть, не сделали бы многие и многие... «У него, — рассуждает Григорий Великий, — оставались только сердце и уста свободны; и он принес Богу в дар все, что имел: сердцем уверовал в правду, а устами испове­дал во спасение». «Не знаю, — признается блж. Авгус­тин, — чего бы не доставало сей вере: подлинно, Иисус Христос не нашел подобной в целом народе иудейском, даже в целом мире». Св. Златоуст заметил еще в покаяв­шемся высокую черту любви к ближним, которая побу­дила его прежде пещись о спасении своего сообщника, а потом уже просить Господа и о себе.Тем непростительнее, когда грешники, злоупот­ребляя примером покаявшегося на кресте разбойника, воображают, что, проведя всю жизнь во грехах, они пе­ред самой смертью успеют исправиться и минутным покаянием заслужить целую вечность блаженства. Не отвергая той утешительной, вытекающей из сущности христианства истины, что самое позднее раскаяние, по силе веры в заслуги Искупителя, может быть дей­ствительно, не отвергая, говорю, этой истины, кото­рая, впрочем, по самому духу христианской религии, требует многих ограничений и действительное совер­шение которой над грешниками известно только од­ному Богу, — нужно сказать, что пример разбойника, покаявшегося на кресте, по самому существу своему, не менее способен возбудить страх, чем надежду. Что­бы прилагать к себе этот пример, надо вообразить себя находящимся в ужасном положении покаявшегося и, между тем, имеющим такую веру, какой, по словам Ав­густина, не нашлось в целом мире. После этого каж­дый почувствует, чего стоит рай, даруемый, по-види­мому за одно слово!